banner banner banner
Иегуда Галеви – об изгнании и о себе
Иегуда Галеви – об изгнании и о себе
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

скачать книгу бесплатно

Иегуда Галеви – об изгнании и о себе
Дина Иосифовна Ратнер

Коллекция современной прозы
О Дине Ратнер, писателе, докторе философии, можно сказать, что она, подобно другим прозаикам, всю жизнь пишет одну книгу. Меняются персонажи, ситуация, время, однако остаётся неизменной проблема соотношения мечты и реальности. Какова бы ни была конкретная данность, герои не расстаются со своими представлениями о должном, которое оказывается реальней действительности, здравого смысла. Это средневековый поэт и мыслитель Иегуда Галеви, подчинивший свою жизнь и творчество устремлённости к принадлежащей ему по праву наследия Святой земле. Опережающий время медицинских возможностей бескомпромиссный врач Пётр Гитер, для которого одинаково значим новорождённый с патологией младенец и старик в хосписе. Герой третьей повести – инженер, историк по призванию, проживая в воображении разные времена и судьбы, приходит к выводу, что кроме конкретных фактов биографии есть ещё и биография души; легче жить со сверхзадачей.

Дина Ратнер

Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

© Д. Ратнер, 2022

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Удивительно, в шестьдесят с лишним лет я, Иегуда Галеви, сын судьи Шмуэля ха Леви в еврейском квартале города Кордова, ощущаю себя пятилетним мальчиком, едва одолевающим искушение прыгнуть в колодец и посмотреть, что там внутри. При этом всякий раз корил себя трусом, не сумевшим превозмочь страх перед гулкой, отзывающейся эхом чернотой. Мечтал залезть на высокую гору, ветер подхватит меня, и я полечу. Вот и сейчас, уже в преклонном возрасте, мечтаю оказаться пусть и в разрушенном, захваченном кровожадными крестоносцами Иерусалиме. Я рано стал осознавать себя в настоящем, давно прошедшем и будущем времени…

История города Туделы, где я родился, немногим отличается от истории других городов мусульманской Испании. Начиная с конца одиннадцатого века их постепенно отвоёвывают у исламских халифов христианские короли, которые, подобно Альфонсу VI, называют себя «властелинами людей двух религий». Вернее, трёх религий, потому как помимо христиан и мусульман в их владениях живём и мы – иудеи. Некоторые правители ничего не имеют против нас, более того – ценят нашу пользу для государства, однако их мнение не распространяется на тех христиан, которые не могут смириться с народом, отвергнувшим их спасителя. И не суть важно, что многие из живущих в Испании евреев не могут быть причастны к смерти Иисуса, так как оказались здесь после разрушения Первого Храма, то есть задолго до нового летоисчисления, до появления Христа.

Для мусульман Иисус – один из почитаемых еврейских пророков. Исламисты полагают, что сбудется предсказание Мухаммеда о том, что спустя пять веков после распространения его учения иудеи обратятся к Корану, следовательно, не находят, в отличие от христиан, веских оснований преследовать нас. Однако пять веков уже на исходе, и никто не может предсказать отношения власть имущих к бесправному народу, оказавшемуся между крестом и полумесяцем.

После смены правителей в городах на какое-то время наступает мир, что можно объяснить примерно равными силами; начав сражение, никто не может предсказать, чем оно кончится. Существуют мусульманские поселения внутри христианских территорий и христианские кварталы в мусульманских районах. Случалось, исламские правители платили дань более сильному христианскому соседу, далее – положение менялось с точностью до наоборот. Более того, исламские отряды сражались в армиях христианских королей, а христиане – в армиях мусульманских правителей. Во всяком случае, не только интуиция, но и конкретные события подсказывают моим единоверцам: если фанатичные приверженцы креста со временем окончательно победят в войне с исламистами, это приведёт к тому, что иудеи не только лишатся гражданских прав, но и будут изгнаны из страны. И это при том, что мои единоверцы давно живут в Испании; ещё задолго до появления христианства и мусульманства. Об этом сказано в Иерусалимском и Вавилонском Талмуде. Евреи основали здесь многие города, из них самые крупные: Гранада, Толедо, Лусена, Севилья. Римские императоры Веспасиан и Адриан после нашего поражения в Иудейской войне отправляли в Испанию в качестве рабов еврейских пленников строить дворцы, акведуки, колизеи, развалины которых сохранились по сей день. Вот и Тудела, мой родной город, то есть город, в котором я родился, согласно преданию, был построен моими единоверцами, изгнанными из Иерусалима Навуходоносором в пятом веке до нового летоисчисления.

Сейчас, будучи самыми малочисленными среди населения Испании, мы не ввязываемся в войны правителей, что нам не мешает почитать просвещённых, великодушных монархов и благородных военачальников, поднимающихся над религиозными распрями. При этом даже в благословенные годы относительного равноправия, когда наши общины не опасаются религиозных гонений, мы не забываем, что у нас есть своя, данная Богом земля. И свой Закон, где каждый оценивается не по богатству и знатности, а лишь по тому, удалось ли ему «направить сердце своё к небесам». Почему и живём в кварталах, отделённых стеной от прочих жителей города. У нас свои магазины, пекарни, бани, танцевальный дом, где проходят праздники, собрания, свадьбы. И школы свои; дети обучаются грамоте и еврейским законам чуть ли не с трёх лет; все умеют читать и писать. До сегодняшнего дня действительны слова историка тысячелетней давности Иосифа Флавия о том, что «еврею легче ответить на вопрос о предписаниях Торы, чем назвать своё имя». Если ребёнок проявляет большие способности и усердие, состоятельные люди почитают за честь помочь ему продолжить образование. Нет у нас неграмотных и нищих, ведь живём по предписанию: «Тот, кто молится лишь о себе, подобен человеку, старавшемуся укрепить только свой дом, не заботясь вместе с остальными жителями об укреплении стен города». И суд у нас свой, где, подобно временам Синедриона, путём отыскания разногласий в показаниях двух свидетелей стараются найти доказательства невиновности обвиняемого. «Иерусалимский Верховный суд, – рассказывал мне дедушка, – состоял из семидесяти одного члена, которые могли судить царя, первосвященника и ложного пророка, они же давали разрешение на войну».[1 - См.: Штейнзальц А. Введение в Талмуд. Москва, 1993. С. 200.]

Дедушка рассказывал и о том, что при разделе пленных после нашего поражения в войне с вавилонским царём Навуходоносором и разрушения Храма Соломона в 586 году до нового летоисчисления в Андалузию попали жители иерусалимского квартала, где проживали потомки царя Давида и священнослужителей. При вторичном разрушении Иерусалима Титом римляне отправили в Испанию сорок тысяч пленных из колена Иудина и десять тысяч из колена Биньямина и священнического сословия. Таким образом, большинство из нас если не из царского дома, то из самых образованных жителей Палестины. Вот и стараемся из поколения в поколение передавать сознание праведности и приверженность учёности. «Со времени гибели нашего государства и разрушения Второго Храма прошла тысяча лет. При этом живём мы по старым понятиям, – говорил мой учёный, строго религиозный дедушка. – Например, дожди задерживаются из-за тех, кто распространяет злословие. Грехи вызывают засуху и скудные урожаи. Мы так же, как во времена Синедриона, должны быть причастны ко всем наукам, ибо, знакомясь с сущностью вещей, постигаем, насколько это возможно, премудрость Всевышнего».

Чем больше я узнавал о давних временах, тем больше чувствовал свою причастность к ним; по праву рождения наследую историю народа, первым признавшего единство Творца и неизменность Его Закона. Наше изгнание – искупление грехов: если Первый Храм был разрушен из-за обращения к идолам окружающих народов, то Второй Храм не устоял из-за беспричинной вражды друг к другу. По прошествии веков мы стараемся держаться вместе, не соблазняемся верой власть имущих и не оставляем надежду снова оказаться на своей земле.

Сейчас, когда мой дедушка давно в лучшем мире, не перестаю сожалеть о том, что в детстве не всегда охотно слушал его рассказы о городах и селениях Палестины, память о которой передаётся из поколения в поколение. После смерти бабушки дедушка недолго прожил; отключившись от действительности, он смотрел поверх голов домочадцев, словно вслушивался в только ему слышные голоса. За несколько дней до кончины откликался на воображаемый зов той, с которой за пятьдесят лет сросся душой и телом. Всякий раз, когда я посещал их могилы, обещал следовать их наставлениям и просил прощения за то, что со временем не лягу рядом. И не только потому, что в молодости ощущал себя бессмертным, но и оттого, что закончатся мои дни не здесь, а в Иерусалиме, перед лицом Всемогущего. Сами собой слагаются строки:

Блажен муж, избравший приютом обители Твои!
Блажен жаждущий – он дойдёт и увидит восход
Твоего света…

Я из рода левитов – служителей Храма, тех, кто слагали и пели гимны Творцу. Когда даю волю воображению, мысленно оказываюсь на земле, которая принадлежит нам по праву наследия.

О Боже, как Твой дом узреть приятно
Не смутно, а поблизости и внятно.
Я видел Храм во сне и Божью службу:
Там воскуренье было ароматно,
И жертвы, и святое возлиянье,
И дыма столп густой, восставший статно,
И сам служил я там среди левитов,
Чья песнь была для слуха благодатна.
И, пробудившись, я с Тобой остался,
И восхвалю Тебя я многократно.[2 - Пер. Ш. Кроля.]

Мои познания о предках ограничиваются упоминаниями дедушки, который с трудом отрывался от рукописей, возвращавших его в историю давних веков. Залежи его свитков пополнились книгами отца; будучи судьёй, отец выискивал в правилах Талмуда оправдание для преступивших закон. Он, решающий судьбы людей, полагал, что всякий грех от соблазна и потому виновен также и тот, кто нарушил заповедь «не искушай».

Всеми почитаемый учёный дедушка, как ребёнок, был привязан к бабушке, заведовавшей нашей повседневной жизнью. Рано утром, когда небо, подсвеченное восходящим солнцем, ещё только розовело, бабушка уже хлопотала по дому. Из обрывков разговоров родителей знаю: она оказалась рядом с моим будущим дедушкой в то время, когда он в восемнадцать лет из-за измены любимой девушки потерял интерес к жизни. Или вправду браки совершаются на небесах? Представляю себя на его месте: он уехал учиться в другой город, а в это время его красавица невеста расторгла с ним помолвку и вышла замуж. Посватали другую. Оставленный жених не противился. Наверное, в том состоянии отчаянья ему было всё равно, а может быть, стоя под свадебным балдахином, мысленным взором видел рядом ту, которая затмила свет. То ли смирение, то ли врождённая мудрость помогли моей тогда шестнадцатилетней бабушке не роптать, а предупреждать желания мужа, вникать в его дела. Со временем она стала необходимой; он уже не представлял жизни без неё.

Сколько помню, жили папины родители слаженно, притом что бабушка всякий раз напоминала дедушке, где что лежит в его комнате, у каждого была своя территория: бабушка царствовала в кухне и столовой, дедушкины владения – затенённая, наполненная книгами комната. За каждой книгой или свёрнутой рукописью я воображал человека, написавшего их, спрашивал, какая из них самая главная. Хотел найти объяснение всему, что происходит в мире; причины и исход войн, побед, поражений. Хотел понять некую формулу справедливости; что зависит от самого человека, а что случается по воле Провидения.

Ночью во сне я становился очевидцем сражений Ганнибала с заклятым врагом – Римом. Мне виделся легендарный полководец, завоевавший половину Испании и чуть ли не одержавший победу над самой могущественной в то время Римской империей. Согласно историческим записям, этого не случилось из-за ревности правителей Карфагена, ведущих политику «территории в обмен на мир». Не Рим, а Карфагенский сенат победил Ганнибала, которого за военный талант и отвагу сравнивают с Александром Македонским. С тоской думаю о том, что, если бы Ганнибал одержал верх над Римом, не было бы спустя два века Иудейской войны и разрушения нашего Храма, осада которого схожа с осадой и разрушением Карфагена – древнего семитского государства. Мне видятся изгнанные из Иерусалима толпы обращённых в рабство единоверцев, чувствую их неутолимую веками тоску по родной стране, и не суть важно, процветает она или превратилась в пустыню. Сон ли – продолжение мыслей наяву, или мысли проясняются во сне?

Евреи жили в Испании и на территории бывших финикийских колоний, в частности в Африке, задолго до войны с Римом. Царь Хирам, воздвигший на острове Тир охранительный бастион для всей Финикии, дружил с израильскими царями; помогал Давиду строить Храм. При этом заявлял: «Благословен Господь Бог Израилев, создавший небо и землю». Должно быть, сказалась не только дружба правителей, но и торговые интересы; царство Хирама, лишённое равнинных сельскохозяйственных земель, нуждалось в продуктах. Под впечатлением дедушкиных рассказов воображал себя моряком, на судне везущим Хираму пшеницу и оливковое масло и на том же судне возвращащимся к своему царю со строительным лесом и золотом.[3 - Cм.: Млахим I 5:25.]

Торговые и личные отношения царей способствовали культурному обмену, в частности язык карфагенян и финикийцев схож с ивритом, а многие финикийские города входили в состав Израильского царства. Одним словом, евреи жили в этих краях ещё при царе Давиде и его сыне Соломоне.

Погружаясь в историю веков, думаю о том, что Карфаген был основан семитскими жителями, обосновавшимися на территории финикийских колоний. Само слово «Карфаген» происходит из древнееврейских слов «кирья хадаша» – новый город. Вот и имя Ганнибала в дедушкиных свитках значится «Ханниваал ха-шофет» – «Ганнибал-судья», а его прозвище Барка происходит от слова «молния»: на иврите молния – «барак». Грустно сознавать, что не соотечественники, а римский историк Тит Ливий воздал должное легендарному полководцу; он писал о том, что «Ганнибал видел цель войны не в уничтожении противника, а в безопасности и упрочении Карфагена. Его воины ни под чьим начальством не были более уверены и храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько осмотрителен в самой опасности. Первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения».

Мешаются времена, случается, прошлое становится настоящим, и наоборот, настоящее превращается в легенду, о которой слагают песни. Мой прославленный современник, христианский рыцарь Родриго Диас де Вивар, или Сид Кампеадор, что означает – «мой господин, повелитель», кастильский дворянин, сначала служил в христианской Кастилии, затем в мусульманской Сарагосе, а в конце жизни стал вольным воином в Валенсии. Отважный рыцарь-победитель отстаивает справедливость, на какой бы стороне он ни воевал. Сколько раз я задумывался: благородство врождённое или приобретённое свойство души? Наверное, и то и другое и не зависит от вероисповедания. Когда Сид в сражении был смертельно ранен, его жена, чтобы солдаты не узнали о смерти полководца и не утратили боевой дух, облачилась в доспехи мужа и, неузнанная, на его коне ринулась в бой. О такой жене можно только мечтать: два человека как один – всё общее: чувства, стремления.

Ну да войны христиан и мусульман в настоящее время, если они ведутся ради захвата одного города или куска земли, не касаются нас, иудеев – бессильного меньшинства; кто бы ни победил, мы всегда останемся при своей вере и уповании на долгий мир.

В Шаббат синагога заполняется нашими соседями, мы с дедушкой на привычных местах, откуда я стараюсь разглядеть на верхнем этаже среди женщин грустную Двору, которая недавно была обручена с Пинхасом, что работает в пекарне. О чём тоскует Двора? Ведь люди, которые нашли друг друга, должны быть счастливы. Или помолвка вовсе не предполагает того, что именно с этим человеком и ни с кем другим она будет жить в радости и согласии? Женщины говорят, что нельзя упускать первого жениха, а то останешься одной на всю жизнь. Вот и обручаются совсем юные девушки, не ждут незаменимого – того, с кем небо расцветёт алмазами. А может быть, не приходится выбирать, с кем разделить судьбу. Это я потом понял, а раньше, будучи ребёнком, хотел сделать всех счастливыми; казалось, мир создан для радости и жизнь бесконечна.

Как бы то ни было, так уж я устроен – увижу нового человека и придумываю ему судьбу, мысленно воображаю себя на его месте. Ощущение отлёта от реальности, странствие души особенно сильны, когда в синагоге поют пиют ибн Гвироля:

Шаддаю[4 - Шаддай – на иврите «Всесильный».] поклонись, душа, смиренно,
Ложась и пробуждаясь, нощно, денно
О Нём радей. И разве предпочтёшь ты
Мгновенное тому, что неизменно?..
К Нему стремись. Кому хвала несётся
От уст всего, что жизнью вдохновенно.[5 - Пер. Э. Левина.]

Я пою вместе с накрытыми талесами мужчинами – мы все в едином устремлении к Всесвятому, и забывается ощущение изгоев на чужой земле. Стихи ибн Гвироля, его беспредельная вера в Творца-создателя и свидетеля жизни заполняют меня. Часто кажется, будто я их написал.

Дай мне рассвет, Творец, хранитель мой,
И день, и вечер я пред Тобой,
Твоим величьем потрясён, стою –
Ты видишь всё, что в сердце я таю.[6 - Пер. Э. Левина.]

Сознание всемогущества Создателя не мешало стремлению найти всему объяснение, например словам о таинстве красной коровы, пепел которой очищает от прикосновения к мёртвому человеку. Мысленно возвращался к первым главам Писания, где Всесильный сотворил человека по образу Своему и подобию; слепил из праха земного и вдохнул в него бессмертную душу. Душа, означающая подобие Бога, пребывает в теле человека, пока он жив. А потом вселяется в другое тело? Иначе как объяснить, что она бессмертна? Или остаётся на небесах? Нет, пожалуй, всё-таки вселяется в другого человека с другой судьбой. В противном случае не было бы ощущения припоминания, узнавания тех или иных мест, событий. Случается, встретишь первый раз человека, и кажется, будто ты с ним давно знаком. Может быть, моя душа жила в теле поэта и мыслителя ибн Гвироля? Он недавно умер в мусульманской части Испании в городе Валенсия. Его стихи мама читала мне ещё в детстве:

Шлёт луна в венце зелёном
Света дремлющего блики,

Бледным облаком объята
С жадной нежностью владыки.

Всё застыло. И лишь мирта
Оживляет мир великий,

В сладкой благостной истоме
Источая шорох тихий…[7 - Пер. Я. Либермана.]

Или другое стихотворение:

Чернилами ливней, рукой облаков,
Пером полыхающих молний

Рисует зима на бумаге садов
Лилово-пурпурные волны.

А людям такого не сотворить,
Равняясь красой с небесами,

Земля украшает наряды свои
Подобными звёздам цветами.[8 - Пер. Я. Либермана.]

Я вживался в звучание слов маминого любимого поэта, казалось, будто я написал некоторые из его стихов, ведь и у меня было ощущение своей избранности:

Я поэт, мне подвластен упрямец аруз[9 - Аруз (аруд) – распространённая на Востоке система стихосложения.],
Я как арфа златая для бардов и муз!
Моя песнь – украшенье для царской короны,
Диадема на самый изысканный вкус.[10 - Пер. Я. Либермана.]

Всплывают в памяти стихи моего предшественника, они вдохновляют, вселяют надежду. Мы, из поколения в поколение передающие память о своей благословенной земле, со временем непременно окажемся там.

Древний корень Давида,
надолго ль могильной плитой
Ты сокрыт под землёю,
бесплодный, окутанный тьмой?

Внемли звукам весенним
и к солнцу пробейся ростком.
Неужели навеки царю
суждено быть рабом?[11 - Пер. Я. Либермана.]

С годами я присвоил, сроднился с философскими трудами ибн Гвироля, в частности с работой «Источник жизни»; с воззрениями о переходных моментах от Всевышнего к материальному миру. Меня с предшественником объединяет и стремление к запредельному Первоначалу – Единому, которое, ничуть не умаляясь, истекает – творит мир. При этом могущество Творца не отменяет свободы воли и ответственности человека.

Может быть, благодаря раннему знакомству со стихами поэта и мыслителя, именно его я выбрал своим проводником в поэзии и философии. Ибн Гвироль и никто другой даёт мне ощущение родственной связи. И это при том, что у нас совсем разная жизнь; он, в отличие от меня, рано осиротел, был низкорослым, неизлечимо больным, бедным и безнадёжно одиноким. Я же здоров, отец не жалеет денег на моё образование, и, судя по отражению в зеркале, не могу пожаловаться на отсутствие внешней привлекательности. И характеры у нас разные – он нетерпимый, раздражительный, я же легко схожусь с людьми, стараюсь устранить конфликтные ситуации. И как-то само собой получается, что случайные малознакомые люди рассказывают мне о себе самые что ни есть скрываемые от других подробности. Потом спохватываются: «Ой, что это я разоткровенничался». А если случаются проблемы в отношениях с кем-либо, стараюсь удержать гнев и не обругать обманувшего доверие человека. Иногда просто прощаю, в Вавилонском Талмуде сказано: «Тому, кто прощает ближнего, прощаются его грехи».

Главное, благодаря заботе отца всё своё время могу посвятить учёбе; у меня нет нужды зарабатывать деньги. В дальнейшем приобрету умение лечить людей, что обеспечит безбедную жизнь. В отличие от Шломо ибн Гвироля – моего духовного предшественника – не буду нуждаться в щедрости меценатов. Он, при всей своей бедности, не льстил богатым любителям поэзии, не превозносил их несуществующие достоинства.

Понять бы прихоти судьбы, почему был обделён столь необычный человек. Будь моя воля, взял бы часть его бед на себя хотя бы из почтения и благодарности за единомыслие. За основу своего миропонимания и учения о наличии запредельного Первоначала он взял Единого Творца вселенной. Мне также близко его объяснение происхождения нашего мира нисхождением – эманацией Единого, и понятен призыв восхождения души к своему Истоку. И конечно, в счастливые минуты вдохновения воображаю себя таким же боговдохновенным поэтом. Шломо ибн Гвироль писал о себе:

Тот я, кто, меч нацепив на бедро,
в рог протрубил, что принял зарок –
он не из тех, кто с пути своего
отвернёт, малодушия не поборов,
ибо мудрость звездой путеводной избрал,
юн когда ещё был и младобород,
что с того, что дел моих выжег сад –
вор времён, жёстче всех воров…[12 - Пер. М. Генделева.]

Мало что изменилось в жизни еврейского квартала после смены мусульманского правления на христианское; мы по-прежнему живём за высоким забором в своих отделённых кварталах и всё так же уповаем на совершенного правителя. И наши врачи лечат властителей города, несмотря на указ, запрещающий прибегать к помощи иудеев. И всё так же наши мудрецы ведают торговыми и дипломатическими делами монарха. Ничего не меняется и в воззрениях моих единоверцев: мы, как всегда, убеждены в том, что праведные люди всех народов достойны царства грядущего, а зло в мире от несовпадения воли Бога и человека. Со сменой власти всё остаётся как было и в нашей семье: отец не перестаёт заботиться о моём образовании в плане постижения интеллектуального наследия прошлых времён, в частности философии, истории медицины. Мама, напротив, будучи примером справедливости и сострадания, печётся об окружающих людях в настоящее время. На мой вопрос, что обозначают слова «нет денег», случайно услышанные мной в детстве при разговоре двух женщин, она ответила: «Это когда на улице холодно, а человек не знает, что ему купить; если купит хлеб – не останется денег на дрова». Я пытался и не мог решить, как поступить в таком случае, ведь если купит дрова – останется голодным, а если хлеб – замёрзнет. Всякий раз при виде чьей-то беды чувствовал себя виноватым и мысленно торопил приход Машиаха, ведь тогда в мире не будет ни в чём нужды и людям не о чем будет печалиться.

Своё образование в области естественных наук я начал с изучения медицины, ибо человек во многом определяется физиологической – материальной – данностью; ведь даже строение нашего тела сказывается на психике, характере, особенностях мышления. Следовательно, мы поначалу бессознательно, руководствуясь врождёнными задатками, выбираем себя. Отсюда и разные попытки найти смысл своего пребывания на земле, и желание посредством усилия ума и воли подняться в духовные сферы. В медицине не оспаривают авторитет Гиппократа, жившего в пятом веке до нового летоисчисления. Греческий врач, будучи родом из семьи, где медицинские сведения передавались от отца к сыну, руководствовался не только знаниями, но и интуицией. Вряд ли кто-нибудь станет возражать против учения легендарного целителя о том, что наука о теле может служить моделью для философии, то есть науке о душе. Всё, что ищем в мудрости, есть в медицине: презрение к деньгам, совестливость, отвращение к пороку, отрицание суеверного страха. Гиппократ придерживался воззрений своего современника, ниспровергателя античных богов Сократа, который, обращаясь к соотечественникам, говорил: «Друзья мои, граждане! Я не отрицаю вашу божественную мудрость, скажу только, что я её не знаю, я знаю лишь человеческую мудрость».[13 - См.: Галеви И. Кузари. С. 242–243.] Эти слова Сократа свидетельствуют об уповании на здравый смысл, практику. Греки приговорили философа к смерти, а чудесного целителя Гиппократа считали «соперником богов», при этом признавали, что его талант и слава не чудеса везения, а результат упорного труда. Мне кажется правдой предание о том, что на могильном памятнике античного врача долго гнездился пчелиный рой, мёд которого имел целебную силу. Может быть, именно таким образом материализовалась душа человека, продлевавшего людям жизнь.

Отец мой, Шмуэль ха-Леви, будучи большим любителем учёности, больше всего беспокоится о том, чтобы я не остался невежей; знание философии, медицины и языков входит в мою обязательную программу обучения. Он не раз повторял, что главное – обрести разум и постижение, ибо они приближают к Богу. Говорил и о том, что наш род ведёт своё начало от священнослужителей, ответственных за духовное состояние народа. Хоть и прошла тысяча лет, с тех пор как был разрушен Второй Храм в Иерусалиме и служить стало негде, отец по-прежнему считает себя в ответе за своих единоверцев и, конечно, за моё воспитание в частности. Не отделяя веру во всемогущество Творца от знания естественных наук, он нанял мне в учителя старого врача – согбенного иудея, одинаково сведущего в Святом Писании и медицине. Этот погружённый в свои мысли человек не узкий специалист, а, подобно античному целителю, универсал, разбирающийся во всех болезнях; он же внушает мне медицинскую этику – уважение к больному и отвращение к шарлатанству. Согласно наставлениям отца, я должен почитать своего учителя, пренебрегшего радостями жизни ради искусства врачевания, наравне с родителями. И если он, будучи совсем уж в преклонных летах, заболеет или обеднеет, я должен заботиться о его благополучии так же, как и об отце с матерью.

Стараюсь, но не могу ответить на вопрос: стоит ли пренебрегать радостями жизни, чтобы, посвятив себя учёности, стать таким же засушенным стариком, как мой наставник? Казалось бы, ответ очевиден: не стоит. С другой стороны – я ведь в любом случае, подобно всем людям, стану стариком. И если радости жизни, в отличие от мудрости, явление преходящее, то к чему придёт человек, пренебрегающий учёностью? Одним словом, как бы я ни поворачивал вопрос, всегда выходило так, что, не отказываясь от любви, красоты и всего того, что называют счастьем, я в то же время воображал себя достойным целителем и одним из первых поэтов.

Теперь мой стол завален медицинскими трактатами на арабском языке и латыни. Мне стали доступны даже копии рукописей Гиппократа и его последователя Галена – врача, на руках которого умер «философ на троне», римский император Марк Аврелий. Со смертью праведного правителя презрение к духовным ценностям привело к падению Рима. За руководство к будущей практике беру «Предписания врачу» Гиппократа, а именно: «Не допускайте крайнюю бесчеловечность, но принимайте во внимание материальное положение и средства больных. Иногда вы окажете медицинские услуги бесплатно, удовлетворяясь или воспоминанием о добром деле, или заботой о вашей репутации. Когда приходится лечить чужестранца или бедняка, это наилучший повод прийти на помощь, так как там, где есть любовь к людям, есть и любовь к искусству врачевания».[14 - Цит. по кн.: Жуана Ж. Гиппократ. Ростов-на-Дону, 1997. С. 135.]Я усвоил также наставление Гиппократа о том, что «сначала нужно лечить душу, а потом тело; любая болезнь начинается в душе, наши мысли влияют на здоровье». Душа в сердце или в голове? Сердце чувствует, а голова мыслит. Если сердце только перекачивает кровь, а орган души – мозг, тогда почему всякие неприятности сопровождаются болью в сердце? Трудно отделить чувства от мыслей, ибо чувства порождают мысли и наоборот. Аристотель считал сердце органом мышления, а знаменитый врач, классик античной медицины Гален доказывал, что орган души – мозг. По мне, так одно неотделимо от другого.

Вся мудрость мира когда-то хранилась в Александрийской библиотеке, было в ней и наше Святое Писание – Тора, переведённая на греческий язык по велению египетского царя Птолемея II, правившего в 285–245 годах до нового летоисчисления. Сейчас же мы пользуемся копиями с копий. В работах древних эскулапов, описывающих врачевание на уровне чуда, хочу найти реальное объяснение. Например, утверждению о том, что Гиппократ положил конец эпидемии чумы тем, что развёл большие костры. Должно быть, таким образом он очистил воздух. Независимо от наличия естественного объяснения, записи Гиппократа питают практику и теорию врачевания по сегодняшний день. Прочитав всю доступную литературу, я получил лицензию лечить людей. Стажировки у опытного практического специалиста не требовалось.

Теперь на изучение философии я трачу не меньше времени, чем на медицинские трактаты. Вряд ли кто-нибудь станет возражать Аристобулу – еврейскому мыслителю второго века до нового летоисчисления – в том, что высшим началом в человеке является дух. Дух, будучи силой жизни и познания, даруется Богом. По мнению Аристобула, древнегреческая философия берёт начало в еврейских источниках. Вот и его последователь Филон Александрийский также соотносил античных мыслителей с иудейским Заветом; исходил из представления о том, что в основе Торы лежит описание восхождения души от телесного и земного, то есть от конкретной жизни, к созерцанию небесного и божественного; имя Израиль следует толковать как «зрящий Бога». Логос Филона, то есть деятельный, божественный Разум, по мнению ибн Гвироля, делает возможным решить проблему отношения Создателя и материального мира. При этом если у Филона посредником между Творцом и вселенной выступает Логос – Разум, то у Гвироля – Воля. Волю, являющуюся причиной всякого стремления, можно отождествить с основным движущим началом развития человека. В этом смысле воля и разум одинаково значимы; развитие разума не может обойтись без воли, а воля предполагает разум.

Когда в ограниченном пространстве доставшейся мне по наследству, заполненной книгами комнаты чувствую себя обделённым радостями жизни, спешу оказаться на улице. Радуюсь солнцу, деревьям, пению птиц, реке, медленное течение которой наводит на мысли о том, что всё было и всё ещё будет. Выйдет мне навстречу девочка… может быть, она живёт на соседней улице, а на самом деле – из другого, волшебного мира. Она ждёт меня, только меня. Надежды окрыляют, появляется ощущение лёгкости, новизны. Чувствую себя в бесконечности времени и места! И сами собой слагаются строчки:

Слиток золота блестящий я б хотел у солнца взять,
Серебристое мерцанье у звезды б хотел отнять,
Чтоб из трепета и блеска песню-молнию сложить
И красой её искристой тьму столетий озарить…[15 - Пер. А. Тарновицкого.]

Воображая чудесный мир, где нет обездоленных и нет напрасных ожиданий любви, понимаю: Творец не обещал человеку счастливой жизни. Вот и ибн Гвироль ждал любви. Не всё зависит от желания, если что и зависит от нас, так это старание стать достойным собеседником Творца.

Побродив по знакомым улицам, я возвращаюсь за стол, где меня ждёт рукопись моего соотечественника и современника Бахьи ибн Пакуда «О наставлениях и обязанностях сердца». Будучи раввином, философом, поэтом, Бахья пишет о том, что понимание и истинная любовь к Создателю приходит через понимание Его единства и изучение сотворённого Им мира. «Наука о религии распадается на две части: первая – об обязанностях телесных органов; то наука о внешнем. Вторая – об обязанностях сердец, то есть помыслов; она является наукой о внутреннем».[16 - См.: Сират К. История средневековой еврейской философии. Москва, 2003. С. 136.] С помощью подобных рассуждений пытаюсь бороться с влечением к женщине, при этом мечты о высокой, необыкновенной любви часто перемежаются со страстью, зовом плоти. О страсти, неподвластной разуму, читаю у ибн Гвироля:

Амнон[17 - Амнон – сын царя Давида. Воспылал страстью к сводной сестре Тамар, притворился больным, хитростью заманил её к себе и насильно овладел ею. Шмуэль II (2-я Цар.) 13:1.] – страдалец я! В бреду Тамар зову.
В её сетях я бьюсь во сне и наяву.

Ведите поскорей её ко мне, друзья!
Прошу лишь об одном: возденьте на главу

Ей царственный венец и золото на грудь.
О, друг мой! Кубок дать ей в руки не забудь!

Чтобы гасить огонь тех дней, когда она
С горящею стрелой спустила тетиву.[18 - Пер. Х. Дашевского.]

Родители, дабы предотвратить случайные связи детей, стараются рано женить их. А как же мечта? Соотнести бы в отношениях с женщиной чувственное влечение – естественную природу человека – с миром духа. Решение проблемы души и тела пытаюсь найти в рукописях Авраама бен Хии, родившегося на двадцать лет раньше меня, и тоже в Испании. Математик, астроном, он знает несколько языков, однако пишет на иврите, в отличие от коллег-единоверцев, пользующихся арабским языком. Его, признанного учёного, приглашают ко двору христианских королей, нуждающихся в образованных людях. В рукописи «Размышления о душе» бен Хия утверждает, что истинный источник добродетели – наше Святое Писание, а еврейская философия – своеобразное осмысление Торы, где человек, наделённый свободой воли, стоит перед лицом Всевышнего. Философия развивает разум, что помогает отличить добро от зла и приобщиться к Активному Интеллекту.

Эту проблему обсуждают мусульманские, еврейские и христианские мыслители. В рукописи ибн Гвироля «Источник жизни» Бог творит вселенную, соединяя материю с формой, и таким образом переносит мир из потенциального состояния в активное. Другая его поэма – «Царский венец» – о единстве Бога философов и Бога пророков; это философская ода Всевышнему. Творец являет себя человеку посредством разума и откровения; разум даёт возможность отличить добро от зла. При этом душа человека – форма, которая соединяется с материей только на определённое время. До вселения в тело душа живёт в состоянии бестелесности в высших мирах. Через страдания в материальном воплощении мы узнаём подлинную цену пребывания в духовном мире. Однако сколько бы я ни воображал другой мир, который Платон называл миром идей, хочу быть счастливым здесь – на земле. Обителью счастья грезится мне чуть приподнятый над землёй белокаменный Иерусалим, о котором вздыхал дедушка. Должно быть, от дедушки я унаследовал не только сознание присутствия в прошлом нашей страны, но и склонность вживаться в судьбы людей, особенно тех, кому трудно справиться с жизнью. А тем, кому хорошо, не требуется соучастия.

Авраам бен Хия писал о том, что Всевышний отличил и освятил один народ, как сказано: «Каждого, кто называется Моим именем, кого Я сотворил для славы Моей, образовал и устроил».[19 - Исайя 43:7.] История израильского народа, первым признавшего единство Творца, образует в некотором смысле мировую историю. Христиане и исмаилиты построили свою религию на нашем Завете. Хоть и рискованно еврею обвинять мусульман в подлоге, однако, когда они утверждают, что Измаил был любимым сыном Авраама, которого он положил на жертвенный алтарь, я не боюсь приводить слова Торы. И сказал Бог: «Авраам, возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Ицхака в страну Мория и принеси его там во всесожжение…»[20 - Ваера 22:2.]

Ближе к вечеру, когда голова устаёт и не могу отличить слова одного мыслителя от другого, отправляюсь на прогулку за ворота еврейского квартала. Отодвигаю в дальние углы памяти всё, что прочёл за день, и наслаждаюсь мягким теплом предвечернего солнца, высоким небом с медленно текущими облаками, воздухом, наполненным ароматом цветов. Однако мысли возвращаются к навязчивому вопросу: в чём мне удастся найти себя? В чём преуспею? Из всех направлений медицины чаще задумываюсь о том, которое даёт возможность лечить беседой, словом.

Познать бы душу человека, что от чего происходит. Вот и ибн Гвироль писал: «Знание есть высшая цель человеческой жизни, оправдывающая её существование». Если в медицине видеть не только науку о теле, но и о душе, врач сможет вжиться в состояние больного, часто интуитивно определить недуг. Ибн Гвироль передал мне эстафету любви к мудрости; «бессмертен разум, разумная часть души». Я словно заклинание повторяю его слова:

Ценнее нет мудрости в мире, и я бы
глубоко себя презирал, если бы
сердце моё мудрость отвергло, и,
слизню подобно, я бы ползал