скачать книгу бесплатно
– Борис Борисоглебский, – представил его Женя. – Поэт.
– Кто ж Борю не знает, – сказал Петя, развязно подходя к гостю и вальяжно здороваясь с ним за руку. – Борю каждая собака в Москве знает.
Не обращая внимания на «собаку», поэт встал у стенки, заложив руки за спину, и своими темными, бархатными глазами стал неподвижно смотреть на Галину.
– Офелия… – прошептал он едва слышно.
– Нет, Боря, – ласково поправил его Женя. – Это Гала из Ленинграда.
– Я хочу прочесть вам стихи, – сказал Боря тихо, обращаясь к Галине.
– Валяй, – разрешил Женя. – Только не длинные. А то давеча тоже объявил стихи, а пришлось выслушивать аж целую поэму.
Не дожидаясь дальнейших комментариев, Боря стал читать тихим, глухим голосом что-то, Галине показалось, очень хорошее. Она пыталась сосредоточиться, но мысли ее были заняты другим. До ее рассеянного сознания долетали лишь отдельные обрывки строф, не складывавшихся в смысл, но очень красивых и странных. Борис читал долго, глядя уже не на Галину, а куда-то сквозь нее, в одному ему известные глубокие выси и далекие дали, вероятно, туда, откуда и диктовались ему эти строфы… Наконец он кончил.
– Молодец, старик, – одобрил его Петя, – растешь.
Похвала режиссера никак не отразилась на лице Борисоглебского. Он снова молча и печально уставился на Галину.
– А где вас можно прочесть? – поинтересовалась одна актриса.
– Да, где вы печатаетесь, Боря? – решила не отстать от подруги в культурно-познавательном плане другая.
Он посмотрел на них сверху вниз так, словно они спросили несусветную чушь.
– Я нигде не печатаюсь. – И глаза его горделиво блеснули. – Меня будут печатать после моей смерти.
С этим уверенно-скорбным утверждением трудно было спорить. Но Женя примирительно заявил:
– Ты преувеличиваешь, старичок. Времена меняются. Хочешь, я снесу твои вирши в «Юность»? У меня там приличные кореша.
– Я вас видел сегодня во сне, – трагически прошептал Борис Галине. – Вы шли в горах с тремя белыми розами…
– Я никогда не была в горах, – сказала Галина.
– У вас божественный тембр. Умоляю, скажите что-нибудь еще.
– Отстань от нее, Боря, – сказал Женя. – Девушка занята.
– Кем? – меланхолично произнес поэт.
– Кем-кем? Какая тебе разница? Мной.
– Ты не соперник, – резонно возразил Боря. – Будьте моей музой, Офелия…
– Ты, конечно, Боря, национальное достояние, никто не спорит. Но посмотрите на его… мм… костюм, Гала. Ты что, хочешь испортить девушке жизнь?
– Я не пью, – почему-то быстро сказал Боря.
– Никогда не говори «никогда», старичок.
«Неужели он пьет? – подумала Галина. – Как жаль».
Она взглянула на него с сочувствием, почему-то как к собрату по несчастью.
Но тут снова прозвенел звонок.
Он!
Вошел он. Красивый, уверенный, с веселым, искрящимся взглядом, как всегда.
«А, – промелькнуло у нее в голове, – это у него вообще, безотносительно меня, такой взгляд. Это он всегда так смотрит, на всех».
Собрав все свое мужество, она, как ей казалось, спокойно и просто поздоровалась с ним:
– Здравствуй, Сережа.
– Здравствуйте, Гала, – ответил он ей на «вы», и от этого выканья ее белая кожа с крошечными точечками веснушек стала розовой.
Он не ожидал, но и не смутился.
Он был не один. Вслед за ним вошла молодая женщина ошеломляющей красоты. Высокая, крупная, белокожая, с вихревым потоком слегка вьющихся золото-рыжих волос, синими глазами и яркими губами. Она была настолько ослепительно хороша, что даже юные актриски перестали на мгновение решать свои театральные кроссворды, а Петя просто и откровенно пожирал ее глазами сверху донизу.
«Господи, – думала Галина, – откуда же он ее привез? Из Сибири?»
– Познакомьтесь, это Александра, Саша, моя жена, – представил он Галине свою живописную красавицу.
Этот второй удар в ее жизни внешне она перенесла гораздо тверже, чем первый, когда бабка резанула ей про отца, но по последствиям он оказался страшнее: эта рана так никогда и не зажила в ее сердце.
Саша, или, как он ее еще называл, Саския, щедро улыбалась, показывая свои великолепные зубы, и чувствовала себя королевой. Она садилась к нему на колени, обвивая его шею руками, и глаза его так же искрились радостью, он улыбался ей так же нежно, как когда-то Галине.
Эта мизансцена ей что-то сильно напоминала. «Ах да, ну, конечно, Рембрандт, автопортрет с Саскией».
У Сержа был период увлечения великим голландцем.
Внутренне она умоляла Женю, чтобы он не оставлял ее одну, и, словно почувствовав ее мольбу, он не отходил от нее, оказывая всяческие знаки внимания. Это ее немного спасало.
Что касается Борисоглебского, он исчез так же внезапно, как и появился, пригласив на прощанье все общество на творческий вечер молодых московских поэтов в Дом культуры имени вездесущего Ильича, где Боря выступал в качестве самого старого и заслуженного из молодых и почти мэтра. Но внимание всего общества принадлежало уже не поэту, но новой «музе» «гениального» живописца Сержа. И слова Борисоглебского потонули в восхищенно-завистливых (смотря по тому, кто смотрел) взглядах и репликах честной компании.
«Боже мой, – думала Галина, – как права была Таня. Только представить себе ее здесь, в присутствии этой Саскии, с животом!.. Вот стыд! Нет, нет, все правильно. Никаких больше любовей и никаких детей!»
Когда гости ушли, она сказала Жене:
– Я сегодня останусь у тебя. Не возражаешь?
Он ошеломленно не возражал.
– Давай поженимся, – сказал он ей утром.
– Ты с ума сошел, – ответила она.
– Почему? Ты мне очень нравишься… Сразу понравилась, еще зимой.
– Я не люблю тебя, – сказала Галина сухо и стала одеваться.
– Ну извини, – оскорбленно сказал он.
– Ты тоже. Не обижайся. Счастливо. – Она уже стояла у дверей.
– Может, тебя, это, проводить?
– Не надо, Женя. Пока.
Она захлопнула за собой дверь, постояла немного на лестничной площадке и стала медленно спускаться с десятого этажа.
Ах цыганка, цыганка, и откуда ты все это знала!..
4
Прошел почти год. От Сергея не было ни слуху ни духу. Нет, она не жила монашкой. Время от времени появлялись ухажеры, она никого не отталкивала, но никто из них не только не сумел занять место ее возлюбленного, но даже приблизиться или посягнуть на него. Она равнодушно позволяла кому-то из ухажеров иногда с собой спать, но это не было еще поводом для знакомства, как впоследствии кто-то из новых молодых авторов сформулировал стиль таких отношений. Сердце ее оледенело.
Неожиданно зимой она получила от него телеграмму. В ней было всего шесть слов: «Очень хочу тебя видеть. Приезжай. Сергей».
Слова поплыли у нее перед глазами. Она отложила телеграмму, походила по комнате, желая успокоиться, и снова впилась в эти немыслимо сказочные для нее строчки, словно пытаясь проникнуть в их иной, зашифрованный, потаенный и истинный смысл.
«Очень хочу тебя видеть» – снова и снова перечитывала она. «Он хочет! Зачем? Зачем?» – пытала она его или себя. «Приезжай», – звал Сергей. «Нет! Никогда! Никогда больше не приеду к нему!»
«Никогда!» – сказала она себе твердо. Но ноги сами понесли ее на Московский вокзал.
Она не понимала, почему это делает. Она ничего не ждала от этой встречи, ни на что не надеялась. Она ехала потому, что просто не могла не ехать. Как не может не вдыхать свежий воздух арестант, просидевший год в подземелье.
Сердце ее разжалось, снова она ощутила неслыханную свободу, ей стало необыкновенно легко, радостно, звонко, словно свалилась гора с плеч и в душе снова зазвонили колокола! Она действительно не чуяла под собой ног, когда ехала-летела в поезде, а потом в метро, как это бывало всегда-всегда, когда она мчалась к нему на свидание.
– Я тебя ждал, – сказал он, помогая ей раздеться, и, еще холодную, с улицы (был март), прижал к себе.
– Подожди, – отстранилась она. – Дай я привыкну. А то у меня голова кружится.
Они вошли в комнату. Здесь ничего не изменилось. По-прежнему стояли холсты, подрамник с незаконченным женским портретом (тонкое лицо, длинная шея, на голове гирлянда цветов, что-то вроде «Флоры», ей было не до ревности, все равно!), пахло лучшими в мире «духами» – масляными красками и всем остальным, чем пахнет у художников в мастерских.
– Что ты рисуешь? – спросила она рассеянно, глядя на разбросанные всюду листки.
– Театральный заказ. «Волки и овцы».
– Любишь Островского?
– Почему бы и нет?
– Ты один?
– Как видишь.
– А где мама… жена?
– Мама в больнице, – сказал он спокойно. – А жена, с твоего позволения, уехала обратно.
– Надолго?
– Думаю, навсегда.
– Понятно.
Она снова походила по комнате.
– Кто это? – спросила она, кивнув на недописанную «Флору», просто чтобы что-то спросить.
Он подошел к ней, взял за плечи и развернул к себе. И, глядя ей прямо в глаза своими темными сияющими глазами, сказал:
– Неужели ты до сих пор так ничего и не поняла?
– Что… я должна понять? – спросила она, и две крупные слезы выкатились из ее глаз.
– У, какие соленые… – сказал он, улыбаясь и слизывая языком ее слезы.
– Что я должна понять? – переспросила она упрямо.
– Что ты – моя женщина, – произнес он раздельно и ясно. – Что бы ни случилось, ты всегда должна это знать. Моя единственная. Моя любимая. Просто – моя. Теперь понятно? – сказал он, улыбаясь.
Она, уткнувшись ему в грудь, разрыдалась.
– Ну что ты, глупенькая?.. – Он усадил ее на колени и, осушая слезы поцелуями, утешал и гладил, как маленькую девочку, по голове. – Перестань… Я люблю тебя… И не обращай внимания на разных маленьких московских шлюшек… Поняла?
– А разве ты не можешь?..
– Что?
– Без них? – спросила она, стесняясь.
Он ничего не ответил. Потом сказал:
– Потерпи немного. Хорошо?..
– Ладно, – сказала она, глубоко вздыхая. – Потерплю. Сколько смогу.
И они мирно и дружески поцеловались.
– Выпьешь чаю?
– Да. Только сначала в ванну.
