Исповедь мага

Мужчина тяжело открыл глаза и окинул взглядом мрачную камеру подземных каземат. Испытав привычную боль от ошейника, он попытался поправить его, чтобы не содрать старые незаживающие раны.

Старик слышал, как под гниющей, пропахшей соломой копошились крысы. Раньше он боялся их, думая, что они сгрызут его ночью, как только он закроет глаза, но на деле оказалось, что его тело не интересует даже этих тварей.

Он попытался пошевелить ногами, затем размял руки. Цепь от ошейника была прикована к стене очень низко, из-за чего встать у него не было возможности, но это и не требовалось. Вместо стоп у старика были обмотанные тряпками обрубки, которые иногда отдавали фантомными болями, но, к большому счастью, зарубцевались и практически не гноились в этом сыром, пропитанном вонью месте.

Дверь в камеру, где он коротал последние несколько лет открылась, впустив внутрь слабый, но настолько чуждый свет от факелов. Он услышал голоса надзирателей, которые время от времени приходили к нему, чтобы принести еды или облить уксусом, чтобы отбить вонь. В камеру с дикой бранью влетел какой-то паренек и, словно мешок с гнилым картофелем, глухо упал в ноги старика, ударившись лицом о каменный пол, хоть и прикрытый изгаженной соломой. Дверь со скрежетом закрылась, и узники услышал, как опустился засов.

– Драные псы! – поднимаясь, выругался паренек. Он не заметил старика, который словно сросся с покрытой плесенью влажной стеной, пока глухой, булькающий кашель не наполнил камеру.

– Мать твоя ослица! Ты кто еще такой? – паренек вскочил на ноги и с ужасом заметил ворох тряпок, который оказался стариком.

– Я напугал тебя? – спросил он.

– Нет, не сильно – паренек попытался вглядеться во тьму, чтобы увидеть лицо того, с кем разговаривает.

То, что он увидел, заставило его вжать голову в плечи. Перед ним сидел искалеченный старик, от которого несло мочой и терпким уксусом. Лицо его было осунувшееся, длинная седая борода росла клочками. На лбу было несколько рубцов. Он больше напоминал ворох гнилых тряпок, которыми был окутан, нежели человека.

– Как тебя зовут? – спросил старик.

– Маркус, – тихо ответил паренек, с ужасом наблюдая на кривые обрубки вместо ног старика, – а ты кто?

– Язавед – старик сам удивился от того, что помнит свое имя.

– Ты это так неуверенно произнес, – удивился Маркус, – давно здесь?

– Лет двенадцать… – старик задумался. – Это только здесь. Тебя, как я вижу, держат недолго?

– Недолго… – парень сел на грязную солому и поник.

– У меня давно не было собеседника, может быть ты поделишься своей историей?

– Да какая история. Меня родная мать сдала инквизиторам, как только они объявили о вознаграждении за раскрытие магов! – вдруг слезы брызнули из глаз паренька, как у ребенка.

– Родная мать – тихо повторил старик.

– Все поняли, что я маг года три назад, сначала скрывали, пока отец был жив. Он клялся, что инквизиторы меня не получат, а потом умер. Его зарезали за пару грошей в трактире.

– Жизнь достаточно скоротечна, здесь нельзя поспорить.

– Я и не спорю… – парень заплакал еще сильнее. – Вот и моя кончится завтра утром.

– Серьезно?

– Да. Инквизиторы несколько месяцев держали меня в клетке, били, сломали мне руку и ребра. Эти бешеные псы решили, что имеют право делать все, что им вздумается! Понимаешь, старик, я жить хочу!

Парень вскочил на ноги и от досады пнул стену. Глухое эхо расползлось по камню, отозвавшись безысходностью.

– Объясни, почему они так поступают?! Я совсем молод, я хочу жить! Любить, завести жену, детей…

– Я очень стар и все, что понял за долгие годы, проведенные в казематах – это то, что ты должен быть счастлив.

– Счастлив, да ты рехнулся? – Маркус закричал еще громче.

Вдруг в дверь раздался громкий удар, и послышался суровый голос одного из инквизиторов:

– Заткни пасть, иначе на костер пойдешь без языка, выродок!

Парнень резко присел рядом с вонючим стариком и вжался, словно запуганный подранный кот.

– Просто поверь мне. Они всего лишь избили тебя, привезли сюда без следственных доказательств и экспериментов. Завтра тебя сожгут, и душа отправиться в мир иной. По сравнению с тем, что перенесло мое тело – это курорт на берегах Синджавы.

– Я когда увидел, что ты живой человек, а не ворох ссаных тряпок, уже понял, что в жизни тебе пришлось несладко – продолжая плакать, сказал Маркус.

– Я с нетерпением жду завтрашнего рассвета – Язавед улыбнулся. – Ты спрашивал, сколько я сижу тут. В этой темнице двенадцать лет, до этого было еще около сорока лет в трех темницах, но до них… – глаза старика словно остекленели. – До них я был в башне Круга Крови.

– Это темница, где пытают магов? – неуверенно переспросил паренек.

– Нет, Маркус – это место, где все надежды и желания из тебя выходят вместе с кровавой мочой из-за разбитых почек, улетучиваются вместе с переломанными костями. Там все извращено…

– Может быть я задам совсем неуместный вопрос…

– Завтра нас сожгут, неуместность вопросов меня уже не волнует – прервал паренька Язавед.

– Ты попал сюда еще ребенком?

– Детство… – старик неуверенно промямлил. – Не было у меня детства. Когда господин Барбадосс Брюк под руководством главы инквизиции Эльямара Кретвера решил, что маги идеальный материал для экспериментов, они начали свою селекционную работу над магами.

– Причем тут история Дерландии?

– Вся моя жизнь – это последствия истории. Неудачный опыт экспериментов инквизиции. Моими родителями были два мага, выбранных для селекционного брака. От них мне досталось только имя Язавед Ледергет.

– Тот самый?! – глаза паренька округлились, и в смутной мгле виднелся блеск его слез.

– Наверно. До меня доходили слухи о том, что эти же маги произвели на свет еще одного мага, который оказался удачной победой в экспериментах.

– Да, государственный инквизиционный маг Жанжель Ледергет считается гордостью ордена.

– Какая ирония. Он гордость тех, кто нас уничтожает… – старик произнес это с таким вздохом, что Маркусу показалась, будто скорбь всего сообщества магов прошла сквозь него.

– Прости, я понимаю, что ты не знал.

– Знал или нет уже не имеет значения – Язавед взглянул на паренька. – Завтра праведный огонь наконец-то освободит меня от всех страданий. Вернёмся к той части диалога, от которой отошли. Детства не было и не появилось. Обрывками в голове всплывают только образы, запахи, моменты, которые кровавыми брызгами, словно лоскуты на моих ранах, отпечатываются в подкорке, понимаешь, Маркус?

– Не уверен…

– С детства я помню только запах паленого сахара, вкус как своей крови, так и чужой, и надзирателей ордена Августина Дарна и Энгельса МакЮндэ. Они занимались детьми, точнее подвергали нас избиениям и заставали работать наравне с другими. Естественно детские тела не выдерживали этого. У многих, с кем я рос, в паху выпирали вены, связки рвались, а спины подобно колесу были кривые. Мы не были ни гражданами, ни людьми. Просто псы, которые должны были дожить до определенного возраста.

– Подобно свиньям на убой – с омерзением выплюнул Маркус.

– Возможно. Ты не поверишь, – старик нервно сдавил смешок, – из всех животных, которых я видел, были собаки, кошки, вороны и крысы. Меня перевозили в оприциновых колодки, которые сдерживали магические силы. И всю дорогу били плетьми, только так инквизиторы знали, что я не вытворю абсолютно ничего, но знаешь, Маркус, их опасения настолько неоправданны.

– Почему, ведь мы, маги, можем намного больше, чем люди. Именно поэтому они боятся нас.

– Может быть, но я всю жизнь прожил, закованным в оприцин, я не знаю заклинаний. Когда мне было тринадцать лет, магия бурлила у меня в крови, как у любого подростка, но инквизиторы приняли случайный всплеск за атаку. Я помню, как они лишали меня конечностей. Помню, как сначала их обварили в кипятке, кожа сползала клочьями, вдувалась и лопалась, а я кричал… – старик замолчал, а потом словно вспомнив что-то важное, продолжил. – Потом они раздробили мне кости молотом и отрезали ноги. Кровь хлестала во все стороны, я терял сознание, но меня приводили в себя снова. Я плакал, ревел словно раненый медведь, а они продолжали отрезать пальцы на руках обычным ножом. В тот момент больше всего я мечтал ускорить процесс, чтобы раз и моя боль кончилась. Но даже на этом пытки не закончились, они лишили меня стоп и вшили мне под кожу куски оприцина, чтобы я больше никогда не смог колдовать.

– Господь Арто, тебе было всего тринадцать, когда они превратили тебя в калеку?

– Не просто превратили. Они пытали меня несколько суток подряд. Помню, как мне под ребра вонзали раскаленные металлические штыри, жгли волосы и лицо.

– Понятно – Маркус увидел, что борода у старика растет клочьями не из-за дикой запущенности, а из-за того, что в тех местах, где нет волос, у старика просто очень тяжелые старые ожоги.

– Ты шокирован – Язавед посмотрел на паренька, который с каждым его словом, становился всё мрачнее. – Вы, маги, которые случайно попались инквизиторам, считаете, что избиения и принудительный труд – это акт зверской жестокости. Камере из оприцина представляется вам пыткой, но никто из вас не знает какого жить, а тем более расти в башне Круга Крови!

– Моя участь не легче! Ты дожил до, черт знает, каких лет! А я… – паренек снова начал реветь – я совсем молод, я даже света не видел.

– Глупый ты человек, Маркус. Я за свою жизнь уже лет сорок не видел солнечного света. Поражаюсь тому, как мои глаза не ослепли. Ты счастливец, по сравнению с теми, кого заставляли двигать сломанными конечностями. Инквизиторы ломали мне руки, и в течение трех суток не давали ни спать, ни есть, требуя, чтобы я шевелил переломанными обрубками, вытанцовывая перед ними словно шут, пока они играли в кости, пили вино и играли на лютне, распевая похабные песни. Ты просто не ценишь то, что у тебя уже было!

Паренек вскочил на ноги и ударил старика кулаком в лицо. Старая кость хрустнула, Язавед громко захрипел и сплюнул кровь. За дверью послышался шум, и в камеру ворвались два надзирателя. Маркус закричал и попытался забиться в угол камеры, но крепкие мужчины схватили его за руки и потащили. Он голосил на все казематы, словно в него втыкают раскаленные иглы!

Язавед тяжело поднялся. Пока он был без сознания, ошейник передавил ему горло, и он начал задыхаться. Несколько секунд могли превратиться в вечную свободу, но старик пришел в себя и сел обратно на прогнившую солому. Остатком руки он попытался поправить оприциновый ошейник, который впился в язвы, от чего они лопнуть, брызнув гноем и кровью. Он понял, что Маркус сломал ему скулу, чувствовал, как кость провалилась внутрь, и левая часть лица залилась таким привычным и знакомым теплом, пронизанным болью. Он попытался дотронуться до перелома, но не успел. Дверь снова открылась, пролив режущий глаза свет и снова с грохотом и скрежетом закрылась, ознаменовав это гулким щелчком засова.

Маркус завалился на пол, распугав копошившихся там крыс. Он стонал и тяжело дышал. Язавед не злился на паренька, только хотел помочь ему подняться, но и этого не мог сделать. В его голове пронеслась мимолетная мысль:

– Жизнь так и проходит, ты или сам встаешь на ноги, или валяешься среди крысиного дерьма без сил.

Парень смог привстать и сесть на колени, оперившись руками о покрытую слизью, мокрую солому.

– Что они сделали с тобой? – спросил старик. Сломанная скула связала его рот и язык, звуки вылетали тяжело и глухо, заставляя губы нервно дрожать от боли.

Маркус медленно поднял голову, и старик, привыкший к темноте, увидел, что парню выткнули глаза.

– За что? – дрожащим голосом спросил парень.

– Ты создавал шум. Ты не равный им. То, что ты, скрываемый собственным отцом от ордена, прожил столько лет, не значит, что ты человек, как они. Для них, Макус, ты всего лишь богопротивный маг. Еретик, животное, которое вредит здоровому обществу. То, что они лишили тебя глаз – всего на всего забава, они так развлекаются.

– За что…

– Я тоже задавался этим вопросом, когда меня пытали. Когда я кричал, они покрыли мое тело порезами, и отпускали в отходную яму. Я тонул, захлебываясь зловонной жижей и кричал еще сильнее. Помню, как тело разрывало от боли, каждый порез впитывал весь смрад этой ямы. Они хотели, чтобы я умирал медленно и очень болезненно.

– Заткнись, умоляю тебя… – простонал Маркус. Он так и не поднялся, только лег на бок и продолжил тяжело дышать.

– Ты сам спросил меня о том, как я жил эти годы.

– Я ошибся. Я не хочу слушать весь этот бред, который ты несешь!

– Маркус, это не бред, не мерзкие рассказы больного старика – это жизнь, которую я прожил в вечном гуле каменных казематов. Это то, как люди высшего сорта относятся к мусору, который имел право появиться на свет. Как те, у кого есть право на жизнь, превращают жизнь бесправных в вечные мучения.

– Скажи, Язавед, если, ты всю жизнь бился в застенках, откуда ты вообще решил, что есть другая жизнь?! – Маркус снова повысил голос, который дрожал от боли. – Ты просто должен считать, что это нормально!

– А я не считаю – резко оборвал парнишку старик. – Жизнь была благосклонна ко мне, и я сидел в казематах с другими магами, слушал их рассказы и представлял иную жизнь. Я научился читать. Одна колдунья, которую поймали инквизиторы, научила меня. Ей разрешили взять с собой книгу, поскольку она содействовала поимке опасной группы колдунов, в которой и состояла. В той книге черным по белому было написано о том, что счастливый мир был создан во благо людям.

– Людям! Ты думаешь, там везде птички поют и вино реками течет? – шипя спросил Маркус у старика.

– Я не могу знать, что находится за пределами инквизиторских пыток и каменных стен. Но книга была прекрасна. Я перечитывал ее сотни, а то и тысячи раз, пока это не увидел один из надзирателей. Тогда он отобрал ее, разорвал и скормил мне. Он заставлял жрать меня бумагу в прикуску с землей и соломой… – глаза старика снова остекленели. – Они не кормили меня две недели. Я зачитывался страницами о райских кущах, праведном и справедливом Арто, а они увидели это. Они переломали мне несколько ребер, пока пинали, скормили книгу, но самое ужасное – это было четыре десятка гниющих крыс. Они заставляли меня жрать и их. Меня выворачивало, они пинали меня, до потери сознания, я падал в собственную рвоту, а когда приходил в себя, они снова скармливали мне падаль…

– Ты больной, Язавед! – крикнул Маркус, не выдержав рассказа старика. – То, что ты был окружен всю жизнь ублюдками, не значит, что в том мире только радость! Постоянные войны, эпидемии, преступность и периодический голод! Люди страдают там не меньше чем ты, но по другим причинам…

– Расскажи? – с неподдельным интересом сказал старик.

– Рассказать… – тихо произнес Маркус, – да и рассказывать нечего. Просто представь безысходность человека, который построил дом, нашел жену, родил детей, но вдруг пришла война и огнем выжгла его дом и родных!

– Маги, с которыми я встречался, тоже мне были как семья. Огни инквизиции забрали их жизни, думаешь легко пережить всех, кого ты встречал в своей жизни? Глупый юнец, тебе не понять, насколько вожделенна смерть спустя несколько лет проведенных в этих кандалах. Тебя за крик лишили глаз, Маркус, ты и вправду счастливчик.

Парень только злобно зашипел, но так и не смог найти в себе сил, чтобы подняться и добить старика, который постоянно подливал масло в огонь! Маркус с первых минут как его кинули в эту яму надеялся, что ему удастся сбежать, получится обмануть инквизиторов, но теперь, когда его лишили зрения – он просто отчаялся, не зная, как ему провернуть этот побег.

– Я помню мы сидели в камере. Нас было трое, я и два моих товарища. Мы томились в казематах около года, постоянно вместе, помню, они кормили меня и оттаскивали в туалет, поскольку ног у меня уже не было. Однажды один из них вспомнил шутки, которые бытовали у него в прошлом, и начал рассказывать их нам. Мы смеялись, он быстро поднял нам настроение, но этот смех услышал надзиратель. Он вошел в камеру и на месте перерезал глотку моему другу. Кровь у него хлынула неумолимым потоком, забрызгав меня. Потом он перерезал глотку второму. Сначала меня сковал страх, дыхание казалось вообще застыло, но когда нож кромсал второе горло, посмевшее смеяться, страх сменился на радость. Я думал, что все мои страдания прошли, исчезнут, как исчезну я, но надзиратель просто ухмыльнулся и, назвав безногой тварью, просто пинал меня военными сапогами до тех пор, пока я не потерял сознание.

– Ты не понимаешь меня, старик.

– Нет. Я не могу понять то, чего никогда не испытывал. Но я помню вкус своих товарищей.

– Что?! – закричал Маркус, но от повышения голоса у него тут же взвыла голова.

– Да. После того, как их лишили жизни, меня не кормили. Когда я понял, что произошло, мне ничего не осталось, как вцепиться в их плоть, я прокусывал их кожу, рвал сухожилия обгладывая ноги…

Маркус слушал старика, все сильнее понимая то, насколько его рассказы граничат с подлинным безумием. Холод струился по его спине, заставляя тело покрываться гусиной кожей, а к горлу то и дело подкатывал комок, состоящий из омерзения и ужаса.

– Наверно тебе непривычно слышать подобное? – с неким интересом в голосе спросил Язавед. Казалось, будто это была паршивая издевка.

– Непривычно… – чуть слышно повторил Маркус. – Ты не представляешь насколько ты мерзок! Ты не был человеком и не знаешь, что такое жизнь вне холодных каменных стен. Ты просто изувеченный собачий кусок дерьма, к которому мир отнесся с усмешкой, наделив твое тело душой!

– Ты прав, Маркус, абсолютно. Многие, когда узнают, что я родился в застенье удивляются, почему я могу говорить – словно оторванный от сути всего происходящего продолжил старик.

– Знаешь, завтра нас сожгут, а ты самый худший сосед по камере, которого можно было только придумать!

–– Нет, хуже те крысы, которые шуршат в вонючей соломе, Маркус.

Паренек вспомнил звуки этих тварей в соломе, когда его закинули в камеру, их писк и испуганное бегство, когда открылась решетка.

– Знаешь, они крутятся там не просто так, Маркус – старик ухмыльнулся. – Они продолжают поедать останки Анведа.

– Кого?! – парень со страху забыл, что слеп и даже вскочил на ноги, но пара неуклюжих движений, резкая боль и перепад давления снова повалили его на пропитанную мочой и гнилью соломой.

Он уснул, а ночью я, прикованный к этой стене, наблюдал, как они прогрызают его кожу, зарываются глубже, вытаскивая потроха. Он кричал, но, когда сюда зашла стража, было поздно. Десяток крыс уже во всю разрывал его тело. Надзиратели только вытащили труп, разметав по соломе его внутренности, и камера снова наполнилась мраком и тишиной. Тогда, я задумался, Маркус, а чем я лучше этих крыс? В моей голове проносились сотни мыслей, все они смешивались с завистью и непониманием – почему он, а не я?! Я желал, чтобы ночью они перегрызли моё гниющее горло, чтобы я навеки сомкнул свои глаза…

– Прошу, Язавед, хватит! Я не хочу больше ничего слышать от тебя… – парень чуть не расплакался, но тут же почувствовал резкую, безудержную боль! Соленые слезы жгли свежие кровавые раны, которые инквизиторы оставили Маркусу вместо глаз.

– Пусть так, но, все что я хочу добиться от тебя, Маркус, – это то, чтобы ты понял. Ты идешь на смерть не как мученик, а как царь! Ты жил, ел теплую пищу, носил одежду, спал на кроватях. Я могу перечислять до бесконечности все то, что было в твоей жизни! Ты чувствовал женщин, видел небо и солнце, слушал пение птиц! Маркус, не нужно бояться костра. У тебя было все, что и называется жизнью обычного человека.

– Я носил обмотки, жрал объедки и спал на соломе, расстеленной на полу! – закричал парень. – Моя семья – нищая, я не видел ни городов, ни тем более обнажённых женщин, Язавед! Я надеялся, что вырвусь из этого, буду путешествовать, а на деле…

– А наделе твоя мать сдала тебя инквизиторам – закончил Язавед, за паренька.

– Именно. Я боюсь, Язавед – тихо произнес Маркус.

– Боишься умереть. Ты маг, Маркус, маги не боятся смерти. Съеденный крысами Анвед рассказывал о том, что маги после смерти переносятся за завесу, где продолжают жизнь, церковь Арто – это иллюзия, лжепророки и лжесвидетели чудес возвели культ после Калантарийской малярии, объявив его богом. Но Анвед верил в богов, которые создали и этот мир, и людей, и самого Арто.

– Ты про еретиков, которые восхваляют Дневу и её братьев? – спросил Маркус.

– Да, так он называл их. Он говорил, что они берегут своих детей. А после гибели дают лучшую жизнь вне тленного тела.

– Удобное оправдание для того, кто ни черта, подобно мне, не смог сделать в жизни, а так желаешь умирать не куском никчемного дерьма в лапах инквизиторов.

– Может и так, а может он и прав. В любом случае осталось дождаться рассвета. и мы с тобой сами сможем все узнать, Маркус.

– До чего ты занудный ублюдок, Язавед! Ты десятилетия в темницах, неужели ты никогда не хотел жить нормально, сбежать? Вырваться из крючковатых пальцев режима?

– Нет, Маркус. Не хотел – старик тяжело вздохнул. – Не хотел, потому что и не представлял, что где-то и с кем-то может быть по-другому. С детства я чувствовал вкус собственной крови в горле, терпел избиения, слышал насмешки. Маленький человек быстро привыкает к такому отношению и считает это нормой. Когда становился старше, меня все чаще лишали обычной еды. В те моменты, когда нутро у тебя горит, а живот сводит, ты не думаешь о побеге, а мечтаешь о куске черствого, пахнущего плесенью хлеба, представляешь то, как он размокает у тебя на языке, как ты грызешь его своими болящими зубами, а потом он проваливается в бездонный желудок, Маркус. Никто никогда не думал о побеге. В моменты, когда после очередного истязания, тебя накачивают эликсирами и отводят еще юного в постель к надзирателю, где он глумится над тобой на пару со своей подружкой, ты не думаешь о побеге, Маркус. Когда во время опыта тебе опять ломают кости, накачивают эликсирами, что голова готова лопнуть от боли, а нутро выворачивает, и ты лежишь в этом по несколько дней, пока инквизиторские ученые мужи что-то пишут, вкалывают тебе, а их маги читают странные заклинания, ты не думаешь о побеге, Маркус. Все, о чем ты думаешь – это голод и смерть. Чем быстрее ты навечно сомкнешь глаза, тем быстрее ты обретешь счастье, тем быстрее сможешь почувствовать вкус хлеба или фасоли на том свете, но никогда, ни единожды, в твою голову не придет мысль сбежать из крючковатых лап режима!

– Мне жаль тебя, старик – неожиданно для самого себя выдал парень.

Жалость – такое интересное слово. Я читал в книге о жалости, но поверь мне, я не знаю, что такое жалость.

– Больше всего меня пугает в тебе, Язавед, не твой изувеченный вид, не скорая кончина на костре, а твои слова, каждый новый рассказ. Ты заставляешь сердце сжиматься сильнее, а по спине пробегают мурашки, жалость, и непонимание. Но среди всего твоего разговора я понимаю только одно – ты не можешь быть человеком. Ты монстр. Холодный монстр, замученный собственными создателями. Твой рассудок – вот что по истине интересно, ты умудрился сохранить его, не сойти с ума.

– Мой рассудок уже давно находится за пределами этого тела, этих стен. Нет, Маркус. Я не человек, я тот, кто вырос в агонии, боли и вечной сырой темноте подвальных клеток. – Монстр, еретик, неудавшийся эксперимент без права голоса, жизни и будущего…

Старик замолчал, он медленно закрыл глаза, и Маркус услышал, как тот плачет. Он ничего не хотел больше говорить Язаведу, так же как и не хотел его слышать. Спасти себя не было возможности, сердце продолжало трепыхаться обезумевшей птицей, загнанной в клетку, и слезы старика, добавили только ужас в сознание парня. Он безмолвно продолжал лежать на гниющей, холодной соломе, слушая всхлипывания и писк проголодавшихся крыс, которые продолжали рыться в соломе в поисках остатков некого Анведа. Он представлял то, как огонь заберет его. Пропалит тело, наполнив большей болью, чем есть сейчас. Пытался кричать, не взирая на разрывающую боль, в попытках отогнать от себя страх и пропитанные ядом мысли. Парень пытался вспомнить лицо отца, которого больше не было рядом с ним, но вдруг, когда старик затих, неожиданно для самого себя, он задал вопрос:

– Почему они казнят тебя?

Язавед медленно поднял голову и посмотрел в сторону трясущегося от страха, холода и боли Маркуса. Потом посмотрел на кривые обрубки вместо ног и тихо произнес:

– Я больше не нужен.

– В каком смысле ты больше не нужен?

– Вот так бывает. Маг сгорает, когда больше не нужен миру.

– Миру? Ты старик вообще никому с рождения не нужен, о каком мире ты говоришь? – злобно даже для самого себя усмехнулся парень.

– То, что я не нужен даже самому себе – это факт, но этот факт вытекает из того, что благодаря моим мучениям, пыткам, всей моей жизни, которая пронеслась во мраке и боли власть имущие меры справедливости смогли понять многое. Чем больше экспериментов проводят они над магами, тем лучше понимают сущность самого колдовства. Селекция человека – это сложный процесс. Именно поэтому, Маркус, я был нужен им. Пускай все знания направлены на укрепление вероломной машины войны, но они были получены. Получены с помощью моей агонии, криков ужаса и крови.