скачать книгу бесплатно
А бабушка еще советовала ей выбрать «что-нибудь из Фета»!
…– Ну ты даешь! – на этот раз в голосе Юры звучало уважение. – Надо бы это Володе прочесть, ему бы понравилось – скажи, Лик?.. Так в каком ты классе, говоришь?
Услышав ответ, он слегка помрачнел.
– Ясно. То есть к нам в кружок тебя бесполезно звать. В смысле, пока бесполезно. У нас тут – 16 плюс.
– В какой кружок?
– При экоцентре. Походно-биологический. Мы по средам тут собираемся, беседуем про всякое, к нам интересные люди приходят. Однажды Артур Мурзаханов приехал, прикинь?.. Ладно, потом объясню. А по выходным мы в походы ходим, ездим во всякие интересные места, исследуем, животных наблюдаем. Но это только для взрослых.
«Тоже мне, взрослые!»
– Сам-то больно велик! А почему 16 плюс? Вы что там… на эти темы общаетесь, что ли?
– Да нет, – вздохнула Лика, по-прежнему немного снисходительно. – То есть и на эти темы тоже, почему бы и нет. Но дело не в этом. Просто мамаши ваши уж больно нервничают, что их деток в поход ведут, а там сыро и туалета нет. Кого-нибудь комарик укусит – скандал, кружок потом с головы не счешет, это ж от-вет-ствен-ность. Оно нам надо?
«У меня нет мамаши», хотела было огрызнуться Аня. Но тут же вспомнила бабушку…
Юра по-своему понял ее враз поникший вид.
– Да нет, ты не думай, мы тут не бюрократы. Если честно, я и сам сюда в четырнадцать пришел… Правда, у меня маманя долбанутая, – это было сказано с таким уважением, как будто он произнес «она у меня королевской крови». – Я знаешь, с какого возраста с ней на байдарке хожу?.. С года! Даже не говорил еще толком, мое первое слово «эка» было, река то есть. Так что ей эти походы выходного дня – проще, чем в школу отпустить.
– Давай, вспомни, как вы с ней по Онежскому озеру шли, – фыркнула Лика.
– Было дело. Это в мои двенадцать. Мы пошли, а там шторм. Настоящий. Возвращаться никак, до ближайшего выхода далеко. Гребем как психи, я устал, весло выпускаю, а мама сзади орет: «Юрка, греби, чем больше ты гребешь, тем дальше мы от смерти!»
Аня поежилась.
– А вы что, правда… могли…
– Конечно. Это же Онега. Там шторма знаешь, какие? Но жив, как видишь.
– Страшно было?
– Не особо. Но ты не думай, я не хвастаюсь. Просто… я же мелкий был. А рядом мама. Она же придумает что-нибудь. Это сейчас уже понимаешь…
– У меня родаки тоже ничего так, – Лика закинула ногу на ногу, обхватила коленку руками. – Не такие долбанутые, конечно, как тетя Катя – Юркина мама то есть, – Ане показалось, что в ее голосе прозвучало некоторое сожаление. – Но тоже туристы – будь здоров. Я с пяти хожу. Могла бы и раньше, но только я старшая, а сестрицы как начали рождаться! Мама сначала одну кормила, потом другую… В итоге папка плюнул на это дело и начал сам меня водить, а мама с девчонками потом подтянулись. Умора была, знаешь, – она фыркнула. – Как-то раз меня папа будит с утра пораньше – мы в поход одним днем собирались, ничего особенного, конечно, но там на лодке надо было реку переплывать. Мне шесть было, а младшей сестрице четыре. Она бы туда не дошла. И прикинь, проснулась случайно! Увидела меня с рюкзаком – и как заревет: «Аааа, папа, я тоже хочу, почему ты только Лику берешь?» Папа ей и так, и этак объясняет – там далеко, там тяжело, комарики кусаются, мокро – она головой кивает, типа поняла. Папа ей: «Ну что, не будешь больше плакать?» Она: «Не буду… Но все-таки – ну почему только Лику?» И давай реветь по новой…
– Так и не взяли ее?
– На следующий год взяли. У папы не забалуешь!.. А ты сама как, ходишь?
– Я… у меня…
Аня съежилась, понимая, что сейчас окончательно и бесповоротно скатится в пропасть в глазах этих двоих. И тут – ее взгляд снова упал на фотографа.
– Слушай, а что это за мужик – с крутым телевиком? Профи, наверно?
– А, это Андрей. Андрей Владимирович, в смысле – но вообще-то мы тут все по именам. Профи, конечно. Видела в коридоре фотки?.. Ну, еще посмотришь. Это он делал. Его фотографии всегда на выставки берут! И в журналы. Фотограф-анималист, животных фотографирует. Он даже в фото-экспедиции ездит – в Калмыкию, в Дагестан – потом кучу всего оттуда привозит. И вот прикинь, он в нашем кружке! Доклады у нас делает, ходит с нами. Сейчас пойдем – он постоянно щелкать будет.
В дверь просунулась Витина голова.
– Ребята, Володя не придет, у него бабушка заболела! Выметаемся, и так уже опоздали!
…Если бы Ане кто-то сказал еще недавно, что ей понравится экскурсия – она бы не поверила. Ведь экскурсии – это когда училка скучно тычет указкой в экспонаты, и никто ее не слушает, как на уроке, а стоит тебе хоть чем-то заинтересоваться – тебя тут же тащат дальше, мол, не отставай от класса. Или как они с бабушкой и тетей Наташей ездили на экскурсию в Суздаль – толпа взрослых бродит за экскурсоводом, кто-то исподтишка пьет медовуху, остановиться подольше у чего-то интересного, свернуть в сторону, поваляться на траве где-нибудь на валу и помечтать, как оно все было много лет назад – нельзя…
Здесь было совсем, совсем по-другому. Они вышли за калитку с другой стороны Экоцентра – еще более неприметную, чем та, через которую пришла сюда Аня – и Вита сразу же вскинула руку:
– Слышите? Гудок снегиря!
Все затихли на несколько мгновений, и в наступившей снежной тишине Аня сначала не могла ничего разобрать – а потом вдруг услышала тихое гудящее поскрипывание, как будто кто-то наигрывал на странной лесной дудочке. Услышь она такой звук в городе – нипочем бы не обратила внимание. А может быть, даже и слышала? Там ведь столько всего гудит, свистит, скрипит…
Она не сразу поняла, откуда доносится голос – но потом догадалась проследить за взглядами остальных, особенно за телевиком Андрея, который тот, конечно, немедленно направил куда-то вбок и вверх и защелкал, защелкал спусковой кнопкой. Аня посмотрела туда же и…
Наверно, если бы она рассказала об этом Лике и Юре, те бы только поржали. С их-то опытом – подумаешь, снегирь. Но когда Аня увидела в сплетении заснеженных ветвей рябины живое алое облачко, поскрипывавшее задумчиво и негромко – у нее будто что-то сжалось внутри, а потом, наоборот, расправилось, потекло теплой, спокойной рекой освобождения. Так бывает, когда отпускает привычная боль. Странно, она и не замечала, чтобы у нее когда-нибудь что-то болело.
Аня вдруг поняла, что до сих пор видела снегирей только на картинках. А впрочем…
…«Анечка, видишь красных птичек? Это снегири. А рядом такие же, только серенькие – это их девочки. Люди думают, они только зимой к нам прилетают. Но я покажу тебе летом, где их гнездо – мы пойдем в лес, и я тебе покажу… Если папа отпустит…»
Давнее, давнее, забытое, где-то на краю сознания… Да и было ли это на самом деле?
…Аня даже не сразу вспомнила про бинокль – такой же, как у остальных, в небольшой сумочке на ремешке – который ей перед выходом выдала Вита. А когда вспомнила – было уже поздно: снегирь вдруг сорвался с ветки и полетел куда-то вглубь парка. На ясень – сказала Вита. Там крылаток много, он их любит.
Но ничего. Это не имело совсем никакого значения.
Это все равно был ее – Анин – снегирь.
А потом они долго бродили по парку – то бродили, то бегали, когда вдали вдруг раздавалась интересная позывка – и Аня вместе со всеми прыгала по сугробам вслед за Витой (трудно было угнаться за ней, с ее длинными ногами, которые словно бы перелетали через все препятствия!), и восхищалась огромным черным дятлом-желной в красной шапочке, долбившим сухое дерево с таким громким стуком, будто взрослый мужик работал топором (Аня и не знала, что бывают такие дятлы!) И Вита рассказала ей, что есть много видов синичек, они даже нашли целых три – большую, лазоревку и московку – а возле птичьей кормушки в кустах зимовала, оказывается, зарянка, круглая оранжевая птичка, прыгавшая по снегу, будто оживший новогодний мандарин… И Андрей вскидывал свой телевик, а в какой-то момент даже навел его на Аню – она и опомниться не успела, и сделать красивое лицо для фотки, вот, наверно, уродкой получится – и Лика с Юрой пихнули ее в снег на горке, а потом она пихнула их, а потом пролетел ястреб-перепелятник, и все побежали туда, а потом…
И над всем этим алым пушистым облачком – парил, царил, свистел лесной задумчивой флейтой – Анин снегирь.
…– Ты знаешь, что… Ты приходи к нам все равно. Если даже тебя в поход не отпустят – приходи по средам, это же просто занятия. Типа бесед с посиделками. Тут, в экоцентре. Скажешь своим, что у нас тут педагоги…
– Ага, и бесплатно все. Им тратиться не придется. Приходи, Анька, правда. У нас же круто, ты видела.
– Приду. В эту среду будет?..
Конечно, она придет. И снова увидит Виту. И Лику, и Юру. И, может быть, осмелится попросить Андрея хотя бы потрогать его телевик…
И увидит снегиря. А может быть, даже найдет его там, у себя в районе. Ведь у них тоже есть ясень с крылатками. И маленький парк. А она теперь научилась слышать.
Воздух пах свежим снегом, древесной корой – и почему-то рябиной.
И еще – давно пора было договориться об уроке с Борисом Михайловичем…
Именно теперь, казалось ей, она имеет на это право.
Глава 8
Снег пошел густо, сыпался тихо, беззвучно, крупными хлопьями, будто перья из мягких совиных крыльев. Тишина встала над лесом; а небо в просветах между верхушками елей – вот странно – все так же светилось неярким голубоватым перламутром. Откуда же сыпались эти хлопья? Они будто рождались из воздуха, из лесного дыхания, замерзавшего кружевами на легком морозе и так же легко, невесомо оседавшего на еловые лапы, кусты, на красный новогодний шарик, неведомо кем и когда подвешенный в черноольшанике, на утренние заячьи следы и на большой зеленый рюкзак Бера, бежавшего впереди. Где-то совсем рядом каркнул ворон; Аурика обернулась и успела еще увидеть его, делавшего круг над лесом.
Хорошо, что пошел снег.
Лыжи скользили по свежей белизне небыстро, но легко – Бер позаботился хорошенько смазать их перед тем, как вставать на лыжню. Аня с силой толкала тело вперед, наслаждаясь тем, как оно ее слушается – такое бывало у нее до сих пор только с пальцами, во время занятий музыкой, а теперь все тело будто превратилось в гибкие, послушные пальцы! – и одновременно наливаясь, как темной водой, непривычной усталостью. Ноги уже начинали порядком болеть, ступни сводило, в груди покалывало – но нет, нет, она ни за что этого не покажет, она не станет слабачкой в глазах тех двоих – Аурики в рыжей шапочке и Бера с его зеленым рюкзаком – которые бегут сейчас впереди легко и свободно, как звери.
«Бродят бешеные волки по дорогам скрипачей…»
Интересно, и пианистов тоже?
Только тогда уж не бешеные. Вон как они замедляют ход, приноравливаются к ней, поджидают. Думают, глупенькая Аня ничего не заметит. Ну ничего, это в первый раз, с непривычки, а уж потом-то… Уж она-то…
Аня бежала на лыжах сквозь живую пушистую завесу, по следам звериным и человечьим – и сама едва верила тому, что все это происходит с ней.
…Когда Аня дома объявила о том, что собирается брать уроки игры на гитаре и будет для этого ездить в другой район города каждое воскресенье – бабушка, конечно, разворчалась для порядка, но неожиданно быстро согласилась. Музыка, видно, и правда казалась ей чем-то вроде защиты от всего «ненормального и неженственного», угрожавшего любимой внученьке со всех сторон – и она была только рада, что Аня нашла себе еще одно занятие в этом же духе. Знала бы она… Но, разумеется, Аня и не собиралась ее просвещать.
Папа, услышав про новые уроки, только хмыкнул – и неожиданно снял с гвоздя свою собственную гитару. Ту самую, синюю и блестящую, со стильным вырезом на боку и встроенным усилителем, которую он брал на фестивали! У Ани аж дух захватило. Она была уверена, что папа выдаст ей старенькую гитарку, которая давно валялась в чехле на шкафу, и никто к ней не прикасался – то ли там усилитель было никак не поставить, то ли гриф рассохся, то ли еще что… А тут!..
Аня с восторгом схватила синюю красотку, живо представив, как она придет к Борису Михайловичу на первый урок и с шиком достанет ее из чехла. Борис Михайлович небось тоже ждет, что она явится с какой-нибудь учебной чепуховиной, вроде той, что на шкафу. А она-то как даст!
Но тут же в душе у нее что-то почти неощутимо, но неприятно защекотало: она вспомнила сказочный инструмент самого Бориса Михайловича. Смуглую гитару-испанку, пахнувшую солнцем и специями, искры ее голоса, рассыпавшиеся в воздухе, звучавшие органом под пальцами Баха…
Она осторожно – так, чтобы не заметил папа – принюхалась к синей гитаре. Гитара ничем не пахла – только, пожалуй, немного металлом, от усилителя и новых струн, которые папа поставил, готовясь к очередному фестивалю. Аня зажмурилась – ей не хотелось разочаровываться. Может, она просто не чувствует. Или гитары пахнут только у крутых музыкантов. Или просто инструменту надо разогреться. Вот начнет Аня играть на ней, заниматься – и синяя гитара тоже запахнет специями, и голос ее начнет рассыпаться искрами и снежинками, и…
А можно ли играть Баха – с усилителем?
Когда Аня пришла на первый урок, она уже не была так уверена во впечатлении, которая синяя гитара произведет на Бориса Михайловича. И достала ее из чехла без особого шика – хотя все еще с некоторой надеждой.
Правильно сделала.
– Хм, – сказал Борис Михайлович.
«Муха моя, как пряник – толстая и блестит».
Это он правда сказал или ей послышалось?
Хотя нет, у него даже губы не двигались. Наверное, показалось. Да и слова какие-то дебильные…
Борис Михайлович взял синюю красотку в руки, привычным движением положил на колено, тронул струны. Гитара ответила ему легким дребезжанием – ничего общего с тем снежным и солнечным, глубоким и пряным, что было тогда, на кухне. Он взял несколько аккордов, сыграл начало какой-то мелодии…
– Китаянка, конечно. Приличная для китаянки, но… Струны, гляжу, металлические. Впрочем, на эту нейлоновые и не пойдут, она тогда совсем голоса лишится. Пальчики будут болеть поначалу, уж извини. Хотя – у кого они не болели… Хм, а если вот так…
Аня слушала его, слушала синюю гитару – и сердце у нее все падало, падало куда-то вниз. Она вдруг с тоской вспомнила бардовские фестивали, куда несколько раз ездила с папой – особенно тот, последний, где старый дядька, которому, похоже, очень хотелось казаться молодым, плохонько тренькал со сцены и козлиным голоском пел что-то дебильное про мужика, который вчера напился и ищет свои ботинки у соседки, и припев еще – «не думай ни о чем»… И все эти разговоры потом в коридорах – совсем не про музыку, а только про то, кому дали какой фестивальный диплом, кто как солит помидоры и чего бы выпить…
И как только она могла вообразить, что на этой… блестящей мухе («синей фестивальной мухе, то есть навозной, ну да это одно и тоже» – подумала она нарочно, со злостью, чтоб стало еще больней) можно играть Баха?
Борис Михайлович вдруг резко перестал играть и взглянул на нее поверх очков. Глаза у него без линз были какие-то детские, добрые, и странного цвета – то ли синие, то ли серые, с золотыми искорками и пятнами. Апрельское небо бывает такого цвета.
– Эээ, солнышко, да у тебя глаза на мокром месте. Ты чего, Анечка, а?
– И ничего не на мокром, – сердито сказала Аня и тут же некстати шмыгнула носом. Вот еще не хватало, что ей, пять лет?
– Я хотела… Хотела Баха играть. Как вы. А на этой… наверно, нельзя, да?
– На этой вряд ли получится, – Борис Михайлович понимающе кивнул. – Но ты не расстраивайся. Мы все равно начнем не с Баха – до этого пока далековато, уж извини. Начнем со звукоряда, с аккордов, с песенок… Для этого всего она пока годится. А там – придумаем что-нибудь. Тебе какую бы песенку хотелось первой сыграть?
– «Золотую антилопу», – выпалила Аня, не задумываясь – неожиданно даже для самой себя. – Ну, ту, которую… вы в прошлый раз пели.
Сказала – и внутренне съежилась: вдруг подумает, что она подлизывается. Как Светка Чичкина к Василисе Ивановне…
– Хм, – снова сказал Борис Михайлович – на этот раз весело. – Ну, «Антилопа», пожалуй, сложновата для первой песни… Но ваш ход мысли мне нравится, юная донья. Дойдем и до «Антилопы». А пока – давай-ка начнем разбираться со звукорядом. Что такое ноты и интервалы – тебе, надеюсь, объяснять не надо?..
…С тех пор так и пошло: Аня приезжала в этой район каждое воскресенье, топала по хрусткому снежку к дому с соснами, яблоней и гирляндой в окне первого этажа – и Борис Михайлович показывал ей сначала звукоряд, потом аккорды, а потом даже простенький этюд. Это был, конечно, еще далеко не Бах – но все-таки уже музыка. Пальцы у Ани вскоре перестали болеть, подушечки на кончиках затвердели, и металлические струны больше не резали кожу. Аня даже успела помириться, а потом и подружиться с синей гитарой. В конце концов, она ведь не виновата, что родилась такой – толстой и блестящей, предназначенной совсем не для Баха, а для простеньких песенок и, может быть, для ученического этюда. Ее такой сделали, и она честно и добросовестно выполняла свою работу – а большего с нее и требовать было бы несправедливо. Да и можно ли по-настоящему учиться музыке – и мечтать когда-нибудь дойти до Баха – если втайне презираешь собственный инструмент?
Аню немного заедало, что Аурика больше не дает ей никаких курьерских заданий – ведь договаривались же, что это будет как бы платой! Ане претила мысль, что с ней могут заниматься забесплатно из жалости или еще из чего-то подобного – она не нищая и не «несчастная сиротка», ей хотелось быть на равных с этими людьми. Но Аурика только отмахивалась и хитро смеялась: «Это просто время такое – конец зимы, спячка, а вот начнется весна – ты у меня попляшешь, будешь ездить туда и сюда, только пятки засверкают. Сразу за все расплатишься!»
Аурика обычно и открывала ей дверь в ответ на звонок – а потом уносилась куда-то в глубину квартиры, где принималась щелкать клавишами компьютера или позвякивать чем-то на кухне. Странно, дома Аню раздражало и то, и другое – это были звуки повседневной взрослой жизни, которые как бы говорили ей с противной деловитостью: «Нам не до тебя, мы тут серьезными вещами занимаемся. И ты пошла бы, занялась бы делом!» Но здесь, у Бера и Аурики – те же самые звуки оказывались частью воскресного уюта, когда все дома, и можно никуда не торопиться, и впереди – такой же уютный вечер с чаем в узорных чашечках, и хорошей книгой, и музыкой, и объятиями.
После урока они все действительно пили чай, и болтали о разном, Борис Михайлович рассказывал всякие байки про музыкантов или походы, Аурика смеялась, и Аня не отставала от нее. Ей было с ними как-то легко – так легко, как никогда не бывало раньше со взрослыми, даже в кружке, куда она теперь ходила каждую среду, и уже успела стать там своей, и Андрей-фотограф объяснял ей всякое про художественную фотографию и даже дал один раз примериться к своему телевику. Но все-таки даже там – она иногда задумывалась, стоит ли сказать то или другое, как отреагируют на это старшие. А здесь – казалось, можно ляпнуть что угодно, и все только посмеются.
Это, конечно, было не совсем так. Аня надолго запомнила тот первый и единственный случай, когда она, похоже, залезла куда-то не туда. Это было еще в первый ее урок, когда после занятий Аурика и Бер угощали ее домашним вареньем, и Борис Михайлович спросил с веселой иронией:
– Кстати, а дома-то не возражали против уроков? Бабушка не разнервничалась, что ты к посторонним людям ездишь домой? А то как ни откроешь новости – там опять педагог-маньяк…
Аня хмыкнула с набитым ртом:
– Я не дура. Когда бабушка про вас расспрашивала, я сразу сказала, что Аурика по воскресеньям всегда дома, и дверь в комнату открыта. А еще, – она хихикнула, довольная своей находчивостью, – сказала ей, что у вас двое детей, мальчик и девочка, и они постоянно в комнату забегают. Откуда же у маньяков дети, ага? Бабуля сразу расслабилась.
– Двое детей? – Аурика вдруг посерьезнела, как-то снизу заглянула ей в лицо расширившимися темными глазами. – Почему – двое? Почему – мальчик и девочка? А… как их зовут, ты не сказала?
Она очевидно ждала ответа – ждала напряжено, странно. Кто-то едва слышно всхлипнул на кухонном шкафу, за плетеными корзинками. Борис Михайлович нервно кашлянул.
– Рикеле, это не к ней… Пока. Она, наверное, просто так…
Съежившаяся было Аня благодарно посмотрела на него – она и не думала, что ее находчивое вранье может затронуть что-то большее, что-то, о чем она и не догадывалась – да и не хотела догадываться, пожалуй.
– Ну да, я просто… Чтоб бабушку успокоить. Просто первое, что в голову пришло. Врать нехорошо, конечно…
– Да нет, ничего, – Аурика вздохнула, потрепала Аню по рыжеватым волосам, темный нервный огонь в ее глазах погас. – Понимаю. Я просто подумала… Хочешь еще варенья?
И Аня съела тогда еще целую мисочку удивительного варенья из яблок, слив, вина и специй, и все опять было легко и просто. Только она поняла, что темные воды лучше не трогать.
И совсем не удивилась, когда в кармане куртки у нее снова оказалась горсточка леденцов – на этот раз с прополисом.
Однажды, придя в воскресенье вечером на очередной урок, Аня уже с порога почувствовала незнакомый запах – терпкий и пряный, как будто копченый, от которого раздувались ноздри и хотелось немедленно куда-то бежать – вот только куда и зачем? Борис Михайлович и Аурика, похоже, сами только что вернулись домой – оба были в походных штанах и флисках, у двери стояли мокрые лыжные ботинки, а странный запах исходил от курток в неплотно закрытом шкафу.
Немного подумав, Аня догадалась, что это, наверно, был запах костра.
