Язык, буквы, имена

скачать книгу бесплатно

Язык, буквы, имена
Амин Рамин

В этом цикле мы займёмся тем, что можно назвать металингвистикой. Мы будем говорить о языке, буквах и числах как духовной реальности, которая складывается в узор неких символов, упорядочивающих бытие. Нас будет интересовать универсальная символика, совокупность информационных кодов, лежащих в основе генома мироздания. Глубинный язык, на котором говорят все вещи – язык, восходящий к реальности священных имён, переданных Творцом нашему праотцу Адаму…

Язык, буквы, имена

Амин Рамин

© Амин Рамин, 2022

ISBN 978-5-0056-3748-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Введение. Языки мира. Парадокс языка

В этом цикле мы займёмся тем, что можно назвать металингвистикой. Мы будем говорить о языке, буквах и числах как духовной реальности, которая складывается в узор неких символов, упорядочивающих бытие. Дело не ограничится только языком в узком смысле. Нас будет интересовать универсальная символика, совокупность информационных кодов, лежащих в основе генома мироздания. Глубинный язык, на котором говорят все вещи – язык, восходящий к реальности священных имён, переданных Творцом нашему праотцу Адаму.

В этой первой лекции я хочу дать исходный материал, общее введение в тематику, с которой мы будем иметь дело дальше. Путь у нас предстоит длинный, и много что прояснится на этом пути. Поэтому начнём с общего знакомства с темой языков.

В настоящее время в мире насчитывают от 6 до 7 тысяч языков. Расхождения в их количестве связаны с тем, какой из них считать отдельным языком, а какой диалектом другого языка. Среди этих 6 или 7 тысяч подавляющее большинство – языки с малым количеством носителей, вплоть до таких, на которых разговаривает всего лишь какая-то деревня. Языков с огромным количеством говорящих, языков-гигантов около десятка, это английский, китайский, испанский, арабский, русский и т. д.

Давно было замечено, что некоторые языки имеют явное сходство друг с другом. А потому лингвисты выделяют их в родственные семьи, а семьи – в макросемьи. Изображение родства языков в виде генеалогического древа подразумевает такое понимание: от единого некогда языка отпадают диалекты, с течением времени они становятся отдельными языками, от них снова ответвляются диалекты, те опять превращаются в языки и так далее. Естественно, чем больше времени прошло, тем меньше выражено родство этих языков. Считается, что примерно одной тысячи лет достаточно, чтобы носители языка перестали понимать друг друга в обыденной речи.

Соответственно, реконструкция праязыков продвигается вглубь следующим образом: сначала реконструируются праязыки самого близкого уровня, затем они сравниваются между собой и восстанавливается, в свою очередь, их общий предок – и так пока мы гипотетически не достигнем единого праязыка человечества. Пока что это не сделано, и в целом выдвигаются сомнения, что такой праязык можно реконструировать лингвистическими средствами хотя бы на уровне базисной лексики, потому что чем дальше мы идём вглубь истории, тем меньше совпадений можем обнаружить.

На сегодняшний день в лингвистической компаративистике существует примерно такая картина. От гипотетического праязыка Турита, существовавшего примерно 50 тысяч лет тому назад, отделились индо-тихоокеанская, австралийская и борейская (северная) ветви.

Индо-тихоокеанская макросемья включает в себя такие языки, как папуасские, которых около 800, а они ещё внутри себя разделяются на макросемьи. Австралийская ветвь около 7 тысячелетия до Р.Х. разделилась на 150—200 языков.

Но всё это от нас очень далеко, а вот борейская макросемья – это уже предок всех известных нам евразийских языков, и не только их, но и языков Южной и Северной Америки. Эта семья сформировалась около 20—25 тысяч лет тому назад. Затем от неё, в свою очередь, отделились африканские языки и около 12 тысяч лет тому назад – три большие макросемьи, языки которых доминируют сегодня на планете – афразийская, ностратическая и сино-кавказская.

Гипотеза ностратических языков (от латинского nostras – «наш») была выдвинута в начале 20-го века датским лингвистом Педерсеном и развита советским учёным Илличем-Свитычем, а после него – такими лингвистами, как С. А. Старостин. Согласно ей, около 12 тысяч лет тому назад существовал общий ностратический язык, от которого затем откололись семитские, индоевропейские, картвельские, уральские, алтайские и некоторые другие языки.

Семитские языки – это, напомню, такие как арабский, арамейский и иврит; в индоевропейские входят немецкий, русский, английский, греческий, латынь, фарси, санскрит; алтайские – это монгольский, японский и тюркские языки; уральские – это финно-угорские языки, а самый крупный представитель картвельской семьи – грузинский язык. Все эти языки сейчас очень различны, но все они, согласно ностратической теории, сходятся к одному праязыку, от которого откололись около 12 тысяч лет тому назад.

Самой изученной из всех этих семейств является семья индоевропейских языков, которые раньше также назывались «арийскими». Около 7 тысяч лет тому назад они были единой общностью с одним языком – праиндоевропейским, который на настоящий момент довольно хорошо восстановлен, так что на нём в виде эксперимента пишут даже стихи и басни. Эта общность кочевала где-то на территории современной Сибири (согласно курганной гипотезе), пока от неё не отделилось несколько больших групп, которые были предками современных германских народов, славян, древних греков, древних римлян, персов и индоевропейских народов Индии. Одни из них пошли на Запад, другие на Юг, некоторые остались примерно там, где были. Так возникли современные русские, немцы, греки, англичане, персы и так далее. Так вот, все эти народы говорят на похожих языках, называемых «индоевропейскими». Единство данных языков очень хорошо доказано, у них существуют общие принципы строения слов, грамматики, синтаксиса, всё это подробно описано в трудах по лингвистике. Вообще большая часть лингвистических исследований посвящена индоевропейским языкам, примерно 90 процентов: это самые изученные языки.

Итак, чем раньше языки откололись от общего предка, тем больше будут различия между ними. Например, существует семья славянских языков – русский, украинский, польский, чешский. Они очень близки друг к другу, потому что откололись от общей основы относительно недавно, примерно тысячу лет тому назад. Общей базисной лексики у них – 70 процентов, грамматические формы примерно сходные.

Далее, все эти языки входят в макросемью индоевропейских языков. Общего между индоевропейскими языками уже меньше – примерно 30 процентов лексики – скажем, между русским, немецким и английским. Потому что срок распада больше – 6 или 7 тысяч лет прошло с тех пор, как они откололись от общего предка.

Уровень расхождения между языками, входящими в разные макросемьи, будет ещё выше. Ностратический уровень – это около 7—10 процентов совпадений. То есть величина совпадений в базисной лексике между русским и турецким, между русским и финским, между русским и грузинским – это около 7—10 процентов. Разумеется, если брать ещё более глубокий доностратический уровень, например, сравнить русский с каким-нибудь папуасским языком, то там вообще мало что удастся обнаружить (хотя кое-какие совпадения всё равно будут).

То есть мы видим, развитие языков подобно движению льдин. Из-за тех или иных причин льдина может отколоться от материнского ледника и уйти от него куда-то далеко, в какое-то своё плавание, и пространство между ними заполнится водой. То же самое с языками. Из-за географических, религиозных, культурных, политических и других причин языки раскалываются и отдаляются. Даже в чисто возрастном плане это так, поскольку молодежь всегда говорит на несколько ином языке, чем их родители, что известно ещё с древних времён, и сетования на это присутствуют уже в древнеримских трактатах.

Теперь, каким образом происходит такая реконструкция праязыков? Для этого существуют специальные методы. Прежде всего, объектом сопоставления является так называемая базисная лексика, то есть основной набор слов, который, как правило, не заимствуется. Это слова, обозначающие части тела, числительные, местоимения, природные явления. Оценка идёт по базисной лексике, потому что заимствования не скажут нам о близости языков ровным счётом ничего. Например, в русском языке есть слово камыш, и в тюркских языках оно есть. Но это ничего не говорит о близости данных языков, так как слово камыш когда-то и было заимствовано у тюрков.

Логика подсказывает, что языки заимствуют прежде всего слова, которые обозначают какие-то новые явления. Например, когда был изобретён компьютер, русским языком было заимствовано это слово из английского. Однако базисная лексика изначально есть в каждом языке, а потому заимствования тут практически исключаются.

Итак, во-первых, сопоставления идут по базисной лексике. Во-вторых, производится поиск регулярных фонетических соответствий, чтобы доказать, что совпадения не случайны. Например, в немецком «десять» – это Zehn, а в английском ten. То есть там, где в немецком есть звук z, в английском будет звук t. Или русское д соответствует английскому t – например, русское два, английское two. Значит, и в других общих словах там, где в русском д, в английском должно быть t. В основе того и другого лежит общий звук их праязыка.

Согласно данному методу, слова, внешне очень похожие друг на друга, могут не восходить к одному корню, например, английское milk и русское молоко. На самом деле это заимствование древнеславянского из древнегерманского. И наоборот, внешне совершенно различные слова, как русское роза и арабское warda, могут являться однокоренными.

Отсюда неверность наивной или повседневной этимологии. Например, большинство носителей русского языка думают, что выдра от выдрать. Это совершенно неправильно, потому что слово выдра уже было в русском языке, когда в нём не существовало такого глагола, как выдрать. На самом деле выдра происходит от древне-индоевропейского удра со значением «водяной», «водный» (отсюда гидро со значение «вода»).

Давайте покажем общность ностратической этимологии на примере такого слова, как «жена». Откуда оно появилось? «Жена» восходит к ностратическому корню «ге» (как варианты – джа, дже) со значением «рожать», «порождать». В праиндоевропейском guena означало «женщину» или «рожающую». В славянском звук «г» изменился на «ж». В других языках русскому «жена» соответствуют древнеиндийское janis (женщина), древненемецкое quena (женщина), современное английское queen (королева), латинское gignere (рождать), греческое genos (происхождение, род), которому родственно слово «генетика», арабское jens (пол), персидское zan (женщина). Этот же корень мы видим в латинском gens (семья), от которого пошло итальянское и испанское gente (народ). К тому же слову gens восходит и английское gentle – «воспитанный», «благородный», откуда gentleman. Однокоренным со всеми этими словами является «гений» – изначально так в римской мифологии называли духа, сопровождавшего человека. Возможно, родственным с ним является и арабское «джинн».

Как видим, каждый из языков осмыслял этот пракорень по-разному, выстраивая с ним свойственные только ему ассоциативные ряды, что в итоге дало ряд совершенно различных значений – от «жены» и «пола» до «народа» и «гения».

По-моему, всё это чрезвычайно интересно: сталкиваясь с такими вещами, как будто погружаешься в глубь истории. Поэтому давайте приведём ещё несколько примеров. Первокорень др или дар означал «вращаться» или «пространство, образованное вращением». Отсюда арабское dara – вращаться и dar – дом. От этого же корня русское дверь – по ассоциации с чем-то вращающимся – и двор, английское door, шумерское тур – двор, греческое thura – дверь, древнеиндийское dvaram и современное персидское divar – стена. Однокоренным тут является также итальянское torre и английское tower – башня.

Русское море соответствует арабскому ma – вода. Отсюда немецкое Meer, французское mer, латинское mare. Как ни удивительно, однокоренным тут является также «мрамор»: оно происходит от греческого marmaros – «блестящий» – по аналогии с блестящей поверхностью воды.

Выше мы сказали, что русское роза и арабское warda являются однокоренными. На первый взгляд, между ними нет ничего общего. Тогда как на самом деле общая этимология тут хорошо прослеживается: русское роза заимствовано из латинского rosa, которое, в свою очередь, произошло от wrodya. Ему соответствуют в греческом rhodea, древнеперсидском vereda, арамейском vrad и арабском warda.

На этом оставим наши этимологические примеры и зададимся вот каким вопросом: чем же отличаются языки? Различия между языками проходят сразу через несколько уровней.

Прежде всего, это звуки. Во всех языках есть гласные и согласные. Гласный – это такой звук, который выходит из лёгких без препятствия. Скажите «а» и увидите, что поток воздуха выходит из ваших лёгких напрямую. Согласный – это звук, который встречает на пути преграду – гортань, нёбо, губы. Разнообразие гласных и согласных довольно велико. Есть языки, в алфавите которых до ста букв. Существуют языки, в которых всего два гласных (языков только с одним гласным нет). Есть языки, где очень мало согласных. Например, в языке ротокас в Папуа – Новой Гвинее только шесть согласных. Есть языки, в которых много тех и других, например, кавказские. В языке таа из Ботсваны 47 нещёлкающих согласных и 78 щёлкающих.

Ещё большим является разнообразие лексики, то есть словарного состава языков. Каждый знает, что разные языки называют вещи по-разному. На английском кошка будет cat, на фарси gorbe, на немецком Katze. Но на этом отличия не заканчиваются. Дело в том, что языки не только по-разному называют, но и по-разному делят реальность. Словесная система языков не подобна шахматной доске с одинаковыми клетками, на которые мы ставим фигуры-слова. Сама карта реальности, нарисованная тем или иным языком, будет свойственной только ему. Например, что мы будем делать, если вдруг найдётся язык, который занесёт кошку и собаку в одну и ту же категорию, называя их одним и тем же словом? Нам покажется, что такого языка не существует. Но зато есть язык, который называет самца и самку одного и того же животного разными словами, так что получается, что это разные животные. И этот язык – русский, в котором есть «петух» и есть «курица», но нет общего слова, которым можно было бы назвать их вместе. Тогда как понятно, что это – одно и то же животное, различается лишь его пол.

Чем более абстрактными становятся понятия, выражаемые словами, тем больше различий между языками. Кошка будет «кошкой» в большинстве языков, но вот английскому слову mind не найдётся полных аналогов ни в русском, ни в немецком, ни в французском. Мы можем передать значение этого слова либо с помощью нескольких слов, либо описательно. Слова арабского языка, выражающие основные понятия религии, потому и заимствуются, что им нет аналога в других языках. Например, как перевести слово шариат? Закон? Путь? Религия? Свод норм? Даже приблизительного аналога не существует. А что такое вилаят – основное понятие шиитской теологии? Руководство? Правление? Дружба? Святость? Всё это вместе и ничего из этого.

Некоторые языки очень чётко отделяют кисть и руку до кисти. Для этого у них есть отдельные слова, как в английском – arm и hand. Есть языки, в которых проведена четкая граница между действиями по перемещению – например, в русском: поехать, пойти, полететь. Тогда как в фарси всё это одно слово – raftan.

Самое сложное в овладении иностранным языком – не выучить слова или правила, а использовать их по месту и назначению, то есть в той картине мира, которая существует в данном языке. Но, привыкнув к карте реальности родного языка, мы не можем переключиться на карту чужого. Главная трудность именно в этом. От каждого, кто желает действительно владеть иностранным языком, требуется, чтобы он мыслил на этом языке, в его картине мира. Продолжая мыслить в рамках родного языка, мы постоянно путаем слова и выражения, употребляя их не на своем месте и тем самым с головой выдавая то, что мы – иностранцы.

Существуют языки, например, некоторые австралийские, в которых пространственная ориентация идёт не по положению нашего тела (то есть влево-вправо, назад-вперёд), а по сторонам света. Если мы скажем «муравей ползёт слева от меня», то они скажут: «муравей ползёт на север от меня». «Подними западную руку», «сделай шаг на юг», «дай мне вон тот восточный карандаш», «вы наступили мне на палец своей северной ногой» – это обычные выражения в таких языках.

Очевидно, чтобы так говорить, у вас в голове должен быть своего рода встроенный компас. Вы постоянно должны знать, где север, где юг, где запад, где восток, а иначе не сможете выразить в этом языке даже самые простейшие вещи. И оказалось, что их носители на самом деле имеют такой компас. Проводились специальные исследования, которые доказали, что они чувствуют стороны света, даже находясь в темноте или в густом лесу, и безошибочно их определяют. Один из них, рассказывая, как его чуть не съела акула, говорил, что она напала на него с севера – казалось бы, последняя вещь, о которой мы стали бы думать в подобной ситуации.

Другим классическим примером того, насколько по-разному языки видят и осмысляют мир, являются названия цветов. Скажем, в русском есть слово «голубой», а в английском его нет, там существует только «синий». Во многих языках нет и «синего», он считается единым с зелёным. В индийских «Ведах» очень часто упоминаются небеса, но ни разу не сказано, что они – синие или голубые.

Но эти примеры будут не самыми удивительными, учитывая то, что языках некоторых народов Африки есть только два цвета – чёрный и белый, точнее, «тёмный» и «светлый».

В древнегреческом языке также не было слов для многих цветов, привычных нам. В поэмах Гомера встречаются чёрный, белый и красный. Там нет синего цвета. Море у Гомера багровое. Это в своё время даже породило гипотезу о мнимом дальтонизме греков. Зато в их языке было много слов, выражающих интенсивность цвета, то есть степени сияния и блеска.

В некоторых языках небо называется «чёрным». Для нас настолько естественно, что небо голубое или на худой конец синее, настолько дико назвать его «чёрным», что действительно сама собой напрашивается версия с дальтонизмом тех народов, чьи языки устроены таким образом. Однако проводились специальные исследования, которые выяснили, что зрительно они различают цвета точно так же, как и мы.

Почему же у них нет слов для этих цветов, почему их язык очень скуп на них? Очевидно, потому, что они считают это неважным. Выделение богатой палитры цветов не представляло значения для их общества – так же, как для каждого из нас нет необходимости, например, выделять сотни цветов, пока он не займётся продажами автомобилей, и тогда ему будут просто необходимы слова, чтобы выделить оттенки их окраски.

Для народов, живущих на юге, нет потребности различать виды снега, поскольку его в их краях мало – а потому в их языках будет одно слово «снег». Но для северных народов, часто имеющих дело со снегом, важно отличить его оттенки – а потому в их языках развилась богатая система соответствующих понятий – например, в русском языке «пурга», «метель», «вьюга», «снегопад», «позёмок», «пороша», «падь» и т. д. Все эти слова выражают одно и то же явление, снег, но с какой-то особой стороны.

Языки народов, для которых важны структуры родства, включают в себя множество слов для различения самых отдалённых его степеней. Когда-то в русском языке тоже были такие слова, но сегодня они практически исчезли, поскольку социальная структура изменилась, большая часть населения перешла к модели нуклеарной семьи – родители и дети. На грани исчезновения такие слова, как золовка (сестра мужа), деверь (брат мужа), шурин (брат жены). Полностью исчезли такие слова, как стрый (дядя отца), шурич (сын шурина), ятровка (жена шурина или деверя).

Во многих языках нет одного слова для «брата», есть разные слова для старшего брата и младшего. В других существуют различные слова для «отца», в зависимости от того, чей это отец (отец сына или дочери). То есть, говоря на этих языках, вы не можете сказать «отец вообще»: вам обязательно надо уточнять, о чьём отце идёт речь.

Другим примером того, насколько по-разному языки организуют свою картину мира, является категория рода. В некоторых языках её просто нет – например, в фарси, китайском, турецком, финском. В таких языках, как английский, род присутствует только для людей и иногда для животных – «он» или «она», he или she. В тамильском языке довольно логично мужской род используется только для мужчин, женский – для женщин, а средний – для неодушевлённых предметов. Но существует множество языков, которые делят вещи по родам безо всякой определённой логики – русский, немецкий, французский, греческий, испанский. Почему стул у нас «он», небо – «оно», а звезда – «она»? В немецком языке средний род иногда может использоваться для женщин, то есть они осмысляются как «оно»: das M?dchen (девочка), das Weib (женщина), das Fr?ulein (незамужняя девушка).

Система родов сильно влияет на ассоциативный ряд носителей языка. Русских может удивить, почему немцы изображают грех в виде женщины. Дело в том, что die Sinne (грех) по-немецки женского рода. Смерть в русской культуре осмысляется как старуха с косой, а в немецкой – как старик, потому что слово der Tod (смерть) – мужского рода.

Это то, что касалось лексики. Третий уровень, на котором существуют языковые различия – грамматика. Грамматический строй языка – это обязательные формы, которые принимают слова в данном языке, если мы хотим соединить их друг с другом и тем самым сказать какую-то осмысленную фразу. Язык как бы видит мир сквозь цветные очки, через такие категории, которые он обязывает каждого своего носителя применять. Например, в русском языке существует категория числа – единственное и множественное. Ты не можешь использовать существительное, не поставив его в одну из этих форм, разве что кроме некоторых слов-исключений, таких как пальто, у которых нет формы множественного числа.

Или возьмём ту же категорию рода. В русском языке существительное должно быть или женского, или мужского, или среднего рода. Соответственно, и глагол, который с этим существительным согласуется. Мы говорим «месяц взошёл», но не можем сказать «месяц взошла». Но даже если мы скажем «месяц взошла», то это всё равно будет категория рода, только неправильно применённая. Так видит мир русский язык – через категорию рода. Вы не можете говорить по-русски, не используя эту категорию, нейтральных слов не существует.

Но, как мы уже сказали, есть немало языков, в которых эта категория вообще отсутствует. Можно прочитать длинный текст на таком языке и не понять, о ком идёт речь – о мужчине или женщине. В картине мира этих языков род не принципиален, не играет роли. Его, конечно, можно выразить при желании, но не грамматическими, а описательными средствами, то есть прямо заявив, что такой-то человек – мужчина или женщина.

Фантазия человеческих языков в изобретении грамматических форм, кажется, не знает границ. В индейских языках, таких как язык аймара, есть так называемая категория эвиденциальности. Эта категория обязывает вас каждый раз, когда вы рассказываете о чём-то, уточнять, откуда вы это знаете. Например, вы говорите: «Вчера произошло то-то». В русском языке категории времени достаточно. На глагол «происходить» тут наложена категория времени – то, что это случилось в прошлом. Но в языке аймара вы должны наложить на это слово ещё и специальный грамматический показатель, который указывает на то, откуда именно вы знаете, что это произошло – вы видели это своими глазами, или предполагаете, или слышали от кого-то. Вы обязаны так сделать, это грамматическая категория, которой нельзя избежать. Так требует от вас этот язык, такова его картина мира. В языке аймара невозможно сказать такую фразу: «В 1492-м году Колумб приплыл в Америку». Но вы можете сказать это только так: «по слухам…», или «мне говорили, что Колумб в 1492-м году приплыл в Америку».

Почему так происходит? Потому что для этих языков очень важны такие категории, как «известное» и «неизвестное». В соответствии с этими категориями они делят реальность. А потому у них картина времени построена совершенно иначе, нежели у нас. В языке аймара прошлое – это то, что лежит впереди, перед нами, а будущее – то, что находится позади нас. Так, выражение nayra mara, подразумевающее прошедший, последний год, буквально означает «год впереди». Если попытаться понять логику этого, то такое необычное деление связано с тем, что «прошлое» означает «известное», а поскольку оно уже ясно и понятно, то в этих языках оно осмысляется так, как будто «лежит перед нами». Будущее же ещё неизвестно и непонятно, а потому оно понимается как «находящееся сзади», «за спиной», то есть в неизвестной области.

С грамматической точки зрения весьма своеобразными являются изолирующие языки, то есть такие, в которых очень мало грамматических категорий – нет времени, падежа, числа, рода. Это китайский, вьетнамский, тайский. Слова в таких языках не изменяются, напоминая отдельные блоки или атомы. Границы слов совпадают с их корнями, а значения определяются порядком в предложении. Например, китайское слово хао в сию хао («делать добро») является существительным, в хао жень («добрый человек») – прилагательным, а в жень хао во («человек любит меня») – глаголом.

Картина мира в таком языке будет неточной, размытой. Отсюда название, которым их раньше именовали лингвисты – «аморфные». Прочитав классический китайский текст, вы можете не понять, когда это происходило – в настоящем времени, в прошедшем или в будущем, кто является лицом действия – мужчина или женщина. Вы можете догадаться об этом по контексту, а можете и не догадаться. То есть это такой аморфный рисунок, видимый как бы сквозь дымку, похожий на китайскую живопись. Если же посмотреть с точки зрения китайца на наши языки, насыщенные грамматическими формами, то они могут показаться ему некой тюрьмой, сажающей речь за решётку многочисленных правил.

К китайской модели сегодня приближается английский, потому что он тоже находится на пути превращения в изолирующий язык, утраты грамматических категорий. Русский пока ещё далёк от этого, он в наибольшей степени сохранил сложную грамматическую структуру, свойственную индоевропейскому праязыку. Но он также упрощается, некоторые грамматические категории отпадают. Возьмём строки Пушкина:

«Не пой, красавица, при мне

Ты песен Грузии печальной:

Напоминают мне оне

Другую жизнь и берег дальний».

Что такое «оне»? Это форма множественного числа женского рода, которая исчезла из русского языка, осталось только «они» – как для женщин, так и для мужчин. А во время Пушкина эта форма существовала и использовалась. Ещё недавно в русском языке был седьмой падеж, который тоже исчез, когда-то имелось двойственное число, которое, как и в арабском, образовывалось с помощью суффикса «а». Оно до сих пор сохранилось в таких словах, как глаза, бока, рога, берега. Это именно форма двойственного числа, потому что во множественном мы должны были бы сказать глазы, боки, роги, береги.

Вообще в лингвистике есть теория синусоиды, согласно которой языки движутся от сложности к упрощению, а потом опять от упрощения ко сложности. Например, фарси, который в древности был морфологически очень сложным языком, затем сильно упростился по «английской» модели, а сегодня, судя по всему, наращивает новую сложность.

Итак, язык содержит в себе некий код, некую сетку, которую он принудительно накладывает на речь любого, кто говорит на нём. В каждом данном языке вы можете выражать свои мысль только так, а не иначе, только под определённым углом.

Как мы уже упоминали, сложность в освоении других языков связана как раз с тем, что мы привыкли именно к картине мира нашего родного языка, к тому, как он делит реальность. Если в изучаемом языке будут какие-то грамматические категории, которых нет в нашем родном, то они станут казаться нам избыточными и лишними, тогда как для носителей того языка они совершенно естественны. Со школьных времён все мы помним, каким кошмаром нам представлялась временная система английских глаголов: мы не понимали, зачем это вообще нужно, зачем все эти ужасные «завершённое в прошедшем» и «длительное в настоящем», потому что в русском языке с его простой временной системой этого нет.

И наоборот, изучив язык, в котором отсутствует категория рода, мы не сможет избавиться от ощущения, что нам чего-то не хватает. Англичанину же, изучившему русский, будет недоставать как раз привычной системы времён, и он станет страдать от отсутствия того самого «плюсквамперфекта».

Итак, чем же отличаются языки? И таким ли кардинальным и судьбоносным является их отличие? Можно ли сказать, что в одном языке нельзя выразить то, что можно выразить в другом? В действительности это неверно. В любом языке можно сказать всё что угодно. Даже в тех языках, где нет слов для синего или красного цвета, вы всё равно сможете выразить их, например, посредством такого предложения: «Эта вещь такого цвета, как малина». Если в каком-то языке нет понятий для чего-то, скажем, для современных терминов математики или программирования, он может быстро заимствовать их.

Языки отличаются не тем, что в каком-то из них вы можете сказать нечто такое, чего не сможете сказать на другом. Языки отличаются тем, о чём вы обязаны говорить. На русском языке невозможно разговаривать, игнорируя пол того, о ком говоришь, а в китайском или фарси это вполне допустимо. Разумеется, они тоже способны выразить пол, с помощью описательных, а не грамматических средств, но разница с носителями русского языка в том, что они могут сделать это, а могут не сделать – по своему усмотрению, тогда как у носителя русского языка тут нет выбора. Если вы скажете на фарси бо дуст будам – «я был (или была) с другом», то отсюда непонятно, какого пола был этот друг. Дуст – можно сказать для друга и мужского, и женского пола. Вы можете при желании уточнить, какого пола был этот ваш друг, но именно при желании, сам язык не налагает на вас таких обязательств. Тогда как в русском из фразы «я был с другом» сразу понятно, что друг был мужчиной, а иначе вы должны были бы сказать «я был с подругой».

И наоборот, в фарси или английском есть сложная система времён, которая отсутствует в русском языке. Соответственно, вы не можете говорить на этих языках, не обращая внимания на такие аспекты действия, как длительность, а в русском вы сами выбираете, говорить об этом или не говорить – по желанию.

Итак, языки отличаются не тем, что вы можете сказать, а тем, что вы не можете не сказать на них. Каждый язык заставляет своих носителей обращать внимание на определённый, выделяемый этим языком аспект реальности.

А потому выучить иностранный язык – значит приобрести ещё одну, альтернативную картину мира. Когда ты переключаешься на другой язык, то переходишь в иную систему координат. Кажется, Гёте сказал, что человек, не знающий иностранных языков, не знает и своего родного. И это верно, потому что тогда ему не с чем будет его сравнивать.

Существует парадоксальная диалектика различия и единства языков. Можно сказать, что каждый язык предлагает свою уникальную картину мира, направляет мысли говорящего в определённую сторону. Но так же верно будет сказать, что все языки очень похожи и что в глубине их таится один и тот же единый язык человечества. Во всех языках есть гласные и согласные, слоги, слова, предложения, подлежащее и сказуемое. Не существует такой вещи в каком-то языке, которую нельзя было бы выразить средствами другого языка. Нет такого языка, в котором присутствовало бы что-то абсолютно уникальное, какая-то категория, звук или форма, которая была бы не представима в других языках. Не существует языка, который невозможно было бы выучить носителям другого языка. То есть все языки – это модификации одних и тех же архетипов, одной и той же изначальной формы. В своей глубинной структуре они идентичны.

Итак, существует общий априорный язык Духа, которым все мы владеем и который выражает себя через все существующие языки. А потому и возможна такая вещь, как перевод. В переводческой деятельности приходится иметь дело с этим парадоксом языка непосредственно и практически. Переводчик наглядно понимает, что языки не сводимы друг к другу, и тем не менее он постоянно преодолевает эту несводимость.

А потому, если посмотреть на дело вот с такой точки зрения, то мы увидим, что, по сути, нет никакого множества языков. Разные языки представляют собой диалекты одного и того же языка человечества. Это грани одного бриллианта. А потому Коран говорит: «Из Его знамений – творение небес и земли и различие ваших языков и цветов» (30: 22).

Часть 2. Механизм нашего мышления и его связь с языком. Значение языка для человека

Для того, чтобы объяснить механизм нашего мышления, мы должны сначала сказать о том, как устроена реальность в целом и каково место человека в ней.

Человеческий хейкель включает в себя три главных уровня – тело, душу и дух (есть ещё четвёртый, но его мы не будем тут касаться). Им на уровне макрокосма, «большого мира» соответствуют всеобщая природа, Мировая душа и Мировой дух. Человек представляет собой квинтэссенцию «большого мира», микрокосм в макрокосме, как сказал Имам Али (А): «Ты думаешь, что ты – лишь малое тело, но в тебе скрывается великий мир».

Об этих уровнях человека и мира я подробно рассказывал в цикле «Человек в исламе»; тут могу перечислить их лишь вкратце. Вообще цикл «Язык, буквы, имена» задуман как продолжение и развитие тем, поднятых «Человеком в исламе», а потому здесь подразумевается знакомство с ним. Некоторые вопросы, которые упоминались там, я буду снова объяснять, а другие оставлю как уже ясные. Поэтому надо иметь в виду, что если что-то покажется непонятным, то вам надо вернуться к «Человеку в исламе» и найти соответствующий момент.

Мировая душа – это Хранимая Скрижаль (лаух уль-махфуз), зелёный свет, нижний правый столп Трона и совокупность образов всего, что есть в творении. Это всеобщий нафс, тайный огонь, лежащий по ту сторону всего видимого и наглядного, информационное поле, содержащее в себе программу функционирования всех вещей. И современная физическая наука постепенно подходит именно к такому пониманию, потому что, согласно её концепциям, в основе физического мира лежит не что иное, как информация.

Реальность ещё более высокого плана представляет собой Мировой дух. Это – Святой дух (рух уль-кудус), белый свет, верхний правый столп Трона, Письменная трость в суре «Калам», пишущая на Хранимой Скрижали то, что было, есть и будет, «светильник» в суре «Свет», высшее творение в ограниченном бытии, первая ветвь древа вечности и Первый разум (акль), содержащий в себе идеи всего. Что значит «содержащий в себе идеи всего»? Это означает, что в этом Рухе, в этом Духе или Разуме содержится чистая световая сущность всякой вещи – её умный план, её принцип или проект, в соответствии с которым творится всякая вещь на всех последующих планах бытия, включая наш материальный.

Иерархия человеческого хейкеля настроена на эти три мировых уровня. Всеобщей материальной природе соответствует наше физическое тело, которое представляет собой её квинтэссенцию. Мировой душе соответствует наш нафс, наша индивидуальная душа, включающая в себя совокупность информационных программ, в соответствии с которыми мы функционируем. Есть растительная душа, отвечающая за рост и питание тела, есть животная душа, отвечающая за передвижение, и есть разумная душа, отвечающая за связь с духом и мышление.

Наконец, Мировому духу соответствует частица духа в каждом из нас, которая была вдохнута Всевышним в Адама: «И вдохнул в него от Моего духа» (38: 72). Почему здесь говорится: «от Моего духа», почему не сказано просто: «Я вдохнул в него дух»? Каждое слово тут важно. Мин, «от» означает, что от вот этого всеобщего, универсального Мирового духа, от великого Разума, содержащего в себе смыслы всего, был протянут в человека как бы луч, озаряющий его душу и приобщающий человеческое существо к этому Солнцу смыслов, которым является Вселенский разум, Рух уль-кудус, Разум Мухаммада и рода Мухаммада (С).

Слово «Моего» («Моего духа») указывает на величие этого Духа, которое таково, что Всевышний приписал его к Самому Себе, сказав «Моего». То есть этот великий Дух только один, их не может быть много, так что в каждом человеке был бы какой-то свой дух. Характерно, что в Коране слово рух, «дух» вообще употребляется только в единственном числе, тогда как нафс (душа) часто используется во множественном. Дух – это священный и пречистый принцип: он не может быть запачкан чем-то, в нём нет никакой тьмы, он представляет собой чистый свет. Мин рухи – «от Моего духа», говорит Творец… Дух, в отличие от души – это не какая-то сущность внутри нас. От него протянут в каждого из нас как бы лазерный луч, но он не принадлежит нам: мы лишь приобщены к нему.

И вот это приобщение к Духу, то есть Разуму, составляет сущность человечности. Всевышний говорит ангелам: «Когда же Я придам ему соразмерный облик и вдохну в него от Моего духа, то поклонитесь ему» (38: 72). То есть вдыхание Духа делает человека человеком, удостаивает его поклона ангелов.

А кто такие ангелы? Ангелы сами – манифестации Духа, искры вселенского Разума. Они сотворены из сияния Разума и являются передатчиками фейза, бытийной милости от него – ко всем вещам. «За» Разумом стоит всеобщая машийя, воля или действие Творца, а ангелы являются посредниками в донесении этого действия до каждой вещи, каждой частицы мироздания.

Почему же им было велено поклониться человеку, совершить перед ним поклон? Каждый ангел отвечает за какую-то определённую часть действия из всеобщей машийи Творца. Их положение – как положение букв в слове. Но человеку были даны имена, даны сами слова бытия. «И обучил Он Адама всем именам» (2: 31).

От Давуда Аттара передано: «Я был у Имама Садыка (А), и он велел накрыть скатерть, и мы поужинали. Потом принесли поднос с тазом для мытья рук. Я спросил: „Да буду я твоей жертвой! Этот поднос и таз – в числе того, о чем Аллах сказал: „И обучил Он Адама всем именам“? “. Он сказал: „Пыль, пустыня и всё это“, – и показал рукой вокруг себя».

Итак, через приобщение к Разуму, через вдыхание духа Адаму и его потомкам был дан доступ к сущности всех вещей.

И вот тут мы подходим к тому, как осуществляется человеческое мышление. Высшая часть нашей души, которая в хадисе от Имама Али (А) называется нафс натика кудсия – «священная говорящая душа» или просто «разумная душа» – считывает с Духа или всеобщего Разума ряды идей, составляющих сущности каждой вещи. Этот акт называется актом идеации, «усмотрения сущности», и он лежит в основе абстрактного мышления и языка.

Мы, люди, потомки Адама, в отличие от животных, мыслим абстрактными сущностями, идеями, отвлечёнными от их конкретных физических носителей. Эти идеи, эти сущности мы выражаем в языке посредством слов. Слова в нашем языке никогда не указывают на вещи – они всегда указывают на идеи. Это очень важно. Когда я говорю «дерево», то этим набором звуков я подразумеваю идею дерева, которая есть у меня и у тебя в голове, а не какое-то конкретное дерево, растущее где-то там в лесу или на поляне, с такой-то формой ствола или листвы. Чтобы указывать на конкретные вещи, нам не нужен был бы язык. Для этого достаточно крика, который издаёт, например, горилла, указывая на связку бананов и призывая других горилл полакомиться ими.

У животных есть система сигналов, которую тоже иногда ошибочно называют «языком», тогда как с человеческим языком она не имеет ничего общего и по своей сущности даже противоположна ему. Например, пчела посредством определённых фигур, которые она рисует в полёте, показывает своим сородичам, где она нашла мёд и далеко ли туда лететь. Открытие подобных фактов породило ложное понимание, что у животных тоже есть язык и что человеческий язык – это лишь дальнейшее развитие коммуникативной системы животных. Тогда как между ними – принципиальное различие. Оно состоит в том, что человеческий язык – это не просто система коммуникации, не просто сообщения, передаваемые от одного индивида к другому. В первую очередь это инструмент мышления. Он базируется на операциях с абстрактными идеями, отделёнными от своих носителей. Пчела может всю жизнь брать нектар с растений, но она никогда не составит в своём сознании образ «растения вообще», «идею растения», абстрагированную от всех возможных растений. Мышление животного существует только в рамках непосредственной практической ситуации. Оно растворено во внешнем мире, а потому у него нет и мира внутреннего. Оно видит и слышит, но не знает, что видит и слышит.

Говоря другими словами, язык человека указывает на значения, а язык животного всегда указывает на вещи. Когда пчела в танце перед другими пчелам вырисовывает разные фигуры, обозначающие, что мёд далеко, то тем самым она всего лишь передаёт свои переживания по поводу конкретной практической ситуации: то, что она прилетела издалека и устала. Это точно так же, как макака, почувствовав опасность, выражает своё состояние посредством криков, сигнализируя тем самым другим макакам об этой опасности. Сигналы животных всегда служат конкретной ситуации и определяются ею. Это или реакция на какое-то событие, или стимул для других особей к такой реакции. У каждого вида животных система сигналов является генетически определённой и ограниченной. Тогда как язык человека приспособлен для выражения бесчисленного множества смыслов – в том числе таких, которые не имеют никакой практической цели.

Все попытки обучить обезьян человеческому языку закончились ничем. При этом, как оказалось, обезьяны могут усваивать некую сигнальную систему, основанную на механизме работы ассоциативной памяти. Удавалось обучить шампанзе жестовой системе, используемой глухонемыми. Например, шимпанзе посредством жестов говорила, указывая на банан: «Дай сладкий». Но было бы большой ошибкой делать отсюда вывод, что обезьяне присуще понимание человеческого языка. То, что тут происходит – это не формирование зачатков языка, а применение механизмов ассоциативной памяти и практического интеллекта. Зная, что банан сладкий и связав с этим жест, означающий «сладкий», шимпанзе пытается выразить своё желание съесть этот банан. Слово тут используется не как символ, указывающий на значение, а как стимул, ассоциирующийся с тем или иным событием либо свойством. Всё это лишь внешне напоминает использование языка, тогда как в действительности не имеет с ним ничего общего. Для обезьяны слово остаётся мёртвым грузом, набором шумов, она обращается с ним не как с событием своего внутреннего мира, а как с внешним стимулом, частью практической ситуации, рабом которой она является.

Некоторые специфические болезни, связанные с расстройством речи, позволяют нам наглядно понять, чем человек отличается от животного. В случае с болезнью, называемой «амнестической афазией», человек не может вспомнить слова – все или только некоторые, в зависимости от стадии болезни. Например, больной забывает слова, обозначающие цвета – красный, зелёный и т. д. К чему это приводит? Были проведены эксперименты с пациентами, страдавшими таким расстройством. При этом больной прекрасно различал цвета зрительно, просто не помнил их названия. В эксперименте ему показывали прядь-образец определённого цвета, например, красного, а затем давали пучок разноцветных прядей с просьбой отобрать из пучка все пряди такого же цвета, как на образце. И он не справлялся с этой простейшей, казалось бы, задачей.

С чем это связано? Дело в том, что больной непосредственно воспринимал само впечатление красного цвета, но он не понимал его понятийно. Для него не существовало абстрактного понятия «красное вообще» – «идеи красного», приложимой ко всем конкретным красным предметам. А поскольку такого понятия, выраженного в языке, у него не было, он не мог отделить каждую из конкретных красных прядей, которые видел, от прядей другого цвета. Любую отдельную красную прядь он воспринимал как «вот эту единичную прядь», он не выделял их в самостоятельный класс.

Обычный человек, взглянув на прядь красного цвета, сразу же в своей голове характеризует её как относящуюся к классу «красных», наделённую абстрактным качеством «красное». Затем он смотрит на пучок и ищет в нём представителей этого класса, к которым применимо то же самое абстрактное качество. И быстро их отбирает. Однако поскольку больной афазией не способен составить себе такой абстрактный класс, как «красное», не способен выделить «идею красного», для него существует только непосредственное зрительное впечатление красного цвета. И что же он начинал делать? Если прядь-образец отнимали у него, то он становился совершенно беспомощен и вообще не понимал, чего от него хотят, утверждая, что «все цвета похожи», а потому «никто не справится с такой задачей». Это понятно, ведь зрительный образ пряди улетучивался от него, а «красное вообще» он не мог осознать. Если же прядь-образец оставалась у него в руках, то он прибегал к следующему приёму: прикладывал её к каждой отдельной пряди в пучке, пытаясь отобрать те из них, которые зрительно более-менее похожи по цвету на эту прядь.

Итак, вот в чём отличие человека от животного: в знании имён, в языке, в абстрактном мышлении, в способности выделять идею любой вещи. Животное видит каждое отдельное дерево, каждый отдельный дом, каждый отдельный камень – как «вот-этот-предмет», источник конкретных зрительных или тактильных впечатлений, существующий «здесь и сейчас». Оно не способно составить в своей голове идею «дерева вообще», «дома вообще», «камня вообще». В данном эксперименте пациент действовал как животное: забыв имена, он воспринимал только «вот этот красный цвет», не в силах составить себе абстрактную идею «красного». А потому ему надо было так же зрительно сопоставить этот конкретный красный предмет с другими наглядными и единичными предметами, чтобы найти их сходство.

Я остановился на этом примере, потому что он очень хорошо показывает преимущество языка. Через язык мы имеем в своей голове абстрактную картину реальности, не привязанную ни к какому «здесь и сейчас», ни к каким наличным предметам и явлениям. Животное – раб конкретной практической ситуации, за пределы которой оно не может вырваться. Человек же обладает своим собственным царством смыслов, ценностей и значений, существующим в его сознании. А потому он всегда «над» миром, всегда «выше» любой практической ситуации и даже самого себя. И по этой же самой причине человек и только человек может «сойти с ума». Животному не грозит стать шизофреником, потому что у него нет ни мышления, ни языка. Оно всегда находится в гармонии с самим собой, потому что не может выйти за пределы самого себя.