скачать книгу бесплатно
– Спасибо, но мне уже пора.
– Что ж, – не стал настаивать Ульрих, – очень жаль. Но знайте, что в следующий раз я вас без чая не отпущу. Это ритуал, товарищ Максимова.
«Что-то я не знаю у немцев такого ритуала», – пронеслось в голове у Вари.
– Это ритуал, в нашей семье, – словно бы читая её мысли, улыбнулся Ульрих и, уже перед дверьми, крепко пожал её пальцы, нисколько не смущаясь блеснувшим на них обручальным кольцом.
Глава 5
В доме затихло только около полуночи, и, закрывая уставшие глаза и невольно прислушиваясь к шорохам, к дыханию Юры за печкой, Варя прокручивала в голове события дня и всё никак не могла отделаться от огромного числа самых разнообразных дум.
– Как прошло твое первое занятие? – еле слышно спросил Николай с закрытыми глазами.
– Ничего, мальчик смышленый, – ответила Варя тоже шёпотом. Ей так много хотелось рассказать Николаю, излить душу, но его короткое «хорошо» мгновенно свело на нет этот порыв. Может быть, Николай и хотел бы расспросить жену обо всем, но многолетняя привычка не болтать попусту связывала ему рот.
Варя нисколько не обижалась. Она в одиночестве принялась думать о делах насущных: о том, что Юрка начал школу после каникул достаточно хорошо, учитель его уже похвалил; сегодня, когда она вернулась, уроки были выучены, а Юрка сидел за столом и сосредоточено, с круто сведёнными к переносице бровями, что-то настукивал напёрстком по квадратной дощечке. Перед ним лежал клочок бумаги, весь испещрённый точками и тире.
– Что ты делаешь, сынок? – спросила Варя.
– Тсс, мама, а то я собьюсь. Я – шпион! – многозначительно изрёк Юрка шёпотом и снова с головой погрузился в своё занятие.
– А что с ребятами не пойдёшь на улицу, погода – чудесная!
– Все сидят за уроками, а я быстро делаю, ты же знаешь.
– Я надеюсь, не только быстро, но и без ошибок? Спасибо, Леся, что забрала его!
В ближней школе для Юры не хватило места, пришлось отдать в дальнюю, и Варя провожала и встречала девятилетнего сына, который к тому же учился во вторую смену. Когда не могла – просила Лесю, которая весной окончила техникум и ждала теперь распределения на работу.
Леся первое время ходила обиженная на сестру, что та не похлопотала о ней перед своим новым знакомым немцем.
– Да не было у меня удобного случая.
– А то, что он тебе предложил занятия ещё и с ним? Могла бы меня рекомендовать.
– Могла бы, если бы ты хоть немного говорила по-немецки. А то как ты ему сможешь хоть что-то объяснить?
– Жестами! – рассмеялась Леся. – Ой, ну не велика беда женщине объяснить что-то мужчине без слов! Где-то улыбнуться, где-то подмигнуть…
– Так я ж за него замуж не собираюсь, и говорим мы на серьёзные темы, тут одних улыбок и подмигиваний мало.
Естественно, что юную голову Леси, в силу возраста, занимали вполне понятные мысли, – Варя не сердилась за это на сестру. Да и Леся скоро остыла, перестав пенять на Варю. В целом, большая семья жила в бабушкином доме в мире и согласии. Дальнюю маленькую комнату, где, кроме печки, помешалась одна только кровать, занимали мама и Лесин отец. Он отсутствовал неделями, так как работал вахтовым методом на аэродроме в Толмачево, с земли командовал взлетами и посадками, следил за состоянием взлетной полосы. Летом на двоих с напарником выкашивали они траву, зимой чистили полотно от снега. Служба хоть и тяжёлая физически, но заполучить её было нелегко и, в конечном итоге, почётно.
Когда отец был на смене, Леся спала в одной кровати с мамой, зимой – на печи. Большую проходную комнату занимала Варя с семейством. В их комнате царствовала огромная печь, которая в холодное время года исправно обогревала весь дом с толстыми стенами. Печь служила как бы перегородкой между обиталищем Юры с письменным столом и высокими напольными часами (единственной ценностью в доме) – и уголком его родителей.
Обстановка в доме была самая простая, Николай столярничал в свободное от работы время и сам обставил комнаты нехитрой, но добротной мебелью. Столом пользовались все для самых разнообразных нужд, кто – для учебы, кто – для чтения. Обязательную для прочтения литературу рабочим выдавали на работе, за её прочтение тоже нужно было отчитаться.
Пока тепло, Леся спала на лежанке в сенях. Тут же стоял большой стол с лавками по обеим сторонам, за которым собирались на трапезу. Готовила в основном Варя, она была хорошей стряпухой: и каши, и супы, и калачи, и булочки с пирогами удавались у нее одинаково вкусно, – и быстренько расходились по желудкам домочадцев. А вот Леся стряпать не любила, ей, из-за учебы, всё было некогда. После занятий посиделки с друзьями да свидания с Андрюшкой. Правда, в помощи по дому и уходе за Юрой Леся никогда не отказывала, и Варя с тревогой думала о том, что вот распределят её сестрёнку куда-нибудь за тридевять земель, и ей туговато придётся одной. Перекладывать часть обязанностей на маму не хотелось, та была уже в годах, да к тому же продолжала работать на своём заводе, приходила уставшая и почти сразу шла отдыхать. А от Леси – если не помощь, то уж точно хорошее настроение: лёгкая, беззаботная хохотушка-веселушка, то новости последние расскажет, то песню какую споёт.
Песен она знала на удивление много, и где только выучилась? Любила украинские песни, частушки любила, иногда с острецой. Голос у неё был звонкий, как будто кто монетки в медный тазик кидал, – и на гуляниях она была очень востребована, потому что никто кроме неё не мог так задорно поголосить и поохать в припевах.
– А, может, я им там спою, в этом консульстве? – нет-нет, да и принималась за своё Леся. – Может, меня заметит кто?..
– Да не вхожа я в консульство, с чего ты вообще это взяла?
– А немец что ж, не может нам приглашение достать на какой-нибудь приём? Он явно тебе симпатизирует! А там наверняка вкусно накормят! – Леся усаживалась за стол и, круто подперев подбородок кулаком, погружалась в свои девичьи грёзы.
В консульстве, как и в доме у Ульриха, кормили, безусловно, хорошо. Появлялись деликатесы и сладости, которых Варя прежде никогда в руках не держала. Она поняла это, когда стала, по настоянию Ульриха, оставаться после занятий с Вильгельмом на чай, а потом и на ужин. К чаю подавали то вафли, то пастилу, то зефир, то пирожные, то орехи в глазури с сухофруктами.
– Возьмите, возьмите для Юры! – Ульрих не скупился на угощения, узнав, что у Вари подрастает сын примерно того же возраста, что и Вильгельм. Варя краснела, но угощения брала, убирая их в сумочку стесненными движениями. Дома этими сладостями лакомились все от мала до велика.
Да, немец положительно ей симпатизировал.
Глава 6
Вильгельм оказался прилежным учеником; он не отличался выдающимися способностями, как, например, Юра, но старался добрать именно своим прилежанием.
Сердце Вари щемило всякий раз, когда она смотрела на светловолосую макушку своего ученика, склонившегося над тетрадкой и выводящего русские буквы, стараясь не поставить кляксу и оттого постоянно прикусывая кончик языка. Казалось, он при этом не дышал. И только когда буква, по его мнению, выходила красиво, Вильгельм мог позволить себе расслабиться и поёрзать на стуле, сбрасывая с плеч оцепенение.
Вслед за чистописанием они начинали устную речь. Варвара много рисовала, чтобы объяснить Вильгельму значение тех или иных слов. Бумаги и чернил было в достатке, так что Варя смогла брать их домой и готовиться к урокам заранее. Впоследствии готовые картинки служили им для разных языковых игр. Вильгельму очень нравился такой художественный подход, мальчик с удовольствием задавал вопросы, разглядывая Варины рисунки, а затем сам составлял по ним рассказы, придумывал истории.
Варя заметила со временем, что Вильгельм хорошо воспринимает глазами, быстрее и крепче схватывает, пользуясь зрительной памятью. Он был чрезвычайно развит эстетически, в своём раннем возрасте уже был аккуратистом, – и это во многом затрудняло его общение с местными мальчишками. Вильгельм много смущался, не умел, что называется, выпрячься, вздыбиться, любой конфликт, казалось, повергал его в ступор.
Варя не могла разобраться, был ли это пример отца, когда ребёнок использует модель поведения своего родителя, или же это было следствием авторитарности Ульриха, – когда ребёнок, встречаясь с некой взрослой силой, не в состоянии дать отпор и замыкается в себе. У Вари были основания предполагать последнее, так как при всей своей учтивости и предупредительности, Ульрих нет-нет да и проявлял властность, не считаясь с тем, находился ли перед ним ребёнок или взрослый. Командовать он любил, хотя всячески пытался ретушировать эту свою черту.
Варя испытала это на себе не единожды. Однажды, после урока, когда Вильгельм убежал играть и они остались вдвоём, Ульрих, не глядя на неё, спросил:
– Вы нуждаетесь?
Этот вопрос больно уязвил Варю, но виду она не подала.
– Отчего вы так решили? – спросила она, хотя прекрасно поняла, что Ульрих имеет в виду ее бессменное платье и стоптанные туфли.
– Вы всегда приходите к нам в одном и том же платье. И ваши бедные туфельки… Не сочтите за грубость, я лишь ищу, как можно помочь вам, потому что вы мне крайне симпатичны. Вы многое делаете для Вильгельма…
Варвара действительно делала многое; иногда ей казалось, что для Вильгельма она делает даже больше, чем для собственного сына, но это было не желанием выслужиться, не погоней за вознаграждением. Как-то само собой так получилось, что их уроки стали вылазить за пределы установленного часа. Вильгельм грустил, когда она завершала занятие, задерживал её вопросами, глазами прося остаться ещё на чуть-чуть. Внешне Вильгельм был очень ухожен, благодаря гувернантке, но та, видимо, исполняла свои обязанности по регламенту, а Варя не могла так, по регламенту, и Вильгельм тут же схватился за эту духовность в её к нему отношении. Она очень хотела задать Герхарту вопрос о матери Вильгельма, но природная скромность не позволяла ей выйти за рамки деловых отношений.
– Я вам благодарна за заботу. Мне нечем это объяснить, кроме как тем, что семья у нас большая, деньги уходят, в основном, на младших, на ребёнка. У меня молодая сестра, ей нужнее.
– А кем работает ваш муж, товарищ Максимова?
– На железной дороге.
– Хм, это очень интересно, – почему-то ответил Герхарт, и лицо его выразило крайнее удовлетворение. – Я хочу сказать, что это ответственный и важный пост, так что… не забывайте о себе, вы ещё тоже очень молодая и привлекательная женщина.
– Спасибо, я постараюсь прислушаться к вашему совету.
Некоторое время спустя после этого разговора, показавшегося Варваре неприятным, произошло другое событие, и оно снова спутало все мысли в голове молодой женщины. Варе впору было обидеться и свести обращение с Герхартом до минимума, играть уязвлённое самолюбие, но было что-то в этом человеке, что, отталкивая, одновременно и против всякой её воли, тянуло к нему.
Это какая-то странная черта женщины, и русской женщины в особенности: тянуться к тем, кто способен её обидеть. Побранить. Покритиковать. Отчего так происходит? Глупо верить в то, что тот, кто может обидеть, сможет при случае защитить. Но такая парадоксальная вера, на уровне чувств, живет во многих женщинах, заставляя их не только жить с обидчиками, но и пылать к ним настоящей страстью.
Варя гнала от себя такие мысли, стараясь не вступать с ними в диалог. Но она совсем растерялась, когда Ульрих вдруг предложил ей заняться русским языком и с ним тоже.
– Я немного говорю по-русски, – сказал он, – но мне не хватает знаний, чтобы объясняться на том уровне, на котором я хочу.
Его требовательная прямолинейность в который раз загнала Варю в угол.
– Я не гарантирую, что смогу заниматься регулярно, ввиду моей занятости. Но уж как смогу, – продолжал он.
– А чем вы занимаетесь здесь? – осмелилась спросить Варя.
– Я представляю немецкую фирму по производству сельскохозяйственных машин. Они могут успешно использоваться в вашем крае на полях, повысить производительность вдвое, и даже больше. У нас в Германии они себя прекрасно зарекомендовали, но у нас нет столько посевных угодий, товарищ Максимова. Договариваюсь сейчас с руководителями колхозов. Но русские очень пугливы и недоверчивы; прежде, чем дать ответ на пустячный какой-нибудь вопрос, они пишут и телеграфируют в Москву, будто своей собственной головы, простите, нет, – и любые переговоры ужасно затягиваются. Вы знаете, ваши соотечественники – прекрасные труженики, но они готовы поднимать целину на собственной спине, натирать кровавые мозоли, – и это, в сущности, прекрасно! Только весь прогрессивный мир уже давно использует для тех же самых нужд машины. За машинами – будущее, вот увидите! Но здесь объяснить это бывает подчас невозможно. Тебя слушают, улыбаются, кивают, даже рукоплещут иногда, а потом идут и впрягают в плуг своего быка или худую лошадёнку, – и пашут до потери дыхания. Говорят, товарищ Максимова, что у вас ещё сохранились бурлаки. Это правда? Не знаю, насколько это так, но в Европе это уже звучит дико.
– И, тем не менее, Европа не перестаёт есть наш хлеб, – не выдержала Варвара, и Ульрих, словно бы все это время ожидал именно такой реакции, воззрился на учительницу с интересом.
– Откуда вам это известно?
– Мой муж говорит о том, что на запад постоянно идут составы, груженные нашим зерном. Он говорит, что это экспортные вагоны. Часто на них даже иностранные надписи.
– Тогда простите мне мою дерзость! Я не знал этого. В любом случае, мои машины могут принести пользу и вам, и нам.
Глава 7
В тот вечер по дороге домой Варя отчего-то занервничала. «И зачем я сказала „мой муж говорит“, когда он ничего не говорит, безмолвная гранитная глыба, смерти подобно для него завести долгий, детальный разговор, рассказывать о своей работе, да ещё и давать оценку каким бы то ни было событиям, происшествиям, делиться своими умозаключениями по поводу вагонов…» А узнала Варя о вагонах от более словоохотливого сослуживца Николая, который заглянул в гости и за стопочкой разболтался сверх меры, в чём мягко, но настойчиво был тут же урезонен Николаем.
– А что я такого сказал? – удивился сослуживец. Он был простой работяга и любил добродушно порассуждать о том о сем, не видя в этом ничего дурного.
– Пожалуйста, не надо таких разговоров в моем доме.
– Ну, право слово, у тебя что тут, под лавкой, нквдшники сидят? – рассмеялся сослуживец, и Варе, ухаживающей за мужчинами за столом, показалось, что он немного обиделся.
Но ей представлялось, что во фразе «мой муж говорит» было куда больше веса, чем объяснять, что сказал это вовсе не её муж, а его сослуживец, труднопроизносимую фамилию которого она все время забывала. В своём желании доказать что-то Герхарту она должна была ссылаться на авторитетные источники, чтобы не выглядеть глупо. Теперь же Варе казалось, что она, своим неосторожным языком, навлекла неприятности на Николая, её Коленьку, всегда такого осторожного, не позволяющего себе ничего лишнего. Как неосмотрительно это было с её стороны!
Будет ли этот разговор иметь какие-то последствия? Варвара, ничего не сказав Николаю, пыталась представить какие, но у неё это, естественно, не получилось. Она никогда не умела мыслить на уровне заоблачных политических высот. Вскоре, однако, тот факт, что ничего особо страшного не происходит, усыпил Варину бдительность, и жизнь потекла по прежнему руслу.
Как и предрекал, Ульрих, едва начав, стал регулярно отменять занятия, объясняясь то одним, то другим срочным делом. Про себя Варя вздыхала с облегчением, потому что чувствовала себя неспособной преподавать взрослому мужчине, да ещё и такому напористому и характерному. Каково же было её удивление, когда Ульрих рассчитался с ней за все манкированные уроки.
– Я не могу брать деньги за занятия, которых не проводила, – попыталась отговориться Варя.
– Сделайте мне одолжение, товарищ Максимова! Это только моя вина: я назначал уроки, вы к ним готовились, вы приходили, вы тратили своё время, а я был вынужден отменять в последний момент. Пару раз вы даже прождали меня до конца занятия, насколько мне известно. Мне очень стыдно заставлять вас работать в таком режиме. Поэтому я ваш должник.
Варя замешкалась. Юре очень нужны были тёплые вещи к предстоящим холодам, обувь. Он вырастал стремительно, бабушка распускала его вязаные кофты, чтобы из двух сделать одну. Варвара таким же способом перешивала старые рубашки. Но этот процесс не мог продолжаться до бесконечности, ткань изнашивалась.
Леся-стрекоза, хоть и пела, и плясала, наслаждаясь своей молодостью, но Андрей тоже был не дурак.
– Охомутал бы девчонку? – как-то при встрече подмигнул ему отец Леси.
– Охомутаю, Иван Петрович, дайте срок! – весело отозвался Андрюшка. – У нас всё полюбовно.
– Ох уж эта молодёжь! Все у них теперь полюбовно! Баба границу должна чувствовать: свою околицу, свой дом, мужнины руки. Как границы не будет, враз убёгнет!
– Прямо аки лошадь! – засмеялась Леся, и они удрали с Андрюшкой купаться в Каменке.
Как бы там ни было, а дело шло к свадьбе, и все в семье, кроме, кажется, самой Леси, ломали голову, чем дать приданое. Поэтому, скрепя сердце, Варя приняла деньги от Ульриха, не в силах отделаться от мысли, что это её к чему-то обязывает или будет обязывать в будущем.
Себе Варя ничего не купила, из какой-то непонятной гордости решив пойти против мнения Герхарта. Приодев Юру, отложили деньги в копилку. Николай никогда не заговаривал с ней о её внешнем виде, очевидно, понимая, как тяжело сегодня приходится его соотечественникам доставать ту или иную качественную вещь. Кругом дефицит, люди привыкли делиться с ближним всем, что имели, и уж тем более никто не обращал внимания на стоптанные туфли и перешитое платье.
И тут вдруг Николай принёс отрез превосходной ткани и немного кружева на воротничок.
– На вот, возьми, сошьёшь себе новое платье, – сказал он и неуклюже поцеловал жену в висок.
– Предлагаю накрахмалить кружево и сделать из него большой бант на груди! Это сейчас очень модно! – воскликнула Леся.
А Варя не могла найти, что сказать, с глазами, блестящими влажной радостью, она то и дело подходила к отрезу, проводила пальчиком по гладкой, прохладной поверхности ткани и представляла, какое платье можно из неё сшить. Фасоны-фасоны-фасоны кружились у неё перед глазами, собранные со всех красивых девушек, которых она встречала на улицах Новосибирска. На следующий же день Леся притащила откуда-то выкройки и, вооружившись английскими иголками и куском мела, сёстры принялись раскраивать.
Платье вышло на славу и как раз под сезон. Ему приделали рукава, собранные в складки на плечах и как будто дутые, Леся для пущей пышности накладывала на плечи ватные подушечки; на груди ему сделали геометрические складочки-планки, исчезающие под большим, цвета топленого молока кружевным бантом. Красиво очерчивая силуэт, платье спускалось чуть ниже колен, оставляя обнаженными лодыжки.
Всем платье очень понравилось: мама хвалила, Леся составила график, когда она собирается его одалживать у сестры, Варя смеялась, как девчонка, получая комплименты.
– Ты прекрасная швея – вот куда надо было идти работать, а не наниматься к иностранцам, – сказал Николай и, пока никто не видит, положил свои широкие ладони на талию стоявшей перед ним жены. От таких его прикосновений, редких и оттого особенно дорогих и желанных, ей всегда становилось жарко. – Шила бы платья на заказ.
– Эх, Коля, и погорело бы это предприятие очень скоро! Какая баба в наше время не умеет шить? Стыдно должно быть такой бабе…
Он ласково ткнулся лбом в её живот, принявшись целовать его сквозь ткань. Хватка его становилась сильнее и требовательнее. Варя, в фальшивом смущении, постаралась освободиться из мужниных рук.
– Юрка зайдёт, перестань!
– Если бы я тебя слушал, то у нас и Юрки бы никогда не было, – улыбнулся Николай. Улыбка была столь редким явлением на его всегда сосредоточенном лице, что Варя ликовала при виде этой улыбки, как ликуют при виде радуги после затяжного дождя.
– Ты для кого шила платье? Или ты думала, что я ограничусь тем, что скажу «красиво». Пошли…
… – Тебе не нравится, что я у них работаю? – осмелилась Варя задать вопрос, который тревожил её последнее время. И отчего только тревожил, ведь она не делала ничего предосудительного? Она лежала с отчего-то мокрыми глазами и смотрела на слепящую своей белизной спину мужа, на его четко очерченные, налитые силой мышцы. Силой, которая казалась Варе непревозмогаемой, непобедимой. За этим белоснежным щитом она чувствовала себя в безопасности.
– Главное, чтобы это не повредило нашей семье, – глухо ответил Николай и отчего-то повторил вопросом. – Это ведь не повредит нашей семье? Будь осторожна, Варюша, а я тебе верю!
– У тебя лопатки острые, похожие на кончики крыльев у ангелов, – улыбнулась Варя, прильнув щекой к мужниной спине, чувствуя терпкий запах его кожи, её приятную липкость.
– Спи давай.
– Нет, правда, я видела их на иконах в храме, куда мы ходили с бабушкой…
Варя решила, что ограничит контакты с Герхартом до минимума. Но тот оказался очень заинтересован её новым платьем, сказал, что она прекрасна, и добавил, что фасон вышел вполне удачным. Затем быстро перешёл на другую тему, но от Вари не ускользнуло, что немец рассматривает её, когда ему кажется, что она этого не замечает.
– Барбара – красивая! – не без удовольствия выпалил по-русски Вильгельм.
Варя совсем расчувствовалась, и её намерение свести контакты с Ульрихом до минимума как-то отложилось. Она забыла, что стоит быть начеку, и погрузилась в странное состояние, какую-то грезу из времён юности, когда на сердце не было тревоги, а в голове – тягостных мыслей и необходимости рассчитывать каждый свой шаг, каждое слово. В её голове снова зазвучали звуки оркестра, и захотелось кружиться, вальсировать, как тогда в саду Альгамбры в белом, воздушном платье, когда там давала своё представление Миланская опера. Кажется, было это в 1914 году, да-да, перед самой войной, Варе было всего одиннадцать лет, и теперь этот год представлялся ей самым счастливым годом жизни, после которого все пошло наперекосяк.
– Послушайте, товарищ Максимова… – прервал вдруг её грезу Герхарт, с вероломностью, которой он вдруг сам застыдится. Откашлявшись, он продолжил несравненно мягче, – Варвара, – он впервые назвал ее по имени, – я некоторое время размышлял, как можно поправить ваше положение, и вот представился случай. Фрау Марта, – вы видели её в консульстве, – возвращается со своим мужем на родину в Германию, её место освобождается. Я уже составил разговор с господином Мейер-Гейденгагеном по поводу вашей кандидатуры на эту должность. Вас рекомендовал как очень ответственного человека, и он меня поддержал, если, конечно, должность горничной вас не смущает? Ваш гонорар за эту работу будет ровняться… – и Герхарт назвал сумму, в которую неискушенной Варе сложно было поверить…
