скачать книгу бесплатно
– Не знаю. Может, там кофе где-нибудь есть… Или… Не знаю, Алиса. Правда, сам не знаю.
Но всё-таки меня уже и правда отпустило. Уже было не так холодно внутри. Не так больно. И я уже мог всё-таки что-то говорить. И даже, наверное, опять мог куда-нибудь идти.
– Ты всё ещё хочешь кофе?
– Собственно, нет, – сказал я, – теперь бы чего-нибудь посущественнее.
– Стакан рому.
Я вздохнул несколько раз. Ну, улыбнись, сказал я себе. Пора уже тебе улыбнуться. Что-нибудь такое скажи, ты же поэт, ты выдумщик. Где твоя выдумка? Выдумывай давай. С детской непосредственностью. Что там насчёт рому? Ром – это откуда-то из книжек, да? Точно, из книжек. И я – улыбнулся. И сказал:
– Так всегда в книжках разговаривают, да?
– В журналах. В «Иностранке».
– Так опять же – значит, в художественных произведениях.
– Откуда ты знаешь, может о нас уже написали. Или напишут.
– Пойдём через мост, – сказал я, – посмотрим – что там. Пойдём?
– Пойдём, – сказала она.
И мы пошли. Под ногами по-прежнему похрустывал ледок, иногда – заледенелая, блёклая трава. Небо затянуло сизой зимней дымкой, какая может иногда неделями висеть над городом. В такую погоду даже ветра настоящего не бывает – вместо него откуда-то берётся злющий ледяной сквозняк. Я смотрел на Алису и думал, что надо бы где-то погреться – у неё был совсем замёрзший вид.
– Дай-ка мне руку, – сказал я, – смотри – какие у тебя лапы красные…
– А у тебя?
– У меня карманы тёплые.
Она послушалась. Руки у неё и вправду были ледяные. Я их по очереди грел. На мосту оказалось совсем холодно. Злой сквозняк свистел и норовил забраться за шиворот, за обшлага, леденил уши, нос, щёки, даже ноги начали мёрзнуть. Кажется, зима не на шутку решила начаться. Рановато в этом году. Но это ерунда. Это – снаружи.
Мы шли, сгибаясь от ветра, словно полярники из фильма про красную палатку. Было даже уютно от того, что так холодно. Мне. Но не Алисе, всё-таки.
– Какой длинный мост, – сказала Алиса, отворачиваясь от ветра, – это самое холодное место в городе, да?
– Похоже на то, – отвечал я, – хочешь вернуться?
– Да нет уж, теперь-то…
Оставалось меньше половины. Теперь хорошо были видны занесённые снегом кусты акации на той стороне.
Только почему-то ужасно разболелась у меня голова. Возможно, продуло вчера в переулке, а этот ветер на мосту ещё добавил. Дурацкая привычка ходить без шапки в любую погоду. Но кто же знал, что будет такая Арктика! Ах, как хорошо! Какой свистодуй! И как всё это ПО-НАСТОЯЩЕМУ! Холод. Ветер. Мир – снаружи, как раньше.
Как полагается!
Наконец, мост кончился, и мы ступили на другой берег. Здесь было, кажется, несколько теплее. И больше насыпало снега. Мы шли, проваливаясь чуть ли не по колено.
Улица от моста поднималась в гору. Это была обыкновенная улица, каких много в нашем городе. Поскрипывали на ветру деревянные калитки, покосившиеся заборчики. В основном здесь были одноэтажные деревянные дома.
Мы миновали кирпичную, годов шестидесятых, школу и вышли на перекрёсток.
– Куда пойдём? – спросил я. Алиса стояла слева от меня и оглядывалась по сторонам.
– Вот так всегда с тобой, – покачала она головой, – собирались пить кофе… А это что? Где здесь кофе? Здесь… вообще ничего нет. Только снег!
– Откуда ты знаешь, может, за ближайшим поворотом – изысканный бар.
– Ага, – улыбнулась она, – и совсем дешёвый… А бармен признаёт только «Pink Floyd»…
– Почему бы и нет?
– Может и нипочему, – сказала она, – давай пойдём всё прямо и прямо. Может, там и есть твой чудесный бар – или что-нибудь другое. Скорее, всё-таки, что-нибудь другое.
– Ты вот не веришь, – сказал я, – а всё, наверняка, так и есть. Только ещё гораздо чудеснее, чем мы думаем…
И тут она подошла ко мне вплотную, глянула мне в глаза своими странными прозрачно-серыми глазами. Затем взяла мою ладонь своими ледяными ладонями – и так стояла несколько секунд неподвижно и молча, и уже не глядела в мои глаза, прикрыла веки.
– Не горюй, – сказала она. И больше ничего не сказала. Мы взялись за руки как дети – и пошли так дальше по заснеженной улице, почти не глядя по сторонам.
– Слушай, – сказал я, – надо как-то встряхнуться.
– Знаешь, – сказала она, – я то же самое хотела сказать.
Она снова глянула мне в глаза, но теперь это больше походило на просьбу. А потом она заговорила горячо и торопливо.
– Только не думай, что я тебя утешаю. Вот мне кажется, что ты на самом деле не виноват. Действительно, кажется. Ты ведь не хотел причинять никому вреда. Подожди, не перебивай. А если ты не виноват, если твоей вины здесь нет, а есть только несчастное стечение обстоятельств, то тогда точно нечего ходить с опущенной головой. И вообще, если кому-то нужно, чтобы человек всё время чувствовал себя виноватым, то этот кто-то по-моему вовсе не добра желает. Виноватый ничего не может исправить. Никому не может помочь. Его вина придавила к земле и не даёт глаз поднять. Как можно что-то доброе делать, если ничего не видишь перед собою кроме собственных кроссовок?!
– Не знаю, – сказал я, – а как же всякие монахи, которые чувствовали себя виноватыми во всех несчастьях в мире?
– По-моему, это совсем другое дело, – сказала она, – монахи молились за всех из любви, а не из-за вины. Если не любишь тех, за кого молишься… Да ты разве молишься за кого-то?
– Даже и за себя ни разу не пробовал.
– Это потому, что ты ещё глупый, – мягко сказала она.
– Не всем же молиться, – сердито ответил я, – да я и не умею. И потом, сначала бы хоть что-то сделать. Всё-таки, я же не монах.
– Это уж точно, – улыбнулась она, – хотя ещё не всё потеряно…
– Ты тоже в монахини отправишься? – полюбопытствовал я, – или найдёшь себе другого?
– Другого, – сказала она, – вообще, выйду замуж за миллионера, отравлю его «льдом-9» и заживу привольно. А уж тогда можно и в монастырь, после таких-то злодейств.
– Дурацкие у тебя какие-то шутки сегодня, – сказал я. Меня и правда передёрнуло от такого «веселья».
– Прости, – она тихонько коснулась меня плечом, – я нарочно болтаю всякую чушь… Ой, смотри.
– Куда? – не понял я.
– Вон твой бар, – негромко сказала она, – который за углом.
Я посмотрел куда она показывала. Там, на пригорке, с занесённым снегом фундаментом, возвышалось некое строение. Скорее не бар, а так называемая «стекляшка». Что она делает на такой глухой, никому не знакомой улочке, было непонятно. Мы подошли поближе. Никакой вывески на «стекляшке» не было. Мы поднялись по заснеженным бетонным ступенькам и остановились.
– Ну, что же ты, – сказала Алиса, – обещал кофе… Открывай давай.
– Почему ты решила, что это бар, – сказал я, вспоминая Витьку, – может, это обувной?
Стёкла были во-первых грязны, во вторых – покрыты свежей изморозью, а там, где изморози не было – они попросту запотели изнутри. Не было никакой возможности увидеть что-нибудь через такие стёкла.
– Достаточно потянуть за эту ручку, – подсказала Алиса, – и мы всё узнаем.
– Вообще всё?!
– Холодно, – пожаловалась Алиса, – кофе хочу…
Я наконец сжалился над ней и потянул дверь на себя.
…Никакой это был, конечно, не бар. Обыкновенная шофёрская забегаловка.
И никого не было ни в кабинке кассира, ни за прилавком. Пахло фабричными пельменями, уксусом, бензином и водкой. За столиками тоже никого не было.
Только за одним столиком, у самого окна, чуть левее хилого болезненного фикуса, спиной к нам, сидел крупный мужчина лет сорока. Он не обернулся когда мы вошли. Я подумал, что это, наверное, водитель какого-нибудь грузовика. Как-то они отличаются от других людей. Не одеждой и не запахом бензина… Что-то есть в их осанке – может быть, даже не в осанке – а просто в форме спины. Собственно, кроме спины я тогда ничего и не видел. Ну, ещё затылок. Коротко стриженый, с жёсткой тёмной шевелюрой. Он допивал чай и просматривал газету.
– Давай кого-нибудь позовём, – тихонько сказала мне на ухо Алиса, – и нас накормят…
Она всегда ужасно стесняется в таких местах, даже если они почти пусты, как сегодня.
Я уже хотел и правда кого-нибудь позвать, но неожиданно откуда-то донёсся хрип и шип, и радиоголос неопределённого пола произнёс:
«Щас передам предпоследние известия. Сегодня хлебкоровы Тю… ага… мени… побили, знача, свой собственный приход за последний квартал второй половины отчётно-подотчётного взвода текущего месяца по выбору в парламент структурной и-и-и-и… злаковой культуры… то есть, породы… с учётом большой инфляции, переходящей в девальвацию нечернозёмных пород хрупкого, нефтеналивного… мелкого и переднего рогатого… извините. И это при наличии таких неблагоприятных перед… с ударением у меня тут… проблемы… пред… и подотчётных условий как в нынешнем текущем за прошлый встречного стахановского предвыборного… ни-же-под-пи-тав-шихся… по средам и четвергам… пятниц… на неделю. У ртутного столба. По Цеткин… Или – по Цельсию. У картофана… тьфу ты… моркофана… да, блин да гафель!!!… ма… крофона!!!! главный заместитель нелинейного бригадного масштаба на километр, стадный звездоруб Прикамско-Астраханского варана… ветерана… аховый победитель, как это ни странно, Передового Напрасного Пламени… Свободы, Завзятого… нет, с маленькой… знача… ё… А!.. простите, это – …ещё… завзятого, знача, ещё до отмены всего наилучшего… господин товарищ приятель Пи… Пе… Пёдор… Ху… простите… Кулич… Залихватский… С… праздничком, дорогой товарищ неприятель! Приём… ПРИЁМ!!! При… Ё?!… Ну, б… Автора, с-с… Извините.»
Раздался щелчок. Всё стихло.
– Ну, – не выдержал я, – это уж слишком!
– Да уж, – отозвался мужчина, сидящий у фикуса, всё ещё не поворачивая головы, – совсем, понимаешь, озверели. Ни ума, ни лёгкости. Впрочем, что с них взять… Клавочка! Можно ещё биточков?
– Сейчас, Володенька, – раздался из глубин помещения грудной женский голос.
Откуда-то взялась толстая тётенька. По-моему, одна из тех, с которыми я ехал на поезде в Ленинград. Из моего купе. Она несла большую общепитовскую тарелку, на которой громоздилась целая гора биточков в подливе. «Прикамского варана», – продолжало звучать в голове отголоском радиопередачи. «Отчётно-подотчётного вездеруба…»
…Мне стало нехорошо. Слабость какая-то подступила к горлу.
Бред ведь полный, тоскливо думал я. Полный и окончательный бред.
Потом на меня нахлынула темнота.
Глава шестая. Эхо Ленты
Ненавижу, когда будят.
– Да встаю, встаю…
Свет ударил по глазам. Свет. Холод.
Снег. Нашатырный спирт. Этого ещё не хватало!
– Да вы что?!
– Очнулся.
– Вставай. Вставай, пожалуйста! Ну чего он? Никогда он раньше в обморок не падал… Ну вот, опять отрубается. Лёша! Лёша! Дайте ещё нашатыря.
Спать хочу… Чего ж так холодно-то… Дайте поспать.
– Ф-фу-у-у! Да уберите вы эту…
– Вставай!
– Вста-ю!
– Эхо ленты…
– Откуда?
– Хрен его знает. Ну что, стоим сами? Не падаем?
Снег. Холод. Незнакомые лица. Запах аммиака, запах бензина…
– Где я? Где Алиса? Вы кто?
– Здесь я!
Алисин голос… Почему же всё так плывёт? И ноги ватные… И во рту слюна какая-то… густая. Вот Алиса стоит.
– Я что, сознание потерял? Ух… говорить трудно почему-то…
Всё, всё плывёт. Нет, надо ещё попросить этой дряни… аммиака.
– Дайте ещё…
Налили на вату Бог знает сколько. Вдыхаешь – всё перестаёт плыть. Словно светом по глазам… Ух, как меня…
– Я что, напился? Ничего не помню.
– Ты, – сказала Алиса – и сразу кто-то:
