скачать книгу бесплатно
Теперь он ест воображаемый апельсин, обливаясь несуществующим соком. Доел и ждет, растопырив пальцы, моего мнения.
Мне ясно – он на краю пропасти, но если спасать слишком энергично, то может сорваться и упасть. Спрашиваю деликатно, с фальшивой улыбкой: «А ты всерьез хочешь всю жизнь этим заниматься?» – «А чем же еще?» – спрашивает он безнадежно. Все уже случилось. Он артист, потому что ничем другим заниматься не может. Это уже навсегда…»
Червинский как в воду смотрел: Миронов действительно стоял на краю пропасти. Дома перед зеркалом он еще хорохорился, а едва переступил порог «Щуки», чтобы пройти прослушивание у великой Цецилии Львовны Мансуровой, как мгновенно у него носом пошла кровь. Миронова уложили на диван, кликнули секретаршу, чтобы она принесла воды. Сделав несколько глотков и приложив платок к носу, Миронов вежливо извинился и покинул аудиторию. Другой на его месте после такого провала навсегда забыл бы дорогу к училищу. Но Миронову и здесь хватило духу перебороть себя. Спустя несколько дней он вновь пришел в «Щуку» и сдал в секретариат свою автобиографию и короткий список с репертуаром для туров. Там значились: ранний рассказ А. Чехова «Альбом», басня С. Михалкова «Седой осел» и стихотворение А. Пушкина «К морю».
Между тем первый тур Миронову не понадобился. Уже на консультации он так блестяще прочитал отрывок, что экзаменаторы засмеялись. Они увидели в нем зачатки будущего комика. И пригласили сразу – минуя первый – на второй тур.
Вспоминает Виктория Лепко (она поступала в «Щуку» в эти же дни): «Вы знаете, как бывает при поступлении. Сначала идут консультации, очень много народу, и все друг друга не видят, потом кто-то отсеивается, а какая-то группка остается. Тогда начинается общение.
Среди других такой толстый мальчик, всегда прыщавый какой-то был, чисто мужской красотой не привлекал внимания абсолютно, и даже казалось, что неуклюжий достаточно, застенчивый, можно сказать, закомплексованный, к девочкам не подходил.
Мальчик такой… я бы на него внимания не обратила. Даже как бы посочувствовала: бедный мальчик, родители обкормили, я думала, потом дети всю жизнь не могут похудеть и мучаются. Толстый мальчишка, думаю, бедняга. Такие дети всегда очень комплексуют, это в нем еще было.
Потом, когда подходил, начинал что-то рассказывать и как-то весело показывать и сразу совершенно преображался. Глаза искрились, а потом, когда мы начали заниматься всякими движениями, оказалось – он замечательно двигался при всей своей комплекции. Короче говоря, оказался очень обаятельным и веселым…»
Именно эти обаяние и юмор и сослужили Миронову хорошую службу – его приняли в «Щуку». Аккурат в те же дни с гастролей по Дальнему Востоку вернулись родители Миронова, и Мария Владимировна встретила на улице актрису Театра имени Вахтангова Марию Синельникову, которая входила в экзаменационную комиссию «Щуки». И та буквально сразила Миронову неожиданным признанием: «Ты знаешь, Маша, мы приняли парня с твоей фамилией. Очень смешной мальчишка!» «Да это же мой сын!» – воскликнула Миронова, чем привела подругу в еще больший восторг.
Стоит отметить, что из отпрысков знаменитых родителей в группе Миронова оказались еще два человека: Виктория Лепко (дочь актера Театра сатиры Владимира Лепко) и Николай Волков (сын актера Николая Волкова). Однако с ними во время экзаменов Миронов почти не общался, предпочитая им другую компанию. Он подружился с двумя своими будущими сокурсниками, которые были значительно старше его: Юрием Волынцевым (тому было 27 лет) и Михаилом Воронцовым (23 года). У каждого тут же появилось прозвище: Боба, Ворон и Мирон. Практически все экзамены они не разлучались и горячо переживали друг за друга: каждый мечтал, чтобы его друг обязательно поступил.
Вспоминает М. Воронцов: «Летом 1958 года после сдачи очередного вступительного экзамена в Театральное училище имени Щукина в направлении к дому по Рахмановскому переулку, угол Петровки, шли трое – Юрий Волынцев, Андрей Миронов и ваш покорный слуга. Шли смотреть, как Юрка Волынцев по кличке „Боба“, а позднее „пан Спортсмен“ из „Кабачка «13 стульев“ съест на глазах у почтеннейшей публики почти ведро макарон, в которые было положено полкило сливочного масла и насыпано две пачки зеленого сыра.
«Старики, – сказал Боба, поднимаясь по лестнице, – я вот все думаю, неужели мы когда-нибудь будем артистами?»
Мирон усмехнулся и сказал:
– Боб, если у нас с Вороном есть еще выбор, то у тебя его просто нет.
Дело в том, что во время вступительных экзаменов по мастерству актера педагоги довольно громко выражали свое восхищение природными данными Волынцева, называя роли, которые он сможет играть в театре. Жаль, но почти ни одно из этих пророчеств не сбылось.
Но и для самого Андрея выбора не существовало. Он был артист и по генам, и по призванию, и по таланту, тогда еще никому не известному…»
По старой доброй традиции, заведенной в советских вузах, учеба там обычно начиналась… с коллективного выезда на картошку (таким образом студенты помогали труженикам села и заодно приобщались к труду). На дворе стоял сентябрь 1958 года, место выезда – ближнее Подмосковье. В деревню отправились 28 человек, и всех деревенские поселили… в одной большой брезентовой солдатской палатке. Из мебели там были только нары, а на них – сено. Все запасы, которые студенты привезли с собой – колбаса, сыр, консервы, вино, – в первый же вечер были съедены за общим столом. Это было сделано опрометчиво, поскольку уже на следующий день случилась беда. Оставленные на кухне Вика Лепко, Оля Яковлева и Галя Егорова умудрились переварить макароны, которые превратились в один большой липкий ком. Бедным девушкам пришлось в течение нескольких минут выслушивать обидные реплики своих однокурсников, некоторые из которых в своих выражениях не стеснялись. Все понимали: если такое варево будет продолжаться и дальше, все здесь опухнут от голода. Но пухнуть никому не пришлось, поскольку очень скоро картофельная эпопея закончилась. Дело было так.
Спустя пару-тройку дней большая часть студентов слегла с ОРЗ. Естественно, работать в таком состоянии никто из больных не хотел, а здоровые пахать за двоих тоже не желали. Поэтому, когда кто-то предложил всем курсом сбежать в Москву, эта идея была принята на «ура». Кто-то из ребят нашел сговорчивого шофера грузовика, который за сотку согласился подбросить студентов до города. Побег состоялся следующим утром. Пока деревенские безмятежно спали, студенты поднялись ни свет ни заря, погрузились в грузовик и рванули в столицу. Больше их в том совхозе не видели.
Вскоре после возвращения в Москву, где-то на третьей или четвертой неделе учебы, Андрей Миронов решил устроить у себя дома сабантуй. Аккурат в те дни его родители уехали на очередные гастроли по стране, и вся огромная квартира на Петровке перешла в полное распоряжение сына. И он решил, что называется, «тряхнуть мошной» – произвести впечатление на своих более взрослых однокурсников. По словам все того же М. Воронцова: «В доме была только домработница Катя. Андрюша развлекал нас в тот вечер, как только мог: пел, танцевал, рассказывал смешные истории и к полуночи, устав, заснул прямо за столом. Катя, убиравшая посуду, грустно глядя на спящего, сказала: „Андрюша тянется за взрослыми, а он совсем еще ребенок…“
Между тем в конце октября учеба была прервана: ректор «Щуки» Борис Захава вновь послал мироновскую группу на картошку. Ослушаться этого приказа было нельзя: Захаву все в училище жутко боялись. Он был по-настоящему крут. Например, в 1955 году он выгнал из училища Татьяну Самойлову за то, что она позволила себе сняться в фильме «Мексиканец». Поэтому, когда Захава узнал, что целая группа его студентов самовольно покинула совхоз, он их выгонять не стал, но пообещал в ближайшее же время отправить их на картошку снова, причем в еще более дальнюю тмутаракань. И слово свое сдержал. Вот как вспоминает о той поездке В. Лепко:
«Тут уж мы собрались более тщательно. Брали с собой даже муку, крупы. Но мы и предположить не могли, что там есть совершенно будет нечего. Вы не представляете, в какую деревню нас загнали, какой там был хлеб. Я такого хлеба никогда не видела. Только в войну такой хлеб ели. А это было недалеко от Москвы, и все же пятьдесят восьмой год… Чудовищное ощущение от этого приезда.
Нас тогда разделили на две деревни. В нашей оказались почти все девочки. Андрюшка с ребятами попал в другую деревню, не с нами. Там тоже было несколько девочек.
Встречались мы всем курсом на поле, по утрам. Делились новостями. Я помню, рассказывали, что Мишка Воронцов спал в ночной рубашке, длинной, до полу, чем всех совершенно приводил в изумление, и в двух деревнях о диковинной этой штуке судачили как о главном и чрезвычайном событии, случившемся в сих краях.
Нас же привели в одну избу и впятером воткнули в одну комнату, вместе с хозяйкой, ее невесткой беременной и сыном – деревенским пастухом, тот на печке спал. А мы – за занавеской в той же комнате.
Кровать, раскладушка и трое на полу. Периодически мы менялись местами. Хозяйка будила сына матом-перематом. Мы все в первое утро были в шоке. Побежали к ручью, умылись, побежали к бригадиру, опоздали минут на десять. Он кричит:
– Ну, б…ди, где вы были?
Как мы рыдали!
Но, тем не менее, мы там провели недели две, собирали картошку, и, кроме нас, ее там никто не собирал. Местные жители выходили в поле, когда надо было им поесть.
– Ну что, картошки, что ли, собрать пойти, уже кончилась! – И они сколько-то мешков сдавали в колхоз, один мешок – себе. Такое хозяйство производило сильнейшее впечатление. Но особенно, конечно, хлеб… Его можно было выжимать как тряпку, из него вода текла. Пекли хлеб из каких-то жмыхов, овсюки из него торчали, этот хлеб есть было нельзя. Мы не могли…
Хозяйка кормила нас картошкой на сале и поила молоком. И мы были счастливы. И так две недели, и масса впечатлений. Ну а на поле встречались, веселились, хохотали. И коченели, и мерзли, и снег уже начал идти. Руки болели – руками голыми эту картошку выковыривали из глинистой, полузамерзшей земли. Возвращались обратно с песнями, и все там немножко сроднились…»
По свидетельству многих, Андрей Миронов в начале своего обучения в «Щуке» был не очень выразителен, особенным талантом не выделялся. Вот Юрий Волынцев или Николай Волков выделялись, а он нет. Многие тогда удивлялись: вроде бы у него такие талантливые родители, а сын – так себе. И художественный руководитель курса Иосиф Матвеевич Рапопорт первое время тоже не видел в Миронове будущего гения сцены. Хотя глаз у него был наметанный. Перед этим он выпустил курс, который сразу выстрелил несколькими звездами: Василием Лановым, Вячеславом Шалевичем, Василием Ливановым. На мироновском курсе тоже были свои потенциальные звезды, только вот Андрей Миронов в их число поначалу не входил. Хотя учился он в высшей мере увлеченно, практически на одни пятерки. Если у него случались четверки, то он жутко переживал и всеми возможными способами старался их исправить. Его однокурсники недоумевали, зачем ему это – как сыну состоятельных родителей стипендия ему не полагалась. Но они не знали, что мечтой Миронова было получение красного диплома.
Вспоминает М. Воронцов: «Милый Андрюша, почему он привязался ко мне, не знаю, но четыре года в училище мы почти не расставались. Я никогда не забуду первый общеобразовательный экзамен. Мы готовились вместе, готовились у него дома. Он честно учил, я честно писал шпаргалки. „Старик, – говорил он мне, – завалишься, вот попомни“. Но я оставался спокойным, так как опыт по этой части у меня накопился уже солидный. На экзамене произошла извечная несправедливость: Андрюша, честно учивший, почему-то получил четверку, а я, все списав со шпаргалки, естественно, получил пятерку. Ах, как он переживал, мой милый Андрюша, ну просто не находил себе места. А я никак не мог понять, почему он так огорчается. Стипендию он ведь все равно не получал, как сын обеспеченных родителей. На следующий день он поехал к педагогу по этому предмету и поздно вечером позвонил мне и почти прокричал: „Старик, я пересдал на „пять“. Я не понимал этого. Моя мама, выслушав мой рассказ, внимательно посмотрела на меня и сказала: „Запомни, Миша, ты никогда не будешь настоящим артистом, а он будет“. „Это еще почему?“ – возмутился я. «Потому, – сказала мама, – что у тебя нет тщеславия“.
Рассказывает Н. Пушнова: «Педагоги собрались удивительные. Совершенно уникальные специалисты по своей культуре и эрудиции. Общественные науки, слава богу, здесь велись чуть ли не интереснее, чем в университете. Шохин преподавал философию, и люди, собираясь в переполненных аудиториях, слушали затаив дыхание. От Кирилла Владимировича узнавали о таких мыслителях России, имена которых еще долго предпочиталось не произносить вслух. Беленький преподавал диамат и истмат, вещи, которые теперь, слава господи, никто и не слушает, и не читает. Но это был человек с необыкновенным обаянием, его все любили, приходили с удовольствием. На первом курсе Коган вела уроки истории партии, студенты собирались в зале, она приходила, садилась за пианино, спиной к аудитории, начинала играть вальсок на пианино. Затем вдруг поворачивалась:
– Ну, когда был первый съезд?
Все хохотали. В этих трудных жанрах советской науки «Щука» достигала невиданных высот: они не утомляли, они развивали, что не просто. Атмосфера царила «потрясающая».
Никто и никогда не позволил бы себе без уважительной причины пропустить лекции Симолина – педагога по изобразительному искусству, истории ИЗО. На его лекциях самые ленивые просыпались, битком была забита аудитория. Сидели верхом друг на друге. Когда Симолин рассказывал, стены буквально растворялись на глазах и появлялось впечатление, что вы пребываете в Италии, или в афинском Парфеноне, или у пирамид в Египте. Он показывал статуи – как они стоят, в какой позе, какой взгляд. Симолин был актер, к тому же прирожденный. Он загорался и лицедействовал с неукротимым темпераментом. И еще одна деталь – он беспрерывно курил на лекциях, а пепельницы никогда не находилось, не положено курить в аудитории, так он везде разбрасывал пепел. И все студенты у него научились маленькому фокусу: он курил и ставил дымящуюся сигарету на фильтр. А еще ребята делали из бумаги кораблики и все время ему подставляли. И он очень нежно говорил:
– Спасибо, спасибо большое, – и туда пепел бросал.
Потрясающий был дядька. Говорили, что его «съел» Захава. Судьба Симолина трагически оборвалась: уже после того, как мироновский курс отучился, он повесился. Он рассказывал о таких вещах, которые нельзя было рассказывать. Выкапывал что-то из архивов. Энциклопедических знаний человек…»
Между тем именно «Щука» поставила крест на первой любви Миронова. Как мы помним, он со школы был влюблен в свою одноклассницу Галю Дыховичную и продолжал с ней встречаться и после поступления в училище. Однако эти встречи продолжались всего лишь несколько месяцев. Потом Галя резко оборвала их отношения, застав однажды своего возлюбленного с другой девушкой – его однокурсницей по «Щуке». По словам Галины: «Мы поссорились потому, что он… загулял, что ли. Теперь я думаю, что, наверное, в училище девчонки были более раскованные, чем я. Более доступные, что ли. У нас же близости не было, хотя доходило почти что до… но я была девушкой, может быть, излишне строгих правил…
Расставаться с Андреем было очень жалко. Но в 18 лет предательство не прощается. Я оказалась свидетелем его проделок и не смогла пережить. Я сказала: «Все. До свидания, наши дороги разошлись». Он делал попытки помириться. Но у меня такой характер занозистый. Я очень переживала. И родители наши тоже переживали…»
Как ни странно, но после расставания с Галиной постоянной девушки у Миронова так и не появилось. Он пытался ухаживать за некоторыми своими однокурсницами, а также девушками с других курсов, но во что-то серьезное эти связи обычно не выливались.
Вспоминает В. Лепко: «Домой к Андрюше ходили мальчишки, но меня он тоже несколько раз приглашал. Квартира меня поразила обилием фарфора, на стенах, на шкафах – везде тарелки фарфоровые. У нас – а жили мы в том доме, где сейчас находится Театр сатиры, – все стены были голые, только фотографии мамины. Андрюшина квартира хоть и не очень большая, но очень богатая, хорошо обставленная, изобилие диковинных, редких и красивых вещей, даже хотелось бы поменьше, на мой вкус.
Только один раз столкнулась дома с его мамой. Очень странные были отношения. У меня ощущения остались свои, непохожие на те, что наши однокурсники описывают. Может, потому, что я девочка или у нее настроение не заладилось в тот день, когда я к ним пришла, допустим. Может, она готовилась к концерту, не знаю. Она вышла, увидела меня и сказала:
– Да, да, да, здравствуй, деточка.
Она знала моих родителей еще со времен мюзик-холла. Довольно суховатая была женщина, строгая, я ее всегда побаивалась, честно говоря. Вот не знаю почему. От нее всегда каким-то холодом веяло, с первой встречи. Она так и ушла к себе, а Андрюша меня быстренько провел в свою комнату. И тут последовало новое разочарование… Мальчишки рассказывали, что мироновская домработница всегда, когда они приходили, их всех кормила, потому что студенты вечно были голодные. А я помню, мы сидели с Андрюшкой в его комнате, болтали, готовились к экзамену. Он к тому времени мне немножко понравился. Как мужчина он меня все-таки обаял, и потом его работы не могли оставить равнодушной. Я смотрела на него уже с восхищением, он мне нравился. И домработница сказала:
– Андрюша, иди ужинать!
И он пошел ужинать, а я осталась сидеть одна в комнате.
Я не была голодной, но меня это задело, даже травмировало. Как будто какой-то красивый, очаровательный, много раз слышанный миф – умер. В то время к моей маме весь двор приходил есть какую-нибудь картошку.
При всей моей симпатии к Андрюше я понимала, что он – домашний мальчик, мамин мальчик, это было ясно. Немножко даже подкаблучник. Тогда он казался достаточно избалованным, при маме, при папе. Но держали его в большой строгости. Конечно, мама всегда главенствовала в их семье, задавала тон, а Александр Семенович был более мягким, добрым, обаятельным. Вот от него не веяло холодом. Казалось, что скорее отец сделал сына, чем мать…»
Видимо, родители Андрея понимали, что их сын уже достаточно взрослый человек и нуждается в отдельной жилплощади, куда бы он мог смело водить как своих девушек, так и друзей. Те студенческие гульбища, которые Миронов устраивал в доме в момент отсутствия родителей, последним не могли нравиться: во время них опустошался бар Менакера, билась посуда и происходили другие нехорошие вещи. Поэтому на семейном совете было решено приобрести Андрею отдельную жилплощадь. Это переселение произошло в 1960 году, когда Миронов закончил второй курс. Отныне он стал жить в комнате в коммунальной квартире в Волковом переулке, что поблизости с зоопарком. Это была 18-метровая комнатка, разделенная на две половины – гостиная и спальня – полкой для книг. Кухня была крохотная – всего 5 метров. Однако и этому жилью Андрей был рад: в последнее время он стал тяготиться жизнью с родителями, особенно с матерью, которая пилила его и учила жить.
Первые годы учебы в «Щуке» Миронов был поглощен исключительно учебой. Его отец иной раз сетовал своим друзьям: дескать, сына несколько раз приглашали сниматься в массовках в кино, но он отказался – испугался отчисления из училища. Испуг сына отцу был понятен, его поражало другое – не слишком ли его сын прагматичен. Вон другие студенты все-таки каким-то образом умудряются и в массовках сниматься, и в училище учиться. В других начинаниях Андрей тоже не выделялся: если в детстве обязательно бегал на какие-то выставки, спортивные состязания, то теперь про все это начисто забыл. «Я в его годы чем только не занимался», – сетовал Менакер-старший.
В 1960 году Миронов переборол-таки свой страх и пришел на фотопробы к фильму «Прощайте, голуби». Однако его лицо режиссеру Якову Сегелю не приглянулось. Чего нельзя было сказать о другом режиссере – Юлии Райзмане. В мае 1960 года он вступил в подготовительный период с фильмом «Как это могло случиться» (в прокате картина получит другое название – «А если это любовь?»), повествующем о школьниках-десятиклассниках. Учитывая, что последней работой Райзмана была лента «Коммунист», выбор режиссера многим показался странным. Однако дальнейшие события показали, что Райзман с выбором не ошибся: «Любовь» хоть и не смогла сравниться по силе восприятия с «Коммунистом», однако полемику в обществе вызвала куда более острую. Речь в фильме шла об учениках десятого класса, о первой любви одноклассников Ксении и Бориса. Из-за непонимания со стороны взрослых эта любовь едва не привела молодых людей к трагедии – Ксения совершила попытку отравления, но была спасена.
На роли школьников Райзман искал профессиональных актеров – студентов творческих вузов. Он их нашел во ВГИКе и двух театральных училищах – Щепкинском и Щукинском. Первое учебное заведение представляли: Жанна Прохоренко (Ксения) и Евгений Жариков, второе – Игорь Пушкарев (Борис), третье – Андрей Миронов (Петя), В. Ганишну, Т. Приемская (школьники). Самыми опытными среди них были Прохоренко и Пушкарев, на счету которых уже были съемки в нескольких фильмах: Прохоренко блистательно дебютировала в 1959 году в пронзительной «Балладе о солдате», Пушкарев снялся в лентах «Жестокость», «Самые первые». Для Жарикова и Миронова фильм Райзмана стал дебютом.
В июне 1960 года администрация съемочной группы разослала письма во все вышеперечисленные учебные заведения с просьбой к руководству вузов отпустить своих учеников на съемки картины. Письмо ректору «Щуки» Б. Захаве по поводу Миронова, Ганишну и Приемской было отправлено 22 июня. Никаких проволочек ни с одним из утвержденных актеров не случилось.
Поскольку действие фильма происходило в одном из неназванных промышленных городов Союза, Райзман отказался от съемок в Москве и перенес натурные съемки в Киев. Там в одном из новых микрорайонов и начались съемки. На календаре было 25 июля 1960 года. Как будет вспоминать много позже сам А. Миронов: «Текст роли был невелик, и я стремился компенсировать это в перерывах между съемками: острил, развлекал как мог съемочную группу – старался изо всех сил. Как-то, после очередной моей шутки, Юлий Яковлевич подошел ко мне и тихо сказал: „Артист в жизни должен говорить гораздо меньше. Нужно что-то оставить для сцены и для экрана. Не трать себя попусту, на ерунду“. Эти слова Ю. Райзмана запомнились навсегда…»
Миронов действительно играл самого веселого персонажа. И хотя его появлений в кадре было не так много, однако у него было два больших монолога. Первый он произносил, когда они с одноклассниками возвращались домой из школы. Это был монолог про любовь. Миронов с ехидцей в голосе спрашивал одноклассницу, что она читает, а когда та заколебалась с ответом, догадался: «Небось опять про любовь? Ну сколько можно?! Семьсот лет талдычат одно и то же: он ее любит, она его не любит. Сколько можно!..» «Почему семьсот?» – поинтересовался кто-то из одноклассников. «Ну, тысячу, какая разница?» – развел руками герой Миронова.
Второй монолог был куда длиннее и гораздо важнее для всего развития сюжета. Собственно, именно с него и завязалась вся интрига в фильме. Школьники проходили практику на заводе, и перед самым выходом на работу герой Миронова вдруг заметил у своей одноклассницы в руках какое-то письмо, выхватил его и стал вслух зачитывать присутствующим, параллельно допытываясь, кто его автор. Автором был Борис, а письмо предназначалось Ксении. Он бросился к Пете, попытался вырвать свое любовное послание, а когда это не получилось, толкнул его в грудь. Сбивая на пол ящики с молочными бутылками, Петя рухнул на пол.
Натурные съемки продолжались до конца августа, после чего группа вернулась в Москву. Здесь в начале сентября съемки возобновились, но теперь уже в павильонах «Мосфильма». Миронов был занят всего лишь в нескольких эпизодах: в основном в школьных сценах, поэтому большую часть времени он проводил в «Щуке», занятия в которой начались в эти же дни. Вспоминает преподаватель Миронова Ю. Катин-Ярцев:
«С Мироновым я столкнулся непосредственно в работе в январе 1961 года, когда мне поручили отрывок из «Мертвых душ». Сцена у Плюшкина: Чичиков – Миронов, Плюшкин – Юданов, Мавра – Селянская (потом партнерша Миронова в Театре сатиры в спектакле «Над пропастью во ржи»). Начинается тщательная работа – от урока к уроку. Вот они, каждодневные училищные заботы – как преодолеть в ученике то, что ему мешает, как отыскать то, что нужно ему, и не только для этой роли, но и вообще как артисту…
Миронов показался близким Чичикову актерски. И вот еще запись: «Правильно все пропускать через мысли» – это же не открытие, это норма актерского существования, ее надо искать и искать. «Убрать у Андрея излишнюю нервность в руках». «В речи излишняя пулеметность, особенно в начале – убрать, речь должна быть округлая».
Репетировали мы достаточно увлеченно. Листаю репертуарные записи. 14 января 1961 года. 21.15–24.15, «Мертвые души» в гимнастическом зале (это наша сцена). 15 января. 21.00–24.30, «Мертвые души». А ведь на следующий день опять в 9 часов на занятия. «А еще вот так, а еще вот так». Сдаем работу на зачете. А. А. Орочко, зав. кафедрой, говорит: «Расстраивал меня Миронов до сегодняшнего показа. Сегодня хорошо – органично, задорно, но все время характерные и острохарактерные роли играет, надо бы что-то попроще». Б. Е. Захава: «Что-то вроде Жадова». Реплики справедливые…»
В том же 61-м у Миронова случилось еще несколько прекрасных ролей. Так, на втором семестре тот же Катин-Ярцев взял его в отрывок из спектакля «Тень» Е. Шварца на роль журналиста Цезаря Борджиа (десять лет спустя Миронов сыграет его же в фильме Надежды Кошеверовой). Роль Аннунциаты исполняла Ольга Яковлева, Ученого – Николай Волков, Пьетро – Юрий Волынцев. На одну из репетиций пришла педагог А. Ремизова, которая поначалу его и ставила, но потом вынуждена была передать другому – она сдавала этот же спектакль в Театре Вахтангова. Ремизова решила, что детищу Катина-Ярцева не хватает музыкальности, и работа пошла в этом направлении. Музыка стала звучать по-новому, поменялась пластика, появились куплеты, подтанцовки. В этой новой интерпретации талант Миронова засверкал новыми красками. По словам Ю. Катина-Ярцева: «И надо было видеть, как оживился и расцвел Андрей Миронов. Загорелись глаза, подвижность его рвалась наружу, и то зерно роли, которое мы раньше определяли („мотылек“), стало воплощаться в каждом его движении. И несмотря на его сетования в последующие годы на недостаточную музыкальность, она проявлялась во всем. Вот заседают министры королевства, и вездесущий Цезарь Борджиа порхает с одного конца сцены на другой – пируэты, поклоны, реверансы, музыкальные фразы следуют чередой друг за другом. Роль зажила по-настоящему полнокровно, становясь значительной, очень современной. Так и о костюмах записано: „Миронову можно современный костюм“ – такой и был в спектакле, песочного цвета. Дипломный спектакль получился и успешно принимался зрителями, и Цезарь Борджиа вызывал одобрительные аплодисменты…»
Из других ролей Миронова-третьекурсника следует отметить следующие: Сганарель в «Лекаре поневоле» (режиссер А. Брискиндова), Хиггинс в «Пигмалионе» (режиссер Ц. Мансурова), Лукаш в «Бравом солдате Швейке» (режиссер Ю. Любимов). Последнего Миронов играл так виртуозно, что все, кто видел его в этой роли, восхищались и говорили: вот готовый номер, его можно играть на любых капустниках и концертах! Роль Лукаша наглядно выявила два главных качества будущего актера Миронова – точный рисунок и импровизационное самочувствие. Отчетливо чувствовалось и главное – обостренная авторски-актерская позиция есть отношение актера к образу – «суд над персонажем».
Однако была у Миронова и неудачная роль – учитель музыки в «Мещанине во дворянстве». Этот спектакль ставили студенты четвертого курса, и Миронова они позвали, чтобы заменить заболевшего товарища. Андрей с радостью согласился, о чем вскоре сильно пожалел. На спектакль счастливый сын привел своих родителей, усадив их чуть ли не в первый ряд. Лучше бы он этого не делал. Во время представления Миронов так переволновался, что играл «не в ту степь»: наигрывал, пережимал. Сидевшие в зале родители готовы были провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть сыновьего позора. Сразу после спектакля Андрей услышал от них массу «комплиментов». Особенно усердствовала мама, которая, как мы помним, была против его актерской карьеры еще в школьные годы. «Ну какой из тебя актер? Тебе надо было идти в университет, учить языки, там бы ты был лучшим! – бушевала Мария Владимировна. – А здесь? Ты один из самых худших! Неужели тебе доставляет это удовольствие?»
К счастью, несмотря на пережитое унижение, Миронов училище не бросил, да и поздно было уже бросать – как-никак третий курс. Хотя поводы к такому повороту событий были. Ведь аккурат в эти же дни начались неурядицы с дебютным фильмом Миронова «А если это любовь?». Картина была закончена в начале 1961 года и вызвала бурную реакцию со стороны многочисленных цензоров. В мае фильм смотрели в Министерстве культуры СССР и нашли в нем массу недостатков. Райзману было заявлено: если он не внесет в ленту купюры, фильм до широкого зрителя не доберется. Цензоров не смог переубедить даже благожелательный отзыв о ленте такого киношного мэтра, как Михаил Ромм. На худсовете по фильму 15 мая он заявил следующее:
«Представьте себе, что вы смотрите картины И. Пырьева или Г. Рошаля. Вы с первых кадров войдете в условный мир. А в фильме Райзмана нас окружает реальный мир. В показе этого мира Райзман сделал огромный шаг вперед, причем в том направлении, в каком он идет всю свою жизнь… В этом фильме есть жизнь с самого начала его. Такое доступно у нас в стране очень немногим режиссерам. К этому рвался С. Герасимов. Но последние его работы глубоко условны. А в фильме Райзмана, в лучших его кусках, содержится поразительный жизненный анализ…
Сорок лет существует советская кинематография, и сорок лет мы, в общем, любовью не занимаемся. Ведь наши актеры не умеют перед объективом целоваться. А если целуют друг друга, то от неумения и робости делают этот опасный шаг очертя голову, словно в омут бросаются. Естественно, что к изображению любви в кинематографе у нас должны быть огромные претензии. И вот – фильм, в котором любовь изображена с глубоким тактом, со вкусом, с режиссерской точностью. Но только не с холодной, расчетливой точностью, а с большим сердцем!..»
Однако страстный монолог Ромма услышан не был. Цензоры, которые увидели в фильме Райзмана исключительно посягательство на коммунистическую мораль, заставили Райзмана взять в руки ножницы и обкорнать картину. В итоге была сокращена интимная сцена между Ксенией и Борисом в лесу; сокращена и заново перемонтирована сцена во дворе между матерью Ксении и только что вернувшимися из леса Ксенией и Борисом; изъята сцена, где мать Ксении набрасывается с кулаками на Бориса за то, что он «обесчестил» ее дочь; изменен разговор отца и матери Бориса в комнате (разговору придали более благожелательный тон); изменен финал – изъяли общий план, навевавший на зрителя мрачные мысли (там Ксения и Борис расходились в разные стороны), и т. д. 11 августа фильм Райзмана в очередной раз был просмотрен в союзном Минкульте и получил-таки «добро» на выпуск.
Но вернемся непосредственно к Андрею Миронову. В самый разгар баталий по фильму «А если это любовь?» – в июне 1961 года – он получил очередное приглашение от кинематографистов. Еще один мэтр советского кино Александр Зархи пригласил его на одну из главных ролей в картину «Орел или решка» (в прокате – «Мой младший брат») по повести Василия Аксенова «Звездный билет». Эта повесть о четырех выпускниках средней школы в те дни еще только готовилась к публикации в «Юности», но кинематографисты разглядели в ней заявку на будущий бестселлер и торопились первыми зафиксировать это. В повести было четыре главных героя: вчерашние школьники Димка, Алик, Юрка и Галка. На роли первых двух были приглашены дебютанты: Александр Збруев (выпускник Театрального училища имени Щукина), Олег Даль (студент третьего курса Театрального училища имени Щепкина). Роль Юрки предложили Андрею Миронову, а Галку должна была сыграть студентка «Щуки» Иваненко, но худсовет ее кандидатуру решительно забраковал. И Зархи навязали другую исполнительницу – студентку третьего курса ВГИКа Людмилу Марченко. Лично против нее Зархи ничего не имел, тем более что она была уже опытная актриса (на тот момент за ее плечами были уже четыре фильма: «Отчий дом» (1959), «Белые ночи» (1960), «До будущей весны», «Леон Гаррос ищет друга» (оба – 1961), но его угнетало другое: она была пассией Ивана Пырьева, к которому Зархи питал не самые теплые чувства. Поэтому он всячески противился кандидатуре Марченко. Вот как это выглядело в реальности.
13 июля директор 2-го творческого объединения (там готовилась к постановке картина) написал Зархи письмо, где подверг его резкой критике за приверженность одной кандидатуре – Иваненко. Директор уличал режиссера в том, что он специально «гробит» пробы других актрис, снимая их в не самом выгодном ракурсе. Например, он таким образом отвел кандидатуры Людмилы Гурченко и Натальи Кустинской. И Шевкуненко по этому поводу недоумевает: «Вы очень невыгодно попробовали Кустинскую, объяснив ей, что она „переросла“ возраст героини, а рядом Гурченко. Где же логика? Есть Вертинская, наконец О. Крылова (балетная школа Большого театра), Людмила Марченко. Мы хотим наблюдать объективную картину в интересах Вашего фильма и всего объединения в целом».
Спустя четыре дня – 17 июля – состоялся худсовет объединения, где Зархи снова подвергли критике за его приверженность одной кандидатуре. Приведу лишь несколько отрывков из выступлений некоторых ораторов:
Воробьев: «Гурченко не подходит по возрасту. Иваненко моложе, но она слишком неумела, с ней нужна гигантская работа…»
Воинов: «Меня не смущает версия Иваненко. Гораздо хуже, что в ней нет обаяния. Она неприятна внешне…»
Зархи: «Я считаю, что Иваненко идеально подходит для роли Галки…»
Шевкуненко: «Марченко хороша. Но она заключила договор с Одесской киностудией, и будет трудно ее оттуда забрать…»
Зархи: «Я считаю, что Марченко не подходит, надо снимать Иваненко…»
И все же, несмотря на все потуги Зархи отстоять кандидатуру Иваненко, его обязали взять в картину именно Людмилу Марченко. Что касается Андрея Миронова, то его кандидатура была чуть ли не единственной – Зархи определился с ним с самого начала, и в немалой степени это объяснялось его личными симпатиями: Зархи был знаком с Александром Менакером еще в бытность того ленинградцем. И члены худсовета на удивление легко пропустили кандидатуру Миронова, хотя и она у многих вызывала нарекания. Чтобы читателю стало понятно, о чем идет речь, приведу выдержки из стенограммы заседания худсовета от 7 июля 1961 года, где речь шла именно о Миронове, пробовавшемся на роль Юрки:
В. Гетов: «Юрка мне просто не понравился. Он кажется постарше, помассивнее, он физически неприятен. В романе у Аксенова он чище, он склонен к компромиссам, примирениям. Вся манера поведения, которая представлена в пробах, начисто противопоказана – это вытрющивание, обезьянничание, клоунада…»
Л. Арнштам: «О Юре. Он может быть такой. Он просто в компании как-то неинтересен. Юра в компании контрастирует с другими. Он проще. Он физкультурник. Между прочим, Юра выглядит более спортивным…»
М. Захариас: «Я думаю, что парни подобраны хорошо. Я согласен, что здесь лучше Димка и Алик, а Юрка немного хуже. Но мне кажется, что он может быть в конечном итоге хорошим…»
В. Леонов: «Юра, может быть, вызывает какие-то опасения именно по его мужской фактуре…»
А. Мачерет: «Что касается Юрки. Мне казалось, что главная линия его – это решительная прямота физкультурника. Есть такие прямолинейные люди, которые рубят правду, дают по морде за безнравственные вещи. Может ли этот актер, играющий Юрку-баскетболиста, хороший актер, дать этот образ? Может. Но сказать, что это находка, типизирующая эту сущность человека, нельзя. Тем не менее я бы не возражал против него, вздохнув, что нет лучшего…»
А. Зархи: «Что касается Юрки, то я не скрою от вас – я до последнего дня еще нахожусь в ощущении, что с Юркой мы не совсем точно попали, но здесь есть обстоятельство за него, то есть в том смысле, что это самая трудная роль, она наименее выписана – это во-первых. И во-вторых, это парень, который будет рабочим в дальнейшем – это очень важное обстоятельство. С другой стороны, он должен быть обаятельный, смешной, и нужен очень хороший актер, который смог бы это сделать. Вот Миронов из всех поисков и проб наиболее подходящий. Он старше по сравнению с остальными, но он хороший актер и в этой компании он поможет. В нем есть какие-то свойства, которые помогают всему этому…»
17 июля съемочная группа «Орел или решка» (чуть позже фильм назовут уже по-другому – «Под открытым небом») выехала в Таллин, где должна была сниматься натура. Съемки проходили в приморском городке Пирит. Работа шла трудно. Поскольку Зархи не успел провести репетиции в Москве, пришлось это делать прямо по ходу съемок. Из-за этого тратилась уйма рабочего времени. Однако если взрослые участники съемок заметно нервничали, то четверка главных исполнителей наслаждалась каждым днем пребывания в курортном городке. Люсю Марченко ребята звали «мамкой», поскольку среди них она была самой опытной: и по части кинематографической, и по части амурной (про ее роман с Пырьевым не знал только ленивый, к тому же она недавно вышла замуж за студента МГИМО). Из ребят «женатиком» был Збруев, женатый на Валентине Малявиной. Однако это не помешало ему чуть ли не с первых дней экспедиции начать приударять за Марченко.
За время съемок ребята сильно сдружились и практически все свободное время проводили вместе: гуляли по городу, бродили по берегу моря. Особенно дружны были Збруев и Даль. Миронов же иногда любил уединиться, уходил в город один и долго не появлялся.
Между тем прошло чуть больше десяти дней с начала съемок, как грянул первый гром. Отснятый материал был отправлен в Москву, где его смотрело руководство «Мосфильма», то бишь Иван Пырьев. И увиденное ему сильно не понравилось. Он понял, что Зархи целенаправленно гробит его протеже – Марченко. Прихватив с собой директора объединения Шевкуненко и редактора Мачерета, Пырьев рванул в Пирит. И устроил Зархи форменный разнос. Приведу цитату из заключения, написанного по следам этой поездки:
«Плохо получилась актриса Марченко. Речь идет об искусственной мизансцене (сцена в лесу), о невыразительном актерском исполнении и неудачных портретах. Нужно сделать все возможное для того, чтобы добиться большей внешней привлекательности актрисы, более тонкого и искреннего исполнения ею роли…»
Кстати, и игра Андрея Миронова тоже не осталась без внимания. 19 августа, после просмотра следующей партии отснятого материала, А. Мачерет писал Зархи: «Я не баскетболист, но те, кто знают в этом толк, говорят, что внешние данные актера, выбранного на роль Юры, не очень соответствуют спортивному профилю, о котором идет речь в романе. Ну, да это, думается, не столь важно. Гораздо важнее другое: актер держит себя просто, естественно и, на наш общий взгляд, согласуется с представлением о персонаже, возникающем при чтении романа…»
Съемки в Эстонии должны были продлиться до 18 октября. Но помешала погода. В октябре должны были сниматься эпизоды на море (на рыболовецкой шхуне, попавшей в шторм), однако из-за тихой погоды съемки пришлось перенести на более поздние сроки. В итоге группа задержалась на неделю и в Москву вернулась только 25 октября. И здесь грянуло ЧП. Аккурат в эти дни в столице проходил 22-й съезд КПСС, где повесть В. Аксенова «Звездный билет», напечатанная в «Юности», была подвергнута разгромной критике. Писателя обвиняли в том, что он возвел поклеп на советскую молодежь, изобразив в своей книге не строителей коммунизма, а рефлексирующих нытиков и развязных девиц. Как результат: съемки фильма «Под открытым небом» были остановлены (приказ от 27 октября). Зархи была дана команда переработать сценарий (Аксенов от этого самоустранился). Переработка длилась больше двух месяцев. Наконец, 1 февраля 1962 года съемки фильма возобновились в павильонах «Мосфильма».
Тем временем 19 марта на экраны страны вышел дебютный фильм Миронова «А если это любовь?». И практически с первых же дней демонстрации вызвал бурную реакцию со стороны критики. В те дни редкое печатное издание не прошлось по фильму, обвиняя его в безнравственности: дескать, в ней советские школьники показаны развратными. Как напишет много позже критик В. Трояновский: «Критика не увидела „собственно любви“ в отношениях Бориса и Ксении. Чего нет на самом деле, так это любви-крепости, в которой можно было бы найти спасение, „когда весь мир со мной в раздоре“. Предоставив своей героине такое убежище, авторы сами избежали бы многих упреков от современников. Но они не по-оттепельному беспощадно дали ей выпить чашу испытаний до дна, не поддавшись соблазнам утешения и упрощения… Фильм Райзмана – это печальный и мужественный ответ тем, кто хотел бы построить новый мир из чистого и совершенного материала детства».
Миронов был на премьере фильма со своими друзьями-щукинцами, которые очень хорошо отозвались об его игре. Но главным было другое: фильм был настоящим явлением в советском кинематографе, и присутствие в нем, даже в роли героя второго плана, считалось большой удачей. Так что дебют Миронова в кино можно смело назвать состоявшимся. Бурная полемика в прессе, которая сопутствовала фильму, стала хорошим промоушном ему. По итогам 1962 года лента собрала 22 миллиона 600 тысяч зрителей (лидер проката фильм «Человек-амфибия» собрал 65 миллионов 500 тысяч).
Близилось окончание Мироновым училища. На выпуске он и две его однокурсницы сделали водевиль «Спичка между двух огней», постановщиком которого был будущий близкий друг Миронова Александр Ширвиндт. К тому времени тот уже успел окончить «Щуку» и теперь преподавал там фехтование. И студенты мироновского курса стали первыми, на ком он пробовал свои режиссерские силы. В спектакле были заняты три исполнителя: Миронов (он играл Божене), Виктория Лепко и Вера Майорова.
Вспоминает В. Лепко: «Андрюша в роли Божене был спичкой. Это было что-то, вот там он играл! Все, что мы потом видели, все, что делал Андрюша, вот уже там все это началось. Они с Шурой сами сочинили куплеты про Париж, про Францию. Я играла Жоржетту, Вера – Козетту (представляете теперь, откуда те знаменитые воспоминания о гризетках в „Соломенной шляпке“?) и как мы обе в него влюблены! Причем Верочка была такая худенькая-худенькая, с белыми волосиками, голубыми глазками, а я к четвертому курсу вышла замуж и родила ребенка, поэтому была такая пухленькая, крепенькая девочка, темненькая, тоже голубоглазая. Я играла такую напористую, темпераментную девицу, говорила и плакала таким мощным обиженным басом, а Верочка – нежненько, мы его разрывали на части, с кем он, кого он больше любит, и все мы бесконечно пели, танцевали. Очень веселый, смешной водевиль…»
А дипломным спектаклем мироновского курса стала шварцевская «Тень», где он, как мы помним, играл журналиста Чезариа Борджиа. На него пришли родители Миронова, хотя мать идти поначалу отказывалась, поскольку все еще находилась под впечатлением провала сына в спектакле «Мещанин во дворянстве». Как расскажет она сама много позже: «Я знаю, что когда артистка – хорошенькая женщина, но не очень хорошая актриса, это ничего не значит. Она все-таки какое-то время продержится, может быть, удачно выйдет замуж, и все будет благополучно. Но когда мужчина плохой актер – это чудовищно. Я не ходила ни на один переход Андрея с курса на курс. Ходил Александр Семенович. Я Андрея люблю больше всего на свете, и я больше всего боялась, что он мне не понравится. А я настолько объективный человек, что это была бы травма для меня на всю жизнь. Я, честно говоря, эгоистически себя спасала. Когда я была на выпускном экзамене, они играли „Тень“ Е. Шварца, он мне понравился меньше всех. Мне понравились Люда Максакова, Зяма Высоковский в „Мещанине во дворянстве“, в „Тени“ мне понравились Коля Волков, Миша Воронцов, Юра Волынцев. Я очень переживала это. Я не могу сказать, что он мне совсем не понравился. Нет. Я считала, что он способный. Но я не увидела в нем, что его Бог поцеловал когда-то. Я у остальных тоже не увидела поцелуев, но все-таки они были какие-то лихие. Или он был скован оттого, что я первый раз смотрю его. Он знал, что я сижу в зале. И первый спектакль, когда я пришла смотреть в театр, он играл с огромным волнением. Он ведь очень боялся, потому что знал, что я нелицеприятно смотрю…»
Между тем «Щуку» Миронов закончил с отличием – с красным дипломом. И первые, кому он об этом сообщил, стали его родители. После этого даже мама, которая все эти годы сомневалась в правильности выбранного ее сыном пути, поняла, что ошибалась.
Аккурат в дни окончания училища закончились съемки фильма «Под открытым небом» («Мой младший брат»). С 25-го по 29 июня 1962 года там шли пересъемки ранее снятых эпизодов, которые не понравились худсовету «Мосфильма». В частности, были полностью пересняты сцены в ресторане (общий метраж переснятого – 120 полезных метров). Спустя месяц после этого фильм был благополучно сдан. Правда, категорию ему присудили всего лишь 2-ю. Плюс поменяли название: поскольку в эти же дни в «Грузии-фильме» была закончена картина с похожим названием («Под одним небом»), фильм Зархи получил новое название – «Мой младший брат». Читателю наверняка любопытно будет узнать, какой гонорар заработал на этой картине Андрей Миронов. Сообщаю: за 67 съемочных дней ему набежало 1110 рублей 00 копеек (ставка в день – 13 рублей 50 копеек). В «четверке» Миронов получил меньше всех: у Александра Збруева было 1903 рубля (ставка – 13.50, 132 дня), у Людмилы Марченко – 1560 (ее ставка сначала была как у всех – 13.50, затем ее подняли до 20 рублей, 75 дней), Олег Даль – 1229 (ставка – 13.50, 80,5 дня).
Как и большинство выпускников «Щуки», Миронов бредил одним театром – Вахтанговским. И попасть мечтал именно в него. Весной 62-го, незадолго до окончания училища, он отправился туда показываться в компании своих однокурсников Юрия Волынцева и Михаила Воронцова. Миронов играл отрывок из своего лучшего студенческого спектакля – «Похождения бравого солдата Швейка». Как мы помним, Миронов играл там поручика Лукаша и играл виртуозно – это был готовый эстрадный номер. Главреж Вахтанговского Рубен Симонов хохотал на показе во все горло, но когда дело дошло до вердикта, заявил, что Миронов актер талантливый, но его амплуа на сегодняшний день театром востребовано быть не может. Миронов жутко расстроился. Горечь усиливало и то, что его друзей – Волынцева и Воронцова – в театр приняли. Кажется, пророчества его матери сбывались, и впору было уходить из профессии. Но в Москве мир не замыкался на одном лишь Вахтанговском театре. И тут в дело вмешался случай. Миронов вместе с родителями иногда бывал на вечерах, устраиваемых в доме драматурга Алексея Арбузова. И там познакомился с режиссером Театра сатиры Валентином Плучеком. Узнав о том, что Андрей еще не выбрал для себя театр, Плучек пригласил его к себе. Стоит отметить, что самому Миронову этот театр не нравился. Он видел две его постановки – «Свадьба с приданым» и «Четвертый позвонок» – и оба спектакля произвели на него удручающее впечатление. По словам самого актера: «Я помню свою эмоцию, когда вышел из театра после спектакля „Четвертый позвонок“ и шел на остановку троллейбуса к Никитским воротам, а мимо проходили артисты театра, которых я тогда еще не знал. Я с ужасом думал: неужели и мне, когда я окончу училище, придется работать в этом театре?»
После провала в Вахтанговском Миронов решил пренебречь своими недавними впечатлениями относительно Театра сатиры и отправился туда показываться. С ним были две его однокурсницы: Виктория Лепко и Валентина Шарыкина. Они играли сценки из водевиля «Спичка между двух огней» и «Пигмалиона» (Миронов в роли Хиггинса). Затем вместе с Шарыкиной Миронов показал отрывки из «Швейка» и «Загадочную натуру» А. Чехова. Реакция была такой же – все хохотали. А вот итог получился противоположный предыдущему – Миронова приняли единогласно. Как гласит легенда, немалая заслуга в этом принадлежала родителям Миронова – Менакер и Миронова хорошо знали некоторых обитателей Театра сатиры, в том числе Валентина Плучека, Татьяну Пельтцер и др. Приняли в труппу и Шарыкину, а вот Лепко прокатили. Причем против ее кандидатуры выступил сам главреж театра Валентин Плучек. Все присутствующие были поражены, поскольку в ее-то кандидатуре никто не сомневался – отец Виктории Владимир Лепко был ведущим актером Театра сатиры. Никому (в том числе и отцу) было невдомек, что в этом отказе крылись личные причины. Несколько месяцев назад Плучек приглашал Викторию в свой театр, но во время личной аудиенции в своем кабинете пытался приударить за молоденькой актрисой. Виктория, у которой были муж и маленький ребенок, закатила режиссеру-приставале пощечину и выскочила из кабинета. Это унижение Плучек ей не забыл и отомстил самым жестоким образом.
Первый выход Миронова на сцену в качестве штатного актера Театра сатиры состоялся 24 июня (тогда театр базировался в концертном зале гостиницы «Советская», что на Ленинградском шоссе, дом 32). Он играл небольшую роль Гарика в спектакле «24 часа в сутки». Естественно, ни один из зрителей на этот выход внимания не обратил. Да и для самих актеров театра он остался практически незамеченным. Скажи им кто, что спустя каких-нибудь пять лет Миронов станет одним из ведущих актеров их театра, они бы сочли этого предсказателя сумасшедшим.
В августе Миронов получил еще одну неприметную роль – в спектакле «Дамоклов меч» он играл персонажа… в маске (первый выход – 2 августа). По этому случаю Плучек написал на программке спектакля пожелание молодому актеру: «Поздравляю Вас со скромным участием в „масках“ в этом спектакле, что способствует поручению Вам и ответственных ролей в нашем театре. Уважайте „маленький“ труд в спектакле и всегда будете иметь „большой“.
