Крысоlove

скачать книгу бесплатно


– Ну да, вот как приличный православный святой вдруг превратился в совершенно неприличного американского старичка в китайском исполнении – это большая тайна.

– Почему в китайском?

– Ну такой – кивающий болванчик в витринах магазинов посреди зимы, с пухлыми щечками, в пустых очках, полосатых гетрах и с колокольчиком, стоит – и кивает, и крутится.

– Да, как подумаешь, что ему еще и церкви строят.

– Это ничего! Скоро они и для Барби будут не только домики строить, но и церквы, скажут – Святая Варвара.

– Ага. Великомученица Любопытная Варвара, которой на базаре – нос оторвали.

– Нос оторвали, да нет, отрезали – Святому Трифону, его так и зовут – Трифон Зарезан, очень почитаемый в Болгарии Святой, всех вином поит.

– Так вот, возвращаясь к Санта-Клаусу. Я как-то решил на чужбине – нашу церковь навестить, в путеводителе она значилась как Santa Claus Miracle Worker, я с трудом допер, что это, оказывается, мой святой и есть – Николай Чудотворец.

– И с оленем!

– Что с оленем?

– Вот я думаю, мужики, интересно, оленям тоже церкви ставят?

– Ага, святая церковь крупного рогатого скота.

– Олень разве скот?

– Это смотря какой олень. Северный – мелкий, корявый – точно скот. Пятнистый благородный – это скорее дичь.

– Нда, вариантов маловато, как у теток прямо – или в скот, или в дичь.

– Интересно, есть ли у них дискриминация по признаку «дичь или скот». Например, бары только для скота?

– Ты что! Оленям вход в бары и кинотеатры только в сопровождении Санта-Клауса.

– И он там – того – Миракль Уоркер?

– Ага, крутой Уокер.

– Лось!

– Лось – это черная дичь, а олень – красная.

– Это твой святой, Колян, как пить дать! И дружное ржание в три глотки.

...

«Пить дать»... Слушать этот бесконечный бессмысленный пьяный треп было невозможно. Виктор готов был взвыть еще в первую же ночь, а сейчас пошли третьи сутки. Они сидели вчетвером эти третьи сутки в маленькой охотничьей избушке и ждали снега. Несмотря на начало декабря, на дворе царил черностоп.

– По черностопу хорошо выходить на зайца.

– Это да. Самая добычливая охота на беляков – по черностопу, когда они уже выцветут, побелеют и сделаются видны издалека. Спрятаться им, гадам, негде.

2

Для зайца Виктор тоже ожидал снега, но и сейчас выходил один, когда остальная компания заваливалась спать после очередной дозы крепкого алкоголя. Зайцы – это была его главная, настоящая страсть. Как гусь для Паниковского, так и заяц – для Виктора. Схождение малика, сложная путаница жировок, различие взбудных следов русака и беляка, скидки, сметки и «двойки» – для Виктора это все было открытой книгой, написанной на знакомом с детства языке, которую он с любовью и трепетом читал и перечитывал на каждое первозимье.

Зачем он вписался в эту лосиную авантюру – и сам не понимал. Просто давно не был на охоте – вот на такой длинной, затяжной, коллективной.

Коллективная охота еще называется групповой. Да, что-то вроде группового секса, все шумят, все кричат, суетятся, чьи-то конкретные неудачи, осечки – не столь заметны при групповухе, и победы – как бы общие. Удовольствие скорее от суеты, да еще и от возможности хвастовства, выхода на публику.

Один давний приятель Виктора держал в Питере магазинчик товаров для конного спорта под названием «Фиолетовая лошадь». Этот приятель – Юрий – большую часть времени проводил в Англии, где неоднократно принимал участие в соревнованиях по конному троеборью и брал призы. У него было две любви – лошади и Англия, и он был счастлив, когда они воплотились в одну жизнь. Юрий часами мог петь гимны британским конюшням, конюхам, пастбищам, снаряжению, кормам.

Лошади, охотничьи собаки, коллекционные ружья, вечер у камина, над которым висит чучело оскаленной кабаньей башки, подогретый широкий бокал винтажного портвейна – вот он, английский стиль.

Рассказывал Юрий и про старинную британскую забаву – охоту на лис:

– Там, понимаешь, не главное – вот это – выследить, поймать, обезвредить, там важно – какая у тебя лошадь, какая у нее сбруя, родословная твоих собак, и сколько лет выдерживалось в дубе то виски, которое плещется в твоей фляге.

Они выезжают на эту охоту – веселой кавалькадой, половина – пьяные в стельку еще с порога, куда там «национальным особенностям русской охоты», ты вот на охоте курить запрещаешь и громко разговаривать у тебя – не смей! – а они чуть ли не с гармошкой песни поют. Едут на пикник – термос, фляги, бутерброды. Ружья на этой охоте и не нужны – но все равно ведь с собой тащат, где же еще им ружьями похвастаться – при таком скоплении народу. У них это даже не спорт, а просто отдых, клубная тусовка, только на природе. На лису, в принципе, наплевать, если встретится – собаки, конечно, в клочья порвут, но вообще, даже в самом Лондоне – эти лисы на помойках роются, их проще там отстреливать... Но в этом же никакого благородства, ага! Когда парламент объявил о запрете этой забавы, о, какие скандалы были! А как же, это ведь такие табуны лошадей, такие стаи собак – и все «без работы останутся». Лошади, конечно, не протестовали, но их хозяева... Эх, демонстрации и митинги протеста. Чуть ли не в парламент дохлых лошадей подкидывали...

Больше всего Виктор терпеть не мог вот такие забавы – облавные охоты. Согласился пойти на лося «с подхода» в знакомое хозяйство – окладчиком, то есть, современным языком говоря, распорядителем охоты. В команде их было четверо, больше и не имело смысла, потому что с загонщиками Виктор не пошел бы точно. А тут согласился скорее из принципа, чтобы самому отвечать, чтобы иметь возможность проследить и удостовериться – все по правилам. Виктору нравилось, когда все было по правилам и когда правила понятны и просты, при этом он терпеть не мог лишней бюрократии, заполнения вороха различных бумаг и прочей ерунды. Поэтому и ушел когда-то со своей любимой работы в милиции, как только появилась возможность создать собственное детективное агентство – и заниматься тем же делом, но без нудных отчетов и формуляров. Для таковых он нанял секретаря, а все свое время посвящал слежке и прочим расследованиям. Виктор был прирожденной ищейкой. «Взять след!» – для него звучало как для пионера «Будь готов!». Он понимал, что и в милицию-то он попал благодаря своей страсти к охоте. Профессиональных охотников не бывает, а егерем он становиться не хотел. Дед у него егерем был, Виктор нагляделся с малолетства. Ни о какой благородной борьбе с браконьерами и речь не шла, скорее – охотничья прислуга при сильных мира сего.

Виктор любил и умел – читать следы, слышать, смотреть, нюхать, чувствовать – и главное,– ждать, ждать, ждать. Никогда не относился к охоте как к спорту. Для спорта у Виктора был тир, старый ментовский тир на Аптекарском, куда он каждую неделю ходил тренироваться. А охота – это искусство. Искусство, где главное – не упорство и меткость, а чутье и терпение.

Для лося ждали пороши. Лось был старый. Отстрел его был плановый. Виктору один раз удалось случайно его разглядеть в бинокль, но на выстрел такой матерый бык его не подпустил, ушел. По бесснежному лесу его было не выследить. Огромный бычина весом больше полутонны, с уже обломанными местами уродливыми рогами, умел уходить быстро, но аккуратно – веток не ломал, по земле не следил. Местные говорили, что пытались выманить его в ранний гон, но старик на вабу не клюнул, то ли был уже слишком стар, то ли достаточно умен. Старики агрессивны, отгоняют созревших производителей от коров, надломанные рога ранят иногда опаснее. Обычно старые быки начинают гон неделей-другой раньше молодых самцов, тогда-то их и приманивают на «стон».

Этот не пришел.

Ждали зимы. Зима началась.

Теперь ждали снега.

В узерк Виктору на зайцев не сильно везло, точнее говоря, не везло вовсе. Выходил он один, без спутников, без собак.

В такую погоду побелевшего зайца должно быть видно издалека. И потому подойти к нему можно достаточно близко. На голой черной земле заяц лежит крепко, чувствуя, что ему, побелевшему, спрятаться будет негде, потому и бежать – бессмысленно. Всего-то и требуется – подойти к зайцу на расстояние выстрела, прицелиться да нажать на спусковой крючок. Вот и вся охота.

И зайцы тут есть, Виктор знал это точно, поля и леса в этой области были им исхожены. Не первый год замужем, как говорится. Но зайца не было, хоть плачь. Иногда казалось – вот оно, белое пятно, подходи осторожно, и!.. И ты идешь медленно, тщательно прикидывая расстояние, понимая, что на дальность тут стрелять нельзя, собаки с тобой нет, подходить надо точно, но уже подходя – видишь, что не заяц это вовсе, а чья-то крупная обглоданная кость или вовсе – березовая колода. От обиды на собственные, такие глупые ошибки Виктора спасало то, что пустых выстрелов по березовым пням и колодам он все-таки не делал. Тогда-то он и стал внимательно разглядывать каждое пятно в бинокль, прежде чем выбрать цель. Благодаря чему смог увидеть и старого лося, который показался секундой на опушке и снова скрылся.

3

В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе.
Зимы ждала, ждала природа...

Виктор бубнил себе под нос Пушкина – лишь бы не слышать пьяный гон своих сотоварищей. «Красивое и многозначительное слово все-таки – гон» – усмехнулся Виктор, отметив, что охотничий треп с обсуждения рогатого скота плавно перетек на женскую тематику. Сегодня была его очередь кашеварить, и он с удовольствием принялся за приготовление обеда. Перловая крупа была замочена с вечера, а утром, щедро сдобренная топленым маслом, отправлена в чугунке в печку. Печка была горяча с ночи, днем они не топили, готовили перед избушкой на костре. Каша бухтела и пыхтела, осталось разогреть тушеное мясо, добавить луку и специй – вот обед и готов.

На охоте пили водку – белую, «охотничью», «зверобой» и «зубровку». «Зубровка» у Сергея была домашнего изготовления, многолетней выдержки – тягучая, темная, пахучая. Даже эстет Макс, пытавшийся первый день держаться особняком и чинно попивать собственный зерновой виски Cameron Brig, надменно предлагавший остальным – угощаться, на второй день – надменность утратил – потянул в сторону застолья носом и сам попросил у Сергея «дать продегустировать стопочку». «Зубровка» была знатная, она сбивала с ног, оставляя при этом сознание незамутненным. Мысли были ясны и прямолинейны, а тело вдруг переставало слушаться, становилось ватным. После распития «на троих» за обедом, приготовленным Виктором (который на охоте не пил, не курил и другим не советовал), мужики ржали как кони, когда один из них делал попытку встать из-за стола и выйти за дверь. Маленькая избушка, в которую и невысокий-то человек входил, складываясь пополам, после порции «зубровки» – казалась вообще кукольным домиком, да при этом еще и раскачивалась немилосердно, будто не на земле стоял крепкий сруб, а на сказочных куриных ногах.

После обеда пошел долгожданный снег – и пошел он крупно, широко, щедро, будто отдавая долг за своей опоздание. Лес оказался облеплен свежим снегом в считанные минуты, таять тот и не думал. Виктор, вернувшись из леса, где любовался этой белоснежной сказкой, серьезно сказал мужикам:

– С выпивкой на сегодня завязываем! Завтра пойдем.

Мужики заворчали недовольно, но тихо, будто они были пионерами, а Виктор их вожатым. Но алкоголь послушно со стола убрали.

Снег шел и шел до самой темноты. Колян зажег фонарь, подвешенный к низкой потолочной балке, и предложил расписать «пулю». Сергей с Максом шумно обрадовались и стали звать Виктора – четвертым. Виктор почему-то согласился, опять-таки по причине того, что сидя с ними за одним столом, коротая вечерок – проще будет проследить, чтобы «зубровка» или даже Cameron Brig не вернулись обратно к этому столу.

Игра сначала шла вяло, и разговор тоже не вязался. Первые три круга – просто крутили распасы, и Виктор все три круга сидел на прикупе. Прикуп он честно не смотрел, и когда Колян предложил ему «падать впополаме» – решил глянуть. Три масти были чистые и короткие – семь, восемь; семь, восемь; и семь, восемь, девять. А вот на первых без прикупа можно было подсесть – семь, девять, дама. Колян очень хотел упасть, Виктор кивнул – и выкинул прикуп – валет и король пик.

– Две пики – не одна пика!

Колян непонятно чему обрадовался. Записали. Его рука была первой. Виктор даже снос смотреть не стал, все было чистенько. Потянулся и встал из-за стола – выйти еще глянуть на снег. И тут грянул гром. Колян зашел на мизере в пику – семеркой. Гром был что надо, но паровоз все же не загудел, всего две взятки. На семерку ушел туз и десятка. Потом у Коляна отъели его чистые малки, а под оставшуюся пику – зашли в восьмерку.

Виктор потом много раз возвращался в памяти к этому моменту и все не мог понять, почему, почему же Колян снес прикуп, зачем он оставил именно даму. То, что он вообще в пику зашел – Виктор даже и понять не пытался. Гору они вдвоем с Коляном открыли, как и договаривались – «впополаме».

А наутро Коляна застрелили.

III

В качестве эпиграфа:

Что может быть отвратительнее музыки! Я никак не могу понять, почему люди, которые жрут блины, не говорят, что они занимаются искусством, а люди, которые жрут музыку, говорят это. Почему вкусовые «вулдырчики» на языке менее возвышенны, чем барабанные перепонки? Физиология и физиология. Меня никто не убедит, что в гениальной симфонии больше содержания, чем в гениальном салате.

Если мы ставим памятник Моцарту, мы обязаны поставить памятник и господину Оливье. Чарка водки и воинственный марш в равной мере пробуждают мужество, а рюмочка ликера и мелодия негритянского танца – сладострастие.

Эту простую истину давно усвоили капралы и кабатчики.

Анатолий Мариенгоф. Циники

1

Ася знала, что такое голод. Она знала, что такое голод – не понаслышке. Знала, что такое голод, и не знала, что такое любовь. Но Ася смутно догадывалась, что природа этих явлений – любви и голода – одинакова. И причина ее знаний и незнаний тоже – одинакова.

Ася была детдомовской.

Потом она стала взрослой, и ей было странно и даже страшно слышать, когда такие же дети, как и она, воспитанники детских домов – жаловались на то, что в их детстве не хватало игрушек, или красивой одежды, или одиночества, отдельного пространства, каких-то своих личных вещей, типа персонального компьютера или собственных лыж.

Асе не хватало только еды и любви, об остальном она и не задумывалась.

В детстве еда занимала все ее мысли, она придумывала собственные философские построения, религию, науку, искусство – целый мир, где главной ценностью была еда. Слегка презрительно относилась к тем, кто не понимал этой великой ценности. Это были люди, у которых отсутствовал вкус. Буквально. Они сами казались Асе безвкусными, потому что были лишены возможности – приобщения к таинству. Такие люди были будто слепые или глухие, они были лишены одного органа чувств, для Аси – самого главного. Некоторые из этих «безвкусных» – не были равнодушны к еде, но они действительно не понимали вкуса. Им было все равно – что вкушать. Много, горячей еды – жрать. Ася даже плакала от отчаянности, когда жизнь сталкивала ее с такими лишенцами. Она пыталась им объяснить, что «вся еда – вкусная». Что просто надо научиться ее чувствовать, пробовать, понимать.

Она даже пшенную кашу, самую обычную, пустую на воде пшенную кашу – не ела, а вкушала, представляя, какие добавки, специи, сиропы – могли бы уточнить ее вкус, а какие – расширить гамму, не нарушая общей гармонии. Еду очень легко было испортить, Ася это знала. Если наплевать на нее. Не хотелось задумываться – в буквальном ли смысле плевали на еду их детдомовские поварихи или только в переносном. Возможно, просто воровали. Еды всегда было мало, очень мало, и довольно часто ее подавали в совершенно несъедобном варианте.

Но Ася как-то с детства понимала, что не еда в этом виновата, не сам изначальный продукт. Еда вся-вся-вся была вкусная и прекрасная. Еда была не от поварих, а от бога. «Хлеб наш на сей день». Хорошо бы напрямую. Посредники в виде директора детского дома и поварих – все портили.

Когда Ася впервые прочла Евангелие, ее ужасно возмутила притча с участием сестер Лазаря. Мария и Марфа. Марфа стала для Аси главной святой. Марфа кормила бога, Марфа знала – в чем смысл и в чем таинство.

Асе хотелось миссионерствовать, ей хотелось до всех донести – как это важно, нужно, священно. Еда.

В четырнадцать лет, выйдя из детдома – она прямиком отправилась в кулинарное училище.

Нет, ее там ничему не научили.

«Сливочное масло не является кулинарным жиром. Это ароматическая добавка, которая может быть использована в мизерных количествах. Баловство для домашних рецептов, везде читайте – вместо масла – маргарин».

Маргарин не был едой. Он был обманкой. Выпускники кулинарного училища выходили на практику, вооруженные до зубов – подобными уловками и обманками.

2

Ася чуть не завалила практическую часть экзамена по спецтехнологиям, когда не смогла съесть – то, что они готовили всей группой под зорким взглядом преподавателя. Преподавателя этого предмета, а точнее преподавательницу, звали Тамара Ивановна. Она не хуже Аси знала, что такое голод, она родилась в блокадном Ленинграде – в самом начале блокады.

Но трепета по отношению к еде не испытывала. Ее девиз был: «Все полезно, что в рот полезло». Дело было не во вкусе, а в насыщении необходимым количеством калорий. Для работников тракторных бригад требуется определенное количество калорий, для работников искусства – совсем другое. Она орала и топала ногами на Асю, когда та попыталась слить воду – после варки макарон.

– У макаронного отвара, деточка моя, очень высокая энергетическая ценность, на основе этого отвара ты должна была сделать соус для бефстроганова! Чему я тебя два года учила!!!

После этого Ася и не смогла есть – то, что они сами наготовили всем курсом. Печеночный паштет – мальчишки его месили, не надев перчаток, голыми руками – мяли и лепили из него рыбину. Печенка в форме рыбы, а рыба и вовсе бесформенна – под маринадом. Судак был замороженный, и когда он начал оттаивать, то поделился сомнительным запашком, но Тамара Ивановна сбрызнула пахнущую рыбку столовым уксусом – и сказала: «Cойдет!» Борщ, бульон для которого был сварен на «окорочках Буша», желтый-жирный-тяжелый-непрозрачный. Салат-оливье с «любительской» колбасой – эти жиринки в колбасе все время напоминали Асе «приключения Шурика», где он запихивал в вареную колбасу снотворные таблетки, чтобы отравить собаку. Единственное, что Ася готова была съесть,– это был бефстроганов, за его приготовление отвечала она сама, и мясо для него выбирала она сама. Студенты должны были закупать продукты для экзамена за свой счет, распределили – кому что, и начали хитрить – экономить сами на себе. Ася не поскупилась – бухнула всю стипендию на кусок свежей, незамороженной говядины, это была вырезка, которую можно было обжарить, припудрить мукой, добавить пассерованного до карамельного хруста репчатого лука и бульона (а лучше просто горячей воды – решила Ася, посмотрев на бульон из окорочков), и бефстроганов был бы готов. Но Тамара Ивановна – отняла у нее воду из-под макарон – и щедро плеснула в сотейник с мясом, а потом еще велела тушить – сорок пять минут. Она не верила в то, что мясо бывает незамороженное и может тушиться десять минут до мягкости, оставаясь при этом сочным. Преподавательница наверняка пристукнула бы Асю половником или скалкой, узнав, что на «бефстроганов массовый» – та извела драгоценную вырезку, ну или бы просто не поверила. Про вырезку Тамара Ивановна на лекциях говорила с придыханием: «Высокая кухня по пятому разряду, вам вряд ли удастся иметь дело с таким продуктом».

Ася наивно спросила:

– Почему?

– Потому что, деточка моя, в массовой кухне такого продукта нету.

– А если не в массовой?

– Ты думаешь, в «Асторию» после нашего ПТУ пойдешь работать? Как бы не так, в «Асторию» ты, может, и пойдешь, но с другого хода, сама понимаешь, а таких поваров – ждут столовые при заводах да тракторные бригады.

Тамара Ивановна накаркала. Летнюю практику перед выпуском Ася отрабатывала как раз при тракторной бригаде. Готовить так, чтобы эту еду было не страшно есть, было возможно только в те дни, когда была Асина смена. Выяснилось, что у ее сменщицы Зои взгляды на общепит мало чем отличаются от Тамары Ивановны: «Все полезно, что в рот полезло».

– Пассерованная мука придает супу невидимую густоту,– бубнила Зоя, насыпая эту муку из пыльного мешка горстями в суп.

3

В «Асторию» Ася, конечно, работать не пошла – ни с того, ни с другого хода, но ей хватило стажировки в ресторане при другой, не менее респектабельной гостинице. Там она поняла, что никогда-никогда не сумеет работать в команде. Кухня – это капище для одной жрицы. Капище или алтарь? Ася на всякий случай посмотрела в словаре значение слова «капище», Даль ей сообщил: «идолище, жрище, поганище, кумирня, бурханище» – прекрасный синонимический ряд. Поганище пусть останется – заводским столовым и прочим ПОП (голосом Тамары Ивановны: «запишите – ПэОПэ, предприятие общественного питания»). Ася решила стать жрицей жрища.

Заводские (школьные, больничные и прочие) столовые – ее не устраивали, впрочем, тракторные бригады – тоже. Кафе и рестораны Ася отсекла, хватило практики. Нет, в кафе никто не плевал в суп и не валял котлеты по полу, но все должно было выполняться точно по инструкции: ингредиенты, граммы, минуты. Ни один повар не имел права заменить паприку на кайенский перец, или тмин на кориандр, или черные маслины на зеленые оливки. Добавить чуть больше сливок или чуть меньше майонеза. Первое, чему научили Асю в ресторане,– это делать одинаковые отбивные. Одинаковые не по внешнему облику, а по граммам. Вырезка размораживалась, зачищалась от пленок и нарезалась кусками по 150 граммов, погрешность допускалась в 3– 4 грамма (но никак не больше 5). Если Ася отсекала кусок большим весом, его следовало уменьшить, обрезки не выкидывались, они «вбивались» в тот кусок, который не дотягивал до нужного количества граммов. Больше всего ее поразил конечный этап работы – когда обрезков накапливалось достаточно по весу – они все вместе «сбивались» в одну отбивную, тройная панировка (мука, льезон, сухари) – ап! – никто и не догадается, что у него на тарелке не цельный кусок мяса.

Каждое блюдо готовилось согласно технологическим карточкам. Технологические карточки составлялись шеф-поваром. Для того чтобы стать шефом – надо было отработать в общепите несколько лет. Но парадокс заключался в том, что шеф-повар фактически переставал готовить, вступив в должность. Он разрабатывал меню, составлял эти самые карточки – и контролировал работу кухни.

Если в меню значилось: «блюдо от шеф-повара» – это вовсе не значило, что у плиты стоял сам шеф, это значило лишь оригинальную технологию, сочиненную им единолично.

С тех пор Асе стали ужасно смешны рекламы-зазывалы при ресторанах на Невском: «бизнес-ланчи от шеф-повара», ха-ха-ха! Буа-ха-ха...

Раз шеф-повар практически не готовит – Ася решила, что нет смысла становиться шефом: «Пять лет делать отбивные из обрезков, чтобы потом самой сочинять рецепты – слишком дорогая плата».

Ася тыкалась всюду, искала свое место в мире большой еды, и главным ее условием было, чтобы между ней, богом, едой и клиентом – было бы как можно меньше посредников. Посредникам она не доверяла.

Ася ездила в качестве повара в геологические и прочие экспедиции. В тайге, в тундре, в горах и на море – в общем, вдалеке от цивилизации – еда приобретала огромное значение. Сотрудники затяжных экспедиций высоко ценили качественную кухню, и никто не требовал, чтобы Ася из экономии заменяла сливочное масло маргарином.

Потом, когда Ася обзавелась семьей и отдельным жильем – она стала отказываться от поездок и искать себе работу в городе. Она соглашалась устраивать частные обеды («только я сразу предупреждаю – я не посудомойка и не буфетчица, я могу составить меню, согласовать его с вами, закупить продукты, все приготовить – и уйти, остальное – не моя работа»), банкеты, юбилеи, вечеринки, детские праздники.