скачать книгу бесплатно
И Константин действительно вылетел к стоянке такси и помчался в аэропорт. Злить жену не хотелось. Она ревнива и мстительна. Стоит ей что-то заподозрить, и он в ту же секунду вылетит из семейного гнездышка. Они женаты семнадцать лет. Он – актер харьковского драматического театра, вечно на вторых ролях во втором составе. И она – наследница фабрик, заводов, журналов и пароходов. Всю семейную жизнь он обязан оправдывать одобренный ее родителями мезальянс, потому жизнь эта состояла из бесконечных отчетов о том, где был и когда пришел. Все это его, впрочем, устраивало. Особенно после того, как найденный через театральных знакомых чудо-врач в присутствии жены диагностировал у него вегето-сосудистую дистонию и предписал врачевать ее исключительно майским крымским воздухом ежегодно и не менее месяца. Дети в мае еще ходили в детский сад, теперь учились в школе, жена смотрела за ними, а Константин усердно лечился. Возвращался всегда бодрым и отдохнувшим. Так было всегда, так будет и сейчас. Он спешил на такси в аэропорт и улыбался.
Плакала Людмила недолго. Лук, который украдкой подносила к глазам, выкинула еще до того, как проводник закрыл вагон. Дождалась, когда открыли туалет, поправила макияж, зашла в купе. Накрасилась не зря: в попутчиках моложавая дама и двое мужчин чуть за сорок. Вечер обещал быть интересным. И действительно: много смеялись, болтали о пустяках, играли в буриме и ближе к ночи даже выпили коньячку, но расслабиться и уснуть все равно не получилось. Женщина все-таки нервничала. Нет, звонка она не ждала. Да и куда бы он мог позвонить, если, называя номер, Людмила «ошиблась» в трех цифрах. К тому же она доверяла своей интуиции. И все же, все же промучилась всю ночь, спрашивая себя снова и снова: «А что, если я не права?» В конце концов, шестое чувство может подвести каждого, даже такого опытного игрока, как она. Ведь она была уверена, что он сбежит из ресторана, а если не из ресторана, то из театра, ну а уж если не из театра, то после визита «издателя» – наверняка. Она дала ему шанс, и не один, но он не воспользовался ни первым, ни вторым и ни третьим. А значит, либо это действительно ценный экземпляр, который заслуженно заплатит за полученное удовольствие, либо, что гораздо хуже, он действительно проникся к Людмиле неподдельными чувствами, и тогда уже ей самой придется платить по счетам.
К утру женщина поняла, что не сможет побороть искушения выяснить правду немедленно. Быстро набрала цифры, прослушала механическое сообщение: «Номер в сети не зарегистрирован» – и с облегчением рассмеялась. Все еще сжимая в руке мобильный, она вышла в тамбур. Вереницей проносились деревья, избы, полустанки. Такой же нескончаемой, не оставляющей и следа в памяти вереницей проносились, видимо, и женщины в жизни Константина. «Вот так: посадил в поезд, поцеловал, сменил сим-карту и забыл навсегда. Что ж, губная помада и лифчик помогут тебе вспомнить меня, когда жена найдет их на дне твоего чемодана. А если будешь недоумевать, откуда все это взялось? Не беда. Мое имя в твоем дневнике (ну и глупость держать его в тумбочке и даже не прятать!), которое я жирно обвела прошлой ночью красным фломастером, быстренько освежит твою память». Поезд снизил скорость. «Да, придется тебе, дружок, притормозить». Телефон защекотал ладонь.
– Да? Как все прошло? Да ну? А он? Правда? А ты что? А он? А ты? Правильно! А он? – она долго слушала, нахмурив брови. – Это естественно. Обычное поведение человека, погруженного в личностный кризис. Что? Помочь – вряд ли. Ты просто не мешай. Он разберется. Этого я не знаю. Может, через месяц, а может, и через год. Что? Конечно, звони. Какие благодарности? Это же моя работа.
– Как съездили, Людмила Петровна? – водитель мужа легко подхватил чемоданы и засеменил по перрону, то и дело оборачиваясь и по-собачьи преданно заглядывая в глаза. Годился он Людмиле Петровне в отцы, и деланое подобострастие его казалось особенно жалким. – «Сам»-то приехать не смог, – сочувственно добавил он, отводя глаза в сторону, и понимающе вздохнул: – Дела…
Она неопределенно пожала плечами. Все как всегда. Дела банкира, баллотирующегося в губернаторы, не имели к ней ни малейшего отношения. Таких людей, вечно занятых изготовлением денег из воздуха, именовали трудоголиками. В ее градации приматов он давно уже прочно занимал место в графе «равнодушные». Впрочем, справедливости ради надо отметить, что и у нее его подвиги и свершения давно уже не вызывали каких-либо эмоций. Она не пыталась переделать его распорядок дня, он не запоминал ее планов. Ее не волновал индекс Доу Джонса, на него навевали сон идеи бихевиаризма. Его окружали нормальные, здоровые люди, увлеченные карьерным ростом и нацеленные на результат. Ее – они же – несчастные и больные, зацикленные на годовых бонусах, освободившихся портфелях и собственных комплексах. Перед ним они сидели в креслах в отутюженных костюмах, сверкая западными белоснежными улыбками, перед ней так же по-западному лежали на кушетке, ослабив тугой узел на галстуке. Он не интересовался личностью, она выскабливала интимность. Он подчинялся указам ЦБ, она писала диссертацию на кафедре ЦКБ. У него были две постоянные любовницы для поддержания тонуса, у нее – случайные связи, именуемые сбором материала. Она готовила ему кофе по утрам, он приносил ей заказанные секретаршей цветы. Счастливая семья.
– Отдохнули-то, говорю, хорошо? – повторил свой вопрос шофер, услужливо распахивая перед ней дверь автомобиля.
Дипломированный психолог задержала взгляд на рекламном щите в центре привокзальной площади. Известная певица приглашала москвичей и гостей столицы в магазин одежды. «Новые коллекции…» – прочитала она и улыбнулась. Теперь она знала, как назовет новый тип курортника в своей научной работе. Людмила нырнула в недра пахнущей достатком машины и уже оттуда лениво промурлыкала:
– Скукотища…
Китайская ваза
Когда мне было восемь лет, я разбила вазу. Старинную, из тончайшего китайского фарфора мамину любимую вазу. И в первый раз решила прикинуться невиновной. Стараясь не встречаться с мамой глазами, я показала на закрытую дверь в детскую и пробормотала:
– Это Лиля. Она случайно.
Лиля старше меня на шесть лет. И в тот момент, когда я грохнула произведение искусства, она рыдала за стеной о своей потерянной жизни. Мама, к моему удивлению, только покосилась на закрытую дверь и молча подмела осколки. У Лили был переходный возраст, и к ней лучше не приставать. Так из-за несносного характера старшей сестры мое вранье осталось безнаказанным.
В следующий раз я попробовала доказать свою невиновность, когда принесла в дневнике первую тройку по математике. Не то чтобы меня сильно ругали. Может, даже и не собирались. Но на всякий случай я выпалила:
– Не понимаю, за что. Я только один пример не решила. У Тони то же самое, но ей четыре поставили. Просто математик меня не любит.
Мама сказала:
– Бывает.
А я, даже перестав впоследствии делать домашние задания по алгебре и плохо разбираясь в предмете, сама поверила в то, что причина моих троек кроется в незаслуженной нелюбви ко мне несправедливого учителя.
На выпускной я хотела сделать завивку, но у парикмахера, которому позвонила за целых два дня, не нашлось свободного времени. И что они себе думают в этих парикмахерских? Вокруг столько женщин, желающих стать красивыми, а в день они способны обслужить десяток-другой клиенток, не больше!
Вступительные в первый раз я провалила, потому что учебник, с которого тайно списывала, шлепнулся в проход. Ну зачем производители делают такие скользкие обложки?! Из-за того что книга не способна удержаться на коленях, пришлось потерять целый год на подготовительных курсах, а родителям – кучу нервов и несколько хрустящих конвертов.
На пятом курсе меня собирались послать на стажировку в Америку. На собеседовании щеголь в отутюженном костюме восхищался моими знаниями английского и, кажется, пытался кокетничать. А чем еще я должна была объяснить его доверительный полушепот и игриво заданный вопрос:
– А что вы будете делать, если кто-то из студентов в Беркли проникнется к вам симпатией и предложит остаться в Калифорнии?
– Не задумываясь, выйду замуж за любимого, – тут же выпалила я и, приблизив к американскому костюму свое лицо, так же доверительно прошептала: – Хотя, между нами, лучше бы это сразу оказался профессор.
И чем, вы думаете, закончился этот совершенно безобидный флирт? Отказом в получении визы! Теперь из-за воспылавшего чувствами ревнивца в Америку я попаду только после свадьбы. В общем, нескоро.
А чего стоит неделя, которую я проработала в дизайнерском бюро?! Во-первых, находилось оно бог знает где, почти в Красногорске. И если учесть, что жила я тогда в Бирюлеве… Короче, вы меня понимаете. Конечно, все пять дней моей скоропостижно скончавшейся работы я опаздывала. А разве можно нормально рассчитать время, если едешь на другой конец города в час пик? Очередь на маршрутку, давка в метро и снова очередь на маршрутку. Правда, если быть уж совсем честной, пару раз я проезжала нужную остановку, потому что не могла оторваться от светской хроники. Я фанат глянцевых журналов, но я совершенно ни при чем, что как раз на той злополучной неделе Джулия Робертс наконец вышла замуж, и все издания как один печатали снимки счастливой невесты.
О чем это я? Ах да! О дизайнерском бюро. То еще было местечко, скажу я вам: цоколь, вход со двора. Вывеска? Какая там вывеска? Так, табличка у двери: «Студия Антуана Крола». Конечно, я заблудилась. Неудивительно. Даже если бы девушка из кадрового агентства повторила мне десять раз, а не два, как она это сделала, про вход со двора и табличку, любой бы на моем месте направился к стеклянным дверям со стороны улицы, над которыми плясали разноцветные буквы самодовольной надписи «Лучший дизайн». И скажите мне, вы смогли бы скрыть свое разочарование, если бы через пять минут после пребывания в мраморно-золотом великолепии светлых залов оказались выдворены в затхлую каморку, заставленную каталогами, и обнаружили, что дизайнер Антуан Крол – всего-навсего Антон Крольчихин, с которым вы когда-то вместе посещали кружок изо и даже пару раз ходили в кино и который сейчас вас просто-напросто не узнал. Вот и я не смогла. Вылетевшая фраза «Я думала, вы… а вы…», которую я произнесла то ли из-за нерадивой девицы из агентства, то ли из-за конкурентов Антуана, разместивших над своим порогом столь кричащую вывеску, то ли из-за самого Крольчихина, окинувшего меня безразличным взором, стала первым шагом к закату моей карьеры в этой сомнительной фирме.
В мои обязанности вменялась переписка с зарубежными партнерами, которые, будучи зомбированными респектабельным видом г-на Крола на международных выставках, согласились поставлять ему под заказ свою продукцию. На второй день работы я должна была отправить заказ на фабрику плитки. Исправно переписала цвета и количество, щелкнула мышкой и вернулась на сайт знакомств. Через пару часов итальянский менеджер попросил указать артикулы нужной нам плитки. Эти необходимые итальянцам комбинации из шести цифр Антуан хранил записанными на малюсеньких кусочках расколотой плитки, которые демонстрировал клиентам в качестве образцов. Но это я узнала потом. А вначале эти цветные квадратики, треугольнички и непонятно что еще показались мне просто грудой сложенного в углу мусора, от которого я – инициативный, трудолюбивый сотрудник – поспешила избавиться. Образцы товара перекочевали на свалку, шеф, из-за неаккуратности которого они там оказались, мирно беседовал в кабинете с клиентом, а я торопливо листала каталоги в поисках выхода. В тот раз мне удалось выручить начальника. Я пообещала себе не обращать внимания на царивший в студии беспорядок, и это почти удалось. Я всего лишь два раза вылила недопитый кофе Антуана, один раз опрокинула мольберт и раз пять продиктовала клиентам неверный адрес, но лишь потому, что всюду были разбросаны визитки со старыми координатами студии, которые я механически зачитывала в телефонную трубку. В общем, к пятому дню пребывания в студии я была окончательно измотана, и отсутствие начальника на рабочем месте меня определенно обрадовало. Он приехал в середине дня и молча положил передо мной свой заграничный паспорт. Я изумленно посмотрела на него. Антуан раскрыл его на странице со свежеполученной визой и ткнул в даты.
– И что? – не поняла я.
Все так же в зловещем молчании он бросил мне факс от испанской компании с приглашением посетить их стенд на выставке, которая пройдет в Валенсии с такого-то по такое-то. Я переводила взгляд с факса на визу и обратно. Понадобилось некоторое время, чтобы осознать: даты не совпадают.
– Когда я писала заявку в агентство на оформление визы, ты несколько раз повторил из кабинета «с 25-го по 30-е». Что я должна была написать?
– Я разговаривал по телефону. Меня плохо слышали. И я говорил о том, что с 25-го по 30-е буду в Москве. А написать ты должна была то, что написано в факсе, – отрезал Антуан и удалился открывать дверь прибывшему клиенту.
Через пять минут Крольчихин распахнул дверь кабинета и рявкнул:
– Лена, принеси образцы плитки. Те маленькие. Они в углу лежат.
В общем, из-за грубости и халатности начальника я схватила сумочку и поспешила удалиться, даже не намекнув на выходное пособие.
Думаю, вы уже прекрасно поняли, что во всех этих злоключениях нет ни капли моей вины. Кстати, злоключений у меня не так уж много.
Во-первых, мне все время попадаются странные карандаши. Их невозможно заточить. Каждый раз заточенной оказывается лишь одна половина грифеля, а при попытке освободить от стружки вторую половину стержень неумолимо ломается. Я бы не называла это злоключением. Если бы я работала чертежником или дизайнером, как Антуан Крол, тогда, конечно, это было бы проблемой. А так, какой смысл писать на фабрику, что они производят дерьмовые карандаши, если я пользуюсь их продукцией раз в полгода?
Лиля, правда, карандаши точить умеет. Я видела, как она мастерски превратила цветные палочки в набор карандашей для своего сынули. Но у меня есть подозрение, что этот навык проник в ее тело вслед за грудным молоком, как жизненно необходимый для воспитания ребенка. Возможно, с появлением собственного младенца я тоже начну покупать правильные карандаши. Я надеюсь. Поэтому возмущенные месседжи руководству фабрик зреют пока только в сознании.
Во-вторых…
– Разрешите?
Склонившийся надо мной тип в солнечных очках определенно хочет сесть рядом, а моя сумка заняла добрую половину соседнего сиденья. Естественно! Разве могла она удержаться на коленях при такой тряске?! Я думаю, что водителей троллейбусов специально учат срываться с места, когда два-три пассажира все еще стоят за турникетом и жаждут попасть в салон. А тормозят эти асы дорог исключительно в самый последний момент, с визгом проскакивая остановки.
– Пожалуйста, – я беру сумку, и солнечные очки, едва не плюхнувшись мне на колени, кокетливо говорят:
– Спасибо.
Я сдержанно киваю и даже бросаю быстрый изучающий взгляд. Вполне ничего. Я бы даже сказала: выше среднего. Ботинки чистые, брюки со стрелками, пальто не содержит видимых следов перхоти, а безымянный палец – обручального кольца. Жаль, нельзя рассмотреть глаз.
– Не подскажете, далеко до «Академика Янгеля»?
Я собираюсь повернуться, взмахнуть ресницами и ответить, но бабушка напротив опережает:
– Пятая остановка.
И мой сосед обращается уже непосредственно к ней:
– А не знаете, где там…
Правильно. Бабушки всегда все знают, а молоденькие женщины витают в облаках. Дерзай, незнакомец с оценкой выше среднего! Лучшего справочного бюро тебе не найти. Я равнодушно отворачиваюсь и пристально рассматриваю через стекло проплывающую мимо рекламу кофе.
Кофе, кстати, и есть мое второе злоключение. Кофе всегда оказывается где угодно: на плите, на блузке, на столе, но только не в моей чашке. Можно по пальцам пересчитать те дни, когда удалось выпить его без всяких происшествий. Такое ощущение, что люди специально выжидают момент, когда я собираюсь насладиться этим напитком, чтобы отвлечь меня. Нина, Таня, Валя и еще целая куча народа специально набирают мой номер, как будто на расстоянии чувствуют, что вода в турке начинает закипать. А начальник стремительно вылетает из кабинета именно в тот момент, когда его секретная видеокамера показывает: «Внимание! Лена взяла полную чашку и осторожно проносит ее над своей белоснежной кофточкой».
– Девушка!
Я вздрагиваю. Если бы в этот момент я пила кофе, то с бежевым плащом определенно пришлось бы проститься.
– Телефон!
Наверное, у меня слишком отсутствующий вид, потому что сосед приподнимает очки и обращается ко мне уже как к умалишенной:
– У вас телефон звонит.
Точно. Интересно, сколько времени пассажиры раздражаются от зажигательного «Bambaleo», разрывающего мою сумочку?
– Да, – рявкаю я в трубку.
– Елена!
– Буду через десять минут, Ирина Эдуардовна, – елейно щебечу я.
Это звонит мое третье злоключение: жена начальника. Пять лет назад она безуспешно попыталась сделать так, чтобы мои ноги перестали быть лицом компании. Этого ей не удалось, зато удалось другое: лицом компании по-прежнему являются мои ноги, а не мои мозги. Стареющая кикимора решила, что раз я так необходима в приемной ее мужа, то буду находиться там как можно дольше, хотя девочки, занимающие это место до меня, оказывались кто в отделе маркетинга, кто у рекламщиков уже через год работы. Когда я пытаюсь намекнуть шефу, что неплохо бы подыскать мне замену, он неизменно отвечает, что два моих иностранных нужнее всего именно на месте секретаря. «И потом, Леночка, – любит повторять он, – Ирина Эдуардовна без вас просто не справится!» Ирина Эдуардовна – не просто его жена, она еще и наш коммерческий директор, закидывающий меня корреспонденцией с отчетами, обзорами и предложениями, которые надо переводить для партнеров. Думаю, начальник прав. Его драгоценной женушке пришлось бы изрядно побеспокоиться, реши я покинуть свое насиженное кресло. Неизвестно, кто может прийти на смену. Вдруг кто-то помоложе и посимпатичнее, кто-то, кто будет бросать томные взгляды в сторону ее мужа, а не торчать, как я, день-деньской у компьютера.
Так что, как видите, из-за прихоти и необузданной ревности старой тетки к возможным конкуренткам я в свои тридцать, с высшим образованием и двумя языками все еще продолжаю (и это после пяти лет в одной организации!) работать секретарем. Скажете, можно попытаться поменять работу? Некоторые мои друзья (бывшие) тоже так считают. Я страшно обижаюсь! А где, скажите, пожалуйста, гарантии, что на новом месте не найдется еще одна жаба, подобная Ирине Эдуардовне? Нет уж, увольте. Эта хотя бы своя: родная и предсказуемая.
Я отключаю мобильник. Выслушаю претензии попозже. Не оправдываться же здесь перед всем троллейбусом.
– Симпатичный.
– Что? – не понимаю я. Может, это сосед о себе? Вполне даже очень возможно. Теперь, без солнечных очков, я бы поставила ему, пожалуй, все пять с минусом. Минус, конечно, за езду в троллейбусе. Глаза синие, умные, без нарочитого нахальства, но самоуверенные. Хотя взгляд немного растерян, брови приподняты, а лоб на мгновение превращается в шкурку шарпея. Это, наверное, оттого, что я ужасно непонятливая.
– Телефон у вас симпатичный, – объясняет он. Ой, и голос приятный. Низкий такой, с хрипотцой, как же я раньше не заметила! – Дадите?
– Что? – опять спрашиваю я, потом до меня доходит: ему надо позвонить, и я протягиваю мужчине трубку: – Пожалуйста.
– Нет-нет. У меня есть, – хлопает себя по карману. – Номер дадите?
– Какой?
Сосед хмурится и вновь превращается в смешную собачку. Да, от тридцати до сорока все мимические морщины уже проложили свои тропинки. Он, увы, не исключение.
– Свой. Свой номер телефона.
– Зачем? – оторопело говорю я, чем повергаю мужчину в крайнюю степень смущения. Бедняга. Он ведь не знает, что четвертое мое злоключение – общение с кавалерами. Точнее, их общение со мной. Я настолько привыкла, что мне все время попадаются не те, а те, что попадаются, надолго не задерживаются, что уже не могу распознать обычную заинтересованность мужчины.
Первым моим воздыхателем был Рафик. С ним мы расстались из-за «Запорожца». Нам было по семнадцать, он приглашал меня в кафе, кино, на танцы, а в один прекрасный день пригласил на заднее сиденье папиного «Запорожца». Дело было зимой, и Рафик завел драндулет, чтобы мы не замерзли. И вот тогда, когда дело близилось к кульминации, моя нога, болтавшаяся между передними сиденьями, включила эту штуковину, которая почему-то называется коробкой передач, хотя ничего общего с телевизором не имеет, и «Запорожец» покатился.
– Кажется, машина едет, – страстно прошептала я своему кавалеру. Разгоряченный Рафик не сразу обработал информацию, а когда наконец уловил смысл моего вдохновенного шепота, дернулся вверх и сильно ударился головой о крышу машины. В общем, звук следующего удара «Запорожца» о дерево он уже не слышал. Больше мы не встречались, а все из-за того, что он дернулся слишком сильно и отключился именно в тот момент, когда надо было как-то остановить эту чертову железяку.
Вторым серьезным мероприятием, на которое я успела возложить большие надежды по совместному проживанию, стал Артур. С ним все расстроилось из-за мимозы. Был мой день рождения. Двадцать лет. Я пришла из парикмахерской, страшно гордая своим внешним видом: каре на ножке, тонирование, вечерний макияж. Уже в прихожей мама начала подавать какие-то таинственные сигналы, глупо улыбаться и косить глаза в сторону моей комнаты. Я поспешила в свою обитель: на полу, на стенах, на потолке, – всюду были орхидеи, а посреди всего этого великолепия стоял Артур и протягивал мне маленькую бархатную коробочку. Я открыла, затаив дыхание. Там лежали сережки. Красивые, даже, кажется, с бриллиантами. Но сережки!
– Ну, как? – спросил романтик-Артур.
– Нормально, – проронила я. – Хотя, знаешь, мимоза мне нравится больше.
И Артур исчез из моей жизни. А все из-за того, что осенью не продают мимозу. Хотя нет, кое-что он все-таки оставил: сережки, которые я так и не носила. Они, признаться, тоже были не ахти.
Третье мое мрачное воспоминание – Андрей. С ним мы познакомились на работе, а сейчас, если встречаемся в столовой, стараемся быстрее разойтись по разным углам. Мы терпеть друг друга не можем. А все из-за… Да, в общем, какая разница?
Конечно, между этими тремя персонажами были и другие. Но все больше эпизодические, не претендующие на главную роль в моей судьбе. Да и сейчас время от времени кто-то возникает на горизонте, но по каким-то, уж поверьте, совершенно не зависящим от меня причинам, исчезает так же внезапно.
Сегодняшнее знакомство грозило закончиться, так и не начавшись. Троллейбус уже подруливал к моей остановке. Я быстро нацарапала выуженной из сумки ручкой десять цифр и буквально выпала из сомкнувшихся за спиной дверей.
Звонок раздался примерно через полчаса. Я уже закончила переводить два из пяти заказанных Ириной Эдуардовной посланий и вознамерилась сделать перерыв, как вдруг: «Bamboleo»!
– Алле…
– Э-э-э. Алле. Здравствуйте.
Да-да, тот самый приятный хриплый баритон. Еще через пару «э-э-э» мы выясняем имена друг друга и договариваемся поужинать.
– Да, прямо сегодня. Что вы? Что вы? Я совершенно свободна. То есть, конечно, еще десять минут назад я была страшна занята. Да-да, были планы на вечер. – Ага. Покормить кошку и посмотреть новости. – Но только что неожиданно отменились. Что? Да, вам повезло. Да, до встречи.
Остаток дня я думаю только о предстоящем свидании. Сажаю нелепые ошибки в письмах и, кажется, даже заметив, все равно нажимаю клавишу «отправить». Глупо улыбаюсь замечаниям крашеной выдры, хотя обычно на два ее слова у меня находится десять. Соглашаюсь сделать ксерокс с принесенных шефу на подпись листов с вариантами рекламных слоганов, а раньше всегда небрежно предлагала менеджерам справиться своими силами. Короче, я сама любезность. Готова даже перевыполнить план, хотя после нескольких лет безуспешных прыжков выше головы уже потеряла всякий интерес к проявлению инициативы.
– Это какая реклама? – спрашиваю я, кивая на лениво выползающие листы.
– BFL, – важно отвечает менеджер. Ну, конечно! Откуда нам, секретарям, знать, что это такое?!
– Сама вижу, что не AFL, – пренебрежительно говорю я, не обращая внимания на его изумленно подскочившие брови. – Что рекламируем?
– Одежду. Какая, по-твоему, должна быть одежда? – О! Он уже признал во мне профпиарщика и даже готов выслушать совет.
– Чистой, – категорично говорю я, приказывая себе этим прилагательным забыть о кофе. Сегодня моя одежда должна остаться безукоризненной.
Я поминутно выглядываю в окно. Если пойдет дождь, то с мечтой о безупречной внешности придется проститься. Непогода всенепременно превращает левое голенище моих белых «Carnabi» в отвратительное скопление темных брызг. Сегодня везет. Есть надежда добраться к месту встречи незапятнанной и, главное, – вовремя. Моя эксплуататорша отбыла в неизвестном направлении пару часов назад, а шеф никогда не задерживает. Я не отрываю взгляда от стены: стрелка на ходиках приближается к семи. Снова и снова прокручиваю в мечтах сцены грядущего свидания: цветы, шампанское, свечи, – в общем, обычная ерунда, разрывающая мозг наивных романтических барышень. И хотя я уже не раз убеждалась, что варианты с примитивным Макдаком или заштатной пивнушкой встречаются гораздо чаще, упрямо продолжаю рисовать в голове галантного кавалера. Вот он учтиво отодвигает стул, вот взмахивает белоснежной салфеткой и смущается, когда, раскладывая ее, дотрагивается до моих коленей, вот заказывает вино, отпивает глоток и небрежно кивает официанту в знак одобрения. Вот нежно смотрит на меня и ласково улыбается в усы. Стоп! Какие усы? Сегодня у нас очки. Усы были в прошлый раз. Значит, он смотрит на меня через очки…Тьфу! Очки-то солнечные. Короче, какая разница! Он просто смотрит на меня и…
И уже пятнадцать минут восьмого! Черт! Черт! Черт! Через четверть часа у меня свидание, которому я посвятила целый день, а я все еще сижу, как пришпиленная, у компьютера и пялюсь на проклятые ходики. Меня просто загипнотизировали бегающие по кругу стрелки, и теперь уже бежать придется самой.
Через пару кварталов сбавляю темп. Не хватало еще явиться запыхавшейся! Пусть и не воображает, что я торопилась.
– Елена!
Еще десять раз черт! Кавалер за моей спиной и, конечно, видел, как я неслась галопом несколько секунд назад.
– Я уже минут пять бегу за вами! Но вы так спешите!
– Я не спешу, э-э-э…
– Вадим.
Кажется, поверил, что я не запомнила его имя. Один – один.
