Потерянные страницы

скачать книгу бесплатно

Потерянные страницы
Мераб Георгиевич Ратишвили

Эка Ратишвили

Судьба книги чем-то схожа с судьбой человека. Роман «Потерянные страницы» принадлежит к такой категории книг, которые с первых же страниц занимают важное место в твоей жизни. Опытный читатель вновь встретится с героями романа великого грузинского писателя Чабуа Амиреджиби «Дата Туташхия», где рассказывается об участи героев в трагических событиях Российской империи всего XX века.

ОТ АВТОРА

Дорогой мой читатель! Этот роман написан в тюремной камере с одной единственной целью – связать между собой две эпохи, чтобы увидеть, как похожи друг на друга по жестокости и ненависти ХХ и ХХI века. Я хотел показать, насколько изменился человек и его внутренний мир на протяжении последнего столетия, смогли бы или нет герои и благородные люди начала ХХ века и в нынешнем столетии остаться на своей высоте. Я стремился определить те человеческие ценности, которые неподвластны неумолимому течению времени, которые не блекнут и не тлеют под его воздействием. Наконец, я хотел определить то человеческое богатство, которое так высоко ценится во все времена.

Этот роман я посвящаю истинному рыцарю ХХ века, нравственному примеру суровой эпохи, моему любимому писателю и дорогому мне человеку – Чабуа Амиреджиби, блаженному мученику – монаху Давиду.

Лично я не встречался с господином Чабуа Амиреджиби. Мне не выпало это счастье. Но хорошо знаю его заочно, так как герои его произведений мне все рассказали о нем. Надеюсь, что, когда распрощаюсь с тюремной камерой, я смогу познакомиться с ним лично.

Дорогие мои, я не соперничаю с вами в любви к вашему любимому писателю. Моей единственной целью является лишь то, чтобы жизнь одного из наилучших писателей и выдающегося человека надолго осталась в памяти наших современников, и будущих поколений. У меня есть лишь одно желание, чтобы герои его неповторимых романов вновь ожили в нашем воображении, чтобы мы смогли уже с высоты новой эпохи взглянуть и оценить насколько они актуальны и сегодня, насколько их жизненная философия актуальна для современников.

Я провел большую часть своей жизни вдали от Родины. Так случилось, так произошло, можно сказать, так потребовала жизнь. В разных уголках мира я встречался со многими моими соотечественниками – интересными личностями, которые, в силу разных причин, прожили свою жизнь на чужбине, вдали от Родины. Однако, всеми своими мыслями и своей деятельностью они как-то, все же, были связаны с моей Родиной. Не многим, но некоторым из них повезло, и они смогли вернуться домой, так же, как и я – пусть даже в тюремную камеру, но все же на Родину. Немногим выпало на долю это счастье. Жизнь всех грузин за пределами Родины чем-то похожа одна на другую, независимо от того, с какой миссией каждый из них явился на этот свет, по какой причине оказался на чужбине и чем занимался. Не имеет значения ни эпоха, ни та страна, которая похитила или приютила их, и где они обосновались окончательно. Во все времена, и в прошлом и в настоящем, все они жили только одним – мыслями о своей родине.

Вы только представьте себе, сколько больших патриотов своей страны, мечтали о возвращении на Родину. Большинство из них не пожалело бы ничего, чтобы осуществить эту мечту. Сегодня мы видим все это именно так. Да в большинстве случаев так оно и было. Но было что-то сокровенное, и в тоже время непреодолимое, которое тяжким грузом лежало на сердце и преграждало путь к родине. В мыслях каждого человека на чужбине постоянно борются между собой два чувства: страстная тяга к Родине и страх. Да, именно страх, возможно возникший по разным причинам, но все же страх. Вдруг я не такой увижу свою долгожданную родину? А вдруг меня там не примут? Ведь таких примеров тоже много. Со временем такое настроение усугубляется все больше и делает этот страх непреодолимым, что становится новым препятствием на пути к Родине.

Мой друг, профессор Давид Цагарели всю жизнь мечтал вернуться на Родину. Он часто говорил мне, что при одной мысли об этом его охватывает жуткий страх и переживания. Когда он вышел на пенсию, он все же решил вернуться домой. Ожидание встречи с Родиной оказалось настолько эмоциональным, что сердце его не выдержало, и он скончался в самолете. К сожалению, я не смог проводить его в последний путь. К тому времени я был уже в тюрьме.

Весной 1987 года я ездил в командировку на север, в город Бодайбо. Город этот находится на расстоянии тысячи километров к северу от Иркутска. Когда-то там добывали 25% советского золота. Там я случайно познакомился с одним грузином, звали его Серго, к сожалению, фамилии его я не помню. Он был уже в годах, работал в тресте «Витимзолото». Он был очень рад нашему знакомству. Двадцать лет он провел в тюрьмах и колониях, а потом находился на свободном поселении в Сибири. Сначала он был политическим заключенным, потом к этому обвинению добавились и другие статьи. В Бодайбо он жил уже пятнадцать лет. Во время наших бесед он все время говорил о Грузии. Как-то я спросил его, почему он не возвращается в Грузию. Он смутился, и спустя некоторое время ответил:

«Я боюсь потерять ту Грузию, которая сохранилась в моем воображении. Если я вернусь на Родину и не почувствую от нее того ожидаемого тепла, то сердце мое может не выдержать и разорвется на части.»

Ведь и наш любимый писатель балансировал на такой грани, когда большую часть своей жизни он провел за пределами Родины и, к тому же, его жизнь всегда висела на волоске. По сравнению с теми трагическими приключениями, через которые ему пришлось пройти, даже мельничный жернов покажется слишком легким, но… Но, он все же вернулся на родину. Этим он всё сказал, да и другим подал пример того, что должно быть целью человека, сына такой маленькой и столь дорогой страны каковой является Грузия. После возвращения на родину, господин Чабуа Амиреджиби еще громче высказал все обдуманное и пережитое им, и эхо сказанного им слова и сегодня, в новую эпоху, леденит кровь его читателей, и кто знает, через сколько еще эпох проникнет в сердца людей. Его жизнь и творчество являются зеркалом нашего народа, да и всего человечества в целом. Кто бы не посмотрел в зеркало, он сам сможет увидеть в нем то, что заслужил от своего народа – похвалу или недовольство. Поэтому не надо винить Творца за то, что ты увидишь в этом зеркале.

Сам по себе великолепен и неповторим тот жизненный путь, который прошел господин Чабуа Амиреджиби. Поэтому ни хула, ни похвала, не прибавят ему ничего, да и не убавят тоже. А вот поблагодарить его действительно нужно, ибо многим он помог познать самих себя. И сегодня, если кто-нибудь вздремнул невзначай и забыл, что такое свобода, он поможет ему открыть глаза и укажет правильную дорогу.

В тюремной камере я совсем подругому увидел его как писателя и личность, его биографию, семью и, если хотите, его род. Да, именно род, поскольку здесь не может быть случайности, так как лишь на могучих корнях может выстоять то плодоносящее древо, которое питает и оберегает целые поколения.

Я даже представил себе, какой была бы его жизнь за пределами Родины, если бы, по каким-то причинам – а их было много – ему бы не повезло и он не смог бы вернуться домой. Смог ли бы он там написать свои шедевры, которые подарил нам? Сколько бы потеряла наша страна в том случае, если бы Чабуа Амиреджиби не вернулся на Родину… Одна эта мысль бросает в дрожь. Читателю хорошо известно, что для писателя герои его произведений являются частью его жизни, характера и души, И это несмотря на то, по каким критериям мы их оцениваем. Его герои не убегают от трудностей и опасностей, наоборот, ищут их, чтобы избежать несправедливости, рабства и компромиссов с безнравственностью. Для писателя их жизнь никогда не заканчивается, несмотря на то, какая судьба постигла их в его произведении. Но со своей стороны, и писатель является частью жизни своих героев. Он приходится им самым близким родственником по духу и плоти, в независимости от того, является ли его герой реальным или лишь плодом его фантазии. Ведь можно себе представить, что кто-нибудь из героев его романа продолжил свою жизнь, и теперь уже сам писатель станет персонажем его произведения? Почему бы и нет?! Кто может отнять у него это право? Никто! Именно по этой причине литературное творчество стоит выше всех остальных. У него нет границ, так как оно – продолжение космоса, его суть, поэтому оно безгранично в пространстве и бесконечно во времени. Даже сам писатель не знает, где ставится заключительная точка в жизни его героев и когда. Не известно и то, кто может это сделать. Так что в моей власти лишь помочь некоторым персонажам, а все остальное они скажут и сделают сами.

Я буду очень рад, мой дорогой читатель, если, прежде чем Вы приступите к чтению этого романа, Вы еще раз перечитаете романы Чабуа Амиреджиби, и, вместе с полученным удовольствием, в Вашем воображении вновь возродятся герои его произведений.

А если вы прочитали их недавно и не жалуетесь на своё воображение, то – Avanti!

Бжа дида ре чкими

Тута мума чкими

Хвича хвича мурицхепи

Да ди джима чкими.

Солнце матушка моя

Луна мой отец

Эти мелкие звездочки

Братья и сестры мои.

Древнейший гимн колхов

РАЗДЕЛ

I

МУЗА

САНДРО АМИРЕДЖИБИ

То, что тогда произошло, и сегодня стоит у меня перед газами. Этого я не забуду никогда. Я абсолютно уверен, что эту ночь я буду помнить до конца своих дней. Что произошло потом, как завертелось колесо моей судьбы – все это я помню во всех подробностях. Содеянное мною разбудило во мне все чувственные органы. Тогда, наверное, многих обрадовала эта новость Кто-то вздохнул с облегчением, большинство же наверняка прокляло меня, что и не удивительно.

Когда-то моего отца знала вся Грузия. Люди знали его по имени и много слышали о нем, но не знали его в лицо. Мало, кто встречался с ним лично, да и где же могли с ним встречаться, когда он всю жизнь преследовался, и он вынужденно скрывался. Много было у него и врагов, и сочувствующих. В то время, когда большая часть людей считали его своим спасителем или героем, я не знал, что он мой отец. Так сложилось мое детство, что у меня никогда не возникало сомнений по поводу того, что человек, которого я всегда считал своим отцом, таковым не являлся. И откуда я мог все это знать, когда все от меня скрывали правду, будто сговорились. Обо всем этом я узнал лишь после того, как, по чужому наущению, я сзади выстрелил из нагана в затылок ночного гостя. Этот один выстрел полностью изменил всю мою жизнь. Наверное, это сказано очень мягко: не то что изменил, а поставил ее с ног на голову, и в нашей с мамой жизни все закружилось, как юла. Этот выстрел поставил мою будущую жизнь на такой путь, о котором я и представления не имел.

К тому времени, меня ужедопросили и через несколько недель оставили в покое. Бедная моя мама уже выплакала все слезы, но и потом глаза ее всегда были влажными от слез. И вот, однажды ночью, не дожидаясь рассвета, мы собрались и покинули деревню. После этого мы так и не возвращались туда. Мы ушли из деревни тайком, не попрощавшись ни с кем. Накануне я встретился лишь с Нуцой, моей соседкой, нравилась она мне тогда, но и ей я ничего не сказал. Это та самая Нуца, которая в ту злополучную ночь услышала выстрел, а наутро пришла ко мне, ибо ночью она побоялась прийти. Но когда она увидела в каком я был состоянии, не стала меня расспрашивать и в одиночестве отбивалась от любопытных соседей, которые столпились у ворот нашего дома. Помню, как она тогда сказала: «Здесь никто не стрелял, да и в кого можно было стрелять, здесь никого не было, наверное на улице стрелял кто-то.» Ей не поверили. Не хотели, или их так не устраивало. Но никто из соседей не сдвинулся с места, пока к полудню моя мама не вернулась из города вместе с матерью Нуцы. А уж после того, как услышали плач моей матери, как же они могли уйти. А плакала она так, будто перед ней лежал покойник, хотя в доме кроме нас никого не было. В комнате перед камином она увидела следы крови и догадалась, что произошло. А потом она призналась мне во всем и сказала: «Я виновата в том, что ты ничего не знал и выстрелил в человека». Но это произошло лишь после того, как полиция и жандармы уже ушли.

С тяжелым камнем на сердце мы шли в темноте по деревенской дороге. Пораженные горем, мы не произносили ни одного слова. И врагу не пожелаешь такого пути, какой прошли мы. У меня было такое чувство, будто, подобно дереву, меня выкорчевали из земли и оторвали от своих корней. Вдоль дороги тени оголенных январских деревьев со скорбью провожали нас. Свисающие мокрые ветви издавали полные сочувствия печальные звуки. Казалось, только они и понимали наши страдания. Сколько деревьев было на нашем пути днем или ночью, кто сосчитает их? Но я всегда думал о том, что они намного чувствительнее людей. После той ночи я часто думал именно так. И даже после того, как рассвело, мы не проронили ни единого слова. Нам тяжело было смотреть друг на друга и разговаривать. Вы не представляете себе, как тяжело покидать родимый дом, да к тому же, когда знаешь, что ты туда никогда больше не вернешься, как трудно оставлять его безмолвно и навсегда. В течение всего нашего пути, мы лишь изредка перебрасывались словами. Я и раньше-то был не очень разговорчив, а после этого, так вообще… Да и мать моя не отличалась особой разговорчивостью и, в отличие от соседок, никогда не позволяла себе сплетничать. Но сейчас, во время скорби, вот уже несколько недель, как от нее нельзя было добиться ни одного слова, она полностью замкнулась в себе. После того, что я натворил той ночью, я тоже не мог смотреть ей в глаза. А ведь когда я доставал наган из тайника, то думал, что лишь одно нажатие на курок отделяет меня от того, чтобы стать героем и знаменитостью. И все же какова психология юноши, как можно легко ввести его в заблуждение. И тут же на сердце легла такая тяжесть, что я обязательно убежал бы, если бы было куда бежать, но оставить мать я тоже не мог. И как только она сказала, что нам надо уходить, я без слов повиновался. С той минуты моя любовь к матери, уважение и благодарность к ней возросли в десятки раз.

Я никогда не бывал в тех местах, куда мы направились. Я знал лишь то, что много лет тому назад туда переселился дядя моей матери, и что мы должны были разыскать его. Мы не знали, найдем мы его или нет, но главное было уйти подальше от нашей деревни. То, что наши желания совпали, вселяло в меня некоторую надежду. Если бы мы даже и не нашли дядю, то все равно нашли бы какое-нибудь убежище, хотя бы на время. По правде говоря, находиться рядом с мамой мне тоже было нелегко. Это чувство еще больше обострилось, когда я услышал разговор жандарма со своим подчиненным: «Что, что говорит этот ублюдок? Говорит, что выстрелил всего один раз?!» Я сразу и не понял, что речь шла обо мне. Откуда я мог знать, что так меня называли за моей спиной. То, что так говорили не только жандармы, я вник позже… Раз-другой эти слова произнес и соседский мальчик. Впрочем, так обращались и к другим мальчишкам, когда хотели разозлить их. Поэтому я не обратил на это особого внимания и даже простил его, когда он попросил прощения. Но уже другие обстоятельства и намеки заставили меня кое о чем догадаться. Тогда мне не было еще и пятнадцати, но глупцом я точно не был.

С большим трудом нам удалось добраться до деревни Пластунка, поблизости от Сочи. Оказалось, что мама верно помнила место проживания дяди, и после долгого пути, добравшись до них, мы впервые вздохнули с облегчением. Дядя моей мамы оказался человеком состоятельным и с большим потомством. Мне же он приходился дедушкой. Приняли нас хорошо, и мы поселились у них.

Спустя несколько месяцев, а было это теплым летним утром, я помню, как, во дворе возникла какая-то суматоха. К воротам подъехали два жандарма на лошадяхи один фаэтон. Онипозвали мою мать и всех успокоили: не волнуйтесь, надо разобраться лишь с формальностями, мы заберем ее в город, а вечером она вернется домой. Потом усадили ее в фаэтон и увезли. В тот день в голове у меня все закружилось снова, весь день я провел в растерянности, кусок хлеба не шел в горло, любопытство и ожидание убивало меня, пока мама не вернулась. Вечером ее, действительно, привезли обратно, она не сказала, почему ее забирали. Лишь посовещавшись с дядей, они позвали меня для разговора с ними.

Я уже знал все о том, кто был мой отец, и почему было подстроено так, чтобы я возненавидел и убил его. Да и убил ли я его? Кто знает? Никто его не видел мертвым. После этого случая мы столько раз слышали, что его видели то там то здесь, что почти поверили, что он, действительно, жив. Наверное, я хотел, чтобы это было именно так. А ведь как много людей мечтали увидеть его мертвым! Да он не дал им испытать такого счастья. С каждым днем становилось все тяжелее, и чем больше я набирался ума, тем больше я становился угрюмей. Детская вольность и радость ушли куда-то далеко от меня. Мне казалось, что все смотрели на меня искоса и с ненавистью, как на убийцу, хотя мои тамошние родственники ничего не знали об этом. А казалось мне все это потому, что я сам смотрел на них как волк, будто они были виновны в том, что случилось, и этим вызывал их тревогу и беспокойство. Когда моя мама и ее дядя позвали меня, они мне сказали, что двоюродный брат моего отца хочет забрать меня на учебу в Петербург. Мол, выучишься и вернешься образованным человеком. «Это пойдет тебе на пользу, развеет твои переживания и все твои мысли будут направлены только на учебу», – это говорил мне мой дедушка, – дядя моей мамы. Моя мама плакала, но убеждала меня, что так будет лучше, и что это поможет мне побыстрее забыть обо всем произошедшем. Учиться я действительно любил, но упоминание о Петербурге немного удивило и даже напугало меня. Поначалу я было отказался, но потом я даже с радостью смирился с волей старших, так как давно мечтал сбежать куда-нибудь. Я посчитал, что все это было очень кстати. В душе я радовался, хотя и не показывал этого: еще с детства я мог не выдавать своих чувств и переживаний, а также того, что таилось в моем сердце.

В ту же ночь меня начали готовить к дороге. До Сочи мама много говорила со мной о моем отце, каким он был человеком, и что это была за личность. До отъезда мы обошли магазины, купили новую одежду и форму гимназиста. В тот же день мы на маленьком судне добрались до Туапсе. У поезда я впервые встретился с двоюродным братом моего отца. Когда я увидел его, мне стало дурно. Еще немного, и я был бы готов убежать. Как две капли водыбыл похож на моего отца, разве что немного моложе. На меня он был похож тоже, да и чему тут удивляться. Я стоял перед ним с опущенной головой и не осмеливался смотреть ему в глаза. Он тоже долго смотрел на меня молча. Потом сказал ободряюще: «Ты хорошо одет, как раз для столицы». А маме сказал: «Оказывается, он нашей породы, похож на нас, он в нас пойдет и телом и умом.» Вместе с моим дядей был и адъютант, капитан жандармерии Тонконогов. Трудно было угадать, был ли он русским или грузином, но говорил он по-грузински не хуже меня. Мы поехали втроем. Я впервые ехал в поезде. Мы с дядей расположились в одном купе, аадъютант – в соседнем. Всю дорогу, пока мы ехали до Краснодара, мой дядя говорил о том, как я должен был вести себя, как должен был отвечать на вопросы, кто я такой и чей сын, что у меня было общего с ним, если бы, конечно, кто-нибудь заинтересовался этим вопросом. С сегодняшнего дня – сказал он – у тебя будет другое имя и фамилия. Я слушал его с большим вниманием, он рассказывал о таких вещах, да к тому же с такой уверенностью говорил о том, для чего все это было нужно, что я не мог пропустить ни одного слова. Возьми да не выслушай такого человека! Мне не нравилось, что я должен был назваться другим именем, я почувствовал какую-то фальшь во всем этом, но потом, после того, как осмыслил происходящее, мне показалось, что так было нужно. Говорил он со мной на русском языке и попросил меня тоже говорить по русский. Для своего возраста я довольно хорошо говорил по-русски, во всяком случае, мне так казалось, но кое-что я все же не понимал, и тогда он повторял мне сказанное по-грузински. А когда мы приехали в город, то оказалось, что здесь я уже не понимал больше половины слов, пока немного не привык, но вскоре я осилил и это, так как у меня была прекрасная память, да и большое желание тоже.

Оказалось, что мой дядя был человеком влиятельным – он был тайным советником министра.Об этом я узнал позже. Я и до этого чувствовал, что он – человек необычный, я раньше таких не видел нигде и никогда. Да и где я мог бы их увидеть? К нему я испытывал двойное чувство – я и гордился тем, что у меня такой дядя, и одновременно чувствовал какую-то неловкость, ведь я убил его двоюродного брата. Но оказалось, что в отношении меня у него были совсем иные замыслы. Он сказал мне: «Ты пойдешь учиться в школу кадетов и там ты будешь князем Александром Георгиевичем Амиреджиби.» После этого, чтобы приучить меня к моемуновому имени, он меня называл просто Сандро. «Будь внимательнее, чтобы случайно не выдать себя, присматривайся к людям и усваивай манеры людей высшего сословия».

До Ростова мы обедали в вагоне-ресторане, и там он учил меня, как за столом пользоваться ножом и вилкой. Было трудновато, но я очень старался. Я чувствовал, что он меня к чему-то готовил, правда, не знал к чему, но у меня появился какой-то интерес. Да разве я мог себе представить, что уже через несколько часов мне придется сдавать экзамен. Я тут же догадался, что нашу родственную связь он не хотел выставлять напоказ и понял, что эта тайна для чего-то была необходима.

Поезд прибыл в Ростов. Я стоял в коридоре у окна и рассматривал стоящих на перроне пассажиров и их провожающих. Здание вокзала было очень красивым.Наш вагон остановился прямо перед ним У дверей вагона стояли две дамы в сопровождении двух высоких военных чинов. Одна из них была очень красивой, модно одетой, и я почему-то сразу же догадался, что провожали именно ее. Они попрощались с ней так же, на перроне, в вагон она вошла в сопровождении полковника и проводника вагона. Ее место оказалось в купе капитана по соседству с нами. Узнав, что рядом с ней в купе будет находиться капитан, и посовещавшись на месте, они попросили меня поменяться с капитаном местами и перейти в ее купе. Видимо, все это было мотивировано тем, что для дамы путешествие в одном купе со мнойсоздавало бы ей меньше неудобств, нежели путешествие с капитаном. Мой дядя согласился, и полковник с благодарностью попрощался с нами. Что мне оставалось делать, да и кто меня спрашивал? Я очень волновался, но больше всего я боялся выдать свое некняжеское происхождение. Я чувствовал себя так неловко, что я даже не мог спокойно смотреть ей в лицо. Но то, что успел увидеть, когда она давала распоряжения проводнику, поразило меня, она показалась мне еще более прекрасной, нежели раньше. Было видно, что бог не обделил ее ничем. Она выглядела лет на девять-десять старше меня. У нее было два кожаных чемодана и одна коричневая красивая сумка, которую называют саквояжем. Такого красивого багажа я никогда раньше не видел, все это вместе с ее нарядом вконец очаровало меня. И голос у неё был очень приятным! А манеры, – о них и говорить нечего, они были изящными и необычными. Одним словом, от нее невозможно было отвести глаз. Наверное, все это необычным было для меня именно тогда, так как потом, в Петербурге, я встречал немало женщин, которые были похожи на нее и манерами и речью. Вечером мы вместе поужинали в вагоне-ресторане. Она представилась княжной Лидией Новгородцевой. Она изящно пользовалась ножом и вилкой, и плавно вела беседу. Она не произносила слова прежде, чем не разжует и не проглотит пищу. Мне так нравилось смотреть на нее, что я даже забыл о еде. И к тому же я очень волновался: вдруг я что-нибудь сделаю не так, как учил меня дядя. Во время разговора с ней я еще раз убедился, что мой словарный запас в русском языкебыл весьма скудным, что тоже создавало определенные неудобства. Я боялся не понять ее и дать ей неправильные ответы на ее вопросы.

То, что я вырос не в княжеской семье, стало очевидным очень скоро. Меня выдали незнания правил поведения за столом, мое неумение пользоваться вилкой и ножом, да и кое-что еще. Лидия видела, мои мучения, но не подала виду, будто и не заметила ничего. За разговором капитан, как бы между прочим, стал рассказывать о том, что по традиции грузинские князья отдавали своих детей на воспитание в семьи своих крестьян, чтобы они чувствовали единство с народом, а манерам поведения они обучались уже позже, в зрелом возрасте. Есть в этом что-то глубинное и человечное, все их древние традиции являются олицетворением человечности и доброты, – сказал он. Мне было приятно слышать, как капитан оправдывал мое нынешнее положение, и тут же он добавил: все грузинские цари росли и воспитывались в крестьянских семьях.

Лидия с улыбкой, и к тому же с терпением, слушала рассказ капитана. Потом она в свою очередь рассказала о сыне какого-то дворянина и под конец выразила свое желание принять участие в формировании и отшлифовке манер юного князя. Мой дядя был доволен. Раза два я заметил, как странно Лидия смотрела на моего дядю, а потом переводила взгляд на меня. Она будто хотела спросить о чем-то, но сдерживалась. Дядя почему-то представился ей Музой Музаловым и добавил, что они с капитаном выполняли лишь просьбу друга – князя Гоги Амиреджиби, который попросил их отвезти его сына в Петербург на учебу в школу кадетов. Лидия вновь воспользовалась моментом и, когда все замолчали, спросила у дяди: Какая странная фамилия Амиреджиби, никогда раньше не слышала.

– Амиреджиби – это название должности одного из больших чиновников при царском дворе, помощника главного распорядителя по части наблюдения за правопорядком во время пиршеств и застолий, а так же больших советов,которое позднее превратилосьв фамилию – разъяснил ей дядя.

Я навострил уши. Лидия внимательно посмотрела на меня и чуть заметно улыбнулась.

– По нынешним понятиям эта должность соответствует должности заместителя министра внутренних дел, – продолжил мой дядя, – такому чиновнику непосредственно было поручено руководство разведкой и контрразведкой. В течение веков эта должность являлась родовой и передавалась по наследству самому достойному и подготовленному для этого дела представителю рода.

От удивления у меня отвисла челюсть: откуда мне было знать обо всем этом.

– Наверное, Сандро тоже придется продолжить семейную традицию, – с улыбкой сказала Лидия и, когда увидела мое удивленное лицо, красиво засмеялась, наверное, догадавшись, что я впервые об этом слышал.

Мой дядя, скорее всего, рассказал о происхождении фамилии Амиреджиби именно для меня, чтобы я знал, каким именем он меня нарек. Он будто намекал, с чем было связано наше совместное тайное путешествие. Не успел я сесть в поезд, как он превратил меня в другого человека. Купили мне форму гимназиста и вырядили в нее, хотя я никогда не учился в гимназии. Я погрузился в какой-то странный туман и чувствовал себя совсем другим человеком. Подобно кукле, мне сменили одежду и имя, а я не мог даже произнести ни единого слова. Но все это я оправдывал тем, что надо было скрыть ото всех то, что я натворил. Мне было неловко от такой роли, и я чувствовал себя неподготовленным актером. Я с детства ненавидел всякую фальшь и ложь и тут же догадывался, когда кто-нибудь смеялся или плакал напоказ. С малых лет я был степенным и наблюдательным мальчиком и не делал ничего неосмысленное, об этом знали все деревенские мальчики и девочки. Любил я и учиться, и читать книги, и ездить верхом на лошади. Конечно же, как и все дети, я шалил тоже, а как же иначе, но лишнего я не позволял себе никогда. Любил я и потрудиться. Маме я помогал всегда, будучи совсем маленьким, я помогал и папе, тому папе, которого прежде считал своим настоящим отцом. Никогда не отказывал в помощи и своим соседям.

Когда мы приехали в Пластунку, мне уже исполнилосьпятнадцать лет. Деревня была большой, и там было много моих сверстников, в том числе и моих родственников. Я знал больше всех их и побороть мог каждого. Не только их, но и ребят постарше я мог положить на лопатки. Но никто не обижался на меня за то, что я был более бойким и проворным и в работе, и в борьбе, нежели они. Да, это было именно так, как я говорю. Я со всеми мог найти общий язык, никогда не спешил и во время беседы, я выслушивал всех и многому от них научился. Но сейчас, в новых обстоятельствах, мне было трудно сохранять уверенность в себе, и это волновало меня. Я очень хотел, с одной стороны, оправдать доверие и надежды моего дяди, а с другой, – не потерять ту перспективу, которая появилась у меня – получить образование в Петербурге и начать новую жизнь.

В купе Лидия попросила меня снять с полки саквояж, и я догадался, что она собиралась переодеться. Я снял саквояж и вышел, в коридор. Было уже поздно, но еще не стемнело, наступала светлая летняя ночь. Погруженные в светлых сумерках полятерялись где-то вдали за горизонтом. Смотрел я в эту необъятную даль и думал: как необъятна эта страна и как она разнообразна!

Сравнивал, какая из них красивее – моя деревня, мои горы и равнины или та страна, что расстилалась передо мной. Но не мог найти ответа, ибо, обе они были неповторимо красивы, и не стоило сравнивать их между собой.

Из соседнего купе вышел мой дядя. Видимо, он сразу догадался, почему я стоял в коридоре и чуть улыбнулся. Мы долго беседовали. Он старался объяснить мне, почему мне необходимо было уехать и назваться по-новому. Я все понимал, не существовало такого аргумента, в котором я мог бы засомневаться или с которым я мог бы не согласиться, хотя самого болезненного он не коснулся, будто его и не существовало. Наверное, он хотел, чтобы я забыл об этом. Потом он сказал: «Встречаться часто мы не сможем, моя служба не дает мне такой возможности. Но я постараюсь не оставлять тебя без внимания и, как только появится возможность, навещу тебя. Конечно же, я помогу тебе, но ты и сам должен постараться найти своё место под солнцем. Подготовься к тому, что тебе придется жить самостоятельно.» Чувствовалось, что он все знал обо мне, как я учился или как себя вел. «Парень ты умный, тебе нетрудно будет учиться и общаться с курсантами. Возможно, тебе будет немного трудно, пока ты лучше освоишь язык и привыкнешь к новым правилам. Но когда ты освоишься, станет намного легче. Мне тоже было нелегко в первые месяцы после моего перевода в Петербург. Очень сложно разобраться на новом месте, кто тебе друг, кто – враг, поэтому надо быть крайне осторожным».

Вернулся я в купе поздно. Свет был погашен. Из окна в купе проникал слабый свет. Из чуть открытого окна веяло приятной ночной прохладой. Я почувствовал запах духов, все это было настолько непривычным для меня, что я стоял растерянный в темноте, и не знал что делать, раздеваться или ложиться спать в одежде. Я был скован этими мыслями. Потом я присел на постель и снова стал смотреть в окно между занавесками, будто я мог что-нибудь там увидеть. Я немного привык к темноте в купе и невольно взглянул на постель Лидии. Хотя в купе было жарко, она была до подбородка укрыта белой простыней, но контуры ее тела вырисовывались отчетливо. Я думал, что она спит, но невольно встретился с ее взглядом и немного смутился. Она спросила, почему я не ложусь. Сказала, что уже поздно и посоветовала раздеться и лечь, и тут же добавила, что постель застлана, и надо лишь откинуть простыню и, что если мне неудобно, то она отвернется к стене.

Эти слова заставили меня прийти в себя. Сама же она действительно повернулась лицом к стене. Я воспользовался этим моментом и быстро разделся. Как только я оказался под простыней, она сказала: «Очень жарко, может еще немного приоткрыть окно?». Я растерялся и не знал что делать, а она, заметив, что я медлю, продолжила: «Я не смотрю на тебя». Я встал, немного опустил окно, и тут она мне говорит: «Я хочу пить, может быть, ты нальешь мне немного лимонада?» Что мне оставалось делать? Я страшно волновался из-за такого необычного положения, думаю, что на моем месте и истинный князь пришел бы в волнение. Я хорошо видел бутылку на столе, дрожащей рукой я открыл ее и наполнил стакан. Никогда в жизни со мной такого еще не происходило. Когда я повернулся к ней, мне показалось, что она смотрела на меня с улыбкой. Я подал ей стакан, она немного приподнялась, будто смерила меня взглядом с ног до головы, взяла стакан и отпила немного, как мне показалось, она даже и не выпила и не отводила от меня взгляда. Я стоял остолбеневший и ждал, когда она вернет стакан обратно. У меня было единственно желание, поскорее залезть под простыню. Наконец она произнесла: «Спасибо, ты настоящий рыцарь, князь, но твои манеры рядом с дамой оставляют желать лучшего. Я научу тебя и помогу тебе стать настоящим рыцарем, чтобы все петербургские девушки мечтали только о тебе. Твои данные способствуют этому.» Вот так в трусах я стоял оцепеневший и завороженный слушал ее. Вдруг я пришел в себя, прыгнул в сторону моей койки и укрылся простыней. Она красиво рассмеялась, пожелав мне спокойной ночи. Я уж точно не помню, но, кажется, я тоже ответил ей.

Столько эмоций и впечатлений меня очень утомили, но от волнения ядолго не смог уснуть. Утром, когда я проснулся, княжна уже оделась. Она, улыбаясь, поздоровалась со мной и вышла из купе.

И еще кое-что важное случилось во время моего путешествия, возможно для истории незначительное, но для меня лично весьма значимое. Мы миновали Воронеж и приближались к какой-то реке. После завтрака каждый из нас находился в своем купе. Я сидел на своей постели и рассматривал журнал, предложенный Лидией. До того я никогда не видел такого иллюстрированного иностранного журнала. Лидия дала мне его и сказала: посмотри как живут и одеваются люди в других странах. Наверно это было частицей ее желания научить меня манерам поведения и развить во мне вкус. Она вошла в купе, закрыла за собой двери и стала смотреться в зеркало. В зеркало она смотрелась часто. Тогда я еще не знал, что у женщин есть такая привычка – часто поглядывать в зеркало. Она взяла свою сумку, которая лежала на маленькой полке над ее постелью, я посмотрел на нее именно тогда, когда она поднялась на цыпочки. Как раз в этот момент вагон сильно покачнулся и с ужасным скрежетом и шумом резко затормозил. Я ударился спиной о стенку, а Лидия с криком упала на мои колени. Чтобы помочь ей, я обхватил ее и мои руки оказались на ее груди. Торможение сопровождалось страшным скрежетом и паровозным гудком. Мы не могли сдвинуться с места. Она полностью лежала на меня, я же крепко вцепился в ее груди. Если бы она не упала на меня, то могла бы удариться головой. Изумленные, мы довольно долго находились в таком положения. Когда поезд остановился, крики и возгласы пассажиров все еще слышались в коридоре. Люди суетились: «Что случилось, что случилось? Какая-то авария, черт их побери!» – слышались голоса в коридоре. Мы даже не слышали, как кто-то постучал в дверь. В купе вошел встревоженный капитан Тонконогов и увидев нас в таком положении, с улыбкой спросил: Вы не ушиблись? – и протянул ей руку помощи. Лидия приподнялась и лишь тогда я отпустил ее.

– Благодаря Сандро я не ушиблась, а то могла бы и голову разбить! – Она встала, поправила платье и повернулась ко мне. – Спасибо, мой мальчик! Ты не ушибся? – Я покачал головой и привстал. – С тобой можно в разведку идти! Ты настоящий рыцарь! – Я покраснел от смущения. Всю жизнь помню этот безобидный эпизод. Сколько раз я вспоминал его в минуты невзгод и печали, и на душе сразу становилось легко и весело.

Как оказалось, рельсы были завалены бревнами и, во избежание возможной катастрофы, машинисту пришлось резко затормозить. Так и осталось неизвестным, во всяком случае для меня, каким образом бревна оказались на рельсах, но этот инцидент почти на целый день задержал наше путешествие.

Как только мы въехали в Петербург, мною овладело такое чувство, будто я попал в совсем иной мир. Мое спокойствие и самоуверенность сразу куда-то исчезли. Такое изобилие величественных и прекрасных зданий, столько людей и карет на мощеных улицах казались мне каким-то чудом. Мне нелегко будет описать все то, что я пережил тогда. Я чувствовал себя ничтожеством, маленьким муравьем, и утешало меня лишь то, что я находился рядом с такими важными людьми, и, к тому же, самым важным из них был мой дядя. В тот момент у меня появилось к нему огромное чувство благодарности и уважения, хотя до того я никогда его не видел и даже не слышал о нем ничего. Конечно же влияние тех четырех дней, которые мы провели вместе в дружеских беседах во время путешествия, были очевидными.

В экипаже моего дяди мы проводили княжну до ее дома в Фурштатском районе. О том, что это был за район я, конечно, узнал позже. В этом районе были построены очень красивые и богатые дома и, как я узнал позже, вся петербургская знать проживала именно там. Дядя с капитаном попрощались с Лидией и остались в карете, я же проводил ее до подъезда красивого дома. На лифте мы поднялись на третий этаж, и там, у дверей ее квартиры, я поставил чемоданы. Не скрою, мне было очень интересно узнать, как она живет. Она долго искала ключи в сумке, потом открыла два замка, отворила двери и я увидел большую приемную, а дальше – большую столовую комнату, отсюда больше ничего не было видно. Мы тут же попрощались, и, прежде чем уйти, она сказала мне: «Ты ведь не забудешь меня? А если позволишь, то и я как-нибудь навещу тебя в училище. Когда сможешь, приходи ко мне сам, чтобы продолжить начатое обучение. Потом она поцеловала меня в щеку, погладила по голове и отпустила.

Мы не поехали к дяде. Остановился я у капитана, не знаю почему, но без всяких объяснений дядя оставил меня у него. По нашим с ним беседам я сам должен был догадаться – почему. Я понял лишь одно – он не хотел показывать меня никому, так как он что-то задумал, но что именно – этого я не знал.

На третий день после приезда Тонконогов отвез меня в подготовительную группу кадетов Николаевского кавалерийского училища, расположенного на проспекте Лермонтова, где после короткого собеседования меня оставили в подготовительном пансионе. Уже через несколько минут после того, как я устроился, меня вывели на манеж, так как во время собеседования я заявил, что хорошо умею ездить на лошади, и там решили, не откладывая, устроить мне экзамен. Летом в училище было мало народу, так как пока еще продолжались летние каникулы. На манеже тренировались всего несколько офицеров и юнкеров.

Какой-то пожилой человек без мундира подвел ко мне кобылу. Я и сейчас помню, её кличку – «Коца». Красивая была кобыла. Я подошел к ней, погладил ее по шее и после того, как понял ее характер, спокойно и уверенно вскочил на нее. Мы сделали несколько кругов и сразу привыкли друг к другу. Капитан и старший адъютант начальника училища стояли у нижней трибуны, и я подъехал к ним. Я скромно спросил: Что я должен сделать? Поручик сказал мне «А ну-ка, скачи галопом.» Я поскакал, Коца повиновалась мне. Потом с круга я перешел в центр и перескочил через низкое препятствие. Прямо передо мной, я увидел валяющуюся на опилках плеть. Я высвободил одну ногу из стремени и, ухватившись за седло одной рукой, второй рукой поднял плеть. Затем выпрямился в седле и снова подъехал к ним. Оба они были довольны и улыбались. Да и другие смотрели на меня с удивлением. Плеть я подал капитану Тонконогову, я постеснялся передать ее поручику. Что мне еще сделать? – спросил я. Поручик засмеялся: – Все понятно, этот парень родился в седле. Пройди шагомнесколько кругов и достаточно. Я был доволен и воодушевлен, мне хотелось сделать еще что-нибудь, но я тут же сдержал себя, так как не хотел злоупотреблять их вниманием. Я уже думал о том, как капитан расскажет моему дяде о выдержанном мною экзамене, и от этой мысли мне стало очень приятно на душе.

В течение месяца два учителя занимались со мной по русскому языку и естественным наукам, и уже осенью меня зачислили в класс, где учились курсанты на год старше меня, так как для мальчиков моего возраста в училище класса не было. Таких маленьких по возрасту мальчиков как я, было всего несколько человек, и их тем летомтоже зачислили в класс.

ЛИДИЯ НОВГОРОДЦЕВА

Мне было двадцать лет, когда наша группа провалилась. По роду своей деятельности я заранее свыклась с мыслью о том, что, если меня поймают, то мне не избежать серьезного наказания, что меня посадят в тюрьму на несколько лет, а потом отправят в ссылку. Женщин на каторгу не ссылали, такое случалось крайне редко, поэтому такого опасения у меня не было.

Первая революция уже входила в активную фазу, поэтому жандармерия безжалостно боролась с нами. Вот уже два года я активно была включена в организационную группу регионального комитета партии социалистов-революционеров – эсеров. Выполняла я много рискованных поручений: перевозила деньги и запрещенную литературу, распространяла революционный агитационный материал, а если было нужно, то расклеивала листовки в местах скопления людей и на улицах. Пришлось мне несколько раз перевозить и динамит. Я пользовалась большим доверием и среди друзей, и в региональном комитете.

В одесский порт вошел французский корабль. На нем прибыл курьер которыйпривез нам целый чемодан с деньгами и запрещенной литературой. Мне было поручено встретить его. В зале ожидания мужчина передал мне красивую сумку, в которой лежали деньгами триста тысяч рублей и запрещенная литература. В тот же день через несколько часов я отправилась на пароходев Батуми, Так как этот рейс считался местным, проходить через таможню было не обязательно. Я впервые ехала в Батуми, но совсем не волновалась. В течение этих двух лет я побывала в стольких городах, что уже привыкла к перевозу запрещенной литературы. В Батуми я должна была передать сумку другому курьеру и вернуться обратно. Я уже научилась различать среди людей подозрительных лиц, и это мне помогало быстро почуять возможную опасность. В порту я заметила женщину, ее провожал полковник, Я старалась держаться, зная, что таких дам меньше всего тревожат проверками. Все шло благополучно, никто не обращал на меня внимания, да и я не заметила ничего подозрительного. В Батуми мы прибыли без всяких приключений. Здесь же в порту я передала сумку по назначениюи направилась в город в гостиницу. Мне было очень интересно осмотреть город. Пароход возвращался обратно в Одессу на второй день, так что времени у меня было более, чем достаточно. Я уже давно мечтала побывать в Грузии, именно поэтому я и вызвалась доставить багажв Батуми.

Из города я вернулась уставшей. Я отдыхала в своем номере, когда за мной пришли и арестовали меня. Я поняла, что провалилась, но держалась хорошо и виду не подавала. После первого допроса, увидев, что от меня ничего не добьешься, они заперли меняв одиночную камеру, мол подумай до завтра. Ни крики, ни угрозы о том, что я буду жаловатьсяне дали никаких результатов. Лишь наутро вывели из камеры и повели к следователю. Я оказалась в просторной комнате, где стояли два стола, а перед ними по два стула. После того, как меня усадили, в комнату вошел следователь и стал меня снова допрашивать, будто вчера он не задавал мне этих вопросов, и я не отвечала на них. Сердце мое сжалось, когда в комнату ввели мужчину, которому я передала сумку. Они посадили его передо мной и уже в его присутствии стали задавать мне те же вопросы. Потом они спросили меня, знаю ли я этого человека, я, конечно же, все отрицала. После моего ответа они обратились с вопросами уже к нему: знает ли он меня, и кто передал ему сумку. Он долго сидел, опустив голову, у меня уже появилось плохое предчувствие. Я догадалась, что он выдаст меня, но сохраняла спокойствие. И когда следователь зарычал на него: мол, чего ты молчишь. Тот ответил, что он знаком со мной, и что именно я передала ему сумку.

Сейчас-то я знаю, кто из комитета выдал нас, но я и представить себе не могла, что этот рьяный революционер мог быть агентом жандармерии. Но честно говоря, мы тоже совершали много ошибок. Мы так были одержимы азартом революционной деятельности и своей значимостью в этом деле, что часто оценивали своих соратников лишь по тому, кто из них предлагал комитету более рискованное дело или подготовленную операцию, или кто из них был более пламенным оратором и мог лучше других хвастаться. Тех же, кто призывал нас к бдительности и рассудительности, из-за излишней, как нам казалось, их осторожности, мы считали если не трусами, то Фомой неверующим а уж тормозом революции – это уж точно. Сегодня я абсолютно уверена, что те террористические акты, которые провалились или были осуществлены, но безуспешно, были подброшены нам именно внедренными агентами. Но что поделаешь, если опыт революционера проходит через тюрьмы и Сибирь, а не через университетские и гимназические парты.

Оказывается, про всех нас, кто осуществлял самые рискованные операции, жандармерия знала все до мелочей. Мы же, чем легче справлялись с заданиями, тем больше наглели. В комитете меня все знали как Валентину Костину, но я вам еще не сказала, что на самом деле я не была ни Валентиной Костиной, ни Лидией Новгородцевой, этот псевдоним по моему же предложению мне подарил «Муза Сатаны», именно так называли моего шефа его коллеги, но и об этом я узнала намного позже.

Мой отец – Григорий Наумович Танеев был доктором, маму звали Ксенией Николаевной Кутаисской. Ее мать была по фамилии Джавахишвили. От своих предков она унаследовала грузинские корни, но была уже обрусевшей, а потом в их роду появилась примесь украинской и польской кровей.

От мамы я очень много знала о ее предках, особенно она любила рассказывать о них, когда мы приезжали из Полтавы в Миргород.

Оказывается, в первой половине XVIII века, императрица Анна Иоанновна поселила в Малороссии тех грузинских князей, которые получили подданство Российской Империи. За их заслуги на военной службе, она пожаловала им земли вместе с крепостными. Кому-то досталось тридцать, а кому-то и сорок дворов. В Полтаве и Миргороде находились имения Гурамишвили, Гуриели, Андроникашвили, Бараташвили, Ратишвили, Джавахишвили, Джапаридзе, Орбелиани, Церетели, Шаликашвили, и многих других, Всех их, я конечно, не помню.Эти фамилии мне были знакомы с детства, а их портреты украшали стены гостиной в доме моего деда.

Прадедом отца моей мамы был грузинский поэт Давид Гурамишвили. На одной из его дочерей женился грузинский генерал Каихосро Ратишвили, имения которого также находились в Миргороде. Нашему предку – Давиду Гурамишвили достались имения в Миргороде и деревне Зубовке, всего сорок три двора, но земли здесь были скудными и неплодородными. Как иногда говорила моя мама, «Он был поэтом и весьма нерасторопным человеком, поэтому и достались ему такие земли, да и эти землив Зубовке он раздал тем, кто состоял в его свите. По причине своей неловкости и нерасторопности он всю жизнь провел в нужде». И все же поэт прожил дольше всех, он пережил даже своих детей и сам похоронил их.

Со временем, все эти дворяне настолько породнились между собой, что уже трудно было разобрать кто кому приходился родственником. Я только помню, что нам родственниками приходились Ратишвили, Джавахишвили и Шаликашвили. У нас дома были даже их портреты. Вот откуда идут наши корни. Может быть именно оттуда и берет начало моя любовь к искусству и театру, любовь ко всему эстетическому, включая предметы, и человеческие отношения. Я с детства писала стихи и мечтала стать поэтом. Во мне всегда кипела грузинская кровь, она всегда звала меня на юг. К сожалению, в отличие от мамы, я плохо знала грузинский язык. Почему-то с самого детства я была уверена, что моим мужем должен был быть грузинский князь. Но это была лишь детская мечта, когда я еще играла в куклы. Как показала жизнь, порой даже такое невинное детское воображение оказывает свое воздействие на судьбу человека. Мы жили в Полтаве, а в Миргороде у нас был старый дом, да еще и земли в Зубовке, но туда мы приезжали крайне редко. Присматривать за всем этим хозяйством было некому, так все и было брошено на произвол судьбы. Позднее, когда мне пришлось скрываться от жандармов в течение нескольких месяцев,именно в этом доме я и провела все это время. Я была Тамарой Танеевой, но с годами я так привыкла к своему псевдониму, что Тамара Танеева мне напоминала лишь какую-то знакомую девочку.

Да, так вот о чем я говорила: у моего отца был один пациент. Это был мужчина в возрасте, дворянин, генерал Николай Николаевич Новгородцев. Он даже подписывался тремя «Н». Впоследствии я тоже подписывалась также. У этого генерала от второго брака была дочь Лидия Новгородцева, которая была моего возраста, может быть года на два старше, Я с детства хорошо была знакома с ней и часто бывала у них в доме. В один прекрасный день Лидия сбежала за границу с каким-то торговцем, кажется, он был греком и после этого не появлялась. Поэтому, когда у меня возникла необходимость взять себе новый псевдоним, я сказала о своем соображении Музе. Он долго смеялся, но согласился. Он даже принес откуда-то документы Лидии и передал их мне. Да, я забыла сказать, что произошло до того. Когда в присутствии следователятот человек указал на меня и сказал, что я передала ему сумку, а потом он передал ее тому-то и тому-то, я посмотрела ему прямо в глаза. Он не выдержал моего взгляда и опустил голову. Я воспользовалась этим моментом, схватила со стола тяжелый бронзовый бювар и изо всех сил ударила его по голове. Он без сознания упал со стула. С разбитой головой он лежал на полу. Когда я увидела кровь, мне стало дурно, но сознания я не потеряла. Все бросились ко мне и тут же связали. От того, что руки мои были связаны, мне стало еще хуже. Когда его вынесли из комнаты, следователь сказал: «Что ты наделала, ты убила человека!» «К сожалению ваши агенты так легко не умирают, а клеветать не позволю никому» – был мой ответ. И лишь после этого я увидела человека, который с большим вниманием спокойно смотрел на меня. У него было приятное лицо, голубые глаза, и я тут же догадалась, что он должен был быть грузином. Он попросил всех выйти из комнаты, сам развязал мне руки, налил воды и протянул белоснежный платок. Какое-то время он ходил по комнате взад-вперед, не издавая ни единого звука. Я, было, уже растерялась, так как в течение пятнадцати минут назло ему я тоже молчала, но иногда я исподтишка поглядывала на него, и нравился он мне все больше и больше. «Какой хороший тип, как бы было хорошо, если бы он не оказался полицейским»– думала я про себя. Я вам еще не сказала, что с детства я ненавидела полицейских. Это была заслуга моего отца. «Дармоеды, – слышала я от него с детства, – постоянно роются в чужих карманах. Своего ничего создать не могут, и никогда не создадут, так как они рождены только для того, чтобы смотреть в чужие руки. Они всегда находятся в ожидании, что им кто-то подбросит что-нибудь, а если не так, то вымогают любыми вероломными путями. Если они что и делают для страны, то в десять раз больше – для своего кармана. Они ненавидят всех умных и деловых людей, так как завидуют им, и только и думают как бы навредить им. Если бы не врачебная клятва, я бы даже лечить их отказался». И мой отец был прав. За что их любить-то. Они чаще других совершают преступления, да и первыми взяточниками являются именно они. Нет, когда я смотрела на этого мужчину, он оставлял совсем другое впечатление и по-особому располагал к себе. Наконец я не выдержала долгого молчания, он уже двадцать минут ходил взад-вперед и не говорил ничего.

– Спросите, если вас что-нибудь интересует, – обратилась я к нему дружеским тоном.

Он улыбнулся. Нет, не то чтобы улыбнулся, сначала он бросил на меня взгляд своих голубых очей, и лишь потом его лицо озарилось улыбкой. Такая улыбка – особенная и отличается от обычной. Он рукой показал мне, чтобы я следовала за ним. Потом он открыл двери и вышел, я последовала за ним. Как только мы вошли в другую комнату, все кто там находился, увидев его, вскочили со своих мест. Я осмелела. «Если его все так боятся, а он ко мне так благосклонен, то какое дело этим пигмеям до меня? Что они сделают со мной? Сажать или отпускать не их ума дело.» – так думала я и еще смелее последовала за ним. У дверей я повернулась и бросила на них такой взгляд, будто они были измазаны чем-то.

Мы поднялись на второй этаж, из приемной мы вошли в кабинет, где за большим столом сидел мужчина, кажется, начальник полиции. Он попросил этого начальника уступить ему кабинет на некоторое время и тот тут же встал и вышел. Он указал мне на диван, куда я должна была сесть. Потом спросил: Вы наверно сегодня не завтракали, не так ли? – в знак согласия, немного стесняясь, я кивнула ему головой. Он вышел в приемную, поговорилс кем-то и снова вошел. Он сел в глубокое кресло, вновь улыбнулся своей очаровательной мужественной улыбкой и спросил: Ну, что будем делать? Я беспомощно приподняла плечи, ну что я могла сказать? Мы долго беседовали, потом позавтракали, хотя уже было время обедать, потом продолжили беседу. Оказалось, что про меня он все знал, да и не только про меня, а обо всем нашем комитете. Что я могу вам сказать? С таким мужчиной я раньше не беседовала и не то, что не разговаривала, даже не встречалась никогда. Я влюбилась. «К черту всю эту революцию, ради чего я всем жертвую?! Как можно достичь чего-нибудь, когда вокруг столько замаскированных предателей и агентов?» – думала я.

Мы, наверное, говорили бы еще долго, если бы в комнату не заглянул хозяин кабинета и не сообщил, что моего собеседника кто-то ожидает. Он попрощался со мной:«Иди в гостиницу, – сказал он, – а завтра в одиннадцать мы снова встретимся.» Я даже не удивилась его предложению и была очень рада, что завтра вновь встречусь с ним. В гостиницу он меня отправил своим экипажем. Представьте себе мое состояние. Я не спала всю ночь, вспоминала наш разговор и прокручивала в голове те фразы из нашей беседы, которые касались моего будущего. О побеге я и не думала. Если бы меня даже насильно заставил кто-нибудь покинуть город я бы ни в коем случае не сделала этого, не повидавшись с ним еще раз. Кое-как я уснула. Наутро я так волновалась, будто опаздывала на свидание к любимому. Я вам еще не сказала, что до этого я никогда никого не любила. В гимназии я любила одного мальчика еврея, но это было совсем не то. Мне было уже двадцать лет, а из-за этой революции у меня не оставалось времени на любовь и мужчин. Да и,честно говоря, из тех, кто меня окружали, мне никто и не нравился. Правда, были и такие, которые вроде бы, и привлекали меня характером и смелостью, но, раз я стала революционеркой, то я идумать перестала о любви и замужестве. У всех наших девушек был такой настрой, будто все они готовились к тюрьмам и ссылкам, а если и встретили бы свою судьбу, то это должно было случиться именно в ссылке. Короче говоря, революционный романтизм был спутником нашей жизни. А как иначе можно назвать это.

На следующий день, в половине одиннадцатого, когда я вышла из гостиницы, меня ждал все тот же экипаж. Про себя я подумала: оказывается, уменя действительно свидание. Но вы и представить себе не сможете, да, действительно, не сможете, что в экипаже сидел он сам. Представляете, он столько времени сидел и ждал меня. Его лучезарная улыбка вновь поразила меня. Он подал мне руку и помог подняться в экипаж Если бы в эту минуту он сказал, что отправляет меня в каторгу вСибирь или на Сахалин, я бы ни за что не воспротивилась, и была бы даже благодарна ему. Какая же женщина, если она в своем уме, смогла бы отказать такому мужчине! Через два дня мы поехали в Тифлис Я не знаю как он уладил мои дела и какими аргументами он воспользовался при этом. Но когда он сообщил мне о предстоящей поездке в Тифлис, я была на седьмом небе от радости. Ведь я и до того всегда мечтала попасть в Тифлис, и надеялась, что благодаря моей революционной деятельности, эта мечта когда-нибудь осуществиться, и вот она сбылась. Я не знала, что он собирается делать со мной или какие у него были намерения в отношении меня, но по правде говоря, я и не утруждала себя мыслями об этом. Я полностью доверилась ему и судьбе. Было бесспорно, что это было намного лучше Сибири или ссылки, да и стоило ли сравнивать их.

В Тифлисе я жила на конспиративной квартире. Он выделил мне фаэтон, чтобы я могла хорошо осмотреть и изучить город. Он приходил почти каждый день, много говорил со мной, давал наставления и выслушивал мои соображения. Но я все время ждала, когда же наконец он прикоснется ко мне. Я томилась от ожидания, но мне приходилось довольствоваться его прекрасной улыбкой или каким-нибудь комплиментом, все остальное время мы проводили в беседах. Он так красиво говорил, что от него невозможно было оторвать слух, его речь была аргументированной и убедительной что словами, что интонацией. Он серьезно готовил меня к новой жизни. Как-то он сказал: «Если ты будешь пригодна к работе со мной, то я оставлю тебя у себя, и ты будешь работать на меня, в противном случае я отправлю тебя домой.» Как я могла упустить такой шанс – быть рядом с ним и стать нужным ему человеком! Тогда и было решено взять псевдоним Новгородцевой.

Однажды он отправил меня, вместе с одной знакомой женщиной, во французский салон подобрать и купить там все, что мне было необходимо, Перед этим он сказал мне: «Постарайся поближе познакомиться с хозяйкой салона и войти к ней в доверие.» Он дал мне несколько нужных советов о том, в каком направлении мне вести разговор, если мне вдруг представится такая возможность. Хозяйкой французского салона женского белья была некая мадмуазель Жанет де Ламье. Она была женщиной красивой, намного старше меня, по меньшей мере лет на пятнадцать, и, к тому же, мудрая, как змея. Разговаривала она завораживающе, даже нежелающий что-нибудь купить у нее клиент не мог уйти от нее с пустыми руками. Когда она узнала, что я из дворянской семьи, дочь генерала, и что наша семья имела большие знакомства в военных кругах, а мой отец имел большие заслуги перед Императорской семьей, то после всего этого она сама стала всячески стараться наладить близкие отношения со мной. Мне даже не пришлось проявлять активность: главное было не мешать ей в ее попытках. Я купила один комплект женского белья, а она мне подарила ещё три, да таких дорогих, что я была крайне удивлена. Конечно же, мы подружились. Она была умна, но и я не была дурочкой. В салоне у нее было много гостей, а она долго не отпускала меня. Создавалось такое впечатление, будто все женщины знатных семей собирались у нее в салоне. За лавкой у нее была расположена большая и красиво обставленная гостиная. Сюда приходили не столько за покупками, сколько поговорить, посплетничать и убить время. Прислуга не успевала приносить и уносить кофейные чашки. За полдня я услышала столько всякой информации, то ли правды, то ли вымысла, что, если бы я могла воспользоваться всем этим, то могла бы завладеть всем городом. Она попросила меня зайти к ней и на второй день, даи мне делать было нечего, поэтому я приняла ее приглашение и сказала, что завтра я должна навестить родственников, а во второй половине дня я обязательно зайду к ней.

Когда я рассказала моему шефу о тех новостях, которые я там услышала, он долго смеялся. Смеялся он от всего сердца, и смех его был по-настоящему мужским и красивым. Нет, я очень любила его, поэтому мне все нравилось в нем. Он остался так доволен моим первым днем на новом поприще, что впервые поцеловал меня в щеку. Да, всего лишь в щеку, но главным было начало. Я знала и была уверена, что это был не последний его поцелуй.

Я пробыла в Тифлисе больше месяца и почти каждый день встречалась с Жанет де Ламье, а потом подробно записывала все, о чем мы с ней говорили.Часто это выходило немного путано, как сейчас, но что поделаешь, так уж у меня получается. Зато в деле я последовательна, и к тому же исполняла все в точности так, как учил меня мой наставник. За несколько дней я познакомилась со многими людьми, с некоторыми настолько близко, что побывала у них в гостях и то, что я слышала там, также подробно записывала, да еще и с большим удовольствием. И, когда мой наставник на несколько дней пропадал неизвестно куда, я не теряла времени даром.

Из того, что я рассказала Жанет де Ламье, ее заинтересовали два факта. Первое – это то, что сын заместителя военного министра был в меня влюблен и хотел жениться на мне.Узнав об этом,мадмуазель Жанет де Ламье чуть не сошла с ума: «Не упускай из рук эту партию» – советовала она. И чем больше я притворялась, что не люблю его, тем больше она теряла терпение: «Нив коем случае! Тот, кого ты по-настоящему полюбишь, будет твоим любовником, а замуж выходи только за него.» – говорила онас азартом. Мы подружились настолько, что могли говорить обовсем и на любую тему. Во второй раз она выразила свою особуюзаинтересованность, когда я, как бымежду прочим, сказала, чтобыло бы неплохо открыть такой же салон в Петербурге и собратьтам своих друзей. Она настолько увлеклась этой идеей, что пообещала мне помочь с этим делом. Она уже составляла планы о том,как она отвезет меня в Париж, как познакомит меня со своей фирмой, и как они помогут мне со всем справиться. Мы даже договорились, когда поедем вместе в Париж. Ей надо было обновить товар к новому сезону и заодно мы смогли бы прояснить вопросс моим салоном.

Однажды вечером комне пришел мой шеф, его не было ужецелую неделю, и я ему рассказала обо всех новостях за все времяего отсутствия. Он перечитал все, что у меня было записано, сложил листы, положил в карман и спросил:

– Как, по-твоему, кто такая мадмуазель Жанет де Ламье, когоона из себя представляет?

У меня к тому времени уже создалосьсвое мнение о ней, и я прямо ответила:

– Она должна быть шпионкой Франции.

Он засмеялся.

– На каком основании ты делаешь такое заключение?

– Исходя из того, какие она задает вопросы и что ее интересуетбольше всего. Какую тему или какие сплетни, переделанные еюже самой она подбрасываетво время всеобщих бесед или беседс каждой из нас,или что еще хуже, она сама распространяетсредиженщин ею же выдуманные и красиво упакованные новые сплетни, чтобы потом они были подхвачены и распространены повсюду. Она может несколько раз завести разговор на одну и ту жетему с совершенно разными людьми. Если бы это не входило в ееинтересы, что заставило бы ее говорить об одном и том же целыйдень? И все это лишь потому, чтобы кто-то невзначай сказал что-нибудь новое. Ведь никто не знает, что она о том же самом говорила и с другими, а возможно и несколько иначе. Я несколько разбыла свидетелем такого разговора. И еще… – я немного помедлила, думала, стоило ли приводить эти аргументы. – Темы, которыея ей подбрасывала во время наших разговоров, она заглатывалацеликом, так сильно это ее интересовало.

Мой наставник с удовольствием смеялся.

– Тогда скажи мне вот что, если она действительно шпионка, топротив кого работает мадмуазель Жанет де Ламье?