скачать книгу бесплатно
Но до всего этого было еще далеко, а сегодня она сидела, затем лежала, затем вновь сидела в комнате у Витька. В его окна не били минареты: пейзаж с парой кленов, несколькими березками, кустами, травой и микроскопическим футбольным полем съезжал вниз, и вместе с ним сходила процессия детей. Двое из них несли на каких-то странных носилках стеклянную банку.
– Это что? – спросила Елена.
– Короче, похороны.
– Что-что?
– Хомяка хоронят, – Витек рассмеялся (смеялся он хорошо).
– Чтой-то торжественно!
– Они, в принципе, любят.
– Хоронить?
– И это, – снова широкая улыбка, – тоже.
Пока в природе разворачивалось это действо, Елена и Витек успели еще раз полюбить друг друга. Когда в здании стало шумно (дети вернулись), Елена оделась и, выбегая, поняла, что ее засекли. Но сидевший в столовой средних размеров мужичок, явно заметивший ее движение, ничего не предпринял. Такое уже случалось: как-то ночью шаги дежурного замерли около Витьковой двери (Все, сейчас накроют!), он постоял, прислушиваясь (наверняка услышал ее голос, не мог не услышать), и все-таки прошел мимо.
Она выскочила на улицу и оглянулась на торчащую над зданием башню, чем-то напоминавшую ей и Антона, и Витька, и просто занятный мужской символ.
Глава третья
Полигимния
1
– Знаете что, товарищи дорогие, время движется, люди это заметили очень давно, но куда оно движется, надо договариваться. Древние пастухи сторожили по ночам стада, смотрели на небо и видели, что луна меняет форму: то убывает, то прибывает. И это повторяется. Получается месячный круг. От месяца, то есть луны. А земледельцы наблюдали за сменой времен года и тоже видели, что все идет по кругу. Засеял поле – один сезон, растет урожай – другой, жатва – третий, а на четвертый лежи на боку, ну, плюс корми скотину и молись, чтобы еды хватило до следующего урожая. Так образуется годовой круг. А есть еще время человеческой жизни – век. Слово «цикл» и означает сразу и круг, и век.
– А мотоцикл?
– А мотоцикл называется так по двум причинам. Во-первых, это век мотора – он всегда ограничен, во-вторых, у него есть два колеса, а колеса – они что? – круглые. Поэтому и крутятся. Вот ты, Гриша, почему крутишься?
– Потому что круглый… – вмешался Гуся и движением бровей обозначил паузу, явно намекая, что ему есть что добавить.
– А мотоцикл с коляской? – гнул свою линию Гриша.
– Умная голова, ты давно думал, почему она коляска? – Комиссар убедительно покрутил ус и просмаковал слово, – коляс-ка. С колесами, значит. С кругами.
Глаза у Гриши от этого объяснения тоже заметно покруглели.
– Так вот, – и Комиссар поднял указательный палец, – еще вавилоняне сообразили, что время течет не только по кругу, но и в одну сторону. Они думали, что назад. То есть предки куда-то уходят, а мы уходим за ними. В общем, с этим можно согласиться. Но потом люди поняли, что все развивается, и передумали. У греков время пошло вперед: от золотого века к железному. То есть сначала было безоблачное счастье, а потом начинаются неприятности. Да, Вася? – Комиссар остановился над Карабиновым, и тот встрепенулся. – Наше с вами время тоже идет вперед, скоро поездка, готовьтесь. Поедем в древность.
– Назад, значит?
– Как договоримся, – Комиссар стал рассказывать о том, что и где они увидят, включил проектор, и на стене замелькали пестрые картинки их недалекого будущего.
…
Сансарыч тоже говорил с ними о времени.
– Что бы вы назвали основным свойством времени? – спросил он.
– Оно, э-э, как его, идет, – отозвался Верблюжкин.
– Вот я тоже иду, – Сансарыч прошелся между рядами парт, – я время?
– Ну, пока идете, это занимает какое-то время.
– Верно. Хождение – процесс, он длителен. Первое свойство времени – длительность. Пока я хожу, длительность выглядит как последовательность шагов, – он занес ногу и замер. Дети тоже замерли: пластика Сансарыча завораживала. – Чтобы опустить ногу, ее сначала нужно поднять, чтобы поднять – опустить. Я могу разделить все время на отрезки – шаги, могу прибавить несколько таких отрезков.
Сансарыч прибавил и дошел до стены, оказавшись в тылу у шестиклассников.
– Но я не время: я остановился, а оно идет дальше. Поэтому мы и измеряем его не в шагах, а в секундах, минутах, часах. В шагах удобнее измерять пространство, но про него мы поговорим в другой раз. Возвращаемся ко времени, – и он вернулся к учительскому столу и присел на него. Теперь одна нога Сансарыча твердо стояла на полу, другая немного покачивалась. – Что я должен был сделать, чтобы покачать сейчас ногой?
– Сесть на стол.
– А до этого?
– Пройтись по классу.
– А до этого?
– Прийти сюда.
– А мог я покачать ногой, сидя на столе, не придя сюда? Никак. Чтобы иметь счастье сидеть перед вами на столе и качать ногой, я должен был совершить некоторую последовательность действий, причем между действиями не было пропусков. С тех пор как я родился, я делал все, чтобы сейчас покачать ногой, сидя на столе. Можно сказать, это была цель всей моей предыдущей жизни. Итак, мы обнаружили еще одно свойство времени – непрерывность. Конечно, отчасти мы можем говорить о перерывах: например, урок прерывается и сменяется переменой. Но уроки непрерывно чередуются с переменами, дни с ночами, и остановок, пустот во времени никаких не бывает. Ну, и третье свойство времени.
Сансарыч не глядя завел руку назад, взял со стола тетрадный листок и сложил из него самолетик.
– Скажите, может этот самолетик снова стать ровным листком, листок – частью тетради, тетрадь – деревом, дерево – семечком? Можем мы прокрутить ленту времени обратно?
– А машина времени?
– Это к Герде Семеновне, пожалуйста, все такие вопросы – по части художественной литературы. Мы не можем вернуться в прошлое, потому что у времени есть еще одно свойство: необратимость. Оно движется от прошлого к будущему и никогда – наоборот.
– А от прошлого к будущему – это вперед или назад? – добивался правды Гриша.
– Я думаю, вперед. Или слева направо. Или снизу вверх, – Сансарыч хитро улыбался. – Вот вам задание: нарисуйте в тетрадях движение времени так, как вы его себе представляете.
Класс зашуршал незамысловатыми принадлежностями; Сансарыч запустил самолетик, который в конечном итоге спланировал на парту к Васе Карабинову. Все обернулись к Васе и почему-то зааплодировали. Вася даже привстал и поклонился.
…
– Сели? А теперь скажите, сколько у нас сейчас в классе часов? – так мальчиков встретил биолог – высокий и широкий человек с кудрявой бородой Посейдона и такой же шевелюрой.
– Одиннадцать часов одна минута! – отрапортовал Верблюжкин.
– А я разве спрашивал про то, который час? Подсказать, что такое часы? Часы – прибор для определения времени. И сколько у нас таких приборов?
Стали подсчитывать. Приборов, включая настенного инвалида и мобильные телефоны, оказалось около трех десятков на двадцать присутствующих.
– Нет, это не все. Поищите еще, может, найдете.
– Ну, если только в вашем рюкзаке…
Посейдон раскрыл тощий рюкзак и перевернул его над учительским столом. Пара книг, прозрачные файлики с какими-то бумагами, шариковая ручка.
– И все-таки я утверждаю, что таких приборов гораздо больше. Посмотрите друг на друга.
Шестиклашки переглянулись.
– Дело в том, что каждый из нас – часы. Наш мозг, наша кровь, все наши внутренние органы отсчитывают биологическое время, образуют биологические ритмы, соответствующие ритму дня и ночи. И так обстоит дело со всем живым, – слова про все живое прозвучали так весомо, точно биолог мог приказывать жизни и она ему подчинялась. – Пойдем на улицу, посмотрим, что делается там.
Мальчишки, одеваясь на ходу, проворно потянулись за Посейдоном слушать, как тикает время в деревьях и кустах, птицах и белках.
…
В классе их ждала Герда Семеновна с расчерченной по графам доской.
– Дети, запишите тему урока: «Категория времени в рассказе Антона, – задиктовала она, – Павловича Чехова «Хамелеон»». Сначала составим таблицу, – видите? – как на доске. Шапка: «Время в художественном произведении». Записали? Теперь три графы. Первая – фабульное время. Что такое фабула?
Отвечать никто не рвался. Но Герда Семеновна легко обошлась без добровольцев. И продолжала сама:
– Фабула – это последовательность событий в произведении. Понятно? Итак, какое время занимает фабула в рассказе Антона Павловича Чехова «Хамелеон»? – Герда Семеновна пропечатала два шага вдоль доски. Раз-два. – Перечислите события, которые произошли в рассказе, и ответьте на мой вопрос.
Тут уже ответчики были нужны. Какие тут события: типа она его за палец тяпнула? – Перечислять никто не спешил, сама мысль о таком перечислении наводила тоску. Тоскливым казался и сам рассказ. Автора почему-то считали юмористом, но смешно у него не выходило. Какие-то дурацкие полицейские, какой-то ювелир, какая-то собака… Где тут смеяться? Смысл и соль краткого повествования терялись в лесу терминов. Расписанный по графам Чехов выглядел бледным и поношенным, как выгоревшая и отслужившая одежда в трехстворчатом шкафу. Хотелось вышвырнуть ее из всех трех створок, а из таблицы сделать комикс. Собственно, над этим и трудился Гуся, когда Герда Семеновна вызвала его отвечать. Он как раз дорисовывал ухо у выглянувшего из первой графы щенка. Гуся встал, медленно вышел к доске и сказал:
– Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником.
Герда Семеновна посмотрела на него как на помешанного.
– Ты выучил рассказ наизусть? Я просила только перечислить события. Знаешь, есть такое заболевание, когда человек запоминает абсолютно все, а главного выделить не умеет. Это очень мучительное заболевание.
– Да, Герда Семеновна, я болен. Я мучительно болен, – и Гуся обреченно склонил голову.
– Ну, садись. Жаль, что ты не в состоянии справиться с простым заданием.
В результате событиями занялся Верблюжкин. Для начала он сморкнулся.
– Э-э, идут по площади, во-от, два мента…
– Саша, что за лексика!
– Извините, – и еще раз с чувством сморкнулся, – идут они и видят толпу. Щенок укусил ювелира, а все смотрят. Ну, поговорили они, и… все… Минут пятнадцать все это происходит. Или, э-э, двадцать.
– Спасибо, – Герда Семеновна сказала это так, будто и ей самой рассказ Чехова казался смертельно скучным, но еще скучнее было проводить время с Верблюжкиным, Гусей и остальной компанией.
Потом Герда Семеновна сообщила, что, кроме фабульного времени, есть еще, оказывается, время чтения и таинственное время читательской реакции на художественное произведение, о котором никто не может сказать ничего определенного.
