скачать книгу бесплатно
Поэтому не раз бывало: среди ночи Слава вдруг кашлянул – дитячья слюняшка не туда в горле юркнула, или слишком резко вздохнул. А Зоя тотчас уже стремительно подхватывается, набегу включает свет всюду, где только можно. Спросонья мне кажется, что он вспыхивает везде одновременно, словно это наглядный действующий макет рождения нашей Вселенной методом Большого взрыва.
И вот уже тростинка-Славик у неё на руках: гнётся туда-сюда, как испуганно забуксовавший паучок в чреве ванны в миг приближения роковой волны его Всемирного потопа.
– Что с тобой? Что?! Славушка! – Зоя встревожена не на шутку. – Ты заболел? Открой ротик!
Славик догадывается, что у него появился железный шанс не пойти в детский сад и весь день до осатанения смотреть вертлявых, надменно-гундосых любимых Фиксиков. Он пускает слезу и начинает вдохновенно кашлять, кашлять… Кашлять до задыха, надрывно. И вот его уже реально рвёт. Теперь он стопроцентно останется дома с «баушкой-баушкой-баушкой»…
Только в этот раз все выстроилось по-настоящему: с утра Славик был тих и бледен, не разбрасывал игрушки, не рисовал на обоях и не пел гимн Фиксиков, передвигая по дверце холодильника пёстрое стадо разноцветных магнитиков. Более того, он как-то боязливо посматривал на нас с Зоей своими точно бы вспотевшими, мутными глазёнками.
– Золотой мой, ты не заболел?.. – перехватила она такой его чуть ли не сюрреалистический взгляд. – Сейчас поставим градусник! Где градусник? Серёжа, ты не видел градусник?
Его маленькая стеклянная торпеда, лихорадочно проблёскивая густо-серебристым ртутным столбиком, загадочно проплыла в руке Зои сквозь утренний болезненный сумрак квартиры. Она словно точечно выискивала цель.
Славик зажмурился, наморщив нос. Это почему-то была самая противная для него тема – измерение температуры. И это было самое ненавистное для него слово – «градусник». Заполучив его подмышку, он уже через минуту начинал страдальчески верещать:
– Уже сто лет держу ваш гадкий термометр!!! – сверхболезненным голосом принимался канючить Славик, словно ему занозу загнали в одно место.
Уже эти эгрегорные тайны детского мироощущения…
Измерение температуры – это всегда в некотором роде колоритная мизансцена с волнующим сюжетом и неожиданным финалом. Нередко мистическим. Во времена оные градация степени нагрева человеческого тела лежала в пределах понятий «горячо», «тепло», «холодно». Первым эту процедуру переместил в область научной точности итальянский титан эпохи Возрождения Галилео Галилей из Пизы («А она все же вертится!!!), когда придумал, кроме всего прочего астрономического, поэтического, механического, философского, ещё и термоскоп. А вот термометр в его нынешнем виде вручил цивилизованным народам купеческий сын, немецкий физик Даниель Фаренгейт, а шкалу – швед Андрес Цельсий, опять-таки астроном и ко всему ещё геолог, метеоролог.
Я сверхбережно принял из рук нешуточно взволнованной Зои скользкую изящную колбочку, созданную усилиями трёх гениев трёх веков, как будто в ней была запаяна не блескучая капля ртути, а ни мало, ни много тайна здоровой жизни Славки, как спрятанная в яйце смерть Кощея Бессмертного. Памятуя реакцию Зои на «мёртвый час» в детском саду, я тем более не стал озвучивать эту свою болезненно изощрённую ассоциацию.
Аккуратно подойдя к свету, я строго вгляделся в бледно мерцающую ртутную струйку. Она грозно упиралась в роковую сорокоградусную черту. Я недоверчиво повертел бдительный прибор. Показания были непоколебимы.
На этом мои функции завершились. Зоя решительно отодвинула меня в сторону.
Все дальнейшие действия она страстно взяла на себя. И ей удалось невозможное: практически одновременно вызвать «скорую», позвонить в Москву Тоне и дать Славику лекарство – некий сироп «Нурофен Плюс» в разнеможной рекламно-навязчивой яркой коробке.
В моем детстве меня капитально лечили каменным мерзко-белым норсульфазолом, сына я врачевал тошнотворным тетрациклином из мрачного темно-зелёного пузырька. А тут – сироп! Не лечение, а просто какой-то поход в кафешку. Может быть, в нынешних аптеках даже имеется лекарство от глистов с розовым клюквенным мороженым или гамбургер-толстячок а’ля «Макдональдс» как средство от поноса?
Славика и Зою без промедления забрали в больницу. Она собралась так скоро, словно все нужные для этого вещи, продукты и прочее всегда находились у неё как у кадрового офицера под рукой в некоем «тревожном» чемоданчике.
Вначале мой «француз» уверенно держался у «скорой» на хвосте, хитрованом пробиваясь через уличные пробки под прикрытием её тревожной сирены и не менее тревожной красно-синей мигалки: снопами своего блескучего света она словно разгоняла перед собой призраки сытого равнодушия к чужой боли. Однако не зря говорится, что на чужом горбу в рай не въедешь. В конце концов на одном из перекрёстков, где сбились в стадо внедорожники дерзко-высокомерных водил с купленными правами, меня так-таки отсекли.
Я едва нашёл нужную мне больницу, скромно притулившуюся на склоне одного из семи холмов, на которых издревле стоит Воронеж. Казалось, её столкнули на обочину жизни поднявшиеся вокруг дородные особняки приснопамятной всем воронежцам «Долины нищих» с провинциально мещанским представлением её жителей о современной архитектуре. Помогло сориентироваться лишь то, что во младенчестве я тоже провёл в этой больнице отведённый мне судьбой срок. С подозрением на холецистит, оказавшийся в итоге обманным симптомом банальной ангины.
Так что ещё в приёмном отделении во рту у меня ностальгически появилось бледное послевкусие здешней бессмертной творожной запеканки с каштановой корочкой, которую я когда-то так любил уминать в палате с молоком матово-синего нищенского оттенка. Зато натуральным на все триста процентов.
С первого взгляда здесь практически ничто не изменилось. Разве что появилась новая вывеска в духе языковой стилистики сегодняшнего особо изощрённого бюрократизма – БУЗ ВО ОДКБ. Нашему поколению памятны имперские сокращения недавнего прошлого, жутковато леденящие кровь индивидуума в зависимости от меры его диссидентской фронды, – НКВД, МГБ, КГБ, МВД, КПСС, ВЛКСМ. Самым сильнодействующим было убойно краткое, похожее на щелчок револьверного курка, – ЧК! Нынешние аббревиатуры (от лат. brevis – краткий) похожи на некий эзотерический код. Их сегодня нет только на синих передвижных городских туалетах-пеналах. В общем, увидишь какую-нибудь буквогидру ФГ БОУВПО Ф или даже куцее ГОС ВО, а то ещё некое милейше-тупое ЕГРЮЛ – так тотчас трепетно понимаешь, в каком сложном, многомерном мире живёшь эдаким пришибленным девиантом. Вернее, проживаешь. С разрешения и под бдительным приглядом этих секретных АБВГДЭЮЯ.
Когда я приехал на место, Зою и Славика уже оформили и разместили.
Несмотря на аббревиатурную страшилку на входе, в больнице работали живые люди, а не обитатели некоей абстрактной планеты БУЗВООДКБ. Пока врач осматривал Славика, они оба весело общались, как завзятые приятели. А наперекор расхожим мифам о скудно-убогом больничном рационе, здесь вкусно пахло явно сочными «правильными» котлетами и матовым густым «пюре» с прозрачным лучком, отдававшим ароматом осенних маслят.
Расцеловавшись на прощание с Зоенькой, ободряюще потрепав голову строго стоявшего навытяжку Славика, я со странным чувством вышел на улицу: я вдруг пронзительно почувствовал себя одиноким. Словно на раз оказался на далёком Плутоне, доставленный туда знаменитым аппаратом New Horizons, современным аналогом пушечного ядра, на котором путешествовал барон Мюнхгаузен.
Или меня занесло даже в саму преисподнюю?..
В дряблой городской темноте зигзагами порошил мелкий редкий снег раннего октябрьского предзимья. Вертикальные тени прохожих судорожно колебались в белёсой мути. Они тянулись вверху по краю холма, а казалось – медленно, утомлённо летели во вселенскую неизвестность, как люди на полотнах Шагала.
Неожиданно мир перевернулся, словно чтобы возвратить меня к его суровой реальности и истинным координатам событийности. Ноги судорожным взмахом оказались на месте головы, а она с нутряным арбузным треском шмякнулась оземь.
Боли, спасибо, не было. Было ошеломительное, почти радостное, даже праздничное ощущение идиотизма внепланового купания в студёной осенней грязи в австрийском светло-зелёном классическом тренче: двубортном, с погончиками и отложным воротником.
Достукался, добегался, досуетился, вляпался.
Нелепость произошедшего словно бы засвидетельствовала, что я, по всей видимости, сбился с предназначенного жизненного пути и забрёл невесть куда.
Словно спровоцированные ударом о землю, тяжеловесные глухогрохотные (по выражению Джеймса Джойса) мысли посыпались на меня, как некогда на человечество из ларца Пандоры все его лежавшие под спудом до поры до времени несчастья и беды. Только в мифе по воле Зевса на дне тайника все же осталась некая «надежда». Меня же, по всей видимости, и её лишили…
«Во что я вляпался по самое не балуй?.. – уныло думал я, лёжа навзничь на сочном чернозёме почти в удобной позе. – Зачем мне все эти сложности со Славиком?.. Я с боку припеку всему этому. Я хотел и хочу прожить с Зоенькой свои последние годы мирно и тихо. Мне покой нужен!!! Господа… Товарищи!!! Братцы!!! Народ! На помощь…»
Я вдруг заплакал. Вернее, начал умеренно слезоточить. А осознал это я, когда почувствовал, что мои напомаженные хладным чернозёмом щёки вдруг стали нежно теплеть.
«В этой жизни даже быть единожды счастливым – непомерная роскошь, а ты восхотел этого дважды? За чей счёт, господин вдовец? Держи карман шире…» – приосадил я себя как бы от имени некоего Всевидящего Ока.
Пощёчина педагогике
Где-то через неделю я привёз домой Зою и Славика. Часа два он угрюмо и меланхолично складывал нечто из деталей конструктора и тотчас разрушал, складывал и разрушал – с угрюмой, злой улыбкой американского кинозлодея. Он был явно не в своей тарелке – как видно давали знать о себе точечные узоры от уколов и разлука со страстно любимыми игрушками.
Может быть, он и по мне там скучал?..
Я промолчал на эту тему, чтобы меня не засмеяли.
Зоя сварила манную кашу с орехами и изюмом, но Славик есть не стал. Даже с ложечки. Даже когда Зоя стала перед ним на колени.
– Ты же голоден! Мой золотой!
– Пошла куда подальше ваша гадкая каша! – демонстративно задрожал Славик и по охватившему с недавних пор их детский сад поветрию повернулся к нам спиной и похлопал себя по своим ягодицам каждая размером с дольку абхазского апельсина. Именно абхазского.
Я давно не слышал звук крови, шумящей в голове. Это достаточно яростный, клокочущий звук.
Я как на автомате, не понимая, зачем и для чего, шагнул к Славику, рывком приподнял за шиворот и смачно шлёпнул по игрушечному подобию заднего места. Всего один раз, господин высший судья!
Славик затрепетал и словно потерял сознание от злости, перехватившей ему горло.
Я попытался мысленно оправдать себя тем классическим примером, когда в далеко не поэтической «Педагогической поэме» Макаренко, великий мэтр воспитания не воспитуемых, влепил отменную затрещину Задорову, доставшему его своей интеллигентной наглостью. И хотя эта пощёчина навсегда пресекла дерзость колонистов, сам Антон Семёнович с тяжёлым сердцем потом всегда видел в ней не только преступление, но и крушение его педагогической личности и созданной им системы.
Зоя с бледным, отсутствующим взглядом бережно отнесла враз притихшего Славика на диван. Как тяжелораненого. И сама рухнула рядом с ним. Кажется, она едва сдерживала слёзы. Точнее, самые настоящие рыдания.
Я ушёл в другую комнату, прижался лбом к холодному окну и сделал вид, что гляжу на улицу. Не видя, однако, ни зги. Там словно бы стояла настоящая «тьма египетская». На самом деле, фонари горели бодро и даже с ликованием: жёлтые пузыри этих солнышек романтично искрились в дискретных дождинках октябрьского сеянца. Мне же глаза застила тёмная завеса.
Постучала Зоя.
– Серёженька, Славик спит…
– Ясно, – сказал я голосом человека, виноватого во всех бедах человечества. Того, которое за окном…
– Мне так неловко перед тобой.
– Я сам хорош.
– Мы достали тебя. Прости… Разве такой жизни для себя ты хотел, когда мы первый раз ехали к тебе на дачу? Давай мы со Славиком поживём у меня до возвращения Тони…
– Я не желаю муссировать эту тему! – заговорил я почти круто, чуть ли не как самый настоящий мужик. – Знаешь, я все ещё не хочу с тобой расставаться, – почти дерзко заметил я, упёрто глядя во «тьму кромешную» за окном, а на самом деле – внутрь самого себя: – У меня такое ощущение, что тогда обрушатся все наши надежды…
– Кажется, все к этому идёт… Тоне предложили в Москве перспективную хорошую работу. Очень хорошую.
– Позволь мне догадаться на раз-два. Может, в Министерстве обороны?
– Горячо…
– Что же ты молчала? И каким образом на твою дочь такая манна небесная просыпалась?
– Пашины сослуживцы по Чечне поднапряглись. Кстати, эти люди уже вышли на след того, кто заказал моего зятя…
