скачать книгу бесплатно
– И поэтому я избавляюсь от ереси. – Фраза прозвучала как-то слишком реалистично. – И вообще, настаиваю на исключении колдунов, алхимиков и куртизанок из нашего Клуба. Начать предлагаю с последних…
Он засверлил взглядом собеседницу. Джейн Эйр разинула беззубый рот.
– Святой отец! Да как вы…
В этот момент на первом этаже лязгнула дверь.
* * *
Перед тем как войти, запыхавшийся Фауст подумал: «Надо постучать ради приличия». Но тут же метлой погнал эту мысль прочь, потому что настоящий доктор Фауст поступил бы совсем по-другому – вошел бы, не церемонясь.
Поэтому дверь лязгнула так стремительно, что сама, поди, не успела опомниться, как открылась, скрипнув петлями.
Доктор Фауст – звали его, конечно же, не так, но он и сам не хотел помнить как, – шагнул за порог Клуба Не Анонимных Литературных Героев.
Вошедший прищурился от бьющего в глаза и обволакивающего зрачки желтого света, укрывающего взгляд одеялом, – коридор мерцал сепией. Прежде всего Фауст повернулся к зеркалу, поправил головной убор – что-то среднее между шляпой волшебника и ночным колпаком – и почесал бороду, которая выглядела уж как-то слишком… неестественно.
Вошедший рассматривал мерцающие желтым – наверное, думал он, из-за ламп, – глаза, слишком заспанные, со здоровенными синяками. Нет, это все неправильно – синяки могут быть у него, неидеального него, у Фауста их быть просто не может. Доктор должен выглядеть устало, но не настолько же – тем более игра уже началась. Сразу, как он шагнул за порог.
Говоря откровенно, игра не кончалась никогда.
С самого детства доктор Фауст был очень боязливым, но, в отличие от других детей, пугали его не те обыденные вещи, которые пулеметной очередью рождают страх в детских сердцах: темные комнаты, пауки, старые подвалы, фарфоровые куклы на бабушкиной антресоли… Фауст боялся чего-то неуловимого, странного, будто бы прячущегося в самих его поступках, решениях, – и только когда подрос, понял, что же это было за фантомное ощущение.
Фауст боялся прожить не такую жизнь, какую мог бы, а потому с ужасом принимал каждое решение, опасаясь, что по своей глупости сделает все не так и не этак. Когда доктор открыл для себя местную библиотеку, этот лабиринт из шкафов, в которых чудовище с головой быка всегда заменяла сварливая библиотекарь – пусть голова у нее и была самая обычная, но с морщинистыми веками и гнилыми зубами, – Фауст стал пропадать там днями напролет, и его не то что за уши, буксиром оттуда вытянуть не получалось. Тут он глушил призрачный ужас на краю сознания: в книгах он находил героев, героев, жизнь которых казалась ему такой насыщенной и правильной, – читая, не надо было принимать колючие пугающие решения; достаточно просто наблюдать, как эти самые решения принимают персонажи, кусочки слов и букв на пожелтевшей бумаге – наблюдать, анализировать и, как ни парадоксально, бояться еще больше, понимая, что сам так точно не сможешь.
А потом Фауст, дойдя до одного из дальних шкафов, стоящих словно на границе с вражеским государством или, того пуще, с голодной преисподней, нашел там потертый томик «Фауста».
И влюбился.
Доктор Фауст нашел для себя доктора Фауста, поняв: вот оно, вот так хочу и я, тоже хочу, чтобы моя собственная жизнь была моей собственной, такой же, как у Фауста. Получи все, отдав ничего – и, когда все кажется потерянным, сохрани свою душу. Фаусту, кстати, как читателю никогда не нравилась концовка – выходит, что за спиной у каждого летает ангел с дробовиком, готовый в нужный момент дать жару даже самому Князю Тьмы.
В те дни, зачитываясь Гете в пыльном зале библиотеки, за скрипящим столиком в свете слабой, болезненно моргающей лампы, Фауст наконец-то понял, как ему поступать, чтобы прожить именно свою жизнь, именно ту, которую хочется.
Спустя несколько лет в городе очень удачно появился Клуб Не Анонимных Литературных Героев, свалившись, как бидон воды в жаркой пустыне, – совершенно неожиданно, но очень к месту.
Режущий голову кривой мелодией скрипки скрип половиц отвлек Фауста от зеркала – доктор поправил бороду и повернулся в сторону лестницы.
– В следующий раз, – забасил спускающийся Толстяк, шагающий, словно ожившая статуя, ну, весу в нем было точно не меньше, – попробуй найти бороду еще получше. Она до сих пор не выглядит натуральной. И прекращай опаздывать. Это выбивается из образа…
– Ты говоришь мне это каждый раз, и каждая новая борода тебя все еще не устраивает, – пробубнил Фауст, потерев острый нос, которым хоть дырки в бумаге делай. – И вообще, кхм, «волшебник не приходит рано, и не…».
– Это Гэндальф, а не Мерлин или Фауст, когда же вы все это уже запомните. Давно пора начислить вам штрафные баллы. – Второй Толстяк из трех задумчиво почесал щеку, размерами походившую на спутник газового гиганта. – И вообще, с каких пор ты начал выходить из роли? Уж кто-кто, а ты такого себе никогда не позволял.
Фауст внезапно сделался серьезным – по лбу, как по столетнему дереву, поползли глубокие морщины.
– Я цитировал, уважаемый председатель. Я даже пытался сделать так, чтобы мои кавычки, – он сделал характерный знак пальцами, – можно было отчетливо услышать. Вы правильно говорите, я не позволяю себе…
– Ладно-ладно, пойдем наверх, все уже заждались – Фролло вообще из тебя скоро будет бесов изгонять.
Доктор Фауст выдохнул – самым трудным всегда было становиться напористым и непоколебимым, когда под слоем всего маскарада жил мягкий комок, мечтающий о пледе, горячем чае и теплых батареях.
Они поднялись на второй этаж, где Фауст галантно скинул шляпу, обнажив лысину, обклеенную искусственными волосами, уселся, и очередное заседание Клуба Не Анонимных Литературных Героев продолжилось. Мерлина – со слов капитана Немо, «старого опоздуна» – дожидаться уже не стали.
– Я требую штрафных баллов доктору Фаусту, – заговорил первым Фролло, с серьезным видом изучая доктора. – Прежде всего, за опоздание и за слишком недостоверную бороду…
– Ваше святейшество, – отозвался Фауст. – Моя работа не терпит задержек и недоделок, поэтому я пришел, как только смог.
Священник фыркнул.
– Ваша работав Да, именно работа, конечно же…
– Да правда, какая муха вас сегодня укусила! – отозвался, как всегда, добродушный доктор Джекил (пока еще без мистера Хайда), и, как всегда, на «вы» – из него эту привычку битой было не выбить. – Ворчите больше обычного. Неужто опять цыгане?..
Фролло тяжело вздохнул, закатил глаза и сказал, обращаясь словно к небесам:
– Я встретил ее.
– Боже! – Джейн Эйр, та самая, которая давно уже мисс Марпл, перекрестилась. Второй раз за день у нее как камень с души упал – хорошо, что это не она, при ее-то привлекательности… легко жить, когда считаешь себя юной леди, разящей мужчин наповал, – какая разница, что там думают остальные, если у них мозги не на месте? – И что же это за бедняжка?
– Ее глаза… и волосы… – Фролло словно уже ушел в астрал, давно разговаривая с ангелами.
Джейн Эйр еще раз тяжело выдохнула – да, такого Рочестера она никогда бы не ждала; женщина… точнее, эм, чтобы без обид, девушка, поправила нашейный платочек – движение получилось как у мумии, да и та наверняка двигалась бодрее. Джейн ждала жениха, даже не догадываясь, что ее уже давно заждался только мавзолей или кунсткамера – на выбор.
– Прелестно! – рассмеялся капитан Немо. – Ты же наш старый ловелас. И как у тебя сил хватает? Помню, я как-то раз…
– Так, так, хватит, господа, хватит! – Второй Толстяк из трех вскочил из кресла – окружающее пространство второй раз за день затряслось, как желе. – Очень рад, что его святейшество отлично вжился в роль, это замечательно… Давайте к другим темам. Уважаемый Фауст…
Доктор вздрогнул – главное, все сделать правильно, главное, все сделать правильно…
– Как ваши успехи? – Толстяк сел.
– О, – откашлялся доктор. – Давеча, дня два назад, я завел себе пуделя…
– Надеюсь, черного? – хихикнула Джейн Эйр.
– Чернее, чем уголь моих глаз, – кивнул Фауст.
– Но… – Доктор Джекил (явно не ждавший сегодня в гости мистера Хайда) поправил круглые очки в тонкой оправе. – Если меня не подводят память, вы терпеть не могли собак? Я помню, когда Джейн Эйр привела…
Фауст всегда любил кошек и только кошек, мог часами гладить их и терпел все их наглые кошачьи выходки, а вот с собаками у него всю жизнь особо не клеилось: иной раз ему даже страшно было проходить мимо, безобидные песики почему-то казались концентрацией вселенского зла, которая оттяпает ногу в любой момент. Особенно те маленькие и бесконечно лающие на таких высоких тонах, что соседние стекла просто чудом не начинали трескаться, разлетаясь на осколки. Но недавно Фауст подумал, что… что он, Фаусш, завел бы именно пса, уж для полной гармонии – большого смольно-черного пуделя.
В питомнике у доктора чуть не случился инфаркт, но он все же сделал это. Два дня каждая утренняя прогулка с новым питомцем превращалась словно в променад по старому подвесному мосту над жерлом проснувшегося вулкана.
– Что за доктор Фауст без черного пуделя? – улыбнулся доктор, еле заметно вздрогнув и подумав при этом: «И что за я без доктора Фауста?..»
– Смотрите! – крикнул вдруг молчавший Гамлет. – За окном уж тучи набежали! Ох, не к добру все это. Помню, мой дядя, что нечестных правил…
– Успокойтесь, – подхватил Том Сойер, крутя в руках соломенную шляпу, сделанную мастером так, что она не налезала ни на чью другую голову. – Дождь – это просто дождь, вот если бы тут была река, на которую мы с Геком…
Тут Фролло, все это время молчавший и задумчиво смотревший в окно, где серые тучи смыкали свою пасть над небом, сказал, не отводя взгляд от окна:
– Я перестал принадлежать себе. Другой конец нити, которую дьявол привязал к моим крыльям, он прикрепил к твоей ножке… – Вновь затих и добавил: – И кофе твоих волос…
Все члены Клуба, особенно те, кто любили перечитывать французскую классику до посинения, разом замолчали.
Фаусту показалось, что в самом углу его зрачка мелькнуло что-то яростно-фиолетовое – уж не гроза ли?
– Эм… я думаю, время выпить! Всем освежающего, наваристого пива! – хлопнул в ладоши Толстяк-председатель.
Фауста накрыла волна блаженства – он душу дьяволу был готов продать за кружку холодного, освежающего и любимого темного пива и уже было открыл рот, чтобы выразить солидарность, но только вот… Фауст пива бы никогда не пил.
Доктор нахмурился, «спокойно, ты поступаешь так, как правильно; то, чего ты хочешь – не так, неверно, а вот то, что сделал бы Фауст… другое дело».
– Вина, – вскинул руку Фауст. – Хорошего красного вина…
– Проследите, чтобы оно чудесным образом потекло из неподходящего для этого бочонка! – рассмеялся Том Сойер.
– А мне тогда… – задумалась Джейн Эйр. – Чаю!
Она знала – благородные леди пьют крепкие напитки только после шести вечера. На часах было без пяти шесть.
Толстяк вздохнул. Ну почему никогда нельзя обойтись просто пивом?
– Еще пожелания?
Фролло все молчал, серым взглядом смотря в окно: мелкий дождь, бусинами сыплясь из набухших туч, падал на брусчатку, и капли его со звоном отскакивали от окна, постепенно застилая не то обзор, не то взгляд мутной пеленой. Священник прошептал так тихо, что услышать его могли только клочья пыли и клопы, и то вооружившись слуховым аппаратом:
– Дитя мое, мучь меня одной рукой, но только ласкай другою…
Фауст отвлекся от шумного обсуждения выбора напитков, где каждый упрекал другого, что коньяк, видите ли, слишком крепок, а чай – вообще грудничковый напиток, истина в вине, зато в пиве счастье, и так далее. Доктор посмотрел на Фролло, гипнотически глядящего на мостовые, – Фаусту почудилось, что он увидел витающие вокруг обрывки слов и букв, словно их чернилами написали в воздухе, пустили в свободный полет, выдрав со страниц, – они собирались, как рой мух над лакомым кусочком.
Внутри у доктора Фауста щелкнуло – и это было не просто переключение внутреннего рубильника, а звук отпирающегося засова, выпускающего наружу старый детский страх, призрак холодного белого ужаса прожить жизнь не так, неправильно, не на полную катушку.
Фауст вздрогнул и отогнал это оскалившееся ощущение, как осу. Даром что не прибил – газеты под рукой не оказалось.
* * *
Вечер зажимал свои холодные объятья, ухмыляясь во весь беззубый рот ночного мрака, который уже маячил где-то на горизонте, шля первые приветы.
Вечера в городе обычно стояли бархатные и нежные, словно щадящие людей, – они порхали бабочками с темно-синими, фиолетовыми, голубыми, серыми крыльями. Такие вечера опускались плавно, не спеша, от них веяло мягким осенним пледом и бабушкиным вязанием, которое кажется таким бесполезным летом, зато зимой излучает спокойствие, тепло и свет, без которых жизнь превращается в осколок льда, такой же одинокий, холодный и безнадежный.
Этот же вечер был… пугающим.
Девушка уже сто раз прокляла себя за то, что надела платье – подолы его из кремово-зеленых стали серыми, грязь пропитала ткань так сильно, что, казалось, стала с ней единой; платье словно покрасили ядом. Нижняя часть девушки будто постепенно становилась призраком или каменела, увидев в зеркале отражение разящего взгляда Василиска.
Дождь лил водопадом, стремительными потоками стекал вниз, закручивался и несся по улицам, размывая дороги и собираясь в такие глубокие лужи, что каждая была похожа на миниатюрное море, только кораблей и портов не хватало. Под серой матовой стеной падающих с неба капель не выдерживали даже зонты.
Девушка взмокла с головы до пят, так сильно, будто бы дождь шел внутри нее, а не снаружи; она уже даже не пыталась прятаться под зонтиком – лишь бы добежать до дома. Там она высушит черные, как крепкий кофе, кудри, просохнет, снимет грязное платье, нальет чашку чая и упадет в мягкую кровать, чтобы заснуть и поскорее забыть этот день.
А ведь раньше, в такие особо понурые вечера, они сидели, смеялись и пили кофе, и в воздухе пахло приторно-сладким – то ли из-за сигаретного дыма, плывущего от соседнего столика, то ли от счастья и смеха, которые согревали сами по себе, лучше любого свитера, даже присланного далекой тетушкой в подарок на день рождения, который обязательно выпадал на весну, но далеких тетушек такие вещи обычно не волнуют.
Вселенная, великая шутница, подслушала все эти мысли – дождь полил еще сильнее.
Девушка увидела впереди освещенное фонарем крыльцо под навесом. Рядом висела табличка, но девушка даже не стала читать ее – главное, что крыльцо было сухим, там можно переждать пик ливня.
Когда вода оказалась где-то там, за крыльцом, девушка кинула зонтик в сторону и выдохнула. На улице ни единого дурака не было, даже психи, наверное, смирно сидели в своих белых шестых палатах – конечно, это только ее угораздило нестись домой побыстрее, потому что день и так выдался не ахти, все валилось из рук, разговоры не клеились, а теперь еще вот это все, небольшой апокалипсис специально для нее – ха, конечно! Как обычно: хочешь, чтобы побыстрее наступило завтра, но вчера, которое пока еще сегодня, решает растянуться мерзкой лакрицей.
«Надо было слушать все эти дурацкие гороскопы, – подумала девушка, вглядываясь в дождь и не видя там ничего, кроме, собственно, дождя. – Ладно, главное – ждать. Хуже уже не будет».
Уж сколько раз твердили миру, что вслух эту фразу говорить не стоит, – уши есть не только у стен, но и у всего мироздания в целом; если подумать, то все вокруг – это какое-никакое, а ухо вселенной, ну или хотя бы ушко.
Мир, вселенная, судьба – у нее много имен – всегда была той еще манерной мадам, и, когда по ней ударяли молотом, как по листу железа, который нужно выпрямить, она вздрагивала в ответ.
Вибрация ее могла перевернуть все с ног на голову.
Фонарь поблизости – путеводная звезда во всем этом великом потопе – замерцал. Девушка вгляделась в дождь – на этот раз там было что-то еще, кроме воды.
Это что-то двигалось.
– Эй! – крикнула девушка. – Эй, вы не промокли?
Вам нужен зонт?
Вопрос получился абсолютно типичным и глупым, но ничего умнее девушка не придумала.
Ответа не было. Фонарь снова моргнул. Потом из-за серой пелены дождя, будто бы кто-то приложил влажные губы стеклу и зашептал, раздался голос:
– Именно плоть всегда губит душу…
– Простите?
– Я плюнул в лицо своему богу! Все для тебя, чаровница! Чтобы быть достойным твоего ада!
Все-таки прав был Гамлет – не стоит ждать ничего хорошего от дождя.
* * *
Прикрытая ширмой из дождя, на город глазела полная луна, широко раскрыв свой мистический зрачок. Приглушенной желтой кляксой повиснув в черном дождливом небе, она пускала свет по узким улочкам, прикрывая то, что должно быть прикрыто, и обнажая то, что должно быть обнажено. Ее матовое свечение туманом кралось по сонному городу, неся с собой безмолвные тайны.
Город засыпал – не разом, не целиком, а, как и любой другой, постепенно, не спеша, от одного погасшего света в окне к другому, и сон, жидкий, душистый, скользил от сознания к сознанию, вытворяя там все, что душе угодно.
О сознание Фауста он споткнулся – доктор не спал.
Фауст сидел за письменным столом и работал, исписывал листы бумаги карандашом, хотя в верхнем ящике лежала целая стая ручек. В углу мирно дремал черный пудель, и доктор периодически вздрагивал – ему казалось, что собака проснулась и, чего доброго, сейчас откусит ему ногу.
«Нет, все-таки надо было завести кошку… – подумал будто кто-то другой внутри Фауста, тут же получив пощечину от самого себя. – Нет, все правильно…»
Доктор зевнул. Ему стало не по себе от выпитого вина, которое он – точнее, не он, а тот, кем ему не подобало быть, – на дух не переносил. После вина мир становился похож на шаткий мыльный пузырь: один неверный шаг – и он лопнет, а ты полетишь в глубокую бездну без конца и края, а если дно все-таки есть, то там ждет невыносимая головная боль и густой мрак обморока.
