скачать книгу бесплатно
Был там еще офицер. Старший адъютант Генерального штаба, капитан с довольно простой фамилией Иванов. Служил довольно давно. Слыл нелюдимым, с другими общался мало и никоим образом не позволял себе вмешиваться в деятельность командиров. А вмешаться бы стоило, раз уж старшие чины оказались несостоятельны в деле управления корпусом.
И вот в этот очаг неприязненного противостояния и всеобщей апатии прибыл капитан Сергеевский, ставший офицером Генерального штаба буквально на днях, не имея никакого опыта штабной службы, не зная никого ни в штабе, ни в самом корпусе и не будучи склонен по своему характеру делать что-либо иначе, нежели предусмотрено уставами.
В первые дни он еще не мог по достоинству оценить того хаоса, что творился в штабе. И немудрено, коль скоро видел только бесконечные кипы бумаг и телеграмм. Вновь прибывший «обер-офицер по поручениям» занимался вопросами самого различного толка: от боевого приказа войскам побережья до высылки за границу германских подданных и других распоряжений по линии полиции включительно. Приходилось отдавать работе часов по восемнадцать в сутки, прерываясь на короткий обед и пяти-, а то и четырехчасовой сон. Спал Борис на своей походной койке, в квартире капитана Иванова, который оказался настолько любезным, что предложил свое гостеприимство.
Месяц в трудах, которым, казалось, не видно конца, пролетел незаметно, и четвертого сентября штаб 22-го армейского корпуса погрузился в отличный финляндский вагон первого класса, чтобы проследовать на фронт. Одно купе занимал командир корпуса, другое – Огородников, в остальных разместились офицеры Генштаба: Сергеевский со штабс-капитаном Земцовым, инспектор артиллерии генерал-лейтенант Головачев с адъютантом, а также два корнета 20-го Финляндского драгунского полка, приписанные к штабу в качестве адъютантов командира корпуса.
Мирная обстановка уютного вагона, спокойно-размеренный перестук колес под убаюкивающее качание, разнообразные мысли и ощущения… Не верилось, что через несколько часов корпус уже, возможно, будет в бою. Разлука с близкими, предстоящая незнакомая обстановка, наверняка сопряженная с постоянной опасностью, неопределенное, не поддающееся никаким прогнозам будущее. Непостижимые, совершенно дикие для человека мирного времени чувства.
Борис вдруг вспомнил, как ему в руки попал номер «Русского инвалида», где вся первая страница и часть второй были заняты обычным Высочайшим приказом от 28 июля. В самом конце статьи прочел о себе: «Назначается причисленный к Генеральному Штабу Л. Гв. Стрелкового Артиллерийского Дивизиона Штабс-Капитан Сергеевский обер-офицером для поручений при Штабе XXII арм. корпуса, с переводом в Генеральный Штаб и с переименованием в Капитаны».
Ниже, сразу под этими строками, во всю ширину листа тянулась жирная линия, словно граница между безвременно ушедшим периодом благого мира и началом Великой войны. Далее следовал текст «Высочайшего указа о мобилизации» с крупно набранным заголовком.
«Странная у меня судьба, – рассуждал Борис. – В девятьсот первом я окончил гимназию в последнем выпуске, шедшем при полной классической программе. Потом артиллерийское училище в год его переформирования. Академию тоже довелось кончать в последнем выпуске по старому порядку. Наконец, и в Генеральный штаб переведен последним из своего выпуска и последней же статьей приказа уходящего мирного времени…»
В купе зашел Земцов. Где уж он бродил и что делал – одному богу известно.
– Господин капитан, не изволите составить компанию?
Вообще-то два генштабиста, в поте лица трудившиеся последний месяц плечом к плечу, давно привыкли обращаться друг к другу по имени. Вроде бы и сдружились, а времени поговорить по душам да подробнее рассказать о себе все как-то не находили. Теперь же сам бог велел. Пока едут, почитай целые сутки без дела сидеть.
– Смотря в чем, – осторожно отозвался Борис.
Рослый, широкоплечий Земцов был старше всего на четыре года, но выглядел столь внушительно, что вместо исполнившихся двадцати пяти ему смело можно приписать все тридцать. По довольному виду и блестящим глазам стало ясно, что штабс-капитан слегка навеселе. Подтверждая эту догадку, он показал плоскую, не совсем полную бутыль коньяка:
– Предлагаю скрасить наш военный поход. А то пить в одиночестве, знаете ли, одна тоска.
– О чем речь, дорогой Мишель! – Сергеевский не замедлил достать два стакана, кивком приглашая Земцова присесть: – Милости прошу. Вы, как всегда, ко времени. Мне требуется разогнать хмурые мысли…
– Так давайте этим и займемся.
Он с готовностью наполнил стаканы ровно до половины и, заткнув бутылку пробкой, водрузил ее на столик.
– Что ж, – поднял свой стакан, – будем надеяться, наш с вами труд не пропал даром, и мобилизация прошла успешно. За победу.
– За победу, – эхом откликнулся Борис, чокаясь.
Отпив глоток, закусил шоколадом, который все тот же Земцов достал из кармана.
– Что-то нас ждет впереди, – вздохнул штабс-капитан. – О поражении Второй армии слышали?
Сергеевский поморщился:
– Еще бы. Наслышан уж.
Да, победоносные известия предшествующих двух недель вселяли уверенность и надежду на скорое окончание войны. Однако тяжкая неудача генерала Самсонова[7 - Битва при Танненберге (Вост. Пруссия) 26–30 августа 1914 г., в ходе которой 2-я русская армия генерала А.В. Самсонова, оторванная от 1-й армии на 125 км, была атакована с флангов 8-й германской армией Гинденбурга и попала в «котел». В результате русские потеряли по разным сведениям до 20 000 убитыми (из них 10 генералов), 90 000 пленными (из них 13 генералов), захвачено 230 орудий. Генерал Самсонов застрелился.], о которой стало известно уже в поезде, посеяла зерна сомнений в собственные силы. А зная недостатки своих начальников, Борис и вовсе не был уверен, что на фронте удастся быстро переломить ситуацию к лучшему. К тому же командный состав корпуса лишился двух наиболее опытных офицеров Генштаба. Полковника Фалеева оставили в Гельсингфорсе, а капитана Иванова отослали в Ивангород. «Не иначе потому, что фамилия у него созвучная», – посмеялся тогда Земцов.
Сегодня ему, похоже, не до смеха.
– И что думаете по этому поводу? – спросил Мишель, имея в виду поражение Самсонова.
– Что тут думать… Сколько мы с вами занимались доведением численности нашего корпуса до норм военного времени? Долго?
– Угу.
– И то не скажешь, что выдвигаемся на фронт укомплектованными всем и вся на сто процентов. Чего уж говорить о тех армиях, которые первыми вошли в Пруссию месяц назад?
– Зачем же их туда кинули раньше времени?
– Кто вам такое сказал? Просто, я думаю, мы упредили наступление германцев. Иначе воевали бы сейчас не в Восточной Пруссии и Австрии, а в России, где-нибудь под Петербургом…
– Петроградом, – поправил Земцов.
Действительно, три дня тому назад столицу переименовали, отказавшись от немецкоязычного названия. Пора привыкать к новому.
– И потом, – продолжал Борис, не отреагировав на замечание товарища, – не забывайте, мы помогаем союзникам – сербам.
– А я уверен, что дело здесь не только в сербах, – заговорщически прошептал штабс-капитан, снова вытаскивая пробку и наливая коньяк, хотя в стаканах его было еще достаточно. – Вспомните плачевное положение бельгийцев. Да и французы наверняка насели на Государя, умоляя о помощи.
Сергеевский усмехнулся. Грустно усмехнулся, ведь слова Мишеля вряд ли так уж далеки от истины. Чего только не сделает Россия-матушка ради своих союзников. Не посмотрит ни на какие трудности, пойдет на любые жертвы. В лепешку расшибется, а друзей из беды всегда выручит.
– И что эта Германия так за Австрию дрожит? – с горечью в голосе обронил Земцов после того, как отпил из стакана чуть ли не половину налитого. – По логике вещей австрияки первыми должны были объявить нам войну.
– Не вижу особой разницы. Все равно воевать пришлось бы с обеими. Помните визит Пуанкаре[8 - Ра?ймон Пуанкаре? (фр. Raymond Poincarе) (20 августа 1860 года, Бар-ле-Дюк. – 15 октября 1934 года, Париж) – французский государственный деятель, президент Франции (Третья республика, 1913–1920).]? В его честь тогда в Красном Селе давали парад войск Петербургского военного округа. Мне довелось в нем участвовать. Мы стояли позади приглашенных иностранцев. Когда проходили войска, я прекрасно видел реакцию военных агентов. Особенно германца с австрияком. Они, как понимаете, сидели рядом. Уже тогда это были не просто гости, а представители двух враждебных нам армий. Смотрели, оценивали, запоминали… Вы только представьте: вся наша гвардия идет церемониальным маршем, все войска Петербургского округа, плюс некоторые полки других округов. Чеканит шаг пехота, проносится артиллерия на рысях, бесконечные полки конницы скачут галопом. Войска проходили два с половиной часа! Они шли блестяще. Мерный, точеный шаг. Огромные колонны. Каждый человек обращен в автомат, а вся колонна как огромная величественная машина. Мощь, дух, порядок и красота. К тому же походная форма. Представляете? Обычные защитные рубахи. Это еще прибавляло воинственности. Оба наших будущих неприятеля были настолько впечатлены, что порой забывались, выдавая себя волнением… И тут пошли пулеметы. Раньше-то их на парад не выводили. Сначала стрелковые бригады с пулеметами на вьюках. Потом кавалерийские вьючно-пулеметные команды. То рысью, то широким полевым галопом. Немец и австриец волновались все больше. Наконец, один из них в запале наклонился к соседу и давай за мундир дергать, на пулеметы показывая. Оба наперебой стали делиться впечатлениями, постоянно тыча пальцами то туда, то сюда. Я тоже тронул рукой своего соседа, кивнув на будущих врагов. Он понял меня правильно, а после парада сказал практически одновременно со мной: «Война будет – это ясно, как божий день!»
Глава 3. Из огня да в полымя
Прохладное сентябрьское утро застало санитарный обоз Буторова на железнодорожной станции Гумбинен. Сюда, нагруженные ранеными, они добрались уже в полной темноте. На путях под парами стоял товарный поезд – последний перед подрывным. Раненых в нем оказалось битком. Погрузку только-только завершили.
Две сестры милосердия в ужасе всплеснули руками, увидев количество вновь привезенных.
– Я не разрешу вам разгружаться! – кричал на Николая, брызжа слюной, полноватый комендант с мясистым лицом цвета переспелого помидора, настаивавший на немедленной отправке поезда.
– Да как же мы дальше с ранеными-то пойдем? – возмутился Буторов. – У нас ни провианта, ни перевязочных материалов не осталось. Лошади утомлены, не кормлены. Люди с ног валятся. Это просто немыслимо.
– Ничего не знаю. Поезд надо немедленно убрать со станции. Вы же видите, что мест в нем для ваших раненых нет.
Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, Николай твердо заявил:
– Даже если нельзя отправить их этим поездом, у меня нет другого выхода, кроме как все же разгрузиться и оставить всех на станции с одним или двумя медиками до прихода немцев.
Комендант засопел возмущенно, потом вдруг махнул рукой:
– Аааа, черт с вами! Грузите…
Все тут же забегали, засуетились. Работали, не жалея сил, и сестры милосердия, и санитары отряда, и врачи. Легкораненые помогали тяжелым.
Слава богу, хоть и с трудом, но разместить удалось всех без исключения. Поезд сразу тронулся. Он уходил домой, в Россию. Слушая удаляющийся колесный перестук и громкое шипение паровоза, Буторов испытал зависть к легким ранам одного из своих врачей и нескольких санитаров, уезжавших в этом поезде. Сердце тоскливо сжалось от нахлынувшего вдруг чувства одиночества. Казалось, их отряд всеми забыт и оставлен здесь, на обезлюдевшем перроне, на откуп наступающему врагу.
Было еще темно. Поставив одного санитара дежурить у коменданта, Николай повел остальных в пустое здание станции. Легли прямо на грязный пол, где, укрывшись шинелями, сразу же и заснули…
Вот оно, отступление. Если не сказать поспешное бегство.
Словно ушат холодной воды на разгоряченную глупой юношеской романтикой голову. Можно ли сравнивать Буторова нынешнего с тем, который почти месяц назад, делая первые шаги по Восточной Пруссии, восторженно проезжал улицы Инстербурга[9 - Инстербург (нем. Insterburg) – ныне город Черняховск Калининградской области.], где пришлось тогда задержаться на сутки?
Город в те, казалось бы, далекие августовские дни выглядел очень красивым и обустроенным. Весь в цветах и зелени, приятно ласкающих глаз. С ними прекрасно гармонировали постройки, среди которых было много изящнейших особняков. Гостиницы, рестораны и большинство магазинов были открыты и вели бойкую торговлю. На городской площади с несколькими магазинчиками толпился гомонящий народ. Там и сям стояли телеги, проезжали конные, чинно прогуливались парочки. Жизнь текла своим чередом. Казалось, война обошла стороной этот замечательный городок, не рискнув нарушить его мирную идиллию, и умчалась куда-то далеко вперед…
Штаб 1-й армии, который с трудом удалось разыскать, обосновался в отеле «Дессауэр хоф». Без войск и обозов, что должны бы стоять в городе, средоточие управления русскими войсками производило удручающее впечатление. Маленький островок, песчинка, затерянная в безбрежном океане германской конгломерации. Буторову с его подчиненными оставалось только диву даваться да плечами пожимать: «Куда же подевались наши части?»
Отряд прикомандировали к полкам, ушедшим в район города Велау[10 - Велау (нем. Wehlau) – ныне пос. Знаменск в Гвардейском районе Калининградской области.], и санитарные двуколки заколесили дальше по Кенигсбергскому шоссе, нагоняя наступающие войска. Недоумение, охватившее всех при виде Инстербурга, с каждой новой верстой лишь усиливалось. Удивляло полное одиночество. Ни одна войсковая колонна не встретилась по дороге. Сплошь местное население, чьи повозки да огромные телеги неторопливо катили мимо.
– Где же наши? – беспокойно ерзал в седле Соллогуб. – От самого Вержболова ни единой воинской команды!
Впереди все явственнее слышалась артиллерийская стрельба. Но ни патронных, ни снарядных ящиков поблизости видно не было.
– Интендантство и санитарная часть блещут своим отсутствием, – попробовал пошутить Николай, но никто рядом даже не улыбнулся.
Каждый задавал себе одни и те же вопросы – «где?» и «почему?», прекрасно понимая, что вряд ли желает получить на них правдивый ответ.
Недалеко от Велау, где немцы при отходе взорвали мост, нашелся штаб дивизии. Санитарный отряд разместили в соседней деревеньке, которую Буторов и сделал базой.
На фронте воцарилось затишье. Работа перепадала урывками, и необстрелянные санитары, пока не растратившие свою молодую, кипучую энергию, бросались на нее с остервенением, точно голодные волки. Что могли сделать вдвоем, делало сразу двадцать.
Однажды, следуя кратчайшим путем за ранеными, выехали на шоссе и увидели солдат, залегших в придорожной канаве. В редкой цепи, на большой дистанции друг от друга они припали к винтовкам и замерли, внимательно вглядываясь в дальний лес. Санитары ехали по шоссе, посматривая на спины в мокрых от пота гимнастерках, пока у полуразрушенного фольварка их не остановил подбежавший офицер.
– Куда прете, так вас и эдак! – с недовольным видом преградил он дорогу Соллогубу, схватив его коня под уздцы.
– У нас вызов, – возмутился Александр. – Раненых надо забрать…
– Поворачивайте к дьяволу! Здесь передовая линия.
Передовая? Соллогуб в недоумении обвел взглядом жидкую цепь залегших солдат. Не так представлял он себе боевую линию. Чуть не рассмеялся – не то из-за умопомрачительной разницы между тем, что представлял увидеть и что увидел, не то спохватившись, что с немецкой стороны до сих пор не прогремело ни единого выстрела, несмотря на внушительную колонну в десять двуколок.
В другой раз отряду приказали усилить один из полковых перевязочных пунктов. Туда Буторов откомандировал пару студентов-медиков с условием, что через сутки их сменят. Ночью в той стороне слышалась ружейная и пулеметная стрельба. Утром после смены командированные вернулись. Усталые, но переполненные впечатлениями. Рассказали, что за ночь фольварк захватили немцы, потом снова наши. Санитары же с ранеными отсиживались в каком-то кирпичном подвале. Благо артиллерия их не обстреливала.
Первый боевой опыт. Что может сравниться с ним? Сколько новых, неведомых доселе эмоций и тем для разговоров…
Уже не раз и не два в отдалении слышалась перестрелка. Она то усиливалась, превращаясь в сплошной трескучий гул, то сотрясала воздух громовой канонадой, то затухала, распадаясь на отдельные сухие выстрелы. В штабе дивизии не скрывали, что идут бои, но почему-то не спешили задействовать отряд Буторова. Постоянно готовые к выезду, санитары и врачи уже устали ждать, когда командование хоть куда-нибудь их направит. Только вызова все не было.
Соллогуб долго тогда чертыхался, а после вдруг предложил:
– Поехали сами.
– Куда? – Николай предпринял слабую попытку возразить, прекрасно понимая, что вызова они могут и не дождаться.
– Где стреляют, там в любом случае будут раненые.
Буторов и сам давно пришел к выводу, что нужно не только по приглашениям работать, но и собственную инициативу проявлять. Стрельба не утихала. Не дождавшись вызова, на свой страх и риск Николай повел отряд в том направлении, где слышались выстрелы. Шли, как обычно, верхами с двуколками. При выезде из одного перелеска неожиданно попали под пулеметный огонь. Пришлось быстро свернуть в укрытие. Спрятались за остатками разбитого фольварка.
Соллогуб вызвался пойти вперед с несколькими санитарами. Пока их ждали, начало темнеть. Стрельба затихала, но ушедшие все не возвращались. Обеспокоенный Буторов приказал трогать. Когда проехали с версту, вдруг услышали в сумерках сердитый голос:
– Стойте! Там стреляют!
Из пришоссейной канавы, с ног до головы перепачканный грязью, вылез Александр Соллогуб. Увидев его, Николай не смог удержаться от хохота. У друга даже лица не было видно. А когда тот, видя, что над ним потешаются, насупился и в обиде надул губы, весь отряд покатился со смеху.
Все бы хорошо, но пока веселились, окончательно стемнело. Кругом ни звука. В кромешной тьме без помощи знающего человека найти себе применение весьма и весьма проблематично. Хорошо, что случайно наткнулись на полкового врача. Он-то и подкинул работенку, которой, как выяснилось, было предостаточно, и помощь отряда оказалась как нельзя кстати…
Когда последний раз взяли раненых и двинули в тыл, дорогу подсвечивала круглобокая луна, висевшая высоко в безоблачном небе. Казалось, что все замерло. Только двуколки движутся, держа большие интервалы из-за близости передовой. И санитары топают следом. Лишь негромкий скрип колес и шоссейного песка нарушает ночную тишь. По чистому небу рассыпаны звезды. Лунный свет отбрасывает своеобразно-резкие тени, странно выделяя пейзаж вокруг, и без того чужой, нерусский. Из-за этого даже хорошо известные места узнаются с трудом.
Сдав раненых, Буторов увел своих людей на базу, куда они попали только с рассветом. Усталые, но как никогда довольные собой, санитары и врачи впервые после выезда на войну заснули с глубоким чувством исполненного долга.
По-прежнему всех удивляли чересчур жидкая передовая линия, малочисленность артиллерии и отсутствие каких-либо резервов в ближайшем тылу. И это при такой густоте окружавшего немецкого населения и глубине нашего продвижения по неприятельской территории! Как увязать и то и другое, никто не знал. Оставалось лишь недоуменно разводить руками.
Штаб дивизии настойчиво продолжал мучить Буторова с его людьми бездельем. Николай уже подумывал, как бы поставить вопрос о прикомандировании к другой дивизии, когда рано утром к нему в дом, занятый под штаб-квартиру, влетел взволнованный старший санитар, запричитав:
– Николай Владимирович, вставайте! Ночью штаб дивизии снялся и ушел!
– Ты что такое говоришь? – не поверил спросонья Николай. – Что ж мы, по-твоему, совсем одни остались?
– Да нет. Еще телефонисты вот есть. Они говорят, впереди никого, полки ушли.
– Ничего не путаешь? – Чувствуя нарастающую тревогу, Николай стал быстро собираться. – Не может быть, чтобы штаб дивизии так, за здорово живешь, взял да и бросил нас.
Но телефонисты подтвердили, что дивизия и в самом деле отошла. Никаким другим подразделением ее не заменяли.
– А вы почему тогда здесь? – недоумевал Николай.
– Ждем приказа об отходе, – услышал вполне лаконичный ответ.
Творилось что-то неладное. Правда, еще раньше на это, как предпосылки, указывали слегка изменившееся поведение местных бюргеров и некие таинственные огни, слишком похожие на сигнальные, которые вот уже несколько дней нет-нет да зажгутся в ночи по разные стороны фронта. Словно дети с кострами балуют.
При помощи телефонистов, раз уж они здесь, Буторов с трудом связался с Инстербургом. Узнал, что штаб командующего армией все еще там. Спросил, что ему делать в сложившейся обстановке. Немного погодя, вечером получил приказ: не задерживаясь выдвинуться в район деревни Тремпен[11 - Тремпен (нем. Trempen) – ныне пос. Новостро?ево в Озерском районе Калининградской области.] и поступить в распоряжение 4-го армейского корпуса.
До Тремпена было километров сто. Расстояние немаленькое. Выехали на рассвете, стараясь не задерживаться, хоть песчаные дороги порядком измучили лошадей. Николаю не давал покоя немецкий аэроплан, который взялся кружить над головами. Он так внимательно рассматривал отряд, наворачивая круги да опускаясь чересчур низко, что невольно закрадывались тревожные мысли.
Десятого сентября к десяти же часам утра они, не останавливаясь на ночевку, вошли в Тремпен. Туда накануне вечером отступил штаб 4-го пехотного армейского корпуса вместе со штабом 30-й пехотной дивизии после боя, в котором бесславно пропал весь Коломенский полк[12 - Во время отхода из Восточной Пруссии в конце августа 1914 г. 4-го корпуса генерала Алиева его прикрывал 119-й пехотный Коломенский полк, который неподалеку от дер. Адамсхейде был окружен и целиком попал в плен вместе с полным комплектом полкового знамени.]. На счастье людей Буторова, к их приезду настало затишье, что позволило как следует отдохнуть.
Зато на другой день, спозаранку, бой разгорелся с новой силой. Часов в шесть утра Соллогуб, взяв часть двуколок и медицинского персонала, отбыл на правый фланг. Артиллерийская, пулеметная и ружейная стрельба становилась интенсивнее и громче, постепенно приближаясь. Бой был сильным и распространялся по всей линии фронта, потому Буторов никак не мог составить о нем даже приблизительного представления.
Вскоре появился полковой врач Ярославского полка, который сказал:
– Нам требуется ваша помощь на левом фланге. Там раненых много.
– Это куда ехать? – поспешил спросить Николай, видя, что доктор поворачивает лошадь, уже собираясь мчаться назад. Тише добавил, краснея под удивленно вытаращенным взглядом: – Нам в штабе не успели еще карты выдать.
Врач сжалился, пояснив:
– Дорога простая. При выезде из деревни нужно взять вправо и ехать дальше все время по прямой.
