banner banner banner
Проклятие неудачного четверга
Проклятие неудачного четверга
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Проклятие неудачного четверга

скачать книгу бесплатно

– Время для историй всегда найдётся, Грег, – сказал он и улыбнулся так, что я тут же узнал собственную улыбку.

– Можно попробовать твой? – спросил я.

– Нет, – быстро ответил он.

Кажется, он понял, что мне это показалось подозрительным, и добавил:

– Прости, сын. Я хотел сказать… Просто поговаривают, что у этого ингредиента есть побочный эффект. И я… я не хочу рисковать тобой. Сначала испытаю на себе. Если обойдётся, то завтра я тебя угощу, идёт?

Я пожал плечами и кивнул, а сам подошёл к полке и снял коробку с надписью» «Крупные овсяные зёрна лучшего помола (или, как я называл их, «КОЗЛы», потому что в моём представлении сырые козьи шкуры на вкус точно такие же).

Нелепая надпись занимала всю коробку, и для какого-нибудь дурацкого мультяшного персонажа просто не осталось места. Я снова сел за стол с чашкой хлопьев, политых природным мёдом (он же пчелиная отрыжка – сами проверьте) и органическим цельным молоком.

Отец отпил из своей чашки и сделал свой обычный ход: е4. Когда папа играл белыми, он всегда делал этот ход. Распространённое начало. До девяностых. Сейчас традицией считается первый ход делать королевской пешкой. Но отец играл уже 40 лет, и 40 лет его первым ходом был е4. Он говорит, что лучше быть профессионалом в одном деле, чем посредственностью в нескольких.

И не поспоришь.

Я поперхнулся, проглотив первую порцию сухих гранул, и запил их глотком чая. По вкусу он был похож на остальные чаи отца (сочетание высохших в канаве сорняков, заплесневелых фруктовых кожурок и просеянного гравия). Но на вкус весьма неплохо.

Отец уставился на собственную чашку, покрутил её и сделал ещё один глоток. Потом задумчиво откинулся на стул. Как будто ждал, что чай ни с того ни с его превратит его в орла или ещё в кого-нибудь.

– Ну и как? – спросил он.

– Норм, – ответил я и сделал ответный ход – д5 – скандинавская защита. Папа улыбнулся, понимая, что я начал так в честь его поездки в Норвегию. Эдвин тоже бы оценил моё каламбурное начало.

– Знаешь, Грег, – сказал отец. – У того медведя в зоопарке не было никаких шансов против тебя. Ты же Бельмонт. Твоего прапрапрапрапрапрадедушку в его деревне называли не иначе как Борин Бельмонт Медвежутник, потому что он прикармливал медведей, а на ночь рассказывал им сказки. И у него не было шубы из медвежьих шкур только потому, что он всегда поддавался им во время схватки. И ожерелья из медвежьих черепов у него не было потому, что они с гризли были лучшими друзьями. И у него не было…

– Папа, я уже понял, – перебил я. – И не ты ли рассказывал, что именно Борина съела семейка медведей где-то в сибирских лесах.

– Это совсем не важно, – ответил папа.

– А в этих историях есть хоть капелька правды?

– Капелька точно есть… – ответил отец, делая следующий ход. – Его действительно звали Медвежутником, но потому, что он продавал медвежьи шкуры и меха. Прошу заметить, что он это делал до того, как медведи стали исчезающим видом. А в те времена они считались крайне опасными зверями для маленькой деревушки.

Я отхлебнул ещё своего кислого чая. Отец глотнул свой. И нахмурился. Непонятно, то ли вкус не понравился, то ли отсутствие хоть одного кусочка пиццы так на него действовало. Он всё ещё хмурился, делая очередной ход.

– Ты всерьёз думаешь, что я бы справился с медведем? – спросил я.

– Вообще, вряд ли, – признал он. – Особенно без оружия. Даже опытный Борин Медвежутник в итоге наткнулся на достойного соперника.

Ну что ж, папа всегда был предельно честным и чертовски прямолинейным. Я уже привык. Он почти никогда не врал (даже по мелочам), хотя бы потому, что у него это никогда не получалось.

Я кивнул и сделал ход.

Пока я ждал ответного хода, сделал ещё один глоток и тут заметил у входа, в коридоре, внушительную дорожную сумку. Она как-то неестественно топорщилась по бокам и из неё, из расстёгнутой молнии торчала деревянная рукоятка с замысловатой резьбой и металлической инкрустацией. Было в ней ещё что-то такое, чего я не мог бы объяснить. Трудно поверить, но казалось, что загадочная рукоятка манила меня к себе, вынуждала встать, подойти к ней и достать из сумки – чем бы она ни была.

«Сделай это», – раздался голос у меня в голове.

– Что? – переспросил я.

– Что? – непонимающе ответил отец.

– Ты что-то сказал сейчас?

Он пожал плечами.

– Я молчал, Грег.

– То есть ничего не говорил только что?

Он покачал головой и казался очень сосредоточенным. Я решил, что это у меня слуховые галлюцинации на фоне стресса. Но всё же не мог оторвать взгляда от странного предмета в отцовской сумке.

– Что это? – спросил я.

– Что это что?

Я показал на дорожную сумку у него за спиной.

– Ах, это! – ответил отец, вздрогнув. – Да ничего особенного. Дешёвая поделка для украшения магазина.

Он быстро вскочил и поспешил спрятать сумку у себя в комнате. Ну что я говорил: врать у него совсем не получается.

– Совсем не похоже на поделку, – сказал я и был абсолютно прав, хотя даже не знал, что это за предмет.

– Просто удачная копия, – буркнул отец, возвращаясь за стол и отхлёбывая ещё своего фиолетового чая.

Уверен, что он хотел ещё что-то добавить, но вместо этого сказал:

– Налей себе ещё чаю, Грег.

Я с восьми лет подозреваю, что отец скрывает от меня что-то очень важное. С этого времени я стал замечать, что каждый раз, когда он произносит «Грег», то делает драматическую паузу с особым придыханием, как будто собирается признаться мне, что на самом деле я робот, которого он собрал у нас в подвале или что-то в этом духе. Но потом он либо передумывал, либо трусил, потому что обычно заканчивал свою мысль как-нибудь так: «Эй, я сегодня приготовлю шницель на ужин».

Лично у меня было два возможных объяснения: либо давным-давно у меня был брат-близнец, который умер при загадочных обстоятельствах, либо мой дедушка в прошлом был серийным убийцей, наводившим ужас на подростков каждое лето в детском лагере где-нибудь в пригороде.

Я не стал приставать с вопросами, потому что когда имеешь дело с папой, лучше оставить всё как есть. Однажды я очень настойчиво просил раскрыть секретный ингредиент (у папы все ингредиенты были секретными) в его рагу. Наконец папа сдался и ответил, что я только что съел кальцинированные язычки ящериц, ферментированные в китовом стуле. С тех пор я предпочитаю не нарушать папины заветные секреты. Это даже не ложь – я бы назвал это избирательным умалчиванием. Так что папа был не безнадёжным обманщиком, но замечательно избирательным молчуном.

– Как тебе новый чай? – спросил он. – Освежающий? Слишком вкусный? Слишком необычный?

– Необычный по сравнению с чем? – спросил я. – Папа, это же чай. Что в нём может быть необычного?

Он покрутил чашку в руке, словно ожидая, что чай шепнёт ему, как сделать вкус ещё лучше. Потом сделал ход.

Отменный ход. На самом деле недалеко было до цугцванга. Для тех, кто не разбирается в игре (если вы нормальный подросток, то наверняка так и есть), поясняю: это означает, что проигрыш неизбежен, хотя у вас оставалась ещё парочка ходов до объявления официального мата. Когда всё очевидно, то хорошим тоном (это не то же самое, что спасовать) считается признать своё поражение.

– Ничего не поделаешь, – сказал я и положил своего короля на доску. – Мне пора собираться в школу.

Отец задумчиво кивнул.

– В этот раз ты почти дотянул до эндгейма, – сказал он. – Скандинавская защита, хотя каламбур получился и отменный, тебя подвела. Ты же знаешь, что я отлично умею её обходить.

– Отец, ты обходишь любую защиту, – сказал я. – Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь тебя одолеть.

– А как же, – ответил он. – Все Бельмонты однажды побеждают своих отцов. Мне было 19, когда я впервые обыграл твоего дедушку. Это был великий день – пятница, конечно же.

Я за пару глотков допил чай.

– Хотел бы я, чтобы ты сыграл разок с Эдвином, – сказал я. – Вот это была бы игра.

– Не сомневаюсь, – ответил он.

Эдвин всегда нравился папе, а папа Эдвину. Потому что Эдвин был единственным, кто приходил в такой же восторг от его «доли», как и сам папа. Он каждый раз расспрашивал отца об этом, и отец не устоял.

«Ты должен попробовать чай отца», – сказал голос у меня в ухе.

– Что? – удивлённо переспросил я.

Отец приподнял бровь.

– Грег, с тобой всё в порядке?

– Да… хотя не уверен, – сказал я. – Мерещится всякое. Слишком рано встал, наверное.

Отец задумчиво кивнул, глядя на свой фиолетовый чай. Я знал, что голос живёт только у меня в голове. И я не сомневался в том, что отец прав насчёт побочных эффектов его нового чая, потому что такое уже случалось и раньше. (Однажды из-за нового мыла моё лицо позеленело на целую неделю.)

Я, конечно, люблю пробовать папины новинки, но не скажу, что жить без них не могу. И поэтому до сих пор не понимаю, зачем я сделал то, что сделал. Может быть, голос в голове был слишком убедительным. Ну или то, что я ещё никогда не видел ярко-фиолетового чая.

Как бы там ни было, я будто случайно оттолкнул своего короля, и он сшиб несколько папиных фигур, отчего они скатились на пол.

– Ой, прости, – сказал я.

– Нестрашно, – ответил отец, наклоняясь, чтобы собрать их.

Я быстро схватил его чашку, сделал два больших глотка и быстро поставил её назад, пока он не выпрямился.

Чай вспыхнул у меня во рту.

Не в прямом смысле, конечно. Но такого чая я ещё никогда не пробовал. Он был острым и кислым, почти противным и от него во рту всё онемело. Я уже пожалел, что тайком выпил его, но было поздно.

– Мне пора, – сказал я, стараясь совладать с онемевшим, неуклюжим языком. – Пойду собираться в школу.

Отец улыбнулся и кивнул. Если бы я знал, что вижу его улыбающимся практически в последний раз, то улыбнулся бы в ответ. Я бы остановился и постарался запомнить его улыбку, а не шмыгнул бы в свою комнату, как самый последний гвинт.

Глава 5

В которой Грег и Эдвин гарцуют и резвятся на цветочном лугу

Фотография размером 8х10 была прилеплена к моему ящичку. Это был скриншот с ролика на YouTube, где я бешено удирал от белого медведя Уилбора. На фотографии мой рот перекосило так дико, будто я пытался прожевать потревоженный улей.

Десятки фотографий были развешаны по всей школе. Мне даже польстило, что кто-то потратил уйму времени, чтобы напечатать столько фоток, и потом пришёл в школу рано утром, чтобы их развесить. Да и что мне оставалось делать, кроме как улыбнуться и забить. К тому же у многих действительно были причины недолюбливать меня. Мне часто говорили (в основном Эдвин), что моя излишняя прямолинейность может показаться грубостью. Это проблема всей нашей семьи, включая тётушек и дядюшек. Даже моя мама была такой, пока не умерла. Все Бельмонты не умеют лгать (я уже говорил), и поэтому мы всегда говорим всё, что у нас на уме, плохое или хорошее.

Например, мне не стоило говорить суперпопулярной восьмикласснице Джинни Эллен, что её канал на YouTube (о том, как важен макияж и красивая внешность) был по сути унизительным и лишал её возможности воспитать чувство собственного достоинства. Теперь я понимаю, почему она тогда разревелась, но в тот момент я просто хотел быть честным.

Как бы там ни было, я не сразу заметил – к третьему уроку, если быть точным, – что со мной что-то не в порядке.

Сначала я даже не мог понять, то ли это запоздалая реакция на вчерашнее нападение медведя, то ли совсем наоборот. Я был зверски голоден. И кстати, это вполне правдоподобное объяснение. Иногда я бывал таким голодным, что подумывал, а не съесть ли тряпку с учительского стола. Однажды я даже сгрыз кончик своего карандаша (а что, вполне съедобно).

Третьим уроком была философия, и мы читали о комедии Данте Алигьери. Наш учитель доктор Туфнел (однажды я обратился к нему «мистер Туфнел», за что получил целый час взыскания) отказывался называть эту работу «Божественной комедией». Он пытался объяснить нам, что называть её так – значит, совершать грубую академическую ошибку, но мне было не до того. Я решал более серьёзную задачу, стараясь понять: то ли мне хотелось сгрызть собственную руку, чтобы утолить нечеловеческий голод, то ли во мне определённо проклёвывались суперспособности.

И, что самое забавное, я не чувствовал никой угрозы в этом чувстве. Скорее во мне зарождалась невероятная сила. Ничего смешного. Я казался себе непобедимым. Попадись мне на пути бегемот в четверг, то я бы его одолел. Даже двух бегемотов. С нунчаками.

К обеду странное ощущение окрепло настолько, что стало ясно – всё-таки это голод. Иначе я бы уже захватил школу, водрузил на крыше флаг Бельмонтов, занял бы минарет и правил бы ПУКами как единственный и полновластный повелитель и господин. Вот каким сильным было ощущение.

Но сначала надо перекусить, вдруг это всё-таки просто голод.

Эдвин всегда приглашал меня за свой столик в обеденный перерыв. Но вокруг обычно толпилось столько восторженных девчонок и безупречных парней, которые всем своим видом показывали, что я здесь лишний. Однажды в шестом классе я подсел к ним, и ничего хорошего из этого не вышло. Не то чтобы они хамили мне в лицо, но я чувствовал себя не в своей тарелке.

Поэтому обычно я обедал в тихом закутке, подальше от остальных столиков. Подальше от толпы бодрых и весёлых учеников, которые оживлённо болтали с друзьями. Моё же место было скрыто двумя высокими колоннами. Тут на задворках огромной столовой уютно спрятались диванчик, столик и стул.

И кроме Головастика сюда никто не приходил.

Это был единственный ученик в ПУКе, чей социальный статус был ещё ниже, чем мой. Может, потому, что однажды он пришёл в школу без штанов – хочется верить, что по рассеянности. И ещё он всё время что-то бормотал себе под нос. Какую-то чушь. В эту пятницу, заняв своё место, он бормотал себе под нос что-то насчёт хомячков, которых надо засовывать в воздушные шарики и привязывать к ремню. Без шуток.

– Вот будут у тебя шарики, полные хомячков, тогда ты станешь счастливым. Привяжи шарики к ремню и гуляй себе с гроздью хомячков в шариках на ремне.

Это ещё не всё, но дальше становилось уже совсем непонятно. Если честно, то когда его слушаешь, обязательно возникают вопросы, на которые нет ответа. Пару раз я пытался спросить у него, что он такое бормочет, но ответы его были отрывистыми и загадочными: король Миссл, лев Педро, «Скажи привет».

Я удивлённо приподнимал бровь, а он улыбался и снова принимался бормотать невесть что. Пару раз я пытался поговорить о чём-нибудь другом, но его ничем не проймёшь. Единственное, что мне удалось узнать, что его отчим разработал самую популярную игровую франшизу за всю историю видеоигр. Самое смешное, что если бы остальные ученики узнали об этом, то наверняка это забросило его на самую вершину славы. Но, я подозреваю, что почему-то именно этого Головастику меньше всего и хотелось.

Пока он сидел на диванчике и всё бормотал про своих хомячков (видимо, подсчитывал точное количество, которое должно висеть на ремне), я изучил свой обед. Какие ПУКи – такой и обед: жареная камбала со сливочным соусом и салатом из рукколы. Я смотрел на скромные порции, и мне отчаянно хотелось, чтобы еды было больше. Порции в ПУКе были до смешного крошечными, по сравнению с теми, к каким я привык дома.

Странное желание «захватить мир» снова начало одолевать меня. Внезапно (абсолютно некстати) я понял, что еды может быть больше, стоит мне только захотеть. Не знаю, как это мне взбрело в голову, но я сам поверил в это.

И тут произошло нечто совсем невероятное.

Под ногами у меня зашуршал зелёный листок.

Крошечные побеги стали пробиваться сквозь мраморные плитки пола. Они неторопливо вытягивались вверх, пара сантиметров в секунду, затем раскрыли листья. И вскоре передо мной красовался великолепный экземпляр рукколы, выросший прямо из пола.

– Головастик, ты только посмотри, – сказал я.

Он мельком глянул, но то ли ничего не заметил, то ли решил, что ничего удивительного в этом нет. Он снова погрузился в свой странный мир, отрешённо уставился в пол и медленно жевал сэндвичи с сардинами.

Я наклонился и пощупал один из листочков у своих ног. Я легко сорвал его и положил в рот. Должен же я был проверить, прежде чем потерять сознание от изумления.

Лист рукколы был острым и очень свежим. И совершенно настоящим. Поднос выпал у меня из рук и опрокинулся на пол. Головастик мельком глянул на него, и снова погрузился в пучину собственных мыслей.

Я метнулся в просторный зал столовой. Эдвин, как всегда, сидел за столом в толпе своих поклонников. Они захихикали, когда я приблизился, но он шикнул на них.