скачать книгу бесплатно
– Опасности никакой. Мижду нами говоря, мы вас хорошенько загримируем. В Смольном грим снимать не будем, и, если что случится, вы уйдете в гриме с нами!..
Только потом я понял: Коба начал бояться, что власть сформируют без того, кому он сейчас служил.
Ильич колебался, боялся, но… согласился. Сейчас думаю – по той же причине.
Грим делали я и Райхья. Но руководил Коба… Надели Ильичу какую-то разухабистую фуражку. Подвязали щеку косынкой, будто у него флюс. Коба старательно превращал Ленина в забулдыгу… что, кстати, вязалось с его калмыцкими глазами. Хотя на мой вкус с каждой новой деталью Ильич выглядел все подозрительней. В довершение подозрительности напялили ему темные очки.
Но Ленину грим понравился. Он долго смотрелся в зеркало. И сказал:
– Истинный пугачевец, батенька!
Уходя, Ильич продиктовал мне записку Фофановой: «Ушел туда, куда вы все не хотели». И засмеялся – «динь-динь». Он часто бывал странно ребячлив.
Шли стайкой. Райхья – впереди, за ним – я, за мной – Ильич. Шествие замыкал Коба.
У всех – заряженные револьверы. Потом, кажется, Райхья вспоминал, как нас остановили юнкера. На самом деле никто не останавливал, к нашему счастью. Если бы остановили, тотчас отправили бы в участок. Потому что более подозрительную личность, чем Ильич с перевязанной щекой, в темных очках и разбойной кепке, представить было трудно.
Шли мы недолго, решили сесть на трамвай. Большую часть пути к Великой Октябрьской революции оба Вождя прозаически проехали на трамвае. На «траме», как тогда говорили, мы и въехали в исторический переворот.
В Смольном у портика с колоннами – костры. Грелись патрули – солдаты в шинелях, матросы в пулеметных лентах. Броневики – у подъезда.
В этот день в Смольном поменяли пропуска, и негодующая толпа со старыми пропусками ругалась с караулом… Такой простой хитростью большевики не пустили в Смольный часть враждебных нам делегатов съезда – меньшевиков и эсеров.
Впоследствии Райхья напишет, как он пробивался с Ильичем в Смольный. Это, конечно, тоже выдумка. Все эти дни он постоянно носил в штаб восстания негодующие письма Ленина. Так что у него был свой человек в охране. Как только мы подошли к входу, вынырнул из темноты высоченный матрос вместе с двумя здоровяками-рабочими. Они быстренько разбросали толпу негодующих у входа.
Мы вошли.
Бесконечный коридор Смольного – со сводами, одинаковыми дверями классных комнат – весь в окурках, втоптанных в паркет… Всюду солдаты в грязных шинелях. Мы стремительно неслись по коридору вслед за нашим проводником. Промчались мимо знаменитого актового зала, где должен был открыться съезд Советов. Помню, я не удержался, чуть отстал – приоткрыл дверь. Это был зал, где обычно устраивались балы юных красавиц. Два ряда белых колонн. Между ними стулья. Делегаты уже уселись: серые солдатские шинели, бритые головы, редко – сюртуки. Ждут открытия. На помосте – пустой стол президиума. Над ним огромная пустая золотая рама. Выдрали парадный портрет последнего императора, а раму оставили. Будто понимали, что скоро пригодится для нового портрета.
У комнаты с надписью «классная дама» наш проводник остановился. Соблюдая конспирацию, продолжая делать вид, что не узнал Ильича, сказал:
– Ждите в комнате. Я пришлю товарища Зиновьева…
Это была обычная комната классной дамы. Кресла в белых чехлах, деревянная перегородка, за ней рукомойник и узкая железная кровать. На стене парадный портрет Екатерины II. Императрица милостиво улыбалась, но кто-то уже успел пририсовать ей усики.
Вскоре перед Ильичем предстал толстый Зиновьев. Ленин, в кепке и темных очках, с перевязанной щекой, в ярости набросился на него:
– До сих пор не взят Зимний! Почему? – Зиновьев что-то пытался отвечать, Ильич не слушал. – Оставьте преступные отговорки! Вы багдадские ослы! Неужели ваши архиидиоты не понимают?! До тех пор, пока Керенский сидит в Зимнем, он – власть, а мы с вами совершаем государственный переворот… За это, голубчики, в нормальных странах – за решетку, а в нашей, азиатской – на виселицу!
Не в силах сдержать бешенства, в своем глупейшем наряде Ленин выскочил в коридор. Мы с Райхьей бросились за ним. Но поздно.
По коридору шел главный враг – лидер меньшевиков Дан. Шел открывать съезд и требовать немедленного прекращения большевистского восстания. При виде выскочившего из дверей Ильича Дан замер, внимательно глядя на это чучело.
Но Ильич мигом рванул обратно в комнату. Сказал, задыхаясь:
– А ведь узнал, точно узнал, подлец!
В это время отчетливо послышался далекий орудийный выстрел, потом тишина… и еще… и еще ухнула пушка.
Уже потом я выяснил, что из Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора» стреляли холостыми. После чего наше орудие у арки Главного штаба нанесло первый боевой выстрел. Ударили прямой наводкой по дворцу.
Эти пушечные выстрелы с удивлением слушал весь город. Хитрость Троцкого удалась: петроградцы понятия не имели о том, что в центре столицы, во дворце царей опять свергали власть. На этот раз – революционную.
Под выстрелы город входил в особую, неведомую прежде человечеству, задуманную нами жизнь. В наш великий эксперимент!
Коба куда-то ушел (как обычно, не сказав мне куда). Ильич по-прежнему вышагивал, точнее, метался по комнате. Он вновь начал бояться и потребовал, чтобы я привел Кобу. А заодно узнал, что творится на съезде.
Райхья остался с Ильичем – охранять. Я вошел в зал съезда в великую минуту. Очередной меньшевик на трибуне, охрипнув от крика, тщетно взывал к делегатам:
– Большевики бомбардируют Зимний и законное правительство. Это преступление! Там наши товарищи. Делегированный Советом в правительство товарищ Маслов звонил мне из Зимнего. Он просил передать вам следующее: «Если я сегодня умру, то с проклятием по вашему адресу. С проклятием демократии, которая послала меня во Временное правительство и оставила без защиты!» На этом связь с ним оборвалась. Большевики перерезали телефон. Давайте потребуем, наконец, заставим их немедленно остановить штурм дворца!
Именно в этот момент на сцену выскочил здоровенный матрос. Выкрикнул громовым басом:
– Товарищи! Только что взят Зимний! Дворец – наш!
Восторженные крики, громовое «ура». Все вскочили с мест. Крики: «Ложь! Большевистская ложь!» В зале начали петь, драться. Кто-то пробирался к выходу, кто-то лез на сцену…
На трибуну поднялся бледный Каменев. Ему явно было не по себе. Он нервно погладил бородку.
– Товарищи! Я уполномочен официально объявить: только что красногвардейцами взят Зимний дворец. Буржуазное Временное правительство арестовано.
…Каменева поведут на расстрел по приказу Кобы в юбилейный год Революции, через двадцать лет.
Новая власть
Когда я вернулся в комнату классной дамы, там уже находился Коба.
Как всегда, он все узнал первым. И теперь помогал счастливому Ильичу смывать грим. Крахмальное полотенце взял за перегородкой, оно висело на спинке кровати классной дамы.
Меня отослали в зал – ждать появления на трибуне Ильича. Все тот же здоровенный матрос проводил меня. У зала встали несколько человек с винтовками. Матрос кивнул, меня пропустили. Я понял: эта была уже наша, большевистская охрана. Новая власть начиналась с порядка…
На трибуне стоял Троцкий. В черном костюме, напоминавшем фрак. Для довершения элегантности на «фрак» небрежно наброшена солдатская шинель. Он был великолепен! От имени Петроградского Совета Троцкий провозгласил новую власть – Советов… Я плохо помню, что он говорил. Что-то вроде: «Такого не было в истории, чтобы движение огромных масс прошло совершенно бескровно… Наши отряды революционных солдат и рабочих бесшумно исполнили свое дело. Обыватель спит и не подозревает, что сейчас меняется… не власть, меняется мир. Сегодня он проснется в новом невиданном мире. В нашем мире!» И еще что-то… Зато я хорошо помню, как он говорил! Как повелевал залом! Голос Революции – поток раскаленной лавы! Если бы он позвал, мы все пошли бы… нет – бросились за ним! Все, кроме Кобы!
Мой друг тогда тронул меня за плечо и прошептал сзади:
– Слушаешь жиденка, а Ильич хочет, чтоб мы караулили у трибуны, пока он будет говорить. Мало ли что! – И глаза веселые, бешеные, как тогда на Эриванской площади.
Так что мы с Кобой стояли недалеко от трибуны, когда Ленин объявлял о победе рабоче-крестьянской Революции. Ильич еще не привык говорить с большим залом и сохранил смешную домашнюю привычку. Стоя на трибуне, он согнул правую ногу, была видна протертая подошва ботинка, а сквозь нее – светлый носок.
Коба отредактирует историческое заседание: речь Троцкого исчезнет, останется только речь Ленина. На тысячах картин в президиуме рядом с выступающим Лениным будет сидеть… важный Коба!
Власть создавали в ту же невероятную ночь. В одном из классов прямо на полу лежала гора пальто. Вокруг небольшого стола (за которым сидели прежде учителя Смольного) в тусклом свете лампы – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев – руководители восстания. В дверях стоял мой друг Коба. Назначали власть. Ильич стал Председателем тоже Временного, но уже большевистского правительства. В правительство вошли все деятели переворота и один, не принимавший участия в нем, – Коба. Он в новом правительстве! Ильич не забыл верного нукера.
Только тогда я оценил ход моего друга. Он вышел из опасной игры в опаснейший день, чтобы вернуться в нее в случае победы. И вернуться победителем! Ибо Вожди не забывают тех, кто защищал их жизнь. Ближе их нет никого! Он теперь все делал правильно, мой старый друг Коба.
А я… Я, как и прежде, был при нем…
По предложению Троцкого министров решили назвать комиссарами, как во времена Французской революции. Мы были верными учениками великих французов. Хорошо бы нам тогда вспомнить, чем закончили наши французские учителя. Но кто когда-нибудь вспоминал об уроках прошлого?! Прошлое, как смерть: мы о ней знаем, но к нам она как бы не относится.
Рождение нового мира
Только в пять утра настало время для краткого сна усталых победителей.
Оба Вождя переворота легли в скромном кабинете классной дамы. Кровать за перегородкой была одна. Они решили плюнуть на кровать и по-братски лечь прямо на полу. Мы с Кобой принесли матрасы и подушки. И Троцкий с Ильичем улеглись рядом. Троцкий накрылся своей солдатской шинелью, Ильич – тяжелым пальто с барашковым воротником. Из кармана пальто торчал револьвер, врученный ему Кобой.
Мы с Кобой уже уходили, когда оба вождя Революции заговорили по-немецки. Но я хорошо знал язык.
– Кружится голова, – тихо сказал Ильич.
Троцкий ответил:
– Все случилось как должно. Победоносная Революция – это идея, раздобывшая штыки…
Я закрыл дверь.
У дверей стоял глава Военно-революционного комитета Подвойский с двумя здоровенными парнями в солдатских шинелях. Он торжественно объяснял им:
– Товарищи! Вам выпала честь охранять историческую комнату. Сейчас в ней отдыхают два наших великих вождя…
Все было торжественно в ту ночь. Еще бы! Нежданно-негаданно мы, вчерашние парии, жалкие подпольщики, становились хозяевами самой большой в мире Империи. Могли ли мы подумать… да что там подумать… могло ли это нам присниться всего пару лет назад в Туруханске? Коба – член правительства великой страны!
Мог ли Ильич в Швейцарии подумать о подобном… Воистину, «кружится голова»!..
Подвойский наставлял часовых, а мы с Кобой пошли устраиваться на ночлег в другой комнате классной дамы.
Здесь стояли такие же кресло и кровать. Я прикорнул в кожаном кресле, а народный комиссар Коба – на узкой железной кровати неизвестной нам старой девы. И вдруг я услышал его смешок, он произнес очень тихо, по-грузински:
– Как сказал он: «Два вождя»? Вот уж воистину олух… Мижду нами говоря, Фудзи, двух вождей не бывает!
В бесконечных классах Смольного несказанно счастливые, кто на полу, кто на столе, кто в креслах, засыпали участники так легко победившего переворота! И на узкой постели с потухшей трубкой во рту заснул мой друг Коба. Мог ли кто-нибудь из нас представить, что этот маленький рябой грузин, с акцентом говоривший по-русски, заботливо истребит всех этих счастливцев? Станет хозяином русской империи…
Так родился новый мир. Все мы тогда думали: наш мир. Но это был его мир – мир Кобы.
Для будущих историков
Несколько штрихов. Днем я узнал, как мы брали Зимний дворец. Потом будет много рассказов, как отстреливался на баррикаде защищавший дворец женский батальон, как дрались отважные юнкера… Ничего подобного не происходило. Все подходы ко дворцу были перекрыты верными нам частями. Уже к шести вечера защитники покинули дворец. Остались насмерть перепуганный женский батальон и юнкера. В это время маленькими группами наши красногвардейцы просачивались в Зимний через боковой вход в Эрмитаж (прислуга открыла двери). Здесь их довольно мирно разоружали юнкера, отводили в комнаты прислуги… Как только начался штурм и толпа солдат и матросов показалась на Дворцовой площади, женский батальон попросту убежал – схоронился в подвалах дворца, оставив баррикаду. Чтобы уберечь дворец от разграбления, навстречу штурмовавшим поспешил глава его обороны Пальчинский. Он объявил о капитуляции и мирно повел штурмовавших внутрь. Арестованные «наши» во дворце так же мирно начали отнимать оружие у арестовавших их юнкеров. Те покорно отдавали.
Одновременно по дворцу шествовала толпа во главе с Антоновым-Овсеенко, маленьким, длинноволосым, в огромной черной шляпе. Нормально они прошли всего несколько шагов. Ибо наперли сзади рвавшиеся во дворец участники штурма. Толпа понесла Пальчинского, Антонова и всех, кто был впереди, по залам, сметая все с пути. Грохот падающих канделябров, звон разбитых зеркал, хрусталя… Толпа домчала Пальчинского и Антонова на второй этаж, до комнаты, где находились министры. Пальчинский успел открыть дверь, и толпа во главе с Антоновым хлынула внутрь, окружила сидевших вдоль стола. Антонов мне рассказывал потом, как он торжественно вынул бумажку – квитанцию из ломбарда, где неделю назад заложил часы. Держа перед собой мятую квитанцию, он торжественно прочел: «Декрет, объявляющий низложенным Временное правительство…» (Коба вычеркнет Антонова-Овсеенко из истории – расстреляет. Мой ревнивый друг Коба…)
Далее началось! Матросики и солдаты принялись грабить. Бронзовые часы знаменитых мастеров, коллекции старинных монет в витринах, знаменитый фарфор… Срывали занавеси с окон, забрали даже завесу из домовой церкви. Но главные силы победителей бросились в знаменитые царские винные подвалы. Потом перепившаяся матросня искала женский батальон. Но те уже выбрались из дворца, их укрыл в казармах гренадерский полк. Однако когда женщины решились разойтись по домам, их поджидали пьяные охотники – гвардейцы Павловского полка. Павловцы весело ловили их, уводили в казармы и там с удобствами насиловали…
«Грабь награбленное» – это был лозунг нашей Революции. Ильич объяснил тогда Подвойскому:
– Даже полководцы, батенька, после победы дают солдатам город на архиразграбление. А у нас пролетарии взяли город у хозяев. Порядком мы непременно займемся, но завтра.
Первый день нового мира
Первый день мира, который мы собрались сотворить, был холодным и туманным. Падал мокрый снег. У Зимнего зеваки разглядывали опрокинутые фонари, разметанные кучи дров жалкой баррикады. Я отправился к Фофановой за нашими вещами – перевезти их в Смольный. Шел по довольно пустынному, еще сонному городу… Какая-то старая дама окликнула меня с балкона:
– Простите, сударь, что случилось в городе? Прислуга пришла с улицы сама не своя…
– Революция, госпожа хорошая.
– Как, опять? Невозможно! Все у нас не по-людски! То триста лет нету Революции, то Революция каждый день!
И, возмущенная, удалилась в комнаты.
На следующий день с утра Ленин обустраивал себе кабинет в Смольном, в той же комнате классной дамы. Точнее, он все оставил как было. Кресла – в тех же чехлах, которые вскоре вместо белоснежных станут бурыми. За деревянной перегородкой, где стояла кровать классной дамы, уместили вторую – для Крупской.
Из кабинета директрисы Смольного я принес великолепный чернильный прибор с портретом Николая II. Прибор, естественно, не одобрили, и Коба отправился по кабинетам искать что-то более подходящее. Нашел какую-то затейливую женскую чернильницу, ее и водрузили на ленинский стол.
Над диваном, стоявшим у стены, Ильич велел установить, конечно же, портрет Карла Маркса плюс кого-нибудь из наших погибших героев-революционеров. Коба взял у Каменева бронзовый горельеф Халтурина, взорвавшего Зимний дворец. Поставили его рядом с Марксом. Вдвоем они представляли странноватую пару: бородач, похожий на Саваофа, и молодой красавец. Над ними висели постоянно убегавшие вперед часы.
На стол рядом с часами Ленин пристроил чугунную скульптурку – обезьяна, сидящая на стопке книг и насмешливо глядящая на человеческий череп. Она возвышалась над многочисленными календарями и карандашами, озадачивая собеседников Ильича. Он, не терпевший никаких украшений на рабочем месте, заботливо стирал пыль с этой загадочной композиции.
Справа от него стояло несколько телефонов. Телефоны, не так давно изобретенные, приводили в ужас людей из прошлого. Толстой даже предсказал: подождите, придет Чингисхан и будет управлять вами по телефону. Коба рассказывал, с какой усмешкой Ильич повторял эту фразу. Сам же он замечательно эффективно научился отдавать приказания по телефонам (говорят, царю это так и не удалось). В приемной постоянно слышался громкий ленинский голос, довольно однообразно распоряжавшийся: «Нет, батенька, не беседовать с ними, а расстреливать, как предателей…», «А вы им должны отвечать просто: позвольте поставить вас к стенке!..», «Наши революционные суды надо учить расстреливать. Иначе они не наши суды, а бог знает что!..», «В тюрьму его, голубчика, немедленно в тюрьму, а потом расстрелять!..»
Думаю, обезьяна на столе много хохотала: если бы все его распоряжения осуществлялись, у нас не осталось бы населения. Он это понял – и вскоре управляющий делами Совнаркома, мирный бородатый Бонч-Бруевич, создаст ЧК – Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем внутри страны. «Чрезвычайку» – на сленге того времени.
Коба остался в Смольном, где начало работать новое правительство (почти всех членов которого Коба впоследствии расстреляет). Все народные комиссары искали в Смольном комнаты для своих наркоматов. Кроме Кобы. Он нашел самое лучшее место – в кабинете у Ленина, в той самой комнате классной дамы. Ленин захотел, чтобы новый член правительства по-прежнему охранял его. Опасался, как все повернется. Уже пришло тревожное известие: к городу идут казаки, посланные бежавшим на фронт Керенским…
Меня Коба назначил своим помощником и выдал мне мандат: «Помощник Комиссара по делам национальностей товарищ Нодар Фудзи».
Впрочем, я недолго гостил в столице.
Агент всемирной революции
Я хочу еще раз вернуться к модному утверждению, будто мы, большевики, были платными агентами немцев. Это чушь! Да, мы брали у них деньги! Но мы просто пользовались ими, как и они – нами. Они – чтобы вывести Россию из войны, мы – чтобы захватить власть. Но с первого дня нашей власти Ильич и все мы мечтали о продолжении Революции, о великой всемирной Революции.
Ильич, как и все мы тогда, был уверен, что одни мы долго не протянем. Поэтому Революция в полуграмотной, крестьянской, столь не подходящей для социализма стране воспринималась нами лишь как первая ступенька. Трамплин в великое будущее человечества. Всемирный марш рабочих батальонов! «Даешь мировую Революцию!» – вот чем мы тогда жили…
Никогда не забуду, как в конце ноября меня вызвал Ильич. В кабинете у него сидел необычайно изящный, великолепно одетый, похожий на статуэтку гражданин. Точнее – господин.
Говорил гость:
– Скажите мне, как старому вашему товарищу… Зачем вы это начали? Ваша ставка на социализм – это утопия.
– Так могут думать только оголтелые кретины, скорбные главой идиоты…
– Вы все-таки брали бы полегче, Владимир Ильич. Эта ваша излюбленная манера уничтожать оппонента бесит! Впрочем, добро бы вы уничтожили меня, но вы уничтожаете сейчас целую страну! Ваша адская страсть разрушения…
Здесь Ленина понесло. Калмыцкие глазки стали еще уже, лицо покраснело, он вошел в раж. Закричал:
– Верно! Ломай! Бей! Разрушай! Это и есть Революция! Что сломается – то хлам, что уцелеет – то навечно! Но постараемся, чтобы от старого не уцелело ничего! Буржуазию в порошок! Все вдребезги. – Глаза яростно сверкали. – Мы уничтожим все! И на уничтоженном воздвигнем храм! Храм всемирного счастья! Отныне мы – первая в мире, невиданная страна социализма… Удивляетесь? Думаете, погибнем? Удивлю вас еще больше! Для нас дело не в России. На нее нам наплевать, господа. Россия – только первый этап! Этап, который мы проходим на пути к мировой Революции. Не понимаете! Хотите припомнить мне ваши марксистские, а на самом деле меньшевистские, контрреволюционные ненужности!.. Впрочем, против контрреволюционеров… даже если они мои бывшие друзья, у нас имеется товарищ Дзержинский. Он чистит сейчас авгиевы конюшни в Петрограде!.. – Глаза Ильича горели фанатическим, злобным светом.
Я так и не знаю, кто был его собеседник. Помню только, что гость сказал:
– Я не умею и не хочу разговаривать с Робеспьерами. – Встал и вышел из кабинета.
