скачать книгу бесплатно
– Это про всякие кубинские штуки, понимаешь? Это про их кубинские штуки. Как они там, на Кубе, понимаешь? Ты знаешь, про что я?
Илья знал. Он знал, что сантерия была смесью привезенного из Африки вуду и навязанного испанцами католицизма. Но он знал мало и решил купить книгу.
Весли показал на обложку и сказал:
– Практически новая. Новая книга. Ее до тебя уже спрашивали. Но тебе я отдам за десятку.
– Три доллара. – Илья положил книгу на стол. Он был готов платить десять, но это не имело значения.
– Три? – Весли сделал вид, что не расслышал. – Ты сказал “три” или “шесть”?
– Ладно. – Илья повернулся. – Оставь себе.
– Подожди, подожди. – Весли уже доставал коричневый бумажный пакет, из тех, в какие в маленьких магазинах ставят банки с пивом. – Давай пятерку, и книга будет твоя.
– Она будет моя за четыре доллара. – Илья не зря учился в Колумбийском университете и собирался стать инвестиционным банкиром. – А за пять она останется твоей.
Он не открывал бумажный пакет с книгой до вечера, положив его на тумбочку около кровати. Завтра было воскресенье, и Илья мог читать сколь угодно поздно. Он не собирался читать слишком поздно. Он уставал за неделю и в выходные старался побольше спать.
Сантерию, прочел Илья, принесли на Карибы рабы-йоруба. Они верили в творца мира, которого звали Олофи, что просто означало Бог. В созданном Олофи мире не было места для зла отдельно от добра или дьявола отдельно от бога. Все во вселенной имело хорошие и плохие стороны, и одно и то же могло быть хорошим или плохим в зависимости от обстоятельств. Илью порадовал моральный релятивизм йоруба. Он надеялся, что это помогло им легче пережить рабство.
Олофи, создатель мира, не общался с людьми. Он их создал и, судя по всему, решил, что и так достаточно для них сделал. Возможно, он был ими недоволен. В книге ничего об этом не говорилось. В книге лишь было сказано, что с людьми взаимодействовали оришас, божества-посредники, которые постепенно приобрели черты и имена католических святых – для маскировки.
У оришас были разные функции и разные характеры. Один из самых важных был Ешу – бог перекрестков. Ешу был строгий учитель; его уроки отличались жестокостью и помогали возмужанию. Он был учитель судьбы, бог несчастий.
Книга рассказывала, что когда люди хотят избавиться от преследующих их несчастий, они заказывают у сантеро, священника-колдуна, фигурку Ешу и проводят с ней обряд. Фигурку надо отнести в отдаленное место и окропить кровью курицы. Курице полагалось отрубить голову прямо над Ешу, чтобы кровь стекала вниз из отрубленной шеи. Затем, говорила книга, фигурку оставляют в безлюдном месте и вместе с ней там оставляют свои несчастья.
На следующей странице, в центре, была фотография фигурки. Ешу состоял из одной головы, круглой, как колобок. Глаза, нос и рот были из маленьких раковин. Раковины вместо глаз делали Ешу похожим на слепого. На фотографии Ешу не выглядел зловещим, скорее безразличным.
Илья смотрел на изображение Ешу. Ему стало холодно слева, где сердце.
Он поднялся с постели и с книгой в руках пошел в большую комнату. По пути Илья везде зажег свет. Страх расплывался внутри, растекался тяжелым и холодным. Илья подошел к письменному столу и открыл второй ящик справа. Он достал из ящика маленькую шершавую фигурку из некрашеного цемента с раковинами вместо глаз. Нос отлетел, и Илья не помнил, был ли он раньше. Из макушки Ешу торчал толстый гвоздь.
Он нашел фигурку больше года назад, в Форт Трайон Парк. Илья поехал туда в дождливое ноябрьское воскресенье посмотреть на единственный нью-йоркский замок – Клойстерс. Замок стоял на скалистом берегу Гудзона, и на другой стороне реки был хорошо виден штат Нью-Джерси.
На самом деле замок был не совсем нью-йоркским: его части привезли из Франции, из разных мест, и собрали на земле, подаренной городу Рокфеллером в двадцатых годах. Илья хотел посмотреть на замок и знаменитые гобелены. На гобеленах рыцари охотились на единорога. Тот был белый и почти от них убежал.
На обратной дороге из Клойстерс к метро Илья заблудился. Парк был большой и запутанный; Илья ошибся и скоро очутился на маленькой дорожке, среди кустов. Казалось, он не в Нью-Йорке, а где-то в лесу. Сквозь желто-красные осенние листья до Ильи долетала быстрая испанская речь местных наркоманов.
Он увидел фигурку на небольшом расчищенном месте, под неизвестным ему деревом. Илья плохо разбирался в деревьях.
Сначала Илья решил, что фигурка – это большой гриб. Илья подошел ближе и разглядел, что это было. Впрочем, тогда он не знал, что это было. Илья поднял фигурку, и она ему понравилась. Особенно ему понравился гвоздь, вделанный в цементную голову. В этом было что-то настоящее.
С тех пор Ешу лежал у него в столе. Иногда, ища потерянные вещи, Илья натыкался на его шероховатую поверхность. Тогда Илья доставал Ешу и на него глядел. Потом прятал фигурку обратно и продолжал искать. Чаще всего он находил, что искал.
Илья смотрел на фотографию Ешу в купленной книге и сравнивал с фигуркой на своем столе. Его фигурка была не такой красивой, но более живой. Подпись под фотографией говорила, что каждого Ешу сантеро делает для определенного человека. Взять чужого Ешу означало взять на себя несчастья и судьбу других, для кого Ешу был сделан. Этого Илья не хотел: ему хватало своих несчастий. И он все еще надеялся прожить свою судьбу.
Илья часто спал с девочками-латинос и знал, что к сантерии нужно относиться серьезно. Книга говорила, что если человек хочет избавиться от Ешу, фигурку нужно поставить у выхода и предложить ей угощение, задобрить.
Тогда Ешу уйдет. Илья отнес своего – чужого – Ешу к входной двери и поставил в угол. У него не было конфет: он не любил сладкое. Илья поставил перед фигуркой белую тарелку и положил на нее пластинки жевательной резинки. У резинки был мятный вкус, и он не был уверен, понравится ли она богу перекрестков.
Илья оставил для Ешу свет в коридоре, а сам пошел спать. Он тут же заснул, и ему – как часто бывало – ничего не снилось в ту ночь.
Утром Илья не сразу заглянул в коридор; он надеялся, что Ешу исчез. Илья был склонен верить в чудесное. Но Ешу остался на месте и не тронул мятную жевательную резинку.
Илья обдумал ситуацию и позвонил своей знакомой; она была из Доминиканской Республики и понимала в этих вещах.
Та встревожилась и объяснила, что делать. Илья обмотал Ешу салфеткой и положил в кожаный рюкзак оливкового цвета. Он купил этот рюкзак случайно, в дождь, когда забежал в маленькую лавку в Гринвич Виллидж спрятаться от воды. Рюкзак ему сразу понравился, и Илья часто жалел, что в него нечего класть.
Он зашел в газетный киоск на углу и попросил толстого пакистанца разменять деньги. Илье было нужно шестнадцать монет. Достоинство монет не имело значения, только количество – шестнадцать.
Он дошел до Централ Парк и пошел вверх, в сторону Гарлема.
Было воскресенье, и люди, заботящиеся о своем здоровье, бегали по большому кольцу вокруг парка. Среди них медленно ездили конные кареты с ранними утренними туристами.
Илья дошел до 97-й и направился к городскому водохранилищу. Вдоль его берегов росли кусты, а выше, в Аптаун, парк становился все более густым и нелюдным.
Илья нашел небольшой пригорок, обросший нерослыми городскими деревьями. Он вынул фигурку из рюкзака и поставил на салфетку, в которую та была завернута. Ешу смотрел слепыми глазами куда-то мимо Ильи и видел там его судьбу. Или чью-то чужую. В любом случае Илья не хотел рисковать.
Он обложил Ешу шестнадцатью медными пени и отошел.
Затем Илья повернулся к фигурке спиной и сказал формулу:
– Забери, что не мое.
Потом, как его научила подружка-доминиканка – у нее была удивительная манера целоваться: словно она выпрашивала прощение, – Илья пошел прочь, не оглядываясь. Несчастья и чья-то чужая судьба остались в Централ Парк, недалеко от 102-й Стрит. Илья надеялся, что там их никто не найдет.
Антон так и не появился. Официант уже несколько раз подходил к Илье и выразительно спрашивал, не хочет ли тот что-нибудь еще. Официант был новый: Илья его раньше не видел. Обычно их обслуживала тощая тетка с косой. Ее звали Мелани, и, услышав однажды акцент Ильи, она сообщила, что тоже полька. Вернее, ее дед когда-то приехал из Польши. Илья не стал объясняться: из Польши так из Польши. Они с Антоном всегда оставляли ей хорошие чаевые.
Он расплатился и вышел на улицу.
У лестницы, ведущей в метро (из метро?), худой косматый пуэрториканец пытался заинтересовать прохожих громким шепотом:
– Дурь, дурь, реально крутая дурь.
Шепот таил в себе обещание побега, которому было суждено не удаться.
Илья остановился у пластикового ящика из-под пепси с разложенными на нем фальшивыми “ролексами”. Негр улыбался ему глазами и ртом.
– Оштрафовали тогда? – спросил Илья. Он подумал, что хорошо бы что-то купить, какую-то мелочь, из солидарности.
Негр не отвечал. Он перетасовал часы и браслеты на газете поверх ящика. Негр посмотрел на Илью и снова улыбнулся. Илья хотел улыбнуться в ответ и вдруг осознал, что улыбка предназначена не ему: негр смотрел вверх, словно там был кто-то выше Ильи. Илья оглянулся: перед ним стоял Роланд.
Нью-Йорк 6
Индонезия – странное место. Разбросанная на семнадцати тысячах пятистах восьми островах, страна лежит на стыке трех колоссальных тектонических плит – Тихоокеанской, Евразийской и Индо-Австралийской. Плиты смещаются, вызывая частые подводные землетрясения и поднимая цунами. Жить там тревожно и зыбко.
Эта раздробленность существования усугубляется тем, что в Индонезии живут более трехсот национальных групп, говорящих на семистах сорока двух языках и диалектах. И в этой самой стране, где все отличаются ото всех, где природа так же разорвана на мелкие куски неверной суши, как разрознены и населяющие ее люди, родилось самое единое и стройное духовное учение в мире – субуд.
Субуд, объяснял Илье Роланд, сводится к следующему: каждый может вступить в контакт с Высшей Силой напрямую, без посредников. В каждом спрятана исконная суть, которую можно разбудить через процедуру, называемую “латихан”.
Процедура эта невообразимо проста: люди, мужчины и женщины раздельно, в разных помещениях, встают в круг, и один из них говорит:
– Начнем.
И все. Дальше приходит откровение, если ты к нему готов. Или нет, если твое время не сейчас. Никакой подготовки, никакой духовной работы, никакой организации. Сила сама выбирает тех, с кем хочет вступить в контакт. И являет себя этим выбранным.
Они сидели на татами в гимнастическом зале над Harry’s Coffee Shop. На скудно выкрашенных стенах висели расписания занятий дзюдо и плакаты с людьми в различного типа кимоно.
Говорил Роланд, Илья задавал вопросы; остальные двое слушали молча, как бы сторонясь беседы. Один из них, Саймон, носил носки разного цвета.
– Это не религия, – объяснял Роланд. – Никаких предписаний. Никаких запретов, кроме тех, что определил себе сам. Человек может исповедовать любую религию и делать латихан. Саймон, например, иудей, Джефф – протестант, а я гностик. В субуде нет догматов веры, нет даже центральной фигуры – бога. Субуд – просто убеждение, что в каждом есть частица Силы, и, если он обратится к Силе, Она ответит и поможет.
– Но что-то все-таки нужно сделать, чтобы Сила выбрала тебя? – спросил Илья. – Если Сила являет себя избранным, значит, что-то делает их избранными.
– Мы не можем знать, почему Сила выбирает тех или других, – сказал Роланд. – Не заботьтесь об этом. Если начнете думать, придумаете миллион теорий, и каждая будет неправильной. Все религии построены на таких неправильных теориях о Силе. О том, как Она создала мир, о предназначении человека, о том, чего Сила хочет от нас. В субуде нет ни космогонии, ни теологии, ни морали. Только вера, что Сила доступна для контакта, и Она сама скажет, что и как делать. Все остальное придумано людьми.
Зал постепенно наполнялся мужчинами; они снимали обувь у входа, проходили к узким длинным лавкам, стоявшим вдоль одной из стен, и молча садились, не здороваясь с другими. Многие снимали ремни и часы и клали под лавки. Некоторые сворачивали ремни и засовывали в обувь у входа. Концы ремней торчали из пустых ботинок – как гюрза перед броском.
Между пришедшими было мало сходства: разных рас, возрастов, религий. Их объединяли молчание и чувство цели. В зале сгущалось предчувствие, как перед сексом с женщиной, с которой спишь впервые: знаешь, что произойдет, но как это будет, как начать, кто первый дотронется, что она любит – все это пока тайна, которую предстоит раскрыть.
Мужчины сидели вдоль стен без ремней и часов и ждали тайны.
Окна были плотно закрыты. Кто-то зажег свет, и в высокой пустоте зала повис желтоватый туман. Вокруг ламп на потолке расцвела резная паутина из расплывчатых теней. Худой хасид, что пришел последним, аккуратно сложил черный пиджак и положил на лавку. На нем была белая нечистая рубашка с торчащими из-под нее кистями талескотна. В каждой кисти было по одной синей нити.
– А как же Антон? – спросил Илья. – Он так ждал этой встречи. Надо позвать его тоже.
– Он не важен. – Роланд поднялся с татами. – Его не было, когда я за вами пришел, стало быть, он не важен. Сила не хочет его испытать. По крайней мере, в этот раз.
– Неудобно как-то. – Илья старался оттянуть начало латихана. – Он, собственно, все это начал, искал…
– Он был нужен, чтобы привести вас, – решил Роланд. – Он просто инструмент, который Сила использовала, чтобы привести сюда вас.
Роланд отошел к мужчинам, сидевшим на лавках, и стал что-то говорить. Разговор шел об Илье: они разглядывали его, не прячась. Высокий азиат кивнул Илье в знак приветствия. Илья кивнул в ответ. Азиат неожиданно засмеялся и отвернулся.
Илье стало жутковато. Ему хотелось уйти.
– Страшно, конечно, – вдруг сказал Джефф. Илья увидел, что он уже не сидит, а лежит на полу с закрытыми глазами. – Страшно, а вдруг ты не избранный? Пока не попробовал, есть надежда незнания. Незнание, собственно, и есть надежда. – Он открыл глаза и уставился в высокий потолок зала. Потом сел и потянулся: – Пора.
Илья заметил, что в центре татами все уже встали в круг. Роланд стоял вместе со всеми, но как бы отдельно. Он позвал Илью глазами. Илья поднялся и занял место в кругу. Было очень тихо.
– Начнем, – сказал Роланд.
Началось сразу. Илья на секунду перестал видеть зал, все куда-то пропало, а потом появилось вновь, но уже другое и по-другому. Люди теперь не стояли в кругу, а рассеялись по залу. Худой хасид танцевал в углу сам с собой.
Вдруг Илье стало жарко. Он понял, какая он сволочь и сколько он сделал плохого. Он обижал людей. Он лгал. Он был высокомерен. Он никого не любил, кроме себя.
Эти мысли возникали в мозгу сами; нет, кто-то их туда впечатывал.
Кто-то с ним говорил. Кто-то светлый, добрый, кто был готов простить.
Илья заплакал.
Он почувствовал, что уже не стоит на месте. Он двигался, как-то рвано скользил по залу, будто на коньках. Вокруг были другие люди; он знал, что они здесь, но не мог их видеть. Зато он увидел себя, сверху: он сидел на полу, уткнув лицо в колени, и просил его простить. Илье было стыдно и светло. Его простили.
Вдруг он осознал, что стоит и пытается залезть на стену; это было очень важно, самое важное из всего, что с ним когда-то случалось. Он поднимал ноги, сгибал их в коленях и пробовал взобраться на совершенно гладкую стену, схватиться руками за пустоту и подтянуться. Стена не поддавалась, но и не отталкивала. Стена сказала Илье, что он должен, обязан продолжать пытаться, но помощи не будет.
Он видел стену необыкновенно ясно: каждую выбоину, каждую неровность краски. Видел всю сразу и каждую малую деталь.
Потом все окончилось. Вокруг были люди, в разных позах, кто-то продолжал двигаться, кто-то замер, кто-то лежал на полу. Предметы стали резко различимы, и Илья понял, что вернулся в жизнь. Внутри него разлилась пустота.
Он позвал Силу несколько раз, но ответом была пустота.
Илья сел на пол. Он хотел пить.
Все оделись и как-то быстро ушли, не прощаясь друг с другом и не разговаривая.
Илья сидел на полу и ждал объяснений. Никто не обращал на него внимания.
Он увидел, что Роланд идет к выходу. Илья встал и поспешил за ним, но не успел: Роланд ушел.
На улице было темно, фонари горели расплывчатыми кругами. Илья заметил Джеффа; тот шел к метро. Он догнал его и пошел рядом. Джефф остановился.
– Понял? – спросил Джефф. – Ты понял?
– Нет, – сказал Илья. – Я не понял. Со мной никогда такого не было.
– Это Сила, – объяснил Джефф. – Она говорила с тобой. Тебе много чего предстоит. Много чего. Целая уйма всего.
– Чего? – спросил Илья.
Он хотел объяснений. Он хотел, чтобы Джефф расспрашивал его о том, что случилось.
– Много всего, – повторил Джефф. – Ты многое должен будешь сделать. Тебе еще скажут.
– А если я не хочу? – спросил Илья.
– Понятно, не хочешь. – Джефф поморщился. – Только кого это ебет?
Парамарибо 1
Мир как неясность, как неизвестность, что каждый миг требует себя разгадать, – ощущение это, раз придя, осталось с Ильей навсегда. Впервые оно появилось не в тюрьме, где все было твердо и осязаемо, а в ссылке, в Сибири. Здесь мир рождался каждое утро заново, и жизнь, зыбкая от его незнания о ней, жизнь, известная до того лишь по книгам, стала явью, и ветер жил за окном, неслышный сквозь снег.
Все годы ссылки он не был ни в чем до конца уверен; старая, знакомая бытность закончилась однажды и насовсем, а в новой, нынешней, мир выявлялся каждое утро из белого сумрака, не враз, а по частям: крыша, окно, край поленницы – все порознь, несвязное друг с другом, будто за ночь мир разбрелся и пытается сойтись вместе вновь. Сойдется ли, будет ли все, как прошлый день, – того Илья не знал никогда. Так и жизнь его тогда разбрелась по частям и пыталась неуклюже срастись в одно целое на той странной промерзшей земле, что тянулась неведомо куда, должно быть, до речки.
Эта смутность сохранилась, не ушла и теперь, после стольких лет. Он просыпался с ней каждое утро и лежал, привыкая жить заново.
Глубже в день пелена таяла от предметности дел, мир становился знакомее, явнее и ожидаемее. Вот и сейчас, в это воскресное утро в Нью-Йорке, Илья был почти уверен в прочности и быта и бытия.
