Шавуот

скачать книгу бесплатно

Шавуот
Лена Ребе

Звезда Давида #2
В книге «Шавуот», являющейся вторым томом серии «Звезда Давида», продолжается повествование о приключениях главной героини, происходящих в реальных и фантастических мирах. Она проживает одновременно несколько жизней, наполненных комическими и трагическими событиями, самоиронией, любовью, страстью к познанию мира. Кафкианский суд против сумасшедшего психиатра доктора Наполеона, который героиня выигрывает благодаря своей твёрдой вере в красоту мироздания; встреча на балу с таинственным незнакомцем, с которым они путешествуют на верблюдах по арамейской пустыне; беседы со своей прабабушкой в Одессе в 1905 году – эти и другие события приводят героиню к осознанию того, что «жизни на свободе нужно учиться точно так же, как и жизни в неволе, и что существуют правила, и что получает их человек, когда он к этому готов, и что момент этот такой важный, что празднуется как один их трёх главных еврейских праздников и называется он Шавуот…»

Лена Ребе

Шавуот

Пойте Богу нашему, пойте;
Пойте Царю нашему, пойте;
Ибо Бог – царь всей земли;
Пойте всё разумно.

    Псалом 46, стих 7

Глава 1. Вступительные аккорды

Как там у нас было? «Я увидела, что же дальше, и между Рош ха-Шана и Йом Кипуром дописала книгу до конца». Дописать-то я её дописала, но в каком она была виде – одному Богу ведомо. Да ещё моим немногочисленным читателям – Еве с Тором и Хаму. То, что стояло за текстом, они увидели и оценили, но сам текст, мягко говоря, оставлял желать лучшего. Мой немецкий и сейчас-то не очень, а уж тогда… Нужно было срочно найти переводчика, который привел бы текст в удобоваримую форму.

Мне лично задача казалась неразрешимой.

Проблем было две. Во-первых, искомый переводчик должен был в совершенстве знать два языка – русский и немецкий, чтобы я могла детально объяснить ему, что имелось в виду. А во-вторых, он должен был быть хорошим человеком. Сформулировать в точности, что это означает, я не могла, поэтому оценивать собиралась по внутреннему ощущению. Только вот оценивать было некого. Пара знакомых мне переводчиков занималась исключительно переводом русских документов на немецкий язык, в крайнем случае – переводом технических текстов. Что же касается второго пункта, который на самом деле был первым, то тут дело обстояло ещё хуже.

Спас меня Саша. Он заявил, что проблемы вообще никакой нет и дал мне телефон Дии, которая тоже переводила ему какие-то документы. Жила она, правда, в Вене и Саша её никогда не видел, только по телефону разговаривал. «Она-то тебе и нужна», – заявил он твёрдо.

Я позвонила. Услышав её голос, я поняла, что Саша был прав – никак иначе описать своё тогдашнее ощущение я не могу – и рассказала ей, в чём дело. Она посетовала на большую загруженность работой – какой-то срочный заказ, но попросила прислать небольшой кусок текста на пробу. Просто, чтобы знать, о чём речь.

Я послала первую главу.

Прочтя её, Диа решила, что время она как-нибудь найдёт и с книгой работать будет. Поскольку жили мы в разных городах, то объяснять ей, что именно я хотела сказать, следовало письменно. Т. е. нужен был русский текст и его пришлось писать. Диа узнала в каком-то издательстве о расценках на такую работу, и мы договорились о цене. Забегая вперёд, скажу, что когда книга была полностью готова, деньги с меня брать она отказалась…

Необычайно выразительные глаза, очень стильно остриженные густые черные волосы и точёная фигурка; любовь к литературе и живописи, к лошадям и театру, к изысканным нарядам и балам – у Дии было всё это и гораздо больше. Она явилась для меня живым олицетворением далёкой, дивной, мною никогда не виданной Вены начала двадцатого века; той самой, в которой

– элегантно одетые дамы заполняли залы Венского психиатрического общества, чтобы послушать лекции входящего в моду Фрейда, а Шницлер отважно бился за постановку своего скандально прославившегося «Хоровода» и не знал ещё, что битва эта будет продолжаться восемьдесят лет и что лично ему до победного конца дожить не придётся;

– Климт, потрясенный красотой Женщины с большой буквы, превратил её в живописный символ своего времени, а Шиле основал свою «Группу нового искусства», утверждая, впрочем, что никакого нового искусства не существует, поскольку искусство – оно одно, вечное;

– в знаменитых венских кафе выпивались неслыханные доселе количества кофе и лёгкого вина; освещенные мягким опаловым светом ламп Тиффани лица женщин отражались в кривоватых, украшенных цветочным орнаментом зеркалах входящего в моду югенд-стиля, а неудобные на вид кресла повторяли своими изысканными изгибами линии женских бёдер. Мужчины потрясённо взирали. Женщины болтали, добавляя постепенно к стандартной немецкой формуле трёх К (K?che, Kinder, Kirche) свою собственную, четвёртую – Klatschen;

– «Secession» гневно протестовал против всех существовавших доселе архитектурных стилей, вместе взятых и воплотил себя в камне в своём новом югенд-стиле, а острые на язык венцы немедленно обозвали украшенный золотыми листьями купол здания капустной головой;

– шаловливый югенд-стиль, как бы предвидя кратковременность своего существования, стремился украсить имперскую грудь столицы на свой манер, а надменная красотка Вена с любопытством разглядывала свои новые украшения – вокзалы, церкви, почты, виллы, кафе – и милостиво их принимала.

А ещё кругом звучала музыка. И юный кавалер с серебряной розой бесстрашно мчался навстречу своей новой любви, и бурлила венская кровь, и подмигивала весёлая вдова, и Штраус отбивал такт. И кружились, кружились на балу пары под звуки новых, только что написанных вальсов…

Правила тем венским балом женщина – не та, упаси Боже, суфражистка в синих чулках, боровшаяся за женское равноправие, а Прекрасная Дама, к ногам которой припадали восторженные почитатели…

Вот с ней-то и начали мы работу над книгой.

Работа происходила так. Я писала русский текст очередной главы и вместе с немецким отсылала его Дии электронной почтой. Пока она переводила мои каракули на литературный немецкий язык, я писала по-русски следующую главу. Срочный заказ внезапно отменился, и теперь у неё было время, так что работали мы со скоростью две главы в неделю. Это была огромная скорость, так как вопросов было много. В книге были стихи и мне хотелось, чтобы немецкий перевод тоже был стихотворным. Ещё было одно место, звучавшее по-русски грубовато, но очень смешно – то самое, читая которое, Саша, по его уверению, от хохота свалился с кровати. Диа нашла, что по-немецки оно звучит очень уж грубо и предложила его изменить. Сама я не могла оценить, насколько это правильно, и просто с ней согласилась.

А ещё были проблемы с цитатами. В тексте много скрытых цитат из Библии, которые и на немецком должны были оставаться точными цитатами, а не просто переводом. Немецкой Библии ни у меня, ни у атеистки Дии не было. Впрочем, её родители, тоже атеисты, Библию имели и читали – просто из интереса. Они предложили помочь с цитатами.

Вообще говоря, цитаты из Библии – дело тонкое. Библия у меня была, русская, купленная четверть века тому назад в коммунистической России на чёрном рынке за 50 рублей – тех самых, которых инженеру в месяц полагалось 120. Решив, что пришло время купить себе немецкую, я пошла в магазин. И столкнулась с неожиданной проблемой. Оказалось, что Библий – много. И все они разные. Не зная какую купить, я спросила совета у стоявшего рядом мужчины, тоже державшего в руках экземпляр Библии. Так мы и познакомились.

Андреас спросил меня, для чего мне нужна Библия, и посоветовал купить некое единое издание. Сам он преподавал в католической гимназии религию, а ещё музыку. Которую к тому же писал и исполнял как концертирующий пианист. Жил он в другом городе и виделись мы редко. Но в нужные моменты он всегда оказывался под рукой и помогал немедленно.

Например, когда Петька решил креститься.

Вообще говоря, идея эта у него была не новая и посетила она его впервые в восьмилетнем возрасте. Жили мы тогда в маленьком городке неподалёку от Линца, церковь там, естественно, была, и я пошла к священнику. Крестить Петьку священник отказался. Он говорил, что ребёнок не понимает важности происходящего, что его привлекает чисто внешняя сторона дела – красота обряда, что ему, может быть, придётся вернуться в Россию и что он, католик, будет там делать…

Не скажу, чтобы эта точка зрения была мне понятна. Новорожденные, скорее всего, тоже не осознают важности обряда. Но моим пониманием никто не интересовался, сделать ничего я не могла и только передала ребёнку слова священника. Я замерла, ожидая услышать громогласный рёв в сопровождении рефрена «А с дитями так вообще не обращаются!», которым он последние пару лет сопровождал любой факт неполучения желаемого. Но Петька не заплакал, а, напротив, притих и как бы задумался.

Думал он семь лет.

После чего в понедельник на страстной неделе он вдруг заявил мне, что хочет креститься в ближайшее воскресенье и попросил меня всё организовать. Я растерялась. Быстро пролистав свою телефонную книжку, я с изумлением обнаружила, что католик в ней только один – Андреас. Слава Богу, он оказался дома. Все вопросы – с церковью, со священником, с крестными родителями – разрешились при его помощи как-то очень легко, и в ближайшее воскресенье, совпадающее к тому же с Петькиным днём рождения, во время торжественной ночной пасхальной службы моего сына, наконец, крестили. А еще в эту ночь шёл снег. В Линце. В апреле. Очень необычная была эта ночь.

На крещение я подарила ему очень красивую Библию с иллюстрациями Микеланджело. Ещё была в доме его школьная Библия, а потом я как-то прикупила по случаю Библию на английском языке. Теперь Библий в доме было много и я, естественно, начала сравнивать тексты.

Занятие оказалось очень увлекательным, но отчасти обескураживающим. Я сравнивала русские, немецкие и английские слова, стоящие на одинаковых местах во всех изданиях и видела, что означают они не совсем одно и то же. Т. е. общий смысл сохранялся, а вот нюансы были разные. Причём вырастали эти нюансы иногда до необъятных размеров. Мой любимый Экклезиаст – «Книга Проповедника» – называлась по-немецки почему-то «Kohelet», а «Книга притчей Соломоновых» превратилась в «Buch der Sprichw?rter», что соответствовало русскому «Собранию пословиц и поговорок». Ничего себе нюанс!

Установить истину без знания языка оригинала не представлялось возможным, поэтому я просто мысленно заменила слово «цитата» на слово «ссылка» и утешила себя мыслью о том, что кому нужно – найдёт по ссылке место в оригинале и разберётся, что к чему.

А потом оказалось, что ссылки тоже не всегда помогают, поскольку тексты различаются гораздо сильнее, чем я думала. Например, в немецком издании была книга «Тобит», про которую я раньше никогда не слышала и которая отсутствовала в русском тексте. А Псалом, цитата из которого стала эпиграфом ко всей книге, имел номер 138 в русском издании и 139 – в немецком.

Слова моего отца, сказанные им много лет назад про Библию: «Ты посмотри, сколько там противоречий и подумай своей математической головой: ну как можно во всё это верить!» – зазвучали теперь совсем по-новому. Противоречия действительно были. Только вывод из этого факта я делала другой. Не атеистический. По-моему выходило, что люди с этими текстами несколько поднапутали и хорошо было бы внести ясность в этот вопрос.

Пока же до ясности было ещё далеко, и родители Дии помогали с цитатами. Сама Диа, как уже было сказано, тоже считала себя атеисткой. Интересная она была атеистка. От неё я впервые узнала про замечательный обычай, связанный с празднеством Рождества Христова. Придумали его в Линце, на телестудии ОРФ, в год Петькиного рождения. За прошедшие годы он успел распространиться уже в двадцати пяти европейских странах, а в прошлом году добрался даже до Америки.

Называется этот обычай Friedenslicht aus Bethlehem – Свет мира из Вифлеема – и заключается в следующем. Незадолго до Рождества отправляется из Линца или его окрестностей один ребенок в Вифлеем, зажигает там свечу от огня, горящего на месте рождения Христа и возвращается с ней на самолёте назад в Австрию. Для этого пришлось даже специальный фонарь сконструировать – чтобы свеча в самолете не погасла и чтобы фонарь не взорвался.

Потом зажжённый от вифлеемской свечи огонь развозят добрые люди по австрийским градам и весям, и в предрождественский вечер любой желающий может зажечь от него свою свечу во всех филиалах ОРФ, на всех станциях Красного Креста, во многих церквях и на любом вокзале страны. А с этих вокзалов другие добрые души разносят его по самым маленьким городкам и деревенькам, куда ни нa каком поезде уже не доехать. Дело, понятно, добровольное.

Диа, среди многочисленных увлечений которой конный спорт занимал почётное первое место, регулярно скакала верхом в венском драгунском полку. Последние лет десять или двенадцать занимался этот полк, в частности, и тем, что с одного из находящихся поблизости от Вены вокзалов разносил свет мира в окрестные церкви и часовни. Живописная кавалькада одетых в мундиры драгунов Второго Венского Драгунского полка сопровождала карету, внутри которой в старинном фонаре с витражными стёклами горел огонь Вифлеема…

А теперь прекрасная амазонка Диа несла свет немецкой словесности моему литературному первенцу.

В начале января текст был готов и разослан в несколько издательств. Печатать его, однако, никто не спешил, отговариваясь то тем, то этим, так что слова Тора о великом будущем моего литературного произведения приходилось понимать с рассуждением. Например, про сроки он ничего не говорил.

А в середине января я неожиданно нашла себе работу – один психиатр заказал мне базу данных для своей практики. Обещанных денег могло бы хватить на пять-шесть месяцев скромной жизни, работа над самой программой требовала не более двух, так что небольшой запас времени на поиски дальнейших заработков у меня бы ещё остался. Необычайно воодушевившись, я даже смогла уговорить своего мужа подать, наконец, заявление на развод – последнее время он аргументировал своё нежелание разводиться отсутствием у меня собственных доходов. А также заботой о ребёнке.

Мои несобственные доходы – почасовое программирование – получала я через него лично, из фирмы, в которой он сам работал. Для подкрепления своей позиции касательно моей невозможности самостоятельно заработать, он перестал брать для меня новые заказы. Что касается пункта о ребёнке, то тут всё было предельно ясно – я и себя-то прокормить не могу, куда же мне одной с ребёнком?

Это напомнило мне одну историю юных дней. В своё время я часто бывала в Риге, где жил лечивший меня от кандидоза врач, и у нас было там много друзей. Естественно, математики (даже один ученик Мани, Айвар – и в Риге они меня опекали), а ещё химики и философы с психологами – обычная университетская публика. Кто-то пил в своё удовольствие, кто-то баловался травкой, все интересовались парапсихологией, Блаватской и трансцендентальной медитацией и много говорили о возвышенном. Возвышенного, правда, было поменьше, чем в Москве. В конце концов, советская власть пришла сюда чуть не на тридцать лет позже, чем в Россию, и у некоторых даже родители помнили ещё про существование таких чудес света, как собственный дом или собственная пивоварня. А это располагает к известной приземленности. Книжки мы читали одни и те же, а вот развлекались по-разному.

Приехав в очередной раз в Ригу к своему врачу, я остановилась, как всегда, у Илоны, которая немедленно обрушила на меня шквал информации о самой последней истории из местной жизни. Началась она, как и большинство из них, у Илоны в квартире – квартира была довольно большая и находилась в самом центре города, на улице Суворова. Вход в дом вечно украшали ящики с пустой стеклотарой, намекающие на близкое соседство винного магазина, что тоже было удобно, хотя по большей части распивались в этой квартире напитки, изготовленные любителями в университетской химической лаборатории. С этих-то напитков, собственно, всё и началось.

Сначала приехал Грегор с трёхлитровой банкой очищенного спирта – попереживать о своих проблемах с подружкой, которая хотела, чтобы он развёлся с женой и женился на ней. Он же всё не разводился, так как боялся травмировать ребёнка, единственного сына. Жил он, впрочем, с подружкой, и сыну было уже девятнадцать лет, но дела это не меняло.

Илона решила, что трёх литров спирта на двоих многовато и позвонила приятельнице, чтобы та приехала составить компанию. Та и приехала, прихватив зачем-то своего шестилетнего сына. Илонина дочка семи лет уже спала, но её разбудили. Так что теперь взрослые заливали свои страдания по поводу детей спиртом, а дети играли.

Потом неожиданно позвонил бывший Илонин муж и начал плакаться о своих проблемах с новой женой и её ребёнком. Илона поутешала его некоторое время, но потом утешения пришлось прекратить, поскольку в квартиру ввалилась компания философов и психологов с очередной трёхлитровой банкой. Своё появление без предварительного звонка они мотивировали тем, что звонить-то они звонили, только телефон всё время занят был. Поэтому они решили лично выяснить, не случилось ли чего.

У них же самих – случилось. Вернее, случилось у Карлушки, аспиранта философского факультета, находящегося тут же. Его подружка совершенно неожиданно для него оказалась беременной, а сам он был женат и имел к тому же двух маленьких детей. Что дальше делать, он не знал, Конфуций с Блаватской с проблемой тоже не справились, Кастанеда проблемы вообще не видел. Оставалась Илона. K каковой он и отправился с банкой спирта и в окружении небольшой толпы сочувствующих.

Теперь веселье – пардон, глубокое и всестороннее исследование проблем семьи, брака и воспитания детей в условиях, приближённых к естественным – развернулось уже вовсю, и часам к трём ночи стало ясно, что широкие порывы души нельзя ограничивать каким-то мелким пространством городской квартиры, что ей, душе, нужен простор… Опять же и спирт кончился. Ехать решили на взморье, где у Карлушки была дача с винным погребом, находящаяся под присмотром полуслепой девяностолетней бабушки. Расположена дача была прямо на берегу Рижского залива. После ряда приключений компания добралась до дачи, пошумела там ещё некоторое время и благополучно заснула. К вечеру народ начал постепенно просыпаться и приходить в себя.

Тут-то и выяснилось, что дети пропали.

Разнообразная бурная деятельность – осмотр комнат, подвала и чердака; громогласные выкрики в саду: «Мики! Мики! Вера! Вера!», расспрашивание бабушки и соседей – к успеху не привела. Детей не было. Матери зарыдали. Пришлось вызывать милицию.

Милиционеры приехали и начали задавать дурацкие вопросы типа: «А кто и когда видел детей в последний раз?». Когда, когда… В электричке они точно были. Ну, по крайней мере, один из них, поскольку попросил одного из взрослых открыть ему дверь в туалет. Был ли это мальчик или девочка, взрослый не помнил. Кажется, мальчик.

Ну ладно, а что с бабушкой. Она-то детей видела? Конечно, видела. Они тут шумели, бегали, всё перед глазами мелькали: туда-сюда, туда-сюда. Много детей. Как много? Сколько? Пять или шесть, не меньше…

Сама милиция не справилась, и пришлось звать пограничников. Детей нашли через несколько часов, километрах в трёх от дачи, прямо на берегу моря, в дюнах, где они построили шалаш и решили там жить, наблюдая за движением звёзд. Так далеко от дачи они забрались потому, что на даче очень уж шумно было. А звёзды, они тишину любят.

Дети были примерно наказаны, компания вернулась в Ригу, и теперь Илона рассказывала мне историю во всех деталях и подробностях. Детали были смешные, подробности пикантные, и история в её изложении доставила мне массу удовольствия. Когда Илона закончила, я сказала: «Честно говоря, я только одного не понимаю. Хотите развлекаться – развлекайтесь. Но зачем же было детей за собой тащить?»

«Как ты не понимаешь? Да это же всё ради детей делалось. Чтобы дети могли на взморье чистым воздухом подышать», – пояснила Илона.

Ага, теперь всё понятно. Ради детей.

Бывали, конечно, и другие крайности. Ли, которая так помогла мне в первый день после возвращения из роддома, была замужем за Ицкой, и было у них четверо детей. Ицка бросил её, когда младшим детям – двойне – было полтора месяца. Как я бесилась, как орала на Ицку, как пыталась воззвать к его лучшим чувствам! А он ответил только, что Бог его детей не оставит. Тот и не оставил. Ли вышла замуж за француза, усыновившего детей, и вся честная компания, покинув коммунистический рай, отправилась жить во Францию.

Но перенесёмся назад из Риги и Москвы, почти уже растворившихся в тумане памяти моей, в нынешний Линц.

Теперь было похоже на то, что денег заработать и о нашем ребёнке позаботиться я как-нибудь смогу, и заявление на развод было, наконец, подано. При этом мы остались друзьями и договорились не ссориться.

А тут, как-то очень кстати подвернулся и ещё один знакомый врач, хирург, которому тоже нужна была такая же программа, поэтому было решено для ускорения процесса писать программу совместно, а врачей-клиентов поделить.

Мне достался психиатр.

Глава 2. Психиатрическое интермеццо

Иногда мне кажется, что чем больше у человека проблем, тем вернее ему дорога в психиатры. По крайней мере, с доктором Наполеоном дело обстояло именно так. Несправедливости судьбы, человеческая неблагодарность и разнообразные болезни преследовали его всю жизнь.

Чего стоила, например, рассказанная в красках трагическая история о том, как под его чутким руководством пришёл в полную негодность и разорился маленький уютный стриптиз-бар в самом центре города, на Кламмштрассе, доставшийся его жене по наследству и как он лично создал проект нового, современного борделя на широкую ногу, расположенного на набережной Дуная и способного принять до 300 посетителей в сутки и сам чертежи нарисовал (чертежи чего, хотелось бы знать?), и как дело застопорилось исключительно из-за какой-то мелочи – отсутствия нескольких миллионов шиллингов, необходимых на осуществление проекта, и как его тесть почему-то отказался подписать поручительство в банке, без которого банк не хотел выдавать кредит. И не выдал. Это был пример несправедливости судьбы.

Или история о том, как он увлёкся одной своей юной пациенткой – лет на тридцать моложе господина доктора – и даже подарил ей какую-то книжку, но дальше этого дело не пошло, и в милостях ему было отказано. При этом проявил свой интерес он в такой форме, что пациентке пришлось найти другого врача, которому он сам лично платил пару лет, чтобы история не выплыла наружу. Это был пример человеческой неблагодарности.

Болезни, среди которых диабет и алкоголизм занимали не самое последнее место, жизнь тоже не облегчали.

Обогащённый на собственном опыте близким знакомством с широким кругом человеческих проблем, на двери своей практики написал он не только «Психиатр» и «Психотерапевт», но и «Советчик по жизненно важным вопросам».

С его личными проблемами я поначалу знакома не была, и доктор Наполеон казался мне человеком милым и заботливым. Oн участливо расспросил меня про мою жизнь, заявил, что при такой сложной семейной обстановке мне, безусловно, нужна помощь психотерапевта и что лучше его в Линце никого не найти. Таким образом, я начала писать для него программу и одновременно ходить к нему на сеансы психотерапии.

Странные это были сеансы.

Часть времени уходила на то, чтобы обсудить будущую программу – другого времени у него не было. Остальное же время он рассказывал мне о своих проблемах с бывшей женой, с детьми, с банком, с налогами и проч. По-видимому, его терапевтическая метода в том и состояла, чтобы показать пациенту, что его, пациента, проблемы – ерундовые по сравнению с тем, что приходится выносить лично господину психиатру.

Его страдания по поводу бывшей жены и детей были стандартными, равно как и мои советы.

Его представления о налогах, кредитах и деньгах были под стать пятикласснику начальной школы и никакой связи с действительностью не имели. Шестилетний опыт самостоятельной программистской работы и наличие хорошего налогового консультанта меня многому научили, так что решено было, что я приведу в порядок его финансы. За 10 % полученной от этого занятия прибыли. При условии, что таковая будет получена.

Когда же дело дошло до обсуждения ещё одной его насущной проблемы – импотенции, связанной то ли с диабетом, то ли с пьянством, то ли с их комбинацией – я, наконец, заметила странность происходящего. Господин доктор пошутил как-то, что на самом деле я являюсь его психотерапевтом, а не он – моим. Это была хорошая шутка, особенно если учесть, что платила за это всё-таки я. Осознав сей примечательный факт, я сеансы прекратила.

Теперь я писала программу, с усмешкой поглядывая на украшающий приёмную плакат с гордой надписью: «У Вас импотенция? У меня – нет!», призывающий пациентов обращаться за помощью к господину доктору. А ещё разбиралась в годовых балансах его практики за все восемь лет её существования. То, что я увидела, ужаснуло меня. И даже не столько потому, что мне так уж жаль было господина советчика по жизненно важным вопросам, сколько потому, что стало совершенно непонятно, из каких денег он собирался оплачивать мою программу. Денег не было. Были долги, и долги многомиллионные. Которые к тому же ещё и росли.

Образовались долги восемь лет назад, когда был взят кредит на устройство собственной врачебной практики. В данном случае никаких частных поручительств банку не требовалось, т. к. врач обязан платить специальную страховку и, в случае чего, с банком рассчитывается страховая компания. Года через три банк всё-таки заволновался, поскольку не выплачивался не только кредит, но и проценты по нему. Господину Наполеону пришлось продать собственную квартиру и отдать полученную сумму в счёт кредита. Картина усугублялась к тому же совершенно негодным налоговым консультантом, забывавшим даже прямо оговоренные законом вещи списывать с налога, зато бравшим за свои услуги гонорары втрое большие, чем следовало бы.

В апреле программа была готова, и с финансами доктора тоже всё было ясно. За последние несколько лет министерство финансов получило от него примерно на 52.000 евро больше, чем следовало. Привлечь налогового консультанта к ответу по суду, однако, не представлялось возможным, поскольку глупость – не преступление. Глупость – это судьба. Так что сэкономить удалось только 10.000 евро на его гонораре, от которого он отказался, ознакомившись с результатами моих разборок. Теперь налогами доктора Наполеона занимался мой налоговый консультант, а я в радостном предвкушении ожидала заработанных мною денег – 1.000 евро за свою финансовую деятельность и 4.500 за программу.

Эта радость – единственное, что я за эту работу получила. Да ещё почётное звание личного ангела-хранителя господина психиатра.

Выдав мне этот почётный титул, доктор Наполеон долго мямлил что-то про срочный ремонт своего автомобиля – ржавой развалюхи преклонных годов, про необходимость сделать в окне его квартиры какую-то специальную форточку, чтобы его кот мог выходить на улицу и беспрепятственно возвращаться домой, про починку каких-то ботинок… Сначала я не поняла, в чём дело. А когда поняла, пришла в ужас. Платить он мне не собирался, вернее, говорил, что собирается, но не сейчас, а когда-нибудь осенью. Или, скажем, зимой. Ближе к Рождеству. И компьютеры он пока тоже купить не мог – с ними я могла бы, по крайней мере, программу установить и другим врачам показывать – может, у них деньги найдутся. И никакого письменного договора у меня с господином доктором тоже не было – он в своё время заявил, что людям честным и интеллигентным нечего выбрасывать деньги на составление какой-то бумажки. Точно.

Скажем честно и по возможности интеллигентно – в такой дыре я давно не сидела. Оставалось только молиться. Что я и сделала. Молитвы мои были услышаны немедленно – невнятные излияния господина Наполеона закончились описанием ещё одной свалившейся на него проблемы. Одна из работавших у него медсестёр уходила на пенсию, и ему приходилось срочно искать ей замену, и не могу ли я помочь. Это был мой шанс! Я немедленно согласилась несколько месяцев поработать у него медсестрой – с тем, что когда компьютеры и программа будут установлены, эта должность вообще отойдёт в небытие. Господин советник по жизненно важным вопросам необычайно воодушевился, повторно объявил меня своим ангелом-спасителем и на радостях пригласил в ресторан поужинать. После ужина, правда, оказалось, что он забыл кошелёк, так что платить пришлось мне. Интересно, отдал он мне потом деньги или нет? Забыла уже.

Первого мая я начала работать медсестрой на полставки. А кроме того, нашла себе ещё работу уборщицей – два раза в неделю, у одной милой пожилой пары. Уф. Теперь будущность моя и Петькина была полностью обеспечена, и путь наш был усыпан розами, и пришло время искать квартиру. Купив «Коррект», я выписала три подходящие по описанию квартиры и поехала их смотреть. Первая по списку находилась на Туммельплатц.

Я приехала пораньше и около часа гуляла в окрестностях дома. Дом находился в центре Линца, в его самой старой части, рядом с горой под названием Рёмерберг, на которой возвышался старинный замок, превращённый по нынешним временам в музей. К замку вела поросшая диким виноградом стена, у подножья ведущей к парку на горе лестницы одуряюще пахла цветущая сирень, в парке имелся пруд с рыбками, несколько статуй – одна очень смешная, с кривой шеей, и масса цветов. Рай. В самом центре города. До главной площади – три минуты пешком, до практики Наполеона – десять, до пожилой пары, дававшей мне дополнительный заработок – семь. До театра – две! При этом основной недостаток жизни в старом городе – шум – тоже отсутствовал, так как дом находился в тупике, в котором ни одного бара или ресторана не было.

В назначенный срок я позвонила в дверь. Молодая женщина пригласила меня в квартиру. Я вошла и почувствовала себя дома. Впервые в жизни. Всё подходило мне идеально – стены толщиной чуть ли не метр, не имеющие ни одного прямого угла, зато много каких-то странных выступов там и сям. Потолки разной высоты в разных комнатах. Модерная, полностью оснащённая кухня, сделанная по заказу каким-то дизайнером. Три комнаты. Большая ванна. Кладовка. Великолепный подвал. Специальная комната для стирки и сушки белья. Жильцов в доме человек пять, остальные помещения заняты под магистратские надобности – имеется комната памяти Фридриха Третьего, и Институт Брукнера, и ещё что-то. Структура дома тоже очень интересная – внутренние дворики, святые в нишах, переходы, по которым можно выйти на разные улицы. Даже велосипедная стоянка внутри дома. Всё. В этой квартире я буду жить вечно. А когда умру, то откроют в ней музей-квартиру Лены Ребе. И больше в ней никто никогда жить не будет. Моя квартира.

Спасибо тебе, Господи, не оставляешь меня заботами своими!

А он меня и дальше не оставлял. Один журнал объявил интересное мероприятие – оплачиваешь годовую подписку и получаешь к ней в придачу бесплатный компьютер. Т. е. платить-то за него нужно, но в рассрочку, три года, и такую мелочь, что даже самый бедный психиатр может это себе позволить. Журналы же в приёмной врача всегда нужны, пациентам скуку разгонять. Хотя в данном случае скуку правильнее было бы нагонять – психиатрические пациенты от долгого ожидания становились иногда совсем бешеными.

Так или иначе, компьютеры я заказала, и после некоторых задержек они действительно пришли, и сеть из трёх компьютеров заработала, и моя программа на ней – тоже. Случилось это в августе, как раз в день моего рождения. К этому моменту я даже получила часть денег за программу получила – два раза по семьсот с небольшим евро – и теперь надеялась в самом скором времени получить остальные три тысячи. Будущее моё переливалось всеми цветами радуги и отливало бриллиантовым блеском. Программа работала как часы.