скачать книгу бесплатно
– Финн, все отлично, – подбадривает меня тетя Карен; кажется, в ее голосе слышна нотка вины.
Тетя Карен, конечно, интриганка, но сердце у нее доброе: она из тех, кто воркует с младенцами и возится с птенчиками, выпавшими из гнезда. Знай она, что мне будет настолько не по себе, ни за что не предложила бы мне сесть за руль.
Включив задний ход, я рывками выезжаю с парковочного места.
– Молодец, – говорит тетя Карен.
– И-и-и Миллеры с тетей Карен покидают парковку! – объявляет Обри.
Мама снова фыркает. Я выворачиваю на Береговое шоссе, и вот мы уже едем в сторону дома: один квартал, еще один, в машине тишина, я пытаюсь вести себя уверенно, но знаю, что они чувствуют мое напряжение.
Я вижу светофор: нам красный, так что я очень аккуратно – левая, левая, левая – переношу ногу с педали газа на педаль тормоза. Мы мягко останавливаемся, я выдыхаю носом и мысленно глажу себя по голове. Загорается зеленый, я переставляю ногу обратно на педаль газа, и мы катимся вперед.
Через несколько кварталов и две столь же непримечательные остановки у светофоров я перестаю судорожно сжимать руль и расслабляюсь. У меня все прекрасно получается. Просто нужно сосредоточиться. Продумай и сделай – прямо как в спорте. Все остальные тоже расслабились. Обри тянется вперед, включает радио, а мама оборачивается и замечает, что о чем-то забыла сказать флористу.
Тут-то все и происходит. Она говорит что-то про лилии, про то, что у них нет пыльцы, и в этот миг машина позади нас сигналит. Резкий гудок словно бьет меня прямо в сердце, отдается в ногу, и она отскакивает в сторону, со всей силы вжимается в педаль тормоза, так что мама лишь в последнюю секунду успевает подставить ладонь и не влететь со всего маху лицом в приборную доску.
Мама резко отворачивается от меня, а я безудержно краснею. Я не осмеливаюсь взглянуть на нее. Я лишь чувствую, как по моему типично ирландскому, усыпанному веснушками лицу разливается чувство вины, и понимаю, что она знает. Каким-то образом она всегда знает.
Обри и тетя Карен ничего не замечают. Сигналивший водитель с шумом проносится мимо, Обри показывает ему вслед средний палец, а тетя Карен говорит:
– Урод какой! Ну куда он так спешит? Финн, ты отлично справляешься. Просто замечательно.
Мы снова трогаемся с места, и я дрожу всем телом, сосредоточившись только на одном – как доставить нас домой без новых происшествий и провалов. Я напряженно смотрю на дорогу и стараюсь не думать о сидящей рядом маме, о том, какие мысли сейчас роятся у нее в голове.
Не прошло и недели с тех пор, как я дала маме серьезное обещание. Она так легко простила меня, при том что в результате последней своей выходки я оказалась в полицейском участке. Невинная шалость едва не обернулась катастрофой – булыжник, который я метнула, сидя на качелях, полетел гораздо дальше, чем я рассчитывала, едва не прикончил одного из моих приятелей и расшиб табличку с названием парка. Мама блестяще сыграла роль моего адвоката, сумела сгладить ситуацию и вытащила меня из этой переделки: она перекинулась парой шуток с арестовавшим меня полицейским, и он тут же переквалифицировал мое преступление в попытку любознательного подростка применить на практике законы физики. Когда мы вернулись домой, она сказала только одно: «Видишь ли, Финн, только искренние извинения чего-то действительно стоят». Ее слова попали прямо в точку. В последнее время я слишком часто извиняюсь.
Я поклялась маме, что прошу у нее прощения от всего сердца и что с этого момента буду отмерять семь раз, прежде чем резать. И она улыбнулась, явно проведя параллель с тем, что я не сумела верно отмерить расстояние от качелей. Однако теперь она не улыбается. Сидит неподвижно как истукан, смотрит вперед, на дорогу, а я чувствую себя так мерзко, что хоть плачь. Пять дней. Прошло всего пять дней, а я уже снова подвела ее, нарушила свое обещание.
При виде последнего, ближайшего к нашему дому светофора я едва сдерживаю радостный вопль. Еще квартал, направо, налево, и мы на месте. Загорается желтый, светофор явно не хочет нас пропускать, и я жму на тормоз так, как учил меня инструктор, – чтобы машина замедляла ход не рывком, а плавно.
Мы почти остановились, колеса едва крутятся, я внимательно изучаю бампер стоящей перед нами машины, и тут у меня жужжит телефон: новое сообщение. Резкая вибрация в заднем кармане сбегает вниз по ноге, ударяет в ступню, и машина неожиданно дергается вперед.
– Тормози! – вопит мама, а к ее голосу примешивается жуткий скрежет металла: мы врезаемся в машину перед нами. – Тормози! – снова говорит она, и я отчаянно пытаюсь затормозить, но по какой-то неведомой причине мы все еще прем вперед и вдавливаем маленькую машинку в стоящий перед ней грузовик.
– Не та педаль, – говорит мама, и я отдергиваю ногу.
Мама выскакивает из машины, прежде чем я успеваю поднять ручной тормоз.
– Блин, – говорит Обри у меня за спиной.
– Упс, – говорит тетя Карен.
Я сползаю с водительского сиденья. Все тело горит. Мама уже говорит с водителем машины, в которую мы врезались, наклонившись прямо в открытое окно. В машине всего один человек – женщина в красном свитере, с темными волосами до плеч. На зеркале заднего вида висит собранный из бусинок крест. Женщина кивает в ответ на мамины слова, отворачивается, и я вижу, как дергаются ее плечи: кажется, она плачет, хотя наверняка сказать нельзя.
Я делаю шаг в их сторону, шаг назад, мышцы сжимаются и расслабляются: я не понимаю, как мне быть. К ним подходит немолодой мужчина в клетчатой рубашке и широких штанах – водитель грузовика, с виду типичный работяга или мелкий предприниматель. Он спрашивает, не ранен ли кто, оглядывается на меня и, убедившись, что никто не пострадал, отмахивается от маминого предложения записать номер ее страховки, забирается обратно в кабину и уезжает.
Я разглядываю его удаляющийся бампер. Он весь погнут и исцарапан, но прочно стоит на месте, так что понять, когда на нем появились все эти вмятины и царапины – пару минут или пару лет назад, – совершенно невозможно.
Маленькой машинке повезло куда меньше. Это старая «хонда», и выглядит она так, словно ее сложили пополам. Капот и багажник выгнулись вверх, друг к другу, крыша просела. Женщина достает свой телефон, мама делает то же самое. Я стою и смотрю.
– Финн, дорогая, вернись в машину, – говорит тетя Карен в открытое окно.
Я тянусь к дверце.
– Наверное, будет лучше, если до дома нас довезет твоя мама.
Я обхожу машину и падаю на пассажирское сиденье. Через двадцать минут приезжает эвакуатор. Мама стоит рядом с той женщиной, пока «хонду» грузят на платформу. Женщина уже успокоилась, и я бесконечно благодарна маме. Она просто мастер своего дела. Вот почему она прекрасный адвокат: что бы ни случилось, она сохраняет спокойствие, умеет очаровать любого, убедить всех на свете в том, что она – их друг. Прежде чем взобраться в кабину эвакуатора, женщина благодарит маму, словно ее даже радует, что мы вдребезги разбили ее машину.
В следующий миг мама садится за руль и довозит нас оставшиеся два квартала до дома.
2
Мы паркуемся перед домом, и я сползаю с пассажирского сиденья, стараясь казаться как можно более незаметной. Мама, не говоря ни слова, стремительно шагает к дому. Кажется, она даже не заметила папу с Озом, которые моют на подъездной дорожке Миллер-мобиль. Папа купил этот фургон, когда ему было девятнадцать, и с тех пор Миллер-мобиль был ему верным спутником во всевозможных поездках, от гонки за торнадо на Среднем Западе до бесчисленных выездов в горы, на рыбалку, на серфинг.
Наш золотистый ретривер Бинго мчится к маме, машет хвостом, но она, словно не замечая его, захлопывает за собой входную дверь в дом, и он возвращается к нам. Одного этого уже достаточно, чтобы понять, как сильно мама расстроена. Бинго единственный, за исключением Обри, член нашей семьи, с кем мама все еще ладит: я часто вижу, как она сидит на лужайке с бокалом вина, перебирая пальцами его шерсть.
Тетя Карен сжимает мне плечо, целует в висок:
– Держись, детка, аварии – часть нашей жизни.
Я вымученно киваю ей в ответ, и она отправляется к себе: она живет в двух домах от нас. Обри переводит взгляд с меня на помятый перед «мерседеса», качает головой, словно лишний раз напоминая мне, какая я идиотка, и поворачивается к папе, собираясь потешить его рассказом о моем очередном провале.
Может, аварии и часть чьей-то жизни, но уж точно не маминой. Насколько мне известно, мама никогда не попадала в аварию, и все же теперь моими стараниями ее чудная машина, о которой она мечтала много лет и которую наконец купила, выглядит как видавшая виды колымага.
В паре метров от Обри с папой Оз поливает из шланга фургон так, что водой залито все вокруг. Оз вымок с головы до пят, и, хотя мне сейчас не до веселья, я улыбаюсь, как и всегда, когда вижу, как брат радуется самым простым вещам. Его ничуть не заботят одолевающие всех остальных людей в этом мире мысли о том, что им нужно чего-то добиться, на кого-то произвести впечатление. Ему тринадцать, но его умственные способности соответствуют скорее ребенку лет шести. В эмоциональном плане он развит еще меньше – прямолинеен, как детсадовец.
Папа хохочет, услышав от Обри, что у меня талант к изготовлению музыкальных инструментов, поскольку расплющенная мною «хонда-аккорд» стала похожа на аккордеон. Руки Обри летают в воздухе то вместе, то порознь, как у дирижера; она старательно изображает скрежет сминаемого металла. Папа в отличие от мамы не переживает по поводу внешнего вида своей машины и считает, что мелкие вмятины и царапины – дело житейское. Его фургон – убедительное тому подтверждение: он старше, чем я, и весь покрыт шрамами и рубцами.
Оз говорит:
– Папа, иди мыть фургон.
Папа его не слышит. Он наслаждается рассказом Обри, расплываясь во все более широкой улыбке, а Обри скрежещет, не переставая растягивать руками невидимый аккордеон:
– Хр-р-р-р… И тут мама вопит: «Тормози!» – а Финн снова жмет на газ: хр-р-р-р…
Мне хочется уйти, но я не знаю, куда податься. В дом, к маме, точно нельзя. К Мо тоже нельзя – она поехала за лыжной экипировкой, готовится к нашей поездке. Так что я просто стою, сгорая от стыда и гнева, и мечтаю лишь о том, чтобы Обри поскорее все дорассказала и уехала.
Оз со мной солидарен. Он хочет, чтобы папа и дальше мыл фургон вместе с ним. Он все сильнее хмурит брови и уже залил водой из шланга весь газон. Я вижу, что его терпению вот-вот придет конец: он крепко вцепился в шланг, лицо потемнело. Я могла бы ему помешать.
– Хр-р-р-р, – снова скрежещет Обри.
Но я этого не делаю.
– Тут мама вопит: «Не та педаль!..»
Вода бьет Обри по волосам, мигом сбегает по шелковой блузке без рукавов к модельным джинсам, заливает новые кожаные сапоги. Папа тут же бросается вперед, отгораживает ее от потока воды, но уже слишком поздно: сестра вымокла до нитки, тщательно выпрямленные и уложенные волосы облепили лицо, блузка пристала к телу. Она фыркает, как собака, стряхивает с рук воду и, не говоря ни слова, вихрем уносится к своей машине, стоящей у тротуара.
– Оз, прекрати, – командует папа. Он выставляет перед собой руки, словно пытаясь остановить поток воды из шланга, выворачивает голову вслед машине Обри. – Господи! – рычит он. – Господи ты, блин, боже мой! Я что, не могу пять минут поговорить с дочерью? – Сквозь стену воды он смотрит на закрытую дверь дома, за которой пару минут назад скрылась мама. – Оз! Хватит! – рявкает он, и я вмиг перестаю улыбаться, а кровь стынет у меня в жилах.
В ответ на папину резкость Оз хмурится еще сильнее, и его лицо темнеет до опасного оттенка, при виде которого мне становится так страшно, что по шее бегут мурашки. За последний год мой брат почти сравнялся с папой по росту – он всего чуть-чуть недотягивает до метра восьмидесяти, а весит уже килограммов на пятнадцать больше. У папы спортивное телосложение, а Оз скорее толстый, но при этом очень сильный. Если прибавить к этому полное отсутствие самоконтроля и темперамент как у самца гориллы, получится горючая смесь, которую может поджечь любая, даже крошечная искра.
Папа тоже заметил перемену в настроении Оза. Он стирает с лица гнев и добавляет в тон непринужденности:
– Ладно, приятель, давай отмоем этого малыша.
Лицо у Оза светлеет, и мы с папой выдыхаем.
Оз так и поливает папу, направив шланг ему прямо в грудь. Папа весь вымок, но не отходит в сторону, как будто ему нипочем этот нежданный ледяной душ. С Озом по-другому нельзя.
– Водяной бой, – ухмыляясь, говорит мой брат.
– Нет. Водяного боя не будет, – устало отвечает папа.
Я пробираюсь вперед, поближе к фургону, осторожно обходя Оза.
– Водяной бой, – настаивает Оз.
– Нет, с меня хватит, – говорит папа, и я ясно вижу, что он имеет в виду не только нынешние игры с водой.
Возле фургона стоит ведро. Я беру из него губку и принимаюсь, посвистывая, тереть нарисованный над колесом пацифик. Я стараюсь давить посильнее, чтобы получилась шапка из пены. Мой свист отвлекает Оза, и он наконец отводит от папы шланг с водой. Взбив побольше пены, я набираю ее на губку и принимаюсь выдувать в воздух пузыри. Бинго срывается с места и принимается гоняться по газону, неистово машет хвостом, прыгает на пузыри и пытается их куснуть. Мы с ним играем в эту игру с тех пор, как он был еще щенком.
Оз выпускает шланг и бежит на газон. Он выхватывает у меня губку, выжимает новые пузыри и сдувает их в воздух так же, как только что делала я.
– Спасибо, – одними губами говорит папа.
Я дергаю плечом и отворачиваюсь, собираясь уйти.
– Эй, Финн! – говорит папа мне вслед. – Когда вернемся из поездки в горы, я научу тебя водить. У тебя все получится.
Я вяло улыбаюсь. Спасибо, папа, но ведь этого никогда не случится. Оз не отпустит тебя ни на какие уроки вождения. Может, меня научит Обри. Или Хлоя.
3
Погода вполне соответствует настроению половины из нас. Солнце прячется за плотными облаками. Вторая половина – это тетя Карен, дядя Боб, Оз, Мо и папа, для которых стакан всегда наполовину полон. Даже Бинго уже не уверен, что нам десятерым стоит куда-то ехать вместе. Он вяло виляет хвостом, бродя между нами словно в поисках ответа на вопрос, что ему делать – радоваться или бояться.
Накануне вечером родители ругались как собаки – рычали и лаяли друг на друга по всем мыслимым поводам, начиная с того, что папа купил в дорогу не то печенье, и заканчивая стандартным скандалом из-за того, что мама проводит с Озом слишком мало времени. Хлоя не обращала на происходящее никакого внимания и спокойно листала журнал, надев наушники. Порой она отрывалась от чтения и делала смешные гримасы, пытаясь отвлечь и меня. Хлоя лучше всех в мире понимает, как хреново тому, кто умудрился оказаться не на маминой стороне.
В какой-то момент она даже кинула мне остаток своего «Тоблерона»: неделю назад его подарил ей Вэнс, вернувшийся с теннисного турнира в штате Вашингтон. Но это не помогло. Я не могла отвлечься, не могла забыть, что все началось с меня и моей дислексичной ноги. Равновесие и без того было хрупким, но нарушила его именно я. Мама умчалась по лестнице наверх, крикнув напоследок: «Я дотерплю до свадьбы, Джек, но только ради Обри. А потом все.
С меня хватит!» Тема развода возникала и раньше, но вчера я впервые поверила, что они действительно разведутся.
Мама стоит посреди лужайки рядом с тетей Карен и, скрестив руки на груди, наблюдает, как папа и дядя Боб грузят в Миллер-мобиль наши лыжи. После аварии она не сказала мне ни единого слова. Она на меня вообще не смотрит.
Мне так плохо, что даже больно дышать. Я никак не могу понять, как это могло случиться. Я ведь не тупая. У меня нормальные оценки. Но когда речь заходит о здравом смысле, у меня в голове словно что-то замыкается. Я понимала – по крайней мере, должна была понимать, – что мне нельзя садиться за руль маминого «мерседеса», и все же села и поехала. Я в очередной раз оглядываюсь на разбитый перед машины: бампер треснул, краска содрана, фара разбита.
Я мотаю головой и с тяжелым вздохом отворачиваюсь, продолжая наблюдать за сборами. Оз помогает по мере своих сил. Папа заносит в фургон наши вещи, а Оз кладет их куда вздумается – на сиденья, в проход, прямо на руль. Перед выездом его отвлекут, и мы все разложим по местам.
Мо рядом со мной чуть не прыгает от радости. Она никогда не каталась на лыжах. У ее отца другие представления об отпуске: обычно он арендует яхту с командой матросов и плывет с семьей от одного греческого порта к другому, или осматривает древние руины в Бангладеш, наняв в качестве экскурсовода местного профессора, или дегустирует вина в бордоских погребах.
Я улыбаюсь, видя, как она счастлива. На ней красивая новехонькая одежда, идеально подходящая для поездки в горы: черные легинсы, сапоги на меху, нежно-голубой кашемировый свитер и шарф-хомут, который выглядит так, словно его связали вручную где-нибудь в Марокко. Собственно, это вполне может быть правдой: отец Мо постоянно ездит по свету и отовсюду привозит ей необычные подарки. На улице плюс пятнадцать – прохладно для округа Ориндж, но жарковато для ее наряда, так что на лбу и над верхней губой у Мо уже светятся капельки пота.
Мама Мо ждет вместе с нами, разглядывает всех собравшихся. Интересно, что она думает о нашей странноватой компании? Хлоя и Вэнс (мы с Мо называем их «Хлэнс», поскольку они все время касаются друг друга, образуя единое существо, в котором уже невозможно различить двух разных людей) жмутся друг к другу на крыльце, целуются и шепчутся, явно обсуждая, когда уже можно будет слинять и накуриться. Мои родители ни о чем не подозревают. Точно так же они не подозревают о том, что моя сестра занимается сексом и что регулярно, я бы даже сказала частенько, пьет.
Я вижу, как Хлоя что-то шепчет на ухо Вэнсу. Он улыбается ей в ответ и нежно целует, и в этот момент его черные волосы касаются ее таких же черных волос. Им обоим с месяц назад исполнилось по восемнадцать: дни рождения у них с разницей в неделю, и в честь праздника они решили сделать одинаковые прически. Хлоя отстригла свои длинные медные локоны, а Вэнс сбрил свои золотистые волосы машинкой, оставив всего пару сантиметров. Все, что осталось, они выкрасили в иссиня-черный цвет. Казалось бы, ужасная идея, но они выглядят отлично. Он высокий, она миниатюрная, у обоих идеальная кожа и ровные белые зубы.
Я оборачиваюсь, услышав, как мама смеется над чем-то, сказанным тетей Карен. На самом деле тетя Карен нам вовсе не родня, но она стала для меня «тетей», еще когда мы с Натали были маленькими. Это мамина давняя и ближайшая подруга. Они так близки, что даже стали походить друг на друга. Мама чуточку выше и весит килограммов на десять меньше, а у тети Карен более пухлые губы и тонкий нос, но в целом они выглядят как сестры, причем моя мама старшая, хотя на самом деле они ровесницы.
Тетя Карен говорит еще что-то забавное, и дядя Боб бросает ей от машины:
– Эй, что у вас там происходит? Хватит шептаться!
Тетя Карен показывает ему язык. В ответ на это дядя Боб выхватывает из пакета с продуктами, который как раз держит в руках, упаковку зефирок и швыряет прямо в нее. Тетя Карен уворачивается, а мама прыгает за пухлым снарядом и легко ловит его на лету.
Иногда я забываю, что мама раньше была спортсменкой. И немудрено: она выглядит как любая другая мама. Она сейчас явно не в лучшей форме – не то что раньше, когда бегала кроссы за сборную Университета Южной Калифорнии, – но реакция у нее до сих пор молниеносная.
Дядя Боб подмигивает маме, и она заливается краской, а тетя Карен делает вид, что ничего не заметила. Мне всегда казалось, что тете Карен, наверное, нелегко от мысли о том, что мама с дядей Бобом отлично ладят. Ничего такого, просто они держатся друг с другом по-особенному, вечно друг друга подзуживают, провоцируют, а тетя Карен на такое не способна. Мама изо всех сил старается держать ситуацию под контролем. Вот и теперь ей явно хочется бросить зефирки дяде Бобу, но она этого не делает. Она просто идет к машине и кладет упаковку обратно в пакет.
– А ты так не сможешь, – поддразнивает он.
– Помнится, ты все еще должен мне семнадцать «Сникерсов», с тех пор как мы в последний раз играли в «молнию»[1 - Вариант игры в баскетбол для трех и более игроков и двух мячей. Игроки выстраиваются в линию, первый игрок бросает мяч в корзину; в момент, когда он выпускает мяч из рук, второй игрок также бросает свой мяч в корзину. Если первый игрок попадает в корзину, он передает мяч третьему игроку; если нет, продолжает бросать, пока не попадет. Если первым в корзину попадает второй игрок, то первый игрок выбывает. (Здесь и далее примечания переводчика.)], – парирует мама, и в ее глазах мелькает азартная искорка. Она возвращается к тете Карен, а дядя Боб лишь молча ухмыляется ей вслед.
К нам с Мо и миссис Камински подходит Натали.
– Мама говорит, что тебе придется самой оплатить ремонт «мерседеса», – говорит она, сочувствующе улыбаясь, хотя в ее голосе явно слышится злорадство.
Мы с Натали выросли вместе, но практически всю жизнь друг друга ненавидим. Первые пять лет мы дрались. Потом еще лет пять обходили друг друга стороной. А последние шесть лет мы едва выносим друг друга.
– Что, правда? – искренне изумляется Мо.
Я сглатываю. Мама мне так ничего и не сказала, но, если тетя Карен говорит такое Натали, значит, это правда. Я даже представить себе не могу, во сколько обойдется ремонт, но думаю, что стоить он будет гораздо больше, чем я сумела накопить себе на машину. Все мои внутренности сжимаются от мысли о том, что мне придется отдать все заработанное за те долгие часы, пока я нянчилась с соседскими детьми и выгуливала чужих собак. Одно сообщение, и все мои сбережения рассыплются в прах.
– М-да, сурово она с тобой, – говорит Натали. – А знаете, что мне подарят родители, как только я получу права?
Мы с Мо молчим.
– «Мини-купер». Не могу решить, какой цвет лучше – желтый или красный. Я часто вижу в центре такой симпатичный красный «купер» с белой крышей, на нем еще британский флаг нарисован.
– Ты ведь не из Англии, – говорит Мо.
– И? – отвечает Натали, явно задетая тем, что мы не выражаем никакого восторга по поводу ее будущей машины.
Мне бы хотелось сказать, что Натали некрасивая, но это не так. Она хорошенькая – золотистые волосы, серые глаза, большие сиськи. Но стоит ей открыть рот, как она сразу становится уродиной. Мы снова молчим. Мама кричит Хлое:
– Хлоя, принеси еще комплект белья!
Хлоя не реагирует и продолжает тискаться с Вэнсом. Хотя она явно слышала маму: она слегка поворачивается, так что теперь всем нам отлично видна маленькая черная ласточка у нее на левом плече – татуировка, из-за которой мама закатила ей жуткий скандал.
