скачать книгу бесплатно
Вольева огляделась по сторонам. Ничто не помешает Садзаки оказаться в одном баре с ними, даже за соседним столиком. Хегази продолжал:
– До того, как это произошло, они оба побывали у жонглеров образами. Ты в курсе?
– Хочешь сказать, жонглеры что-то сделали с мозгом Садзаки? – Илиа вспомнила голого мужчину, выходящего из волн океана. – Они ведь именно такими вещами занимаются?
– Да, по просьбам желающих. Думаешь, Садзаки захотел стать еще свирепее?
– Не обязательно. Может, еще целеустремленнее. Эти дела с капитаном… – Она покачала головой. – Символично.
– А ты говорила с капитаном?
Этот вопрос она скорее прочла по губам, нежели расслышала.
– Нет. Я не думаю, что он знает, кого мы ищем. Хотя все это очень скоро перестанет быть секретом.
– А твой личный поиск?
– Я же не ищу определенного человека. Мое единственное условие – он должен быть нормальнее Бориса Нагорного. Ну а отыскать такого, сам понимаешь, не проблема. – Ее взгляд скользнул по лицам посетителей бара. Среди них не было явных психопатов, но не было и тех, кого смело можно назвать совершенно нормальным. – Во всяком случае, я на это надеюсь.
Хегази закурил сигарету и предложил другую Вольевой. Она с благодарностью приняла, и минут пять они курили в полном молчании, пока сигарета не стала крохотным красным угольком, окруженным оранжевыми лепестками. Вольева подумала, что следует пополнить запас курева.
– А вообще-то, мой поиск только начинается, – сказала она. – И действовать надо осторожно.
– Хочешь сказать, – со значением усмехнулся Хегази, – что не собираешься рассказывать каждому кандидату о характере предстоящей ему работы, пока не решишь, подходит ли он тебе?
Вольева поперхнулась дымом:
– Разумеется, не собираюсь.
Окрашенный в лазурный цвет шаттл должен был вскоре завершить полет. Ему предстояло лишь сделать прыжок от семейного поместья Силвестов до орбиты Йеллоустона. Силвесту с трудом удалось добиться своего. Кэлвин был крайне раздражен тем, что его отпрыск имеет какие-то контакты с существом, которое сейчас находится в институте. Как будто состояние разума этого существа может заразить Силвеста в процессе таинственного симпатического резонанса. Как-никак Силвесту уже двадцать один! Он вправе сам решать, с кем ему общаться! Да провались он, этот Кэлвин! Пусть хоть дотла сожжет свои нейроны в этой безумной затее со своими семьюдесятью девятью апостолами!
Силвест увидел перед собой огромное строение СИИЗа и подумал, каким же нереальным это все кажется.
Паскаль дала ему черновик и попросила прокомментировать отрывочек из его биографии. Вот он и переживает все заново. Сидит в тюремной камере и одновременно призраком скользит по прошлому, выслеживая себя – такого еще юного! Воспоминания, давно похороненные, вдруг забили гейзерами, хотя их никто не будил.
Биография далека от завершения. Еще есть возможность подходить к отдельным эпизодам с разных сторон и с различной степенью аналитичности в отношении внутренних связей. Это будет серьезная история, достаточно подробная, чтобы потом исследователь мог всю свою жизнь посвятить изучению какого-нибудь ее этапа.
СИИЗ выглядел достаточно реально. Таким Силвест его и помнил. Административный центр Силвестовского института изучения затворников имел форму колеса. Постройка относилась еще к американскому периоду, хотя тут не было ни одного кубического нанометра, который не подвергался многократным перепланировкам за прошедшие столетия.
«Ступица» представляла собой две серые полусферы, похожие на шляпки грибов; на них виднелись впадины ангаров для причаливания шаттлов, а также амбразуры для весьма скромных оборонительных вооружений, разрешенных моралью демархистов. «Обод» состоял из довольно беспорядочно размещенных жилых модулей, лабораторий и офисов, которые соединялись сложной паутиной хитиновых полимерных труб для подачи питания, воды и тому подобного.
– Вот здорово! – произнес он.
– Вы в самом деле так думаете? – Голос Паскаль звучал издалека.
– Он тогда был в точности таким, – сказал Силвест. – Вернее, таким он мне казался, когда я туда прилетел.
– Спасибо… В общем, это было легко – самая простая часть. У нас были копии чертежей СИИЗа, а в Кювье даже нашлись люди, знавшие вашего отца, – например, Жанекен. А вот потом… Не с чего было начать – мы располагали только тем, о чем вы рассказали, вернувшись со спутника.
– Уверен, вы отлично справились.
– Что ж, сами увидите, и скорее рано, чем поздно.
Шаттл приблизился к ангару. Охранники-роботы уже ожидали за шлюзом, чтобы проверить личность прибывшего.
– Кэлвин вряд ли обрадуется, – сказал Грегори, главный администратор спутника. – Но я полагаю, что отправлять тебя домой уже поздновато.
Подобные разговоры случались раза два-три за последний месяц, и Грегори, говоря о последствиях, умывал руки. Теперь ему уже не надо было сопровождать Силвеста через все эти трубы-тоннели к тому месту, где содержали существо.
– Не стоит беспокоиться, Грегори. Если отец будет приставать, валите все на меня: мол, я потребовал устроить экскурсию.
Грегори высоко поднял брови, что означало насмешку и удивление.
– А разве не это ты делаешь в данную минуту, Дэн?
– Я просто стараюсь поддерживать дружеские отношения.
– И совершенно напрасно, мальчик. Всем нам было бы куда проще, если бы ты прислушивался к словам отца. При тоталитарном режиме, по крайней мере, знаешь, чего от тебя требуют.
Потребовалось целых двадцать минут блужданий по тоннелям, ведущим к «ободу», чтобы миновать научные отделы, где группы мыслителей – людей и машин – безостановочно бились над главной загадкой затворников. Хотя СИИЗ установил свои базы мониторинга у всех ныне известных завес, бо?льшая часть информации перерабатывалась и хранилась здесь, возле Йеллоустона. Именно здесь выдвигались невероятной сложности гипотезы, здесь они проверялись на фактах, которых было мало, но игнорировать которые было нельзя. Ни одна теория не протянула больше нескольких лет.
Место, где содержалось существо, представляло собой хорошо охраняемую пристройку к «ободу». Кубатуру выделили щедро, хотя не было никаких оснований считать, что ее обитатель может оценить этот дар. Это существо – в прошлом человека – звали Филип Ласкаль.
Сейчас у него редко бывали гости, а в первые дни после его возвращения от гостей не было отбоя. Интерес снизился сразу же, когда выяснилось, что Ласкаль не может сообщить не только ничего важного, но и неважного тоже. Однако, как вскоре выяснил Силвест, то обстоятельство, что все перестали интересоваться Ласкалем, для него самого был выгоден. Хотя редких – раза два в месяц – приездов Силвеста также явно было недостаточно, чтобы наладить какой-никакой контакт с существом.
Помещение, отведенное Ласкалю, представляло собой садик под искусственным темно-синим небом. Здесь даже дул ветерок, его как раз хватало, чтобы покачивать колокольчики, свисавшие с ветвей искривленных деревьев на границах участка.
Были в саду и дорожки, и каменные горки, и холмики, и шпалеры, и пруды с золотыми рыбками. Все это создавало своего рода лабиринт, и, чтобы обнаружить Ласкаля, нужно было затратить не менее минуты. Существо всегда пребывало в одном и том же состоянии: голым или полуголым и крайне грязным, причем пальцы были измазаны во все цвета радуги мелками или пастелью. Силвеста обычно бросало в жар, когда он видел на вымощенной камнем дорожке рисунки Ласкаля. Это были или сложные симметричные узоры, или попытки подражания не то китайской, не то санскритской письменности, причем найти знакомые буквы или иероглифы было невозможно. Иногда то, что видел Силвест, напоминало булеанову алгебру или семафорную азбуку.
Затем – обязательно спустя какое-то время – Силвест за очередным поворотом находил Ласкаля, или рисующего новые символы, или тщательно стирающего старые. Абсолютно неподвижное лицо, одеревеневшие мышцы тела – воплощенная сосредоточенность. Существо трудилось в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием колокольчиков, шепотом воды и царапанием мелков по камню.
Силвест порой часами ждал, когда Паскаль хотя бы обратит внимание на его присутствие – то есть медленно повернет лицо в его сторону и тут же возвратится к своей работе. Но в это мгновение что-то происходило: казалось, напряжение мышц слабеет, а губы чуть растягиваются – то ли в гордой улыбке, то ли в усмешке – поди угадай.
И ничто не говорило о том, что перед Силвестом человек, и не просто человек, а единственное разумное существо, которое дотронулось до поверхности завесы и вернулось назад живым.
– Не думаю, что это будет просто, – сказала Вольева, почти утолившая жажду, – но стажера я, конечно же, скоро найду. Я уже начала рекламную кампанию, указала намеченные нами цели. Что касается работы, я лишь намекнула: она будет связана с имплантатами.
– Но ты же не возьмешь первого попавшегося?
– Разумеется, не возьму. Хотя кандидаты и не будут об этом знать. Я отсею всех, у кого нет военного опыта. Мне вовсе ни к чему, чтобы новобранец сломался при первом намеке на опасность или отказался выполнять приказы. – Спиртное брало свое, Илиа уже почти не вспоминала о связанных с Нагорным проблемах.
На сцене выступала девушка, из ее золотистого тиконакса бесконечной спиралью изливалась рага. Не сказать, что Вольева обожала музыку, – считала ее пустой тратой времени. Но было что-то математически выверенное в этих индийских трелях, и оно завораживало, одолевая предвзятость.
– Я уверена в успехе, – сказала она. – Только Садзаки может осложнить нам жизнь.
В это мгновение Хегази кивнул на дверь. Яркий свет заставил Вольеву прищурить глаза. В проеме стоял человек, чья мощная фигура величественно рисовалась на фоне солнечного дня. Человек был одет в черный плащ по щиколотку и шлем странной формы, который свет превратил в подобие ним ба. Его профиль казался разрубленным по диагонали длинной полированной палкой, которую он держал обеими руками.
Комусо вступил в сумрак зала. То, что Вольева приняла за деревянный меч кендо, оказалось всего лишь бамбуковой сякухати – традиционным музыкальным инструментом. С отработанной ловкостью вошедший сунул флейту в футляр, который тут же скрылся среди складок плаща, затем с аристократической медлительностью снял свой плетеный шлем. Лицо комусо было видно плохо. Набриолиненные и зализанные назад волосы собирались в серповидную косичку. Глаза прятались за выпуклыми стеклами – такие очки носят наемные убийцы. Видимо, они давали изображение в инфракрасном свете, а потому в этом темном зале вошедший видел хорошо.
Музыка резко оборвалась, девушка со своим тиконаксом исчезла со сцены, как по мановению волшебной палочки.
– Они думают, это полицейский рейд, – еле слышно шепнул Хегази. В зале воцарилась такая тишина, что говорить громче было не нужно. – Местные блюстители порядка иногда посылают корзиноголовых, чтобы не марать кровью собственные руки.
Комусо обвел зал «стрекозиными» глазами и наконец нацелился ими на стол, за которым сидели Вольева и Хегази. Его голова двигалась по-совиному, как бы независимо от тела. Со провождаемый шелестом плаща, он подошел, – казалось, плывет по полу, а не шагает. Хегази молча выдвинул ногой из-под стола третий табурет. Все это он проделал, продолжая спокойно попыхивать сигаретой.
– Рад видеть тебя, Садзаки.
Тот небрежно сбросил плетеный шлем на стол и одновременно снял «стрекозиные» глаза. Опустившись на табурет, он тут же развернулся лицом к посетителям бара и сделал жест, будто поднес стакан ко рту. Это означало, что всем лучше заниматься своими делами. Постепенно гул разговоров возобновился, хотя никто не спускал глаз с их столика.
– Хотел бы я, чтобы наши обстоятельства заслуживали праздничного тоста, – сказал Садзаки.
– А они не заслуживают? – Хегази изобразил уныние, насколько позволяло его протезированное лицо.
– Вот именно, и за свои слова я отвечаю. – Садзаки исследовал почти опустошенные стаканы, взял стакан Вольевой и переправил в рот содержимое. – Я тут слегка пошпионил, как вы можете догадаться по моему маскараду. Нет его в этой системе. Уже пятьдесят лет.
– Пятьдесят? – Хегази присвистнул.
– Значит, и след простыл. – Вольева, всегда считавшая, что такой риск существует, постаралась скрыть злорадство.
Когда Садзаки приказал вести субсветовик к системе Йелоустона, он руководствовался доступными на тот момент сведениями. Но это было десятки лет назад, и к той поре сама информация могла устареть на десятки лет.
– Да, – ответил Садзаки, – остыл, но не безнадежно. Я знаю, куда он отправился, и нет причин, чтобы он там не остался.
– И куда же? – У Вольевой засосало под ложечкой.
– На планету, которая называется Ресургем. – Садзаки вернул ее стакан на стол. – Довольно далеко отсюда. Боюсь, дорогие коллеги, что следующая наша посадка произойдет именно там.
Он снова погрузился в прошлое.
На этот раз гораздо глубже – в тот год, когда ему было двенадцать. Отрывки, которые ему показывала Паскаль, не были последовательными. Биография составлялась без строгой привязки к линейному времени. Сначала это напрочь сбило его с толку – как же так, ведь он, наверное, единственный человек во Вселенной, который не имеет права «плавать» в собственной истории. Но растерянность постепенно сменилась пониманием того, что Паскаль действует правильно. Только так и следует относиться к его прошлому: как к разобранной в беспорядке мозаике, как к акростиху, допускающему множество равноценных толкований.
Это был 2373 год – всего несколько десятилетий прошло после того, как Бернсдоттир открыла первую завесу. Вокруг этого таинственного явления сразу возник целый рой наук, а также государственных и частных научных организаций. Силвестовский институт изучения затворников был только одним из многих подобных учреждений, но он оказался волею судеб и самым богатым, и влиятельным, обладая поддержкой клана Силвестов. А потом наметился прорыв, но не благодаря планомерной научной работе этой организации, а благодаря случаю и бесспорному безумию одного-единственного человека.
Которого звали Филип Ласкаль.
Это был ученый из СИИЗа, работавший на одной из постоянных станций, сооруженных вокруг того, что сейчас называют Завесой Ласкаля, в секторе Тау Кита. Кроме того, он был членом группы, всегда готовой послать людей за завесу, хотя никто, разумеется, в возникновение такой необходимости не верил. Но группа существовала, равно как и дежурный корабль, который преодолел бы оставшиеся до границы с завесой пятьсот миллионов километров, если бы затворники прислали приглашение.
Ласкаль же решил не ждать.
В одиночку он проник на борт корабля СИИЗа и угнал его. К тому времени, когда коллеги спохватились, он уже был слишком далеко. Конечно, можно было дистанционно активировать заложенное на борту взрывное устройство, но затворники могли бы истолковать это как акт агрессии. Никто, разумеется, всерьез не рассчитывал когда-нибудь снова увидеть Лас каля. И хотя тот вернулся, скептики отчасти оказались правы – разум Ласкаля почти целиком остался где-то там, в космическом пространстве.
Ласкаль подошел довольно близко к завесе, когда неведомая сила схватила корабль и швырнула его обратно, возможно не допустив до поверхности завесы лишь на несколько тысяч километров, хотя на таком расстоянии практически нельзя определить, где кончается космос, а где начинается завеса. Однако было ясно, что ближе, чем Ласкаль, ни один человек не подступался к ней.
Но и цену он заплатил за это страшную.
В отличие от тех, кто раньше пытался проделать такой фокус, Ласкаль не превратился в кровавую кашу, его не растерзали на мельчайшие кусочки непостижимые силы завесы. Но нечто столь же чудовищное случилось с его разумом. От личности не осталось ничего, за исключением каких-то второстепенных мелочей, которые лишь подчеркивали потерю самого важного. Остались те функции мозга, которые позволяли ему поддерживать свое существование без помощи машин; остался в целости и сохранности контроль за моторикой тела. И никаких проявлений прежнего разума.
Теперь Ласкаль воспринимал окружающее самым странным образом, и невозможно было понять, знает ли он, что с ним произошло, ощущает ли ход времени, может ли усваивать новую информацию или вспоминать то, что было до путешествия к завесе. Он сохранил способность говорить, но, хотя произносил отдельные слова и даже обрывки фраз, в них не было никакого смысла.
Ласкаля – вернее, то, что от него осталось, – возвратили в систему Йеллоустона, а затем поместили на спутник СИИЗа, где медицинские светила изо всех сил старались выстроить научную теорию, объясняющую, что с ним произошло. В конце концов скорее отчаяние, нежели логика подсказало им, что фрактальное, реструктурированное пространство-время вблизи завесы не могло сохранить ту информационную плотность, что имела место в мозгу Ласкаля, а потому рандомизировало содержимое этого мозга на квантовом уровне, причем молекулярные процессы, идущие в теле исследователя, при этом практически не пострадали. Представьте себе текст, переведенный с такими ошибками, что он утратил смысл, а затем претерпел обратный перевод на язык оригинала.
И все же Ласкаль оказался не последним человеком, который решился на столь самоубийственный поступок. Вокруг него сложился своеобразный культ, и адепты верили: несмотря на внешние признаки безумия, на самом деле завеса даровала Ласкалю нечто вроде нирваны. Примерно раза два в десятилетие делались попытки пройти границу какой-нибудь из ныне известных завес. Результаты были печальны, счастливчики возвращались обезумевшими, а неудачники либо вообще пропадали без вести, либо их корабли находили измочаленными, а пилотов – размазанными по стенам.
Культ Ласкаля процветал, а о самом исследователе почти забыли. Пускающий слюни, бормочущий бессмыслицу овощ – неподходящий объект для обожествления.
Но Силвест о Ласкале помнил. Больше того, его все сильнее дразнила идея докопаться до истины, спрятанной где-то глубоко в этом человеке. Семейные связи позволяли встречаться с Ласкалем в любое удобное время, – конечно, если пренебречь запретами отца.
Он навещал Ласкаля все чаще, храня абсолютное спокойствие, пока тот рисовал свои каракули на дорожке. Силвест все еще надеялся увидеть в них ключ – ибо не сомневался, что это будет ключ от сокровищницы.
И он получил… нечто гораздо большее.
Теперь уже нелегко вспомнить, как долго пришлось ждать в тот день, когда он выиграл свой приз. Чем сильнее сосредотачивался он на действиях Ласкаля, тем меньше в них видел смысла, – будто изучаешь длинную череду абстрактных картин. Как ни подстегивай восприятие, оно все равно слабеет.
Ласкаль уже приступил к шестой или седьмой непостижимой пастельной мандале, причем работал все так же истово, не жалея старания на каждый штрих.
Затем, без всякого предупреждения, он повернул голову к Силвесту и четко произнес:
– Доктор, жонглеры предлагают ключ.
Силвест был слишком потрясен, чтобы прервать его.
– Мне дали это понять, – продолжал Ласкаль, – когда я пребывал в Пространстве Откровения.
Силвест кивнул, постаравшись это сделать с невозмутимым видом. Какая-то часть его мозга сохраняла спокойствие и пыталась найти объяснение услышанному. Насколько он понял, границу завесы Ласкаль назвал «Пространством», в котором ему было даровано «Откровение». Это нечто слишком сложное, чтобы тратить время на его описание, и тем не менее язык у него, похоже, развязался.
– Было время, когда затворники путешествовали среди звезд, – говорил Ласкаль, ни на минуту не переставая рисовать, причем мелок он держал пальцами ноги, – почти так же, как это делаем мы. Это очень древний народ, владеющий секретами космических полетов уже миллионы лет. Да будет вам известно, они не похожи на нас. Совершенно иные.
Его нога положила малиновый мелок и взяла синий, а рука стала рисовать что-то на другом, чистом участке дорожного покрытия. Изображенное им существо состояло из множества сегментов и щупальцев, носило броню, держалось вертикально и обладало весьма сомнительной симметрией тела. Оно мало походило на инопланетянина, путешествующего между звездами, а скорее напоминало чудовищ, ползавших по дну докембрийского океана. Чуждое и страшное.
– Это затворники? – спросил Силвест с дрожью отвращения в голосе. – Вы, значит, встречались с ними?
– Нет, – ответил Ласкаль. – Мне не удалось проникнуть сквозь завесу. Но они со мной разговаривали. Возникали в разуме. И многое поведали о своей истории и природе.
Силвест с трудом оторвал взгляд от кошмарной твари.
– А что вы можете сказать о жонглерах образами?
– Жонглеры в нашей Галактике живут уже давно, и их можно найти во многих мирах. Все народы, путешествующие в этой части Вселенной, рано или поздно сталкиваются с ними. – Ласкаль постучал по своему рисунку. – Мы столкнулись, затворники тоже, только гораздо раньше нас. Вы понимаете, док тор, о чем я говорю?
– Да… – Силвест считал, что понимает. – Но не вижу, к чему вы клоните.
Ласкаль улыбнулся:
– Кто бы ни посещал жонглеров, его обязательно запомнят. Эти существа запоминают абсолютно все, до последней клетки, до последнего синапса. Вот что такое жонглеры образами. Огромная система биологического архивирования.
Об этом Силвесту уже было известно. Конечно, люди пока узнали очень мало о способностях жонглеров, их задачах и происхождении. Но с самого начала стало ясно, что жонглеры могут «сохранить» личность человека в своей матрице, так что каждый, кто поплавал в их океане – и попутно был «разобран» и «собран» заново, – получил нечто вроде бессмертия. Эти записи могли реализовываться по нескольку раз, могли временно внедряться в разум другого человека. Процесс, в общем, был грязноватый, чисто биологический, сохраняемая запись соприкасалась с миллионами других и подвергалась их влиянию. Уже в ранние годы изучения жонглеров стало ясно, что их океаны хранят колоссальные запасы информации, что мысли инопланетян могут проникать в умы пловцов, но при этом, как правило, остаются непонятыми.
– Итак, жонглеры запомнили затворников, – подвел черту Силвест. – Но нам-то с того какая польза?
