Трагедия в ущелье Шаеста

скачать книгу бесплатно


«Ну, выдай за Отечественную, как в окружной газете, или за Гражданскую, с басмачами, это еще интересней».

«А за Куликовскую?» – огрызнулся я, но редактор уже был далеко… Последняя надежда, что наградные листы не имеют грифа «секретно по заполнении», отпала сама собой. Это были представления к знаку ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть», а следовательно, как и все в комсомоле, – доступными для общего пользования.

Бледно-фиолетовых копий было не менее двадцати. Описания подвигов сводились к тому, что военнослужащий (имярек, год рождения, национальность, воинская специальность и пр.), проявив мужество (стойкость, отвагу, героизм), выполняя интернациональный долг, погиб 3 августа в бою с мятежниками у д. Шаеста. В двух листочках упоминался уездный город Кишим.

На карте-пятикилометровке Кишим значился. Я даже успел в нем побывать по пути в Файзабад, а вот Шаеста куда-то исчезла. Ладно, дело обычное. Уже был опыт. Как-то вышли по карте в одну «точку», да еще сборной колонной, и если бы задницей не почувствовал, что не туда «летим», то и рассказа этого не было бы.

Советская армия чем была сильна? Ворчи, ругай начальство, но приказ выполни. Нет, не за совесть или страх, просто в ином случае рано или поздно будешь спрашивать сам себя: кто ты и для чего ты есть? За сущность, значит. Я поплелся через взлетную полосу к старшему лейтенанту Хмелевскому, освобожденному секретарю комсомольской организации 783-го отдельного разведывательного батальона, выяснять подробности героической гибели его сослуживцев.

Для справки: 783-й отдельный разведывательный батальон сформирован 1 декабря 1972 года. 22 апреля 1975 года Указом Президиума ВС СССР батальону вручено Боевое Знамя части.

С 14 февраля 1980 года батальон находился в Афганистане и последним покинул его территорию 15 февраля 1989 года, замыкая вывод советских войск из ДРА на участке госграницы Хайратон – ОКПП «Термез».

С 1990 по 2000 год 783-й отдельный разведывательный батальон принимал активное участие в защите конституционных прав граждан в условиях чрезвычайного положения в Республике Таджикистан, осуществлял охрану важных государственных объектов, провел ряд антитеррористических операций, обеспечивал безопасность передвижения колонн с беженцами и гуманитарной помощью.

Упомянутая мной газета – многотиражка 201-й мотострелковой дивизии. В 1943–1945 гг. (Ленинградский фронт) называлась «Красноармейское слово», в 1980–1989 гг. (Афганистан) – «За честь Родины», с 1993-го по настоящее время – «Солдат России» (печатный орган 201-й российской военной базы в Таджикистане, Душанбе).

«Лучше не спрашивай!»

«Старший лейтенант Хмелевский – сущий Дон-Кихот в молодости. Долговязый, угловатый, пшеничные усы торчком. Образ усиливала фуражка с высокой тульей, необмятая полушерстяная полевая форма того времени и портупея с большой черной кобурой. В тот день Хмелевский дежурил по части. Радость его при встрече была искренней, поскольку комсомольцам всегда не хватало рисовальной и писчей бумаги, фотопленки и реактивов, а в газете всем этим можно было разжиться за сухой паек, мыло и прочее. Да и вообще, политработники в Афганистане быстро находили друг с другом общий язык. Не потому, разумеется, что «ворон ворону…», а скорее из тоски душевной. Ну кто же способен откровенно поговорить с замполитом, если не его собрат. Командир, а тем более солдат, еще подумает. Это контрразведчику надо выкладывать все про всех и про себя и быстрее, а политработнику по душе, по желанию, значит. Многие не желали.

– Меня тогда еще не было. Шаеста – в августе прошлого года, а я в декабре пришел, – подозрительно быстро открестился Хмелевский.

– Ну, хоть что-то знаешь. И не говори, что ни слухом ни духом… Тут двадцать «двухсотых» оказалось, что там произошло?

Хмелевский нервно оглянулся.

– Понимаешь, есть договор у «стариков» о Шаесте поменьше рассказывать. А «двухсотых» там было сорок восемь или сорок девять. Наши и еще со сто сорок девятого полка, вертолет, говорят, на склоне навернулся тоже. Ну и раненых полсотни. Было так, что мне, конечно, известно. Вошли рано утром в ущелье, а там засада. Так и выбили тех, кто шел впереди. Трупы только через день удалось вытащить, когда «духи» ушли. Не подпускали…

– Что, связи не было? Помощь вызвали бы!

– Была связь. Но убежала. Правда или нет, но говорят, что радиостанцию они на ишака погрузили, а тот при обстреле взбрыкнул, сбежал. А потом поздно было. Комбата старого сняли, в Союз отправили. Еще говорили, что комбата чабан предупредил о засаде, но он не поверил. Многие сразу погибли, в первые часы. В штабе тоже не поверили поначалу, что там такое творится. Вот все, что я знаю.

– Кто-то же остался сейчас из очевидцев? Офицеры? Расскажут?

– Попробуй, только не нарвись. Говорю же тебе, не принято язык развязывать, «табу» на этом деле. Ватманом не поможешь? И красочки типографской, разной. Белая у меня есть.

Зря я Хмелевскому не поверил. В тот же день выслушал парочку настороженных и даже презрительных вопросов: «А зачем тебе это надо?» К вечеру и вовсе было отеческое внушение интеллигентного на вид начальника дивизионной контрразведки, чьи апартаменты примыкали к политотделу. Все, что удалось выяснить, изложено выше. Да, еще появилась фамилия неудачливого комбата – майор Кадыров. По рассказам, после таких потерь его понизили в должности до замначальника штаба батальона, а потом и вовсе отправили в Союз. Он-то и командовал этой батальонной операцией у таинственной Шаеста. Еще был упомянут кишлак Яварзан. Этот, слава топографам, на карте был указан при дороге южнее Кишима. Шаеста на карте потом нашлась, но это была гора-трехтысячник».

Собственно, на этом афганская часть истории о бое у Шаеста заканчивается. Приведу тому две причины. Я был молод, подготовлен телом и духом к испытаниям и хотел писать о том, что видел сам, в чем принимал участие. Считал в то время постыдным делом, находясь на войне, писать о ней по рассказам других. А еще опасался «неудобными» расспросами насторожить разведчиков, поскольку выходы «на боевые» с ними были наиболее интересными, могли бы попросту и не взять. О нас ведь как часто думали: не все следует видеть журналисту, обязательно разболтает! Или что-нибудь придумает. Или вообще не поймет, что к чему.

Я, к примеру, не сообразил в ту пору, что 3 августа 1980 года закрывались Олимпийские игры в Москве, те самые, что проигнорировали США и иже с ними. Они, видите ли, обиделись на СССР из-за нашего военного присутствия в Афганистане.

Может быть, именно в этом причина, что руководство Вооруженных сил по указке сверху замолчало трагические события в Бадахшане? Попробуй сообщи всенародно в такой праздник, что, пока парит над Москвой толстый резиновый Миша, в Афгане, неподалеку от границы великой державы СССР, душманы убивают роту советских разведчиков. И это в Афганистане, где и войны никакой нет! Где мы не принимаем участия в вооруженных столкновениях местных группировок, а только помогаем строить мирную жизнь, охраняя мосты и дороги, строя мечети и школы, взорванные врагами «апрельской революции».

Еще через год, в начале августа 1982-го, ко мне зашли начальник штаба разведбата капитан Турбанов и замполит капитан Багдасаров. Леша и Саня соответственно. На подходе они ругались черными словами, укоряя друг друга. А ведь дружили, да и воспитанные ребята были. Что случилось? Багдасаров промолчал. А Турбанов неохотно признался, что весь сыр-бор из-за Шаеста. Батальон собрался помянуть погибших два года назад ребят, а замполит получил свыше приказ такое мероприятие категорически запретить, что он и сделал от своего имени перед строем, заслужив осуждение всего батальона. Зря, конечно, на «комиссара» всех собак спустили. Приказ такой вышел из политотдела дивизии, это я позже уточнил. Но сначала мелко так подумал, что раз помянуть, то и выпить надо, вот они и запретили. Мыслей о другой причине «пресечения» тогда не было.

А еще через шесть лет, в августе 1988-го, в изумрудной Виннице на фестивале афганской песни я услышал, как объявили, что очередная баллада посвящается разведчикам, погибшим у Шаеста. За грохотом ударников и звоном электрогитар баллады я не расслышал, но исполнителей отыскал. За сценой Зеленого театра шли по кругу бутылки и стаканы. Меня приняли, а вот за вопрос о Шаеста наградили долгой паузой и невразумительным ответом, мол, автор песни куда-то отошел. Как-то вдруг «братаны афганские» заскучали, заторопились. Возможно, явное отчуждение вызвали майорские погоны, значок Союза журналистов СССР. Да и то сказать, я тогда стоял в кругу недавних солдат, на чьем жаргоне некая часть офицеров в Афганистане именовалась «шакалами».

О «Воинской доблести» и военной цензуре

Для справки. Знак ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть» учрежден 12 марта 1968 года. Представляет собой победный символ Советской армии – пятиконечную звезду, выполненную из томпака под цвет золота, обрамленную лавровым венком (нейзильбер под цвет серебра). Вверху венка – рельефное изображение серпа и молота, внизу сделана на ленте надпись: «Воинская доблесть». Согласно Положению, знаком ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть» награждались «…военнослужащие, добившиеся высоких показателей в боевой и политической подготовке, за мужество и отвагу при исполнении служебных обязанностей…» и еще много разных лиц, хоть каким-то боком участвовавших в подготовке молодежи к войне.

Первыми кавалерами знака ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть» стала группа воинов-пограничников – участников вооруженного конфликта на острове Даманский в марте 1969 года. Кроме того, среди награжденных – А. П. Маресьев, маршалы Г. К. Жуков, И. С. Конев, А. И. Покрышкин.

Награжденному вместе со знаком вручалось удостоверение. Последнее абсолютно точно, поскольку автору этого исследования осенью 1981 года в Кундузе был дан такой знак. Именно дан рукой дивизионного комсомольца вместе с удостоверением. Правда, в книжечке была затерта фамилия законного владельца. Наверное, поэтому я этим знаком не дорожил и через три года в Ташкенте без сожаления отдал его майору Федору Маспанову, у которого от звезды отклеился и пропал профиль Ленина. У Феди не было других наград, а «Воинская доблесть» ему была нужна позарез: он был начальником отдела комсомольской жизни в окружной газете ТуркВО «Фрунзевец».

Военная цензура на уровне дивизионных газет возлагалась, как правило, на начальников штабов в целом и на начальников «восьмых» отделов (секретная часть) в частности. Сборники сведений, запрещенных к публикации в открытой печати, хранились в «секретке» и действительно тогда казались секретными. Тем не менее, имея допуск, военные газетчики знали, что нельзя показывать в Афганистане участие наших войск в боевых действиях, наличие там воздушно-десантных войск, убитых и раненых, воинские преступления, потери боевой техники, называть фамилии командиров частей выше командира батальона (для дивизионных газет) и многое другое. Ну, это понятно, а вот почему нельзя было упоминать девичью фамилию матери Владимира Ульянова? Ладно, время такое было, сказочное во всем – как сказано, так и делай!