Конец Айдахара. Сказка-фантазия

скачать книгу бесплатно


– Куда пропал бездельник Конаяк[31 - Кермез* – злой дух. Если люди попадали в такие места, где обитали злые духи, то им могли послышаться неизвестно откуда доносящиеся звуки: мяуканье кошки, крик совы, голоса давно умерших друзей или родственников. Считалось, что это дурное предзнаменование, знак беды. Кермезы оживали к вечеру, на закате солнца, когда человек расслаблен и менее активен, чем днем.]? Никогда не дозовешься его в нужное время. Иной раз, как есть отшельник, будто сквозь землю провалится, а порой пристанет, как репей, что не спасешься от этого плута.

В ответ, опираясь на посох, Жалмауыз приподнялась и прошелестела дребезжащим голосом:

– Давно я задумала одно дело. Ждала, ждала и вот, кажется, дождалась. Раз уж кут[32 - Кут* – (хут) – душа-«двойник» человека по представлениям тюркских народов. «Жизненный эмбрион», даруемый свыше богами, сгусток энергии, некое семя жизни, счастье, благодать, харизма. Отсюда и каз. «кутты болсын» – пожелание блага.] нам никак не поймать, самой, видать, придется мне изготовить особое зелье. А разговор о том отдельный. На подступах к глухим болотам есть очень топкое место, где чернеет вековая хлябь. За множество веков она поглотила и еще, пожалуй, поглотит немало человеческих душ. Вчера я велела Обыру взять в подмогу Конаяка и добыть мне этой самой хляби с самого дна. В ней-то смрадной вся самая суть и уцелела. Особой силой обладает это черное, как сажа, месиво. Под ветром оно издает протяжный и сдавленный стон, а по поверхности прежде неподвижного болота бежит рябь. Хлябь эта не живой кут, конечно, однако способна сотворить чудо. Если ее добавить в зелье и выпить натощак, она придаст владыке нашему столько сил, каких он за все свои века не знавал. Много лет я хранила эту тайну. Будь он неладен, человек… – выдохнула из себя старая ведьма и, обхватив корявыми, дрожащими пальцами отполированный до блеска набалдашник своего посоха, замерла в кратковременном забытьи. Мыстан перестала ворошить вилами свое варево и тоже застыла на месте. Албасты озадаченно почесала лохматую голову. И только Жезтырнак стояла все также прислонившись к стене землянки. Заплетая непослушную косу, она не сводила со старшей сестры своих жутких, белесых, похожих на два огромных бельма глаз в ожидании, когда старуха очнется и продолжит говорить.

Услышав шорох в кустах, Жалмауыз пришла в себя и тут же зашлась в кашле: кхе-кхе-кхе… Продираясь сквозь колючие ветки, внезапно вынырнул долговязый, вертлявый Конаяк, вихляя тощим задом, выводя немыслимые кренделя ремнеобразными ногами и размахивая похожими на плети, достающими до самых щиколоток руками. За ним следовал медлительный и снулый Обыр. Широко расставив кривые ноги, он шел осторожно и неторопливо, двумя тощими руками крепко прижав к свисающему брюху покрытый склизкой тиной, здоровенный бурдюк с болотным месивом. Со дна кипящей в бурдюке глины раздавались чьи-то стоны, крики, жалостливые всхлипывания, бульканье, а порой жижа, вспенившись, начинала просто клокотать. Обыр шел, взволнованно бормоча себе что-то под нос, боясь расплескать содержимое бурдюка или же выпустить его случайно из рук. Осторожно подойдя к казану, поставил мешок бережно на землю, затем, робея перед ведьмами, вкрадчиво вздохнул и, по привычке хихикнув, втянул в себя свисавший шершавый язык:

– Раз десять нырял в трясину. Чуть не задохся, но достал-таки, – потом подобострастно взглянул на свою хозяйку и добавил, – может, положить малость паутины, чтобы зелье скорее вызревало?

– Кого это ты, болтун, вздумал учить? – бросила на него сверху вниз косой взгляд Жалмауыз и, засунув в бурдюк всю костлявую пятерню, принялась ворошить болотную жижу, с радостной дрожью приговаривая, – О, сколько здесь боли и мук людишек! Да, живительное должно получиться снадобье….

Чтобы еще как-то угодить, Обыр подскочил к казану и согнулся в три погибели. Мыстан взяла бурдюк и с кряхтением залезла на спину увальня. Осторожно подняла мешок повыше и опрокинула содержимое в казан, тотчас спрыгнув на землю и отпрянув в сторону. Что тут началось! Поверхность, вспучившись, исторгла из себя черное облако дыма, затем заклокотало, покрывшись густой серой пеной. Крупные капли стряпни брызнули по сторонам и все, кто находился возле казана, толкаясь и опережая друг друга, ринулись к нему, жадно ловя языком разлетающиеся капли и вдыхая смердящий пар зелья, придававшего им силы, как и их стареющему хозяину. Они были всего лишь прислугой, которой о зелье мечтать и не приходилось. Оставалось пробавляться лишь зловонным чадом клубящегося варева.

Ранним утром Мыстан опять налила полную чашу зелья и Жалмауыз направилась с ним во дворец Айдахара. Всю дорогу, опираясь на свой посох и совершая медленные, осторожные шаги, старуха обдумывала одну очень важную и довольно дерзкую мысль, которую долгое время берегла напоследок. И вот, кажется, нужный день настал. Пришло время поделиться ею с владыкой. Мысль эта кидала старуху в нешуточную дрожь, однако, другого выхода просто не было.

Змей лежал, утопая в перинах, и ждал. Последние силы покидали его. По утерявшему былые блеск и гладкость чешуйчатому телу то и дело пробегали судороги, признак того, что действие вчерашнего зелья заканчивается. Собравшись с силами, он сделал глубокий выдох, но из всех трех пастей вылетели всего лишь три хилых струйки совсем светлого дыма.

– Да уж, – подумал змей, когда услышал шарканье ног и постукивание клюки по каменному полу. Вошла согнувшаяся под тяжестью своего горба Жалмауыз. В руке она держала чашу, наполненную бурлящим, почти черным, как добытая Обыром и Конаяком болотная хлябь, варевом.

– Совсем плохи мои дела, старуха, – просипел Айдахар, с трудом поднимая отяжелевшие веки, – изнемогаю от хворобы… Подай-ка мне сюда питье.

Старуха засеменила к нему, стараясь не пролить кипящее зелье. Змей принял чашу трясущимися лапами, тут же опрокинул содержимое в нутро и, обессилев, упал обратно на перины. Отдышавшись и немного придя в себя, дракон сел, откинув свой длинный хвост в сторону, на кипы разноцветных шелковых подушек. Посидел вот так, молча, неотрывно глядя на старуху, на ее уродливый горб, на голову и руки, что ходили ходуном. Затем вдруг весь вскинулся, в глазах появился какой-то лихорадочный блеск и тут же все три морды просияли от безудержной радости. Змей встряхнулся, затем, повернув головы в одну и в другую стороны, плеснул огнем и вскрикнул:

– Видишь, старая, как я крепчаю? Легко-то как стало дышать! Давно я не ощущал такого прилива сил. Молодец! Молодец! Толково ты его сварила, почти так, как я и просил.

Воспользовавшись тем, что владыка находится в добром расположении духа, старая ведьма решилась на трудный разговор:

– О мой всемогущий господин! – начала она, – опять я о своем, опять делюсь с тобой гнетущей всех нас тревогой. Знай, что нам грозит верная гибель. Позволь напомнить тебе о младенце, который быстро идет в рост. Сегодня решается вопрос – быть или не быть нам в Срединном мире.

– Чего тянешь? Ответь сама, – угрожающе ухмыльнулся змей, затем, чтобы уж совсем не напугать ведьму, добавил более миролюбивым тоном – думаешь я не изведен тревогой? Себя ведь, старуха, не обманешь…

– Конечно, мой владыка, ты, как всегда, прав. Себя мы не можем обмануть, – ведьма растерянно провела костлявой рукой по лицу, покрепче оперлась на клюку и, втянув в себя как можно больше воздуха, добавила, – Эх, не стать бы мне погодя заикой, да только что теперь терять-то? Позволю все же себе дерзнуть… Признаюсь, даже мне согбенной страшно произнести эту шальную мысль… Не время тебе, мой повелитель, сидеть в башне. Беда грядет, не допусти! – прошипела старуха, хватаясь за дряблый подбородок, – Ты должен пойти туда, куда всем нам заказан путь. Мы, как один, сбиты с толку. Только ты сумеешь рискнуть сделать это – набравшись смелости, предстать пред очи… пред очи грозного Эрлика. Конечно, я не столь дерзка, хотя мои слова и звучат дико. Но все-таки я должна была тебе сказать, потому как больше некому это сделать. С этой бедой только он, властитель преисподней сможет справиться и помочь нам сгубить дитя. Потому сегодня я и приготовила это особое зелье, которое удвоит твои силы.

Сказав это на едином дыхании, старуха вдруг вздрогнула и зажала свой шамкающий рот костлявой рукой:

– О всемогущий Эрлик, прости меня! Как смела я сказать это?! – затем, посмотрев в налитые гневом три пары глаз Айдахара, робко прошептала, – Мой глупый язык отныне недостоин тебе что-либо советовать…

– Да, да, слишком смело бросаешь на ветер столь дерзкие слова! – прогремел голос Айдахара, отдаваясь эхом от высоких сводов дворца. Ведьма, едва коснувшись лбом земли, дребезжащим голосом пролепетала:

– Прости меня, господин! Ну никак не могла я сдержаться. Только ты можешь спасти всех нас, – затем, осмелев, приподняла свою трясущуюся голову и взвыла от раздирающего ее изнутри страха, – Ну, давай, сожги меня своим дыханием! Лучше сгореть в огне, чем видеть, как ты выжидаешь непонятно чего. Эдак и себя, и всех нас погубишь! Знай, что мы попали в западню, из которой есть только один выход.

Унимая упадок духа, змей с угрюмым видом снова сел на трон и процедил сквозь зубы:

– Подумаю… И все же с бедой сам попробую справиться. Коль лихо так близко подступило, значит не время предаваться покою.

Ощущая в теле невиданную силу, Айдахар перепоясался чудовищных размеров железным ремнем с острыми шипами и, вновь ввергая старуху в ужас, плеснул вокруг себя огнем. Затем внезапно превратился в струйку черного дыма и, не потрудившись сказать, куда летит, поспешно вылетел в одно из расположенных высоко, под самыми сводами окон.

Битва трехглавого змея с Найзагаем[33 - Найзагай* – молния.]

Его неудержимо несло туда, где шел всенародный той[34 - Той* – праздник, свадьба.] по поводу рождения избранного Небесами младенца. Айдахар понял, что времени у него почти не осталось. Надо было раздавить угрозу в самом зародыше. Подлетая к аулу бека[35 - Бек* – титул представителей родовой знати у тюркских народов.] Тюргеша, он увидел сверху целое ожерелье белых юрт, в изумрудном обрамлении свежей весенней травы. Рядами на очагах кипели котлы, пенились, испуская густой, пьянящий запах кумыса огромные саба[36 - Саба* – мешок из цельной шкуры лошади, предназначенный для хранения кумыса.], сшитые из шкур не менее десяти коней. Рядом с каждым саба, сидя верхом в седле два джигита поочередно медленно взбалтывали кумыс посеребренными мутовками-писпеками, рукоятки которых были украшены искусной резьбой по дереву, либо накладным серебром или костью. Но и этого казалось мало. Один за другим подъезжали верблюды, через спины которых были перекинуты красочные ковры, а поверх них везли перетянутые арканами большие сосуды-саба, называемые мес[37 - в пер. слишком полный, изобильный, вываливающийся за края.] за свою вместимость, доверху наполненные свежим кумысом. Из устья каждого саба выглядывали богато декорированные мутовки. Это был особый праздник, который требовал изобилия, и кумыс этот, конечно же, будет выпит до дна, ибо гостей было не счесть. Повсюду бурлило ненавистное змею людское веселье. Многочисленные всадники на быстроногих конях готовились к предстоящим скачкам. Резвые скакуны пританцовывали на месте, в предвкушении косили глазом и нетерпеливо били копытом, а их юные всадники изо всех сил натягивали поводья и, поглаживая по гривам или обнимая за шеи, пытались успокоить их.

Туда-сюда сновало людское море, где-то уже слышны были звуки домбры, радостный визг детворы и несмолкающий гул людских голосов.

Чуть в стороне пирамидами выстраивали сухие стволы высоких деревьев, туго набивая середину высушенными летним зноем стеблями камыша и ветвями кустарников. С наступлением сумерек здесь разожгут ритуальные костры, на которые будет излито масло в жертву аруакам[38 - Аруаки* –  души умерших предков, покровители рода в доисламском веровании казахов. Если у некоторых народов боялись духов умерших, то у казахов к ним относились с уважением и доверием, считая, что души предков охраняют нас от злых духов, от всевозможных козней и неудач. Если приходилось ночевать в степи, лучшим местом для путника была могила человека. Потому что там никакие злые духи не могли его потревожить.], чтобы они оберегали младенца на предстоящей ему нелегкой жизненной стезе. Седые старцы возденут руки к Небу, прося Творца принять дары, благословить и защитить дитя, рожденное на свет по его вышней воле и даровать ему светлую долю и счастливую судьбу.

Тут же рядом метались разносчики еды, поднося гостям, сидящим в юртах за дастарханами, напитки и разнообразные яства. Повсюду был слышен беспечный смех, тот самый смех, который вызывал отвращение и злобу в Айдахаре. Где-то слышалось пение акынов[39 - Акыны* – поэты-импровизаторы, певцы, народные сказители.], молодежь, собравшись у степных качелей – алтыбаканов[40 - Алтыбакан* – в пер. шесть столбов или жердей, степные качели, национальное молодежное развлечение.], предавалась беззаботному веселью. Видя все это, змей мрачнел все больше и больше. Одному ему было не до веселья, так как не терпелось взяться за дело. Он думал о том, что пока еще в его крови гуляет зелье, пока еще в жилах бурлит кровь, придавая ему огромную силу, он должен извести этого вещего младенца в его же колыбели.

Чуть в стороне от других, на невысоком холме белела еще одна юрта, оплетенная ярким цветным узором. Айдахар понял, что в ней и находятся мать с сыном. На него вдруг накатила лавиной злость, он решил, что пришла пора воздать им за все! Примеряясь, стал сверлить взглядом цель, чтобы сжечь ее дыханием дотла. Взмыв ввысь и собравшись с духом, устремился вниз, но так и не решившись, остановился на полпути, раздумывая, как бы незамеченным подлететь поближе к этой ненавистной юрте. И в это самое мгновение в разрывах облаков показался бровастый, могучий всадник на сером в яблоках коне. Это был посланник Неба Найзагай[41 - Найзагай* – молния.] на своем Кокайгыре[42 - Кокайгыр* – мифич, небесный жеребец, чье ржание уподобляется раскатам грома.]. Айдахар увидел покрытые инеем[43 - Брови в снегу и в инее ресницы* – так в казахской и тюркской мифологии описывается гнев непобедимого героя перед битвой с врагом.] брови и ресницы батыра. Это означало, что сердце его охвачено гневом. Его глаза были полны решимости сокрушить противника. Змей понимал, что противником батыра на сей раз был он сам. Здесь, высоко в небе над самыми облаками вдруг сверкнула зарница и следом грянула гроза. Небо заполонили темные тяжелые тучи, чьи скопления разрывали на части пылающие стрелы Тенгри[44 - Пылающие стрелы Тенгри* – молнии.]