Я тебя ненавижу

скачать книгу бесплатно

Я тебя ненавижу
Елена Рахманина

Ненавидеть любя #1
Один неверный поступок мог поставить крест на спортивной карьере перспективной гимнастки Алены Комар в тот злополучный день, когда она попала под машину богатого мальчика, не знавшего ни в чём отказа.

Он олицетворение всего, что она ненавидит: богатый, праздный, получавший всё по щелчку пальцев и, ко всему прочему, лишивший Алёну самого ценного – надежды на золотую олимпийскую медаль.

Клим не верил в любовь, пока не встретил девушку, которая желала ему испытать все муки ада, полностью игнорируя его присутствие в своей жизни. Он не был уверен, способна ли она полюбить его сильнее спорта, пока однажды не получил ответ на этот вопрос…

Содержит нецензурную брань.

Елена Рахманина

Я тебя ненавижу

1. Алёна

Солнечный свет слепил глаза, прохладный утренний ветер дул в спину, и мои рыжие волосы норовили залететь то в рот, то в нос, то били по щекам, пока я, казалось, со скоростью света несусь на лонгборде на тренировочную базу.

А я ведь терпеть не могла приходить не вовремя. Опоздания – это вообще не про меня. Слишком дисциплинированная, слишком мотивированная и видящая цель. А когда ты знаешь, чего хочешь больше всего на свете, ничто не способно тебя остановить. И у меня было лишь две мечты – получить олимпийское золото и поступить на журфак. Только вторая мечта была лишь серой тенью первой.

Последние дни обучения в школе, впереди три летних месяца, подготовка к поступлению в институт и одновременно соревнованиям по спортивной гимнастике. Дни я проводила за активными тренировками, отрабатывая свою суровую программу по сорок и более часов в неделю, а в драгоценные ночные часы, вместо того чтобы тратить их на восстановление и сон, я штудировала учебники, чтобы поступить в выбранный мной вуз. От товарищей по команде я постоянно слышала, что стоит подождать год-другой с поступлением в университет, так, как это сделали они. Но я не хотела с этим затягивать, понимая, что чем дальше, тем будет сложнее себя заставить учиться. А будучи спортсменкой, я яро верила в свои силы и возможности. Да и что такое три часа сна для девушки, которая умеет ходить на руках?

В отличие от меня, большинство спортсменов если и поступали куда-то, то выбирали факультеты физической культуры и спорта. Спортивные гимнасты редко заглядывали в школу, уровень знаний не позволял поступить в институт, и после окончания спортивной карьеры бывшие атлеты становились всего лишь отработанным материалом, который можно выбросить на свалку и забыть.

Бабушка была против того, чтобы я занималась этим агрессивным видом спорта, она ужасно переживала за меня, зная, какие травмы часто получали другие спортсменки. Порой наши споры о необходимости продолжения моей спортивной карьеры приводили к тому, что я несколько дней с ней не разговаривала, дулась и обижалась. Она твердила из раза в раз о том, что после, даже когда я достигну своей мечты и повешу её рядом с другими медалями, у меня не останется ничего. Ни воспоминаний о юности, ни образования, ни здоровья. Хитростью бабушки я пошла на сделку с ней. Она пообещала прекратить попытки уговорить бросить меня спорт и сделать всё, чтобы мне помочь. А я должна поддерживать среднюю оценку хотя бы на уровне «хорошо». Благо учеба мне давалась не так уж и сложно, несмотря на то, что в школе я появлялась лишь в дни экзаменов, в остальное время занимаясь дистанционно.

Стараниями бабушки я посвящала учёбе всё свободное время. Казалось, у меня было множество поводов гордиться собой, ведь я, одна из немногих на спортивной базе, где проходили мои тренировки, состояла в сборной России по спортивной гимнастике, я та самая девушка, которая слышит за своей спиной восторженные отзывы тренеров о моих выдающихся природных данных, о том, что моё тело, хоть и не мышечное, но необыкновенно пластичное и сильное. От похвалы и восторженных отзывов прессы и болельщиков за моими плечами вырастали крылья.

Но мои спортивные достижения всегда воспринимались как данность. Я много работала и только поэтому много получала, правда, такое осознание приходило лишь в конце, когда на шею вешали медали. До того момента, как на табло высвечивались баллы, я не знала, окажусь ли в очередной раз лучшей, либо на моё место придёт другая девочка, более одарённая, более сильная, более работоспособная. Не смотрела, как выступают другие, ни до, ни после того, как заходила на помост.

Оборотной стороной медали было то, что у меня почти не было друзей. Товарищи по базе, где я готовилась, меня, мягко говоря, недолюбливали, а потому я старалась от них дистанцироваться. Нет, я не относилась к тем достигшим определённых успехов спортсменам, которые лишь по этому основанию ставят себя выше и лучше других, а потому у них возникает надуманное представление о том, что все окружающие испытывают к ним негатив, приправленный чёрной завистью.

Раз за разом мне делали подлянки, то вместо разрешённых допинг комитетом лекарств в моей аптечке неожиданно оказывались запрещённые препараты, несколько раз их подсовывали в мой шкафчик, неоднократно портили снаряд перед началом тренировки или выступления, что могло быть чревато не простыми переломами, а смертельным исходом, и лишь чудом не случалось ни того, ни другого. А сколько раз члены мужской команды делали ставки на то, кто быстрее из них лишит меня девственности, просто не счесть. В ход шли ухаживания, цветы и подарки, признания в любви и иных пламенных чувствах, более самоуверенные зажимали меня по углам, пытались пробраться в мою комнату на соревнованиях или сборах, подговаривали моих соседок, чтобы нас оставляли наедине. Стоит ли говорить, что после этого я обходила их стороной и казалась совсем нелюдимой?

Но мне и не нужны были тут друзья, мои желания сейчас были направлены в другую сторону. Я не развлекалась, не ходила в ночные клубы, не встречалась с парнями. Мне всё это было не интересно, пресно и скучно. Поэтому я никогда не понимала метаний девочек-гимнасток, которые хотели покинуть тренировочную базу и пойти веселиться. Для меня это было не просто недопустимо, а немыслимо!

В детстве я всегда была плаксой, довести меня до слёз буквально ничего не стоило. Я плакала от бессилия, когда что-то не удавалось, либо я падала, сильно ударяясь, плакала, когда другие ребята, заметив, что у меня никого нет кроме сестры и бабушки, называли меня сироткой или спрашивали, куда делись мои родители, а у меня от одних воспоминаний о них наворачивались слёзы и я начинала захлёбываться рыданиями. Такое мое поведение не ускользнуло от тренера, она всегда кричала на девочек, стоило им показать слабину. С возрастом я поняла, что меня она сильно жалела и выделяла среди других не только из-за моих природных данных, но и потому что понимала, что, если создатель где-то и дал мне больше, чем другим, плату за это выставил слишком высокую, забрав так рано маму. Девочки её ревновали ко мне, не понимая, что она пытается хотя бы каким-то образом компенсировать мне отсутствие родителей, при том, что именно тренер проводила со мной больше всего времени.

В один из тех дней, когда у меня всё валилось из рук, а элементы не получались, что вызывало во мне слёзы обиды, причём на саму себя, тренер, строго посмотрев на меня, попросила пройти с ней в тренерскую:

– Алёна, сядь.

Я села, испугавшись, не понимая до конца, что происходит.

– Ты одна из лучших моих учениц, но ты не умеешь себя контролировать. А дисциплина и самообладание – это то, без чего ты будешь хорошей гимнасткой, но великой не станешь никогда. Научись себя сдерживать, не нужно показывать другим свою слабость.

Эти слова так глубоко засели в моём сознании, что с того дня я если и плакала, то дома в подушку. Мне было мало сделать просто хорошо, я всё доводила до грани. Не только не показывала свои слёзы, окружающие даже эмоций моих не могли считать. По крайней мере, когда я этого не хотела. Выступая на соревнованиях, я заходила на спортивную арену, надевая на лицо маску, не позволяя увидеть свою радость или печаль. Просто-таки иллюстрация к зарисовке о суровых русских.

Через пару лет тренер шутя называла меня роботом, потому что я работала словно неодушевлённый бесчувственный агрегат, машина с несбиваемыми заводскими настройками, которые никто не был способен поменять. Это прозвище ко мне так прицепилось, что, желая обидеть, так ко мне обращались и товарищи по базе. Но какой-то извращённой части меня даже нравилось, когда я слышала ироничное: «Привет, Робот. Снова тренируешься с пяти утра, пока тут никого? Роби, нельзя так, ты машина, а мы всего лишь люди». Это уничижительное обращение, кличка, словно было единственной данью моим стараниям со стороны недоброжелателей.

Впрочем, спорту я отдавалась всецело не для того, чтобы получить чьё-либо одобрение. Я знала, что многие мои товарки по спортивному цеху работают в поте лица, чтобы услышать похвалу от родителей, которые с помощью детей реализуют свои амбиции, а отпрыскам это не нужно, они просто хотят любви. Нет, это было не моей историей.

Когда-то, будучи совсем крохой, я увидела трансляцию соревнований по спортивной гимнастике, зачарованная той силой и грацией, что исходила от юных спортсменок. Это заметила моя мама, именно она в пять лет привела меня в спортивную секцию, где и начался мой путь. Через несколько лет с ней случилась трагедия, о которой никто в нашей семье, состоящей из меня, моей родной сестры и бабушки, не хотел вспоминать, потому что для каждой из нас это было слишком болезненным. Моя бабушка очень мало интересовалась моими спортивными достижениями, не потому, что ей было это не важно, просто она не считала мою спортивную карьеру чем-то обязательным, необходимым, в отличие от меня, считающей, что на этом сошёлся свет клином.

Тренировки и соревнования были моей жизнью, не какой-то её частью, а полностью захватывали мою вселенную, оттесняя на второй план учёбу, семью, друзей. Большую часть времени я жила на базе, но бабушка очень скучала и переехала ближе ко мне, с позволения тренера иногда я оставалась у неё. Но почти всё своё время я посвящала себя спорту, и мой круг общения был крайне ограничен. Порой мне казалось, что я социопат, так как мне очень не хватало уединённости. На базе не было возможности скрыться, побыть наедине с собой, в одиночестве, а такому интроверту, как я, это было необходимо как воздух. Отрабатывая элементы, я не замечала людей вокруг, всё пропадало, сливаясь в одно пятно, лишь голос тренера, когда она выкрикивала свои правки, ругала или хвалила меня.

Ничто не приносило мне большего удовольствия, нежели изматывающие занятия спортом, боль в мышцах, солоноватый вкус на губах, когда пот катится градом от прилагаемых усилий, когда я в очередной раз сделала больше, чем, думала, способно совершить моё тело. Преодолевать себя из раза в раз было подобно наркотику, хотелось ещё и ещё. Я любила это состояние больше всего на свете. Чего греха таить, помимо этого я кормила своё эго раздававшимися после моего выступления аплодисментами и звучанием своего имени, когда зрители его выкрикивали с трибун и кидали мягкие игрушки, а золотую медаль на шею вешали под гимн страны, за которую я выступала.

Иногда мне казалось, что девочки, с которыми я делила тренировочный зал, кривили губы при виде моего упорства, граничащего с одержимостью. Да, я была странной даже для них, которые, казалось бы, должны лучше всех меня понимать. Но я их пугала, я видела это в их глазах, они считали меня чудачкой, которую ничто в жизни не интересовало кроме спортивных снарядов. А у меня в голове крутилась раз за разом одна и та же фраза: «Вижу цель – не вижу препятствий». А целью была золотая медаль Олимпийских игр. Да, я была фанатиком и не скрывала этого.

Впереди красным мигал запрещающий сигнал светофора. Я немного сбавила скорость, оглядываясь по сторонам и не видя в этот ранний час ни одной машины. Даже люди ещё спали. Секунды на светофоре медленно сменялись. Десять. Девять. Восемь. Я вновь оглядываюсь, солнце попадает в глаза, недовольно щурюсь. Семь. Шесть. Опять смотрю по сторонам. Никого.

Не сбавляя скорость, выезжаю на зебру, когда до появления зелёного человечка оставалась ещё пара секунд.

Мир вдруг резко переворачивается с ног на голову, не понимаю, что происходит. Слышу визг шин машины об асфальт, наблюдаю за тем, как мой лонгборд отлетает от меня, а я, ударяясь о капот машины, падаю на землю. Раздается раздирающий душу крик, и не могу осознать, что это я кричу. От дикой боли.

Утреннее солнце бликами расходится по закрытым векам. А я стону, не в состоянии что-либо сказать. Боюсь открыть глаза, боюсь увидеть то, что сейчас произошло. Ко мне кто-то подлетает. Слышу мат. Звонок в скорую и ещё куда-то.

Сквозь страх открываю глаза, чувствую боль в ноге. Это хорошо. Хорошо, что есть боль. Значит, ноги на месте. Сглатываю слюну, не чувствую рук человека, который сейчас нависает надо мной, что-то говорит мне, о чём-то спрашивает.

Слышу только бьющуюся в висках кровь. Моя щиколотка искривлена под странным углом, кость торчит, едва не разрывая кожу. Теряю сознание.

Спустя мгновения удаётся расслышать всегда так пугавшую меня сирену скорой помощи, почти возвращающую меня в сознание. Никогда не думала, что она будет по мою душу.

Меня ощупывают и осматривают врачи, я же нахожусь где-то в пограничном состоянии, слышу шум вокруг меня, но не могу пошевелиться или что-то произнести.

– В какую больницу вы её отвезёте? – спрашивает взволнованный мужской голос.

– Травматология на проспекте Калинина, – скупо делится информацией баритон.

2. Клим

Когда я в очередной раз пошёл наперекор отцу, он, пригрозив тем, что перепишет завещание на своего пасынка, сослал меня в донельзя провинциальный город Н., где коптило местный воздух наше градообразующее предприятие. Ну как наше, мы были одними из крупнейших акционеров, и отец велел мне проследить, как идут дела, так как у него возникали сомнения в качественной работе топ-менеджеров.

Чекой, сорвавшей предохранители отца, был погром, который устроили мы с друзьями в одном из ночных клубов Лондона, откуда нас забрала местная полиция, пока мой отец, дав подумать о своём поведении, через сутки не внёс залог.

– Ты понимаешь, что такое деловая репутация, сын? – не поднимая голоса, интересовался мой отец, когда мы ехали из участка на заднем сиденье роллс-ройса. Но этот вкрадчивый тон вселял ужас куда больше, нежели если бы отец кричал.

По старой советской традиции, мнение окружающих, а уж тем более бизнес-партнеров, интересовало Анатолия Самгина больше всего на свете. Любитель русской классики, в частности Максима Горького, поднявшийся, как и многие, из чёрных недр девяностых, он всеми силами старался обелить свою репутацию, доказать, что заработал капитал не только благодаря резкому изменению курсов валют и чиновническому произволу, с чьей нечистоплотной помощью удачно выкупил в своё время недвижимость в центре Москвы и успешно приватизировал государственные компании. Уже дальше дело решало успешное вложение капитала, бизнес-стратегии и умелое руководство. Но кого это волновало, когда его старые партнёры называли товарища не иначе как Толик Франклин, в честь президента США, изображённого на всеми любимой банкноте.

В двенадцать я первый раз услышал, как кто-то так обращается к отцу, и сдох бы от смеха, если бы не царившая вокруг в этот момент атмосфера. У него была деловая встреча, больше похожая на сходку криминальных авторитетов, которые столпились у дверей его кабинета, ожидая аудиенции главаря. Тогда похожий на пивной бочонок мужчина средних лет, с толстой золотой цепочкой на красной шее и таким же красным покрытым потом от страха лицом, что-то втирал верзиле рядом.

– Шип, ты же знаешь, если сейчас Толик Франклин пойдёт в отказную, меня же уничтожат, в цемент закатают.

Когда отец вышел из своего кабинета, этот толстяк буквально бросился ему в ноги.

– Франклин, – растопырил похожие на сосиски пальцы, средний из которых был зажат в тиски золотой печатки, – мы тихо порешаем это дело и выкупим здание, тебе не о чем волноваться.

Отец хмуро молчал, всем своим видом выказывая недовольство.

Толстяк испуганно глотал слюну.

Не знаю, чем закончилась та встреча, но именно тогда я впервые осознал, кем был в действительности мой отец.

Я ненавидел этот город и всё с ним связанное, находиться в этой глуши для меня было пыткам подобно, он душил меня своими маленькими улицами и узкими дорогами, облезлыми домами и особами, которые видели такую машину, как моя, только в кино и очень хотели посидеть на её переднем сиденье и потрахаться со мной на заднем. Не могу сказать, что ко мне охотницы за деньгами как-то иначе относились в Москве или любом другом крупном городе мира, но только тут моё воображение рисовало запах разбитой российской глубинки, исходивший от их тел.

Не зря ко мне приклеилась репутация редкого гада неопознанного вида, потому что мы с друзьями не брезгали делать ставки на глупых алчных девиц. Одними из излюбленных наших развлечений были споры о том, кто первый распечатает провинциалочку, которую отлавливали у стен учебных заведений Москвы. Выбирали самых красивых и на вид невинных, ухаживали по всем канонам жанра, а после первой ночи пропадали навсегда. Вопрос был лишь в том, как скоро произойдёт эта первая ночь. В день знакомства, через неделю или, для самых стойких, через десять дней. Таких, к слову, было мало, и, как правило, речь шла не о высоких моральных принципах, а о хитрой натуре очередной избранницы, которая распознавала игру и знала её правила. Никто в накладе не оставался. Вскоре такими играми я пресытился, как и продажными девами, жадными до статуса и денег.

Но я не искал от кого-то светлых и искренних чувств просто потому, что никогда в них не верил. Можете называть это моральной травмой, связанной с тем, что мать бросила меня, когда мне было семь лет, и укатила в неизвестном направлении, а отец всё своё свободное время посвящал работе и утолению горечи между ног очередной секретарши просто потому, что они были ближе всего к барскому телу. Вот и очередная жена отца некогда была его помощницей. Вспоминая её, меня начинало тошнить. Но отец, когда сообщил мне о скором браке, пояснил свой выбор.

– С Алисой всё предельно ясно и понятно, она любит мои деньги, а я люблю её тело. Не беспокойся, сын, нас с ней связывают не чувства, а жёсткий брачный контракт.

К сожалению, у Алисы оказался отпрыск одного со мной возраста, которого мне приходилось терпеть рядом с собой, о котором хочется вспоминать ещё меньше, чем о его мамаше.

Этим ранним утром я ехал домой из ночного клуба, где зависал с друзьями, которые сжалились надо мной и приехали из Москвы, города сейчас для меня запретного, ведь отец очень серьёзно отнёсся к ссылке, и в моих наручных часах был датчик отслеживания местоположения. Стоило мне покинуть пределы города Н., соответствующий сигнал приходил отцу. Если бы я попробовал снять часы и моя физиономия засветилась бы на камерах любого из клубов Москвы, наказание в виде ещё одного дополнительного месяца ссылки не заставило бы себя ждать. Отец был суров.

Я был трезв как стёклышко, когда садился за руль серого спортивного авто, выделявшегося среди других машин этого города. Днём у меня была назначена важная рабочая встреча, от которой я не мог откреститься, но на вечер у меня были более чем грандиозные планы, в которые входили друзья, выпивка и красивые женщины, «знающие себе цену».

С утра машин и пешеходов практически не было, и я с удовольствием нёсся на запредельной скорости по улицам города, представляя себя совсем в другом месте. Впереди замаячил светофор, который обычно в такую рань мигал оранжевым сигналом, а сейчас отсвечивал, предупреждая о необходимости остановиться перед пустым пешеходным переходом. Никаких пешеходов впереди не намечалось, и перед пересечением перекрёстка я лишь немного сбавил скорость, когда боковым зрением поймал несущуюся на скорости под мои колёса девчонку. Всё решали доли секунд, когда я, резко ударяя по тормозам, попытался увести машину в противоположную от самоубийцы сторону.

В лицо ударили подушки безопасности, которые я смял, вылетая из машины. Подбежал к девчонке, показалось, совсем ребёнку, отброшенной моей машиной немного вперёд. В горле от страха за неё всё пересохло. Я мог быть каким угодно ублюдочным подонком, но не убийцей.

– Малыш, ты как? – задал я самый тупой в мире вопрос, присаживаясь на колени рядом с ней, не зная, куда деть свои руки и как ей помочь.

Девчонка открыла свои ошалевшие глаза, судорожно вздохнула и посмотрела полными ужаса глазами на свою ногу. Теперь мы вместе наблюдали за выпирающей неестественным образом в щиколотке костью.

– Это ерунда, малыш, до свадьбы заживёт, – нёс я чепуху, попутно набирая друг за другом скорую, адвоката и полицию.

Девчонка, должно быть, провалилась в обморок, потому что со стоном закрыла глаза и отключилась. Втайне я был этому рад, потому что не было сил смотреть в эти полные боли и страха глаза. Меня же она, казалось, не заметила вовсе, словно я не существовал. Но чем дольше она была без сознания, тем сильнее я чувствовал панику, не имея понятия о том, есть ли у неё другие повреждения. Вдруг у неё внутреннее кровотечение и она сейчас умирает, а я ничего не могу с этим поделать?

Благо эти думы прервала скорая помощь и девочку аккуратно перенесли на носилки.

Суровый врач неотложки сообщил мне название больницы, куда её сейчас отвезут и куда я непременно собирался приехать, когда улажу все формальности. Точнее, переложу их на плечи своего адвоката.

Это свершилось лишь через долгих два часа, но, не будь я Самгиным и практически хозяином этого города, скорее всего, меньшее, что мне светило, – это ночь в СИЗО.

В больницу меня и подобранный мной лонгборд девочки доставил адвокат. Я ожидал, что увижу у её палаты родителей, но не думал, что встречу там целую делегацию. Человек десять стояло у палаты девочки, среди которых я пытался найти её семью и предложить свою помощь.

– Извините, я хотел бы узнать, как себя чувствует девочка, – произнёс я, обращаясь ко всем сразу. Десять пар глаз ко мне обернулись и, должно быть, догадались, кто я, ибо на их лицах читалась крайняя степень осуждения.

Вперёд вышла корпулентная женщина в строгом костюме, и с такой ненавистью меня разглядывала, что мне стало не по себе. Медсестра сообщила, что вроде как иных травм кроме переломанной лодыжки со смещением у девочки нет, жить будет. Так чего на меня смотреть как на врага народа?

– Кто Вы, молодой человек? – строго задала она вопрос, выжигая на мне дыры.

Я сглотнул слюну, прежде чем ответить.

– Это я сбил девочку, она вылетела на красный, – с признания, ощетинившись, перескочил я на обвинение под взглядом суровых глаз.

Женщина скривила губы, будто перед ней был мелкий ползучий гад, не достойный её внимания.

– Вы понимаете, что погубили её? – задала она риторический вопрос, прежде чем отвернуться.

А я стоял, не понимая вообще ничего. Эта женщина больше не намеревалась вести со мной диалог, но ко мне подошла другая.

– Уходите, молодой человек, Вас тут видеть не хотят, – тихо попросила хрупкая женщина в возрасте, и по заплаканным глазам я понял, что передо мной родственница пострадавшей.

Она собиралась отойти, но я удержал её за локоть, не желая просто так отсюда уходить. Меня терзала совесть, а это было редкое, новое для меня чувство. Возможно, если бы сейчас мамаша девочки прибегла к шантажу и угрозам, совесть снова спряталась бы туда, где дремала всю мою жизнь. Но передо мной стояла раздавленная женщина, а потому я не мог просто так покинуть стены больницы.

– Прошу, объясните, что происходит, чем я могу ей помочь?

Женщина вновь подняла на меня взгляд уставших глаз, словно на её плечах сейчас был невыносимый груз. Я сознавал, как сложно ей видеть человека, едва не убившего её близкого человека, не говоря уже о том, чтобы объяснять мне что-то. Но я был слишком упрям, чтобы уйти. И судя по тому, что никто не рвался бить мне морду, видимо, отца девочки среди присутствующих не было.

– Клим, – раздался рядом голос адвоката, – это заведующий отделения травматологии – Загир Магомедович, он же врач, который принимал девочку.

Мы обменялись рукопожатиями и вместе с матерью слушали заключение врача.

– У Алёны Комар перелом со смещением, нарушены структуры соединительной ткани между большой и малой берцовой костями, повреждены связки, необходима экстренная операция.

– Так почему же она еще не произведена? – удивился я.

Хирург скосил взгляд на родственницу пациентки, которая была бледнее снега.

– Моя внучка отказывается от операции здесь, – глухо произнесла женщина.

– Но почему?

Ответ на этот вопрос поступил уже от врача:

– Эта больница не владеет артроскопической техникой, мы можем вправить кость, поставить гипс, но сделать пластику связок здесь невозможно. Её нужно везти в ближайший город, где проводят такие операции, но чем больше времени проходит, тем сильнее будет нарастать отёк, а значит, операцию, возможно, придётся отложить.

Я видел, как женщина пытается стойко держаться из последних сил, её взгляд то и дело возвращался в сторону палаты, в которой лежала девочка.

К нам подошла другая женщина, которая минуту назад бросала в меня обвинения, и теперь как коршун нападала на врача.

– Господи, ну скажите, что делать, вы же понимаете, что она мастер спорта международного класса, она в сборной России. Неужели Вы ничем не можете помочь!?

Врач покачал головой, умывая руки.

– Где могут провести нужную операцию? – вклинился я в диалог, наконец начиная хоть что-то понимать.

Организовав вертолёт, который должен был через пару часов забрать девочку в одну из лучших клиник Москвы, я немного успокоил свою совесть.

Я подошёл к палате, дверь которой была приоткрыта, и посмотрел на девушку, что лежала, безжизненно уставившись в потолок, обложенная льдом нога покоилась на подушках. От её пустого взгляда мне стало не по себе, будто её тут и не было, и меня и людей вокруг тоже. Она ничего не замечала и ни с кем не говорила. Я видел, что она слабо реагирует только на бабушку. Когда же к ней в палату вошла та суровая женщина, как мне потом стало известно, её тренер, девушка и вовсе отвернулась, при этом не произнеся ни слова.

Выходя из её палаты, женщина вновь полоснула меня холодным взглядом и удалилась. Видимо, мой поступок её не впечатлил.

Мне хотелось подойти к девчоночке, попросить прощения, но я не смел. Попытался расспросить хирурга о том, что будет, если операция пройдёт успешно. Врач замялся, но ответил, что даже при наилучшем исходе нельзя гарантировать, что функциональность вернётся полностью. На спортивной карьере, вероятнее всего, придётся поставить крест.