скачать книгу бесплатно
Законопроект Дальбье – он ставит себе целью «обеспечить правильное распределение и лучшее использование мобилизованных и подлежащих мобилизации» – вернулся в палату депутатов из сената, изменившего в нем несколько пунктов. По этому поводу, а также по случаю затребования кредитов для товарищей военного министра сегодня произнесено было в палате несколько несдержанных, неуместных речей, которые заставили сцепиться между собой различные партии в палате. В Бурбонском дворце имеется глухое недовольство, которое, видимо, все растет.
Суббота, 14 августа 1915 г.
Сегодняшнее заседание совета министров было всецело посвящено обсуждению выступлений фракций социалистов и радикал-социалистов и создаваемой ими ситуации. Вивиани докладывает, что делегаты требуют от правительства замены Мильерана. «В каждой фракции, – говорит он, – соответствующие резолюции были приняты единогласно всеми присутствующими. Я ставлю вопрос на усмотрение правительства», – закончил он, не высказываясь сам за то или другое.
Оганьер в эмоциональной речи заявляет, что считает недопустимым, чтобы правительство подчинилось постановлениям фракций. На правительство желают возложить ответственность, которую должен нести парламент.
Думерг энергично призывает кабинет блюсти свою спаянность. Весь кабинет в полном составе должен предстать перед парламентом, причем каждый министр должен взять на себя обязательство не вступать в другое министерство, если палата вынесет вотум недоверия.
Старый парламентарий Рибо тоже считает недопустимым, чтобы кабинет подал в отставку по инициативе двух фракций палаты депутатов. Он категорически высказывается за обсуждение вопроса в открытом заседании.
Я подчеркнул, что я с самого начала советовал председателю министров держаться того положения, которое защищали предыдущие ораторы. Вивиани подтверждает это и в конце концов как будто приходит к тому же решению.
Но дискуссия затягивается и осложняется. Мильеран, который все время хранил молчание, берет теперь слово и выступает с необычайным жаром. Он утверждает, что ведущаяся против него кампания вдохновляется пацифистами. Ссылается на жалобу, с которой Беназе обратился к Бриану. Дает понять, что если хотят принести в жертву его, Мильерана, то потому, что он представляет идею войны до победного конца. В заключение он заявляет: «Итак, в интересах страны мы должны предстать в полном составе перед парламентом. Но если мы примем это решение, мы должны лояльно соблюдать его. Нет смысла принимать его, если завтра члены кабинета опять станут критиковать меня во фракциях и кулуарах. Солидарность кабинета должна быть полной, тесной, постоянной». Вивиани дружески замечает Мильерану, что он, пожалуй, был не прав, слишком замыкаясь от своих товарищей по кабинету и оставаясь замкнутым во время совместных совещаний. Я дружески поддерживаю это замечание. Кабинет недостаточно информирован. Не все министры в точности осведомлены о работах парламентских комиссий. Правда, все они от Вивиани и от меня знают, что военная комиссия сената выступила с настоящими обвинительными актами против военного управления. Но по-настоящему вопросы о ходе производства на оборону, о мерах, принятых для его ускорения, о совершенных и частично исправленных ошибках – все это должно было бы быть в свое время предметом обсуждения в совете министров. Я не раз требовал этого, но безуспешно. У меня самого имеется только та информация, которая была затребована мною в письменном виде. Итак, первым нарушил дух солидарности военный министр. Награждение генерала Баке было одним из самых досадных примеров этого сознательного самоизолирования. Со своей стороны, продолжал я, министры должны были бы либо объявить в совете министров, что они не желают более терпеть такое положение, и уйти, если бы им не удалось добиться перемены, или же, раз они остались в министерстве, им не следовало распространять вне кабинета нарекания на одного из своих товарищей. Я сослался при этом на тот факт, что социалист-диссидент Бризон, депутат безусловно пораженческого направления, мог третьего дня выступить в палате с сообщениями о том, что произошло в Елисейском дворце между министрами, Мильераном и Жоффром. Самба чистосердечно признал, что это он жаловался в своей фракции на позицию Мильерана. Это «открытие» не взволновало умы, а, напротив, успокоило их. Нарыв вскрылся и пошел на убыль. В результате было единогласно принято решение, что фракциям будет дан ответ: «Кабинет предстанет в полном составе перед палатой».
Однако Самба немедленно выступил с возражением: «Как! Перед палатой? В открытом заседании? Но тогда скажут, что мы хотим избежать дискуссии, что мы затыкаем рот палате!» Совет министров выносит постановление, что палате можно будет дать возможность заслушать в закрытом заседании документы и доклады. Но Мильеран заявляет, что, если состоится закрытое заседание палаты, он не примет в нем участия. Он согласен лишь дать объяснение перед военной и бюджетной комиссиями в присутствии специально приглашенных депутатов. «Но какая разница, – заметил я, – между обеими этими процедурами? Обе они сводятся к одному и тому же и представляют одинаковые неудобства!» «Нет, – ответил Мильеран, – если состоится закрытое заседание палаты, то открытое заседание последует немедленно вслед за ним, и дискуссия будет продолжаться непрерывно сначала в закрытом, затем в открытом заседании. В таком случае это последнее будет происходить под свежим впечатлением бурных прений в закрытом заседании, на котором, надо думать, разгорятся страсти. Другое дело, если закрытое заседание состоится в комиссии, хотя бы последняя была расширена в такой мере, что охватила бы всех членов палаты. В этом случае между обоими заседаниями обязательно должен пройти некоторый промежуток времени, пока будет объявлено заседание палаты и произойдет смена президиума. Поэтому открытое заседание сможет протекать в более спокойной обстановке». Этот аргумент подействовал на совет министров, последний присоединился к мнению военного министра и стал спокойно выжидать поединка, на который решил пойти.
Во второй половине дня я должен был вместе с Вивиани и Мильераном отправиться в главную квартиру в Шантильи. Военный министр явился в Елисейский дворец первым. Лучше кого-либо зная его достоинства, его трудолюбие, настойчивость и неутомимую энергию, я по-дружески стал упрекать его в молчаливости, недоверчивости и замкнутости. Я умолял его изменить свое поведение. «Это ни к чему не поведет», – заметил Мильеран. «Почему? Что ты хочешь сказать этим?» – «Я смогу объясниться в конце войны». – «Как это понимать? Вот уже тридцать пять лет, как мы знаем друг друга. При таких обстоятельствах так и напрашивается тесное и дружеское сотрудничество, а между тем ты упорно уходишь в себя». Он закусил губы и хранил молчание. С нахмуренными бровями, с мрачным, сосредоточенным видом он оставался непроницаемым, я тщетно ловил его взгляд. Я ожидал вспышки откровенности, но обманулся в своих ожиданиях. Быть может, вина лежит на мне: я не умел вызвать его на откровенность. Да, таков удел старой дружбы, увы, не раз омрачавшейся политикой!
Затем пришел Вивиани. Он сообщил нам, что у него снова были Франклен Буйон, Сельс, Нуланс, Пейтраль-сын и Андре Гесс. Он им сказал, что правительство твердо решилось предстать в полном составе перед парламентом, но что оно охотно объяснится перед всеми депутатами в комиссии. Тогда они высказались в том смысле, что после этого закрытого заседания необходимо будет внести на открытом заседании резолюцию и принять ее без прений. Это последнее условие прямо противоположно тому, что было решено сегодня в совете министров, а именно намерению Мильерана еще раз выступить на открытом заседании. Мильеран категорически подчеркнул это Вивиани, и я подтвердил, что дело было именно так, как его представляет Мильеран. Вивиани, который не отклонил формально предложение своих посетителей, не скрывает своего замешательства. Я предложил ему держаться решений, принятых советом министров, и он обещал поступить так.
Мы отправились в Шантильи. Нашли Жоффра несколько утомленным и озабоченным беседами, которые он имел с Морисом Сарро и – по телефону – с генералом Мод Гюи. Он боится, что не пользуется более ни моим доверием, ни доверием правительства. Говорит мне, что Морис Сарро сообщил ему о кампании, которая ведется против главнокомандующего и в которой участвуют офицеры. Я успокоил Жоффра и сказал ему, что Морис Сарро, вернувшись из Италии, подчеркивал мне, как Жоффр популярен в этой стране и какое нежелательное впечатление произвел бы там его уход. Я тогда сказал Сарро: «Вы правы, но так как Жоффр принадлежит к вашим друзьям, то вам не мешало бы во время своего пребывания во Франции воздействовать на своих товарищей в парламенте и указать им на опасность нападок на высшее командование, подрывающих его авторитет». Я прибавил теперь, что, к несчастью, очень многие офицеры обращаются к политическим деятелям с письмами, полными жалоб и критики. «Мой разговор с Сарро, – сказал я Жоффру, – не только не должен вас беспокоить, напротив, вы можете усмотреть в нем свидетельство моего доверия к вам и моей готовности вас защищать».
Что касается разговора с Мод Гюи, то, вероятно, генерал позвонил Жоффру после моего посещения полковника Бриссо-Демалье и Мессими. Все трое, как читатель помнит, говорили мне, что в Ленже бесполезно были принесены в жертву человеческие жизни. По-видимому, Мод Гюи, уведомляя главную квартиру о моем посещении, приписал мне тот взгляд, который был высказан передо мной другими, и сделал это с целью, чтобы этот взгляд встретил лучший прием в ставке. Очевидно, нападки парламента сделали Жоффра несколько обидчивым, и он спросил меня, отношусь ли я к ним с порицанием. Я еще раз умолял его не слишком полагаться на офицеров главной квартиры и информироваться главным образом у офицеров-фронтовиков согласно его последним директивам.
Мы спросили Жоффра о его стратегических и тактических планах. Он снова решительно готовит – на 10 или 15 сентября – большую наступательную операцию в Шампани. Она состоится на протяжении тридцати километров в направлении Суэна и Массижа и будет длиться не более четырех-пяти дней. Если неприятель не будет застигнут врасплох и мы не будем иметь с самого начала решительного успеха, операция будет прекращена. Я передал Жоффру те возражения, которые ряд генералов, командующих армиями, высказывали мне против местных наступлений. «Но мы должны выступить из-за русских, это наш долг союзника». – «Нет, нет, – заметил я, – вопросы, касающиеся союза, – это вопросы правительственного, а не военного характера. Исходите исключительно из стратегических соображений. Все остальное касается министров и меня»
. «Хорошо, – продолжал Жоффр, – с военной точки зрения я не могу ограничиваться одной обороной. Наши войска утратили бы мало-помалу свои физические и моральные достоинства. Я не утверждаю, что всякое наступление должно непременно удаться, но при хорошей подготовке оно имеет шансы на успех. У меня будет девятьсот тяжелых орудий на фронте в тридцать километров. У меня будет достаточно снаряжения не только для интенсивной работы артиллерии в течение самой операции, но также для образования резерва, который отразит немцев, если они получат подкрепления и будут пытаться прорвать наш фронт. Впрочем, могу вас уверить, что они не прорвут его».
Затем мы перешли к вопросу о Дарданеллах. Жоффр не желает отдавать четыре дивизии, пока не закончится его наступление. По всей видимости, он в душе надеется добиться решительного успеха на Западном фронте, что было бы реваншем за Аррас. С этой целью он намерен сохранить все свои войска до этого момента. У него даже вырвались слова: «И какой прок от этих Дарданелл? Разве только устроят экспедицию в пользу мятежного генерала!»
И рассыпается в жалобах на Саррайля. «Оставим личность Саррайля в стороне, – говорю я. – Расширить состав дарданелльской экспедиции счел нужным не он, а генералы Гуро и Байу, этого требует комиссия палаты, правительство тоже за это по дипломатическим и военным соображениям. Единственное, что мы спрашиваем у главнокомандующего армиями на Северо-Восточном фронте, – находит ли он целесообразным дать нам для Дарданелл два армейских корпуса или нет». «Я могу обещать их вам на сентябрь, не раньше», – был окончательный ответ Жоффра.
Ясно было, что, если мы будем настаивать, он подаст в отставку. Вивиани и я пытались убедить его, но тщетно. Он мягко, но упорно стоял на своем. Такое же упорство он проявил в прошлом году в трагические дни Шарлеруа. Оно же, в конце концов, позволило ему одержать чудесную победу на Марне.
Возвратившись в Елисейский дворец, я принял Шарля Эмбера. Он с добродушным видом приносит мне извинения за свои последние письма ко мне. Сообщает мне, что подписал контракт с новыми владельцами Journal. Однако на копии, которую он мне показал, нет имен, кроме имени одного старого адвоката Дезуша, и я не счел нужным вызывать его на дальнейшую откровенность. Впрочем, Шарль Эмбер сказал мне, что он будет административным и политическим директором газеты, кроме того, будет исполнять обязанности главного редактора и заведующего отделом объявлений. «Я буду также, – добавил он, – председателем административного совета, в него войдут еще два члена, один – Шарль, другой – Эмбер». Он получает твердый оклад в 75 тысяч франков. Когда я разговариваю со своим старым коллегой по департаменту Маас, у меня всегда такое впечатление, что для него важнее всего возможность заявить потом, что он говорил со мной. Когда он ушел, я вспомнил слова Лабрюйера: «Когда человек заключает новые контракты и знает, что казна его растет, он мало-помалу начинает считать себя умной головой и чуть ли не способным управлять».
Воскресенье, 15 августа 1915 г.
Вивиани смущен указаниями генерального секретаря палаты Пьера и говорит, что устав палаты не допускает, чтобы все депутаты входили в состав комиссии. Впрочем, теперь фракции, по-видимому, отказываются от прений. «Проявите энергию, – говорю я Вивиани, – и настаивайте сами на этих прениях. В противном случае вас обвинят в том, что вы отступили». – «Не думаю. Перспектива кабинета Бриана – Комба – Барту – Кошена испугала радикалов, и они скоро успокоятся». – «Все равно. Объясниться необходимо. Если вы не расскажете о недоразумениях, они каждый раз будут всплывать снова». Саррайль составил записку о военном положении на востоке, она помечена 11 августа и передана мне полковником Бюа, заведующим секретариатом у Мильерана. Саррайль предлагает альтернативно различные комбинации: высадку десанта в Адра-митте, операции в районах Чанака, Чардака или Бруссы, высадку в Смирне или Александретте и, наконец, интервенцию в Сербии после занятия Салоников. Кажется, он предпочитает эту последнюю операцию.
Кроме того, Бюа вручил мне записку о Саррайле, составленную главной квартирой и помеченную 4 августа. Она должна служить ответом на определенные, распространяемые в палате утверждения относительно операций 3-й армии в сентябре 1914 г. Утверждают, что во время битвы на Марне Саррайлю удалось спасти Верден только потому, что он не послушался приказа об эвакуации крепости. Главнокомандующий заявляет, что такой приказ никогда не отдавался. Действительно, в записке приведены по порядку все директивы, данные за время с 25 августа по 25 сентября. Два раза, 8 и 10 сентября, Саррайль уведомлял главную квартиру, что неприятель угрожает ему со стороны Мааса, и ему разрешили тогда свернуть свое правое крыло, чтобы не быть отрезанным от 4-й армии, но предоставили полную свободу. Во всяком случае, за ним та заслуга, что он не использовал этой свободы и продержался.
По словам Пенелона, Жоффр был вполне удовлетворен нашим вчерашним свиданием. Главнокомандующий хотел бы теперь, чтобы под моим председательством состоялись регулярные заседания Высшего совета обороны в составе председателя совета министров, военного министра, морского министра и министра иностранных дел. Он напишет об этом Мильерану.
Понедельник, 16 августа 1915 г.
Диверсионный маневр, на который англичане возлагали столько надежд на Дарданеллах, кончился неудачей. Первой дивизии, высадившейся 7 августа утром и усиленной в течение дня второй дивизией, не удалось продвинуться на север.
Представители Франции, Англии и России вручили Пашичу новое коммюнике из десяти пунктов, которое привело сербского премьера в большое волнение. «Мы не пойдем на это, – заявил он, – союзники выкраивают части Сербии и делят ее, словно мы какие-то племена в Африке
. Этого хочет Италия. Она более полезный союзник, чем мы. Конечно, к ее желаниям прислушиваются. Но мы ничего не требуем. Мы будем сражаться, если понадобится, до последней капли крови» (Ниш, № 580 и сл.).
Вторник, 17 августа 1915 г.
Наш представитель при бельгийском правительстве Клобуковский пишет 16 августа Делькассе из Гавра: «Де Броквилль приехал на несколько дней в Гавр… Он находит весьма нежелательной и прискорбной ту критику, с которой публично выступают против главнокомандующего союзными армиями. Победитель на Марне не только любимый вождь французской армии, для которого воспоминания прошлого – гарантия новых побед; его невозмутимое хладнокровие, его твердость, не терпящая ни ошибок, ни слабости, вместе с тем его такт, сила его суждения и никогда не изменяющая ему любезность в обращении приобрели ему у союзников такой авторитет, которым не пользуется ни один из самых выдающихся генералов. Доверие к нему будет важным фактором в будущих успехах, и кто пытается поколебать это доверие, тот берет на себя огромную ответственность. В то же время это значит невольно играть на руку неприятелю, который уже давно учитывает ослабление волевого порыва французов. Г-н де Броквилль был очень взволнован, когда говорил мне это».
Из Амстердама мы получили подобные же предостережения (от Лаббе, 16 августа, № 2): «Нападки парижской прессы на высшее командование и перепечатанные в амстердамских газетах отчеты о заседаниях палаты за два последних дня произвели здесь крайне прискорбное впечатление. Зрелище единения французской нации вокруг ее правительства произвело глубокое впечатление на умы, но нынешние разногласия сильно уронили нас в глазах амстердамской публики. Политически мы совсем падем в ее глазах, если не докажем тесной сплоченности и единодушной решимости».
Получил трогательный адрес от муниципалитета города Танн от 10 августа. Подписавшиеся благодарят меня за подарок, сделанный мною городу во время моего недавнего посещения, и пишут: «Население Танна с радостью и великой надеждой несет нынешние испытания. Среди этих испытаний для него было ценной поддержкой посещение главы государства. Жители были счастливы выразить вам свои чувства, идущие из глубины души. Соблаговолите усмотреть в них ту любовь и преданность, которые мы все испытываем к Франции и к личности президента республики».
Совет министров принял решение, что Вивиани пока что поручит генералу Саррайлю изучить детально план форсирования Дарданелл, причем должны быть оставлены в стороне все прочие проекты: Смирна, Александретта, Салоники, на которые вскользь указывал Саррайль в своем докладе.
Среда, 18 августа 1915 г.
Ренодель, социалистический депутат от департамента Вар, изложил мне мотивы, заставляющие его выступать против Мильерана. Они представляются мне большей частью направленными совершенно не по адресу: он критикует главным образом операции под Парижем и под Аррасом, к которым военный министр не имеет никакого отношения. По собственной инициативе Ренодель рассказал мне, что он недавно был в Швейцарии, встретился там с немецким социалистом Бернштейном и обсуждал с ним условия будущего мира. «Однако, – уверяет он, – это свидание нисколько не означает, что я не намерен продолжать войну до сокрушения германского милитаризма. Напротив, Бернштейн сам заявил мне, что победа нынешней Германии
была бы поражением его идей». Я пытался доказать Реноделю, что в нынешних условиях его беседы неудобны и что теперь слишком поздно или слишком рано делать различие между немцами. Но я не уверен, что мне удалось убедить его.
Мой старый сотрудник по 1912 г. Рене Бенар вернулся из Швейцарии, где исполнил поручение, возложенное на него военным министерством. Он говорит, что крупные цюрихские фабриканты раздобыли химическую формулу удушливых газов, применяемых немцами, и сообщили ее ему. Он уверен в ценности своей информации и сообщит ее завтра утром Мильерану. Говорит, что разговоры Маргена произвели в Швейцарии крайне прискорбное впечатление.
Самба привел ко мне двух своих политических друзей – англичан Смита и Гуджа. Они желают осведомить Францию о том, что делается в Англии для войны, и об образе мыслей британских рабочих кругов. Оба выступят на будущей неделе с докладами в министерстве общественных работ.
Из Южного Туниса получены успокоительные известия. Как видно, нападение племен, которого мы опасались, отсрочено (Тунис, № 207).
Результаты выборов в Греции вынудили короля Константина призвать Венизелоса, и он пригласил его к себе. Но до сих пор бывший премьер не принял и даже не получил никакого предложения относительно формирования кабинета (Афины от Жоне, № 344).
Мэр и муниципальные советники Миттлаха тоже прислали мне письмо, в котором благодарят за оставленный мною подарок населению и высказывают чувства преданности Франции и доверия к правительству республики.
Как сообщил мне Вивиани, L’Homme enchaine подвергся вчера запрету на четыре дня, потому что отказался вычеркнуть в соответствии с требованиями цензуры некоторые выпады Клемансо против Жоффра.
Четверг, 19 августа 1915 г.
Вивиани выглядит измученным. В совете министров он снова жалуется на свое болезненное состояние и заявляет, что требования парламента становятся невыносимыми и что он не чувствует себя в силах управлять. Однако все его товарищи по кабинету находят, что настроение палаты изменилось к лучшему и что все наладится, если правительство проявит энергию и солидарность. Один лишь Марсель Самба считает по-прежнему желательным и даже необходимым, чтобы состоялись одно, а еще лучше – одно за другим – два заседания, одно – закрытое, на котором должно быть все высказано, другое – открытое, на котором будут оглашены результаты закрытого заседания.
Мильеран тоном, не допускающим возражений, напоминает, что он решил не присутствовать на закрытом заседании. Он говорит, что, если палата однажды допустит этот ненормальный метод, это послужит в дальнейшем предлогом то и дело возвращаться к подобному прецеденту. В результате парламентский режим будет функционировать как бы под покровом ночи, ничем не уравновешенный, без контроля со стороны общественного мнения и мало-помалу выродится в тайную тиранию. Аргументы Мильерана подействовали на тех, кто вначале возражал ему, и совет министров вернулся к идее пленарного заседания, организуемого правительством в случае надобности вокруг парламентских комиссий. На этом заседании палата не будет заседать во всеоружии своих прав. Однако решено было, что Вивиани предложит эту комбинацию лишь в том случае, если фракции будут считать, что нельзя обойтись без обсуждения положения в парламенте.
Мильеран докладывает совету министров о своей поездке на фронт вместе с Китченером. Он достиг соглашения с английским министром относительно программы военного сотрудничества, но, к сожалению, эта программа носит еще несколько отвлеченный характер. Английские войска содействуют освобождению французской территории, но инициатива во всем принадлежит Жоффру, как в вопросе о количестве контингентов, пускаемых в дело, так и в вопросе о задачах и времени военных операций. По словам Мильерана, Китченер вполне одобряет идею наступления.
Немцы взяли Гродно. В кулуарах Думы господствует крайне пессимистическое настроение и ожидают весьма печальных результатов от этого нового поражения (Петроград, № 1006).
Немецкие газеты торжествуют по поводу наших внутренних разногласий. «Франкфуртская газета» сообщает, что отставка Мильерана неизбежна.
Пятница, 20 августа 1915 г.
Очень милая телеграмма английского короля напомнила мне, что мне стукнуло сегодня пятьдесят пять лет…
В палате большие дебаты по поводу постановки врачебно-санитарной части в армии. Присутствовавший на заседании Феликс Декори рассказывает, что Мильеран выступил с длинной речью перед частично враждебной ему палатой и импонировал ей своей настойчивостью, мужеством и несколько грубой энергией. При случае он произнес имя Жоффра. На скамьях крайней левой раздались кое-какие неприязненные возгласы, но они тотчас же были заглушены мощными рукоплесканиями. Депутаты встали со своих мест и устроили овацию главнокомандующему.
Не успел я порадоваться этой демонстрации, как входит Вивиани, весьма расстроенный. «Мильеран, – говорит он, – делал ошибку за ошибкой. Он должен был говорить только о врачебно-санитарной части, но он воспользовался случаем, чтобы выступить в защиту чиновников своего ведомства и, в частности, с апологией бывшего директора Труссена, причем не проронил ни слова о работе комиссий. Он весьма некстати намекнул на дело Саррайля, причем пытался спрятаться за спину главнокомандующего. Короче, – заключает Вивиани, – он сделал неизбежными более обширные и более основательные дебаты». Это также мнение Мальви, который пришел ко мне, когда у меня еще был Вивиани. Оба утверждают, что вторая часть речи Мильерана, в которой он говорил о высшем командовании, о контроле парламента и о военной ответственности, испортила впечатление от первой части и возбудила сильное недовольство на скамьях левой. Однако, просматривая стенограмму заседания, я нахожу сильно преувеличенным волнение, вызванное отдельными несколько резкими фразами Мильерана.
Суббота, 21 августа 1915 г.
В начале заседания совета министров Вивиани, видимо сдерживая себя, говорит, что Мильеран нарушил соглашение не только между кабинетом и обеими группами крайней левой, но также между самими членами правительства. Намек на дело Саррайля, рассуждения об отношениях между правительством и командованием, о контроле парламента – все это выходило из рамок дебатов о врачебно-санитарной части и не могло не вызвать у палаты желания обсудить все эти вопросы. Вивиани упрекает Мильерана в том, что он произнес свою речь, не предупредив товарищей по кабинету. Мильеран, говорит он, то и дело заставляет нас нести солидарную ответственность, хотя сам не считается с ней; он каждый раз ставит нас перед свершившимся фактом, перед тем, что непоправимо. Вивиани закончил свою речь словами, что теперь невозможно будет избежать закрытого заседания.
Мильеран ответил спокойно и с уверенностью. Он просит прощения за промахи, которые, возможно, допустил в своем выступлении; он просто хотел ответить на нападки в печати, он отнюдь не думал прятаться за спину Жоффра, но считал, что если военный министр вынужден будет подать в отставку, то надо, по крайней мере, не допустить, чтобы за этим последовал кризис в высшем командовании. После той овации, которую палата устроила главнокомандующему, он считает, что этот результат достигнут.
Сарро заявляет, что выступил в своей фракции с двухчасовой речью в защиту Мильерана, но теперь, после выступления военного министра, уже невозможно избежать общих прений.
Томсон энергично высказывается в том же смысле. Марсель Самба идет дальше: он не верит, что дискуссия, даже самая широкая, в состоянии исправить теперь положение, и считает, что кризис неизбежен. Думерг в порыве патриотизма заклинает Мильерана подумать над этим. Раз Мильеран согласен на закрытое совещание всех депутатов, то почему ему не согласиться, чтобы это собрание состоялось в виде регулярного заседания палаты под авторитетным председательством и при всех гарантиях, даваемых уставом палаты. В конце концов Мильеран поддался на эти увещевания и согласился на закрытое заседание палаты. Он потребовал лишь следующего: во-первых, в печати будет помещено сообщение, что правительство согласилось на эту процедуру только в виде крайнего исключения; во-вторых, на закрытом заседании не будет принято никакой резолюции, и за ним последует открытое заседание. На этих условиях пришли к соглашению.
Делькассе зачитал в совете министров телеграмму Поля Камбона следующего содержания (Лондон, № 1847): «Сэр Эдуард сказал мне, что лорд Китченер вернулся из Франции весьма удовлетворенный. Он по всем пунктам пришел к соглашению с Мильераном и генералом Жоффром и добился полного согласия между фельдмаршалом Френчем и французским главнокомандующим. Между лордом Китченером и генералом Жоффром и нашим военным министром существуют отношения полного доверия. Ввиду слухов, что перемены в составе нашего министерства или нашего командования могут повлечь за собой уход этих лиц, Китченер не скрывает, что это нарушит ту тесную связь, которая ценой долгих усилий установилась между генеральными штабами союзников. В беседах между английским министром и нашими военными вождями решено было снова перейти в наступление. Назначен день наступления, но сэр Эдуард Грей находит, что необходимо тайно уведомить об этом русское правительство. В Петрограде в настоящий момент царит сильное беспокойство. Вместо того чтобы винить в продвижении немцев непредусмотрительность и развращенность русской администрации, общественное мнение предпочитает объяснять это продвижение бездействием французской и английской армий. Сэр Эдуард Грей усматривает опасность в таком состоянии умов и поручил лорду Берти предложить вам известить петроградское правительство о намерениях генерального штаба». Эта телеграмма вызвала замечание Бриана. Он протестует против вмешательства союзного правительства в наши национальные дела, в которых мы суверенны, а именно в вопросы о составе кабинета и выборе главнокомандующего. В принципе Бриан прав. Но факт налицо. Если у нас произойдет кризис, он вызовет недоумение как в Англии, так и в Италии. С другой стороны, нас толкает на новое наступление не столько надежда облегчить положение русских, сколько необходимость оправдаться в их глазах, и надо опасаться, как бы это наступление опять не оказалось безрезультатным и стоящим слишком многих жертв. Жоффр передал мне через Пенелона свое пожелание иметь время от времени, если возможно, еженедельно, в моем кабинете совещания с председателем совета министров, военным министром, министром иностранных дел и по мере надобности с другими министрами. Я охотно согласился на эти совещания, тем паче что события все более и более доказывали их целесообразность. Сегодня в два часа Жоффр явился на совещание. В беседе приняли участие Вивиани, Мильеран, Делькассе и Оганьер. Главнокомандующий обещал, что, если его сентябрьское наступление не увенчается решительным успехом, он отдаст из своих резервов четыре дивизии для отправки в Дарданеллы. Ясно, что для нас чрезвычайно желательно добиться открытия проливов: это повлияет на Балканские государства и, кроме того, даст нам возможность сообщаться с Россией и посылать ей снаряжение в зимнее время, когда Архангельский порт будет закрыт. Мы просили Жоффра поторопиться с отправкой генерала д’Амаде, который едет в Россию для информации о военном положении. Сегодня утром сэр Эдуард Грей дал знать Делькассе через лорда Берти, что, по надежным сведениям, Германия накануне истощения своих последних людских ресурсов. Такие же сведения Делькассе получил от прибывших из Берлина американцев, дружественных Франции. Мы спросили мнение Жоффра об этих сообщениях. Он считает их правдоподобными. Будем надеяться на их правильность, но сохраним осторожность. Жоффр прибавил, что считает вопрос о недоброкачественности наших 75-миллиметровых орудий законченным: число взрывов орудий весьма уменьшилось, теперь приходится не больше одного взрыва на сорок – пятьдесят тысяч выстрелов.
Принял японского посла Иши, получившего назначение на пост министра иностранных дел. Он сказал мне, что всегда будет поддерживать политику тесного сближения с Францией, но не скрыл от меня, что рассчитывает на нас для отвращения притязаний России на Дальнем Востоке
.
Воскресенье, 22 августа 1915 г.
В пессимистически настроенных кругах Петрограда считаются с тем, что император и правительство, возможно, должны будут вскоре переехать в Москву. Теперь военные события последних дней ставят этот вопрос перед общественным мнением. Палеолог не думает, что русская армия будет в состоянии задержать натиск немцев раньше чем через два-три месяца (№ 1022). Новогеоргиевск и Ковно взяты неприятелем.
Сазонов не скрывает своего раздражения Италией. «Как! – воскликнул он. – Маркизу Гаррони даны лишь инструкции порвать отношения с Портой, если она будет чинить препятствия отъезду итальянских подданных! Значит, если Порта не будет чинить препятствий, то дипломатические отношения вообще не будут порваны. А между тем вот уже четыре месяца как Италия взяла на себя обязательство напасть на наших врагов. Это скандал. Так не может продолжаться далее!» (Петроград, № 1027).
Тем временем мы получили сообщение от Баррера, что итальянское правительство наконец вручило паспорта турецкому послу (Рим, № 666). Однако об объявлении войны Германии все еще нет речи.
В Болгарии открыто происходит подготовка мобилизации. В провинции и в Софии ожидают войны в сравнительно скором времени. Однако де Панафье все еще того мнения, что, если Пашичу удастся склонить скупщину без промедления к необходимым жертвам, у нас остается надежда добиться сотрудничества Болгарии против Турции. Если же, напротив, решение сербского правительства будет неблагоприятным, то возможно, что болгарское правительство будет искать удовлетворения с помощью оружия (София, № 392).
С согласия Грея и Сазонова Делькассе настаивал на том, чтобы Сербия не только согласилась уступить после войны Македонию Болгарии, но уже теперь позволила союзникам занять Македонию до Вардара
. Пашич надеялся, что члены скупщины отнесутся к этому предложению благоприятно. Он думал, что они посмотрят на это как на гарантию того, что болгары не вступят во владение Македонией, прежде чем сербам не достанутся окончательно те территориальные компенсации, которые им обещаны. Но он встретил со стороны скупщины большее сопротивление, чем ожидал (Ниш, № 605, 608).
Венизелос сказал вчера нашему поверенному в делах Жоне, что решил принять предложение образовать кабинет и надеется, что к завтрашнему дню кабинет будет сформирован (Афины, № 351).
Понедельник, 23 августа 1915 г.
Отправляюсь в Шантильи навстречу королю Альберту, который должен прибыть из Дюнкирхена специальным поездом вместе со своими генералами. Меня сопровождают Мильеран и Жоффр. После обычных приветствий король обошел почетный караул и раздал под станционным навесом несколько знаков отличия офицерам главной квартиры. В свою очередь я вручил ленту ордена Почетного легиона генералу Орьо, начальнику бельгийской миссии при генеральном штабе. Поездка глав двух государств не может начаться без такого вступления.
После этого обмена любезностями король сел со мной в автомобиль, Мильеран и Жоффр устроились в другом автомобиле, наша свита в остальных, и мы отправились к 6-й армии. Погода стояла великолепная. По дороге король говорил со мной о положении на фронтах, и в словах его сказалась твердость и уверенность в победе. Его беспокоит лишь отступление русских и то впечатление, которое оно может произвести на Балканские государства. Мы обменялись также несколькими замечаниями об отношениях между общественными властями в военное время. «Ремесло главы государства, – заметил король, улыбаясь, – несколько осложняется тем, что когда дела идут хорошо, то поздравляют министров, когда же они идут плохо, то обрушиваются на государя или на президента». Подобную же мысль с такой же улыбкой высказал мне однажды и английский король.
По желанию нашего гостя мы не сообщили о его посещении ни в одном из городов, куда мы должны были направиться. Мы проехали Санлис и Компьен, не будучи замечены, и остановились недалеко от Ретонд, на равнине, где я недавно проводил смотр войск. Там были сгруппированы 174, 408 и 409-й пехотные полки, 2-й смешанный полк зуавов и стрелков и полк марокканских стрелков – пять новых формирований. Мы обошли все выстроившиеся войска, затем вернулись к центру, где я вручил полкам пять знамен и произнес краткую речь. Я закончил ее словами: «До завершения вашей задачи еще далеко. Возможно, что на это потребуется много времени и усилий. Вы доблестно выполните ее до победного конца». Я не считаю себя вправе поддерживать у этих бравых солдат иллюзию скорой победы. Мой неумолимый долг – подготавливать их к мысли о затяжной войне. Многим молодым французам пришлось усвоить слова Наполеона: «Надо желать победить и уметь умирать».
Приняв парад войск, мы отправились в Булонь-ла-Грасс. Здесь я нашел замок, построенный недавно в очень сомнительном стиле. Его владелец, бельгиец, построил его в подражание готическому стилю; ступеньки в башне нарочито исцарапаны, чтобы придать им ветхий вид. Впрочем, мы, во всяком случае, воспользовались этой башней и устроили на ней наблюдательный пункт. С ее вершины мы видим залитые солнцем наши и неприятельские позиции в окрестностях Руа. Вид на равнину восхитителен, лишь иногда на горизонте появляются дымки рвущихся снарядов.
Я предложил королю легкий завтрак в замке Давнекур, любезно предоставленном в наше распоряжение г. де Вилльнев-Боржмоном. Затем мы поехали в Виллерс-Бретонне, где приняли парад одной из дивизий 9-го корпуса – 18-й. После этого мы снова следуем по шоссе Морейль и Мондидье и, наконец, через Рессон-сюр-Матц направляемся в Водликур. Отсюда мы по прелестной дороге поднялись в леса, расположенные напротив Тьекура. Леса эти укреплены нами. Мы осмотрели один из центральных пунктов этих укреплений. Я застал здесь славного генерала Ксарделя, моего бывшего капитана-преподавателя по 26-му полку. Его некогда столь молодцеватые усы теперь белы как лунь. Мы прошли лесом до передовых окопов, причем направо от нас взрывались мины неприятельских минометов. На обратном пути мы зашли в живописные гроты, в которых размещена передовая рота. Эти гроты напоминают декорацию из оперетты. На одной из скал, образующих гигантский вход в эти гроты, высечен в виде горельефа генерал Жоффр на коне. Обедать вернулись в Шантильи, к главнокомандующему. В половине одиннадцатого вечера поехали экстренным поездом в Пон-Сен-Венсан.
Вторник, 24 августа 1915 г.
Проснувшись, вижу перед собой залитую лучами солнца идиллическую равнину Мозеля, вид которой всегда напоминает мне стихи Авзония и прозу Барреса. В Пон-Сен-Венсан нас ожидали командующий восточной группой генерал Дюбайль и генерал Жерар, который теперь командует частью лотарингской армии. Население не было извещено о нашем приезде, но при виде выстроившихся войск и всадников, галопирующих по шоссе, жители стали стекаться к станции. Меня узнали, догадались также, что рядом со мной бельгийский король, и отовсюду неслись приветственные крики. Мы отправились прямой дорогой в Азло; на большом плато у края этой общины были сгруппированы весь 20-й корпус и 3-я марокканская бригада. Это было изумительное зрелище. Никогда еще «железная дивизия» не представляла более внушительного вида. Никогда 20-й корпус в целом составе не производил столь могучего впечатления дисциплинированной силы. С самого начала войны этот корпус отличался своей храбростью и понес большие потери. Мы обошли войска, затем я направился к марокканской бригаде и вручил ей ее знамена. В своей речи я напомнил бригаде, что она отняла у неприятеля все его опорные пункты на запад от Изерского канала и окончательно отбросила его на восточный берег. «Вы, – сказал я, – победоносно начали освобождение благородной Бельгии, потом сражались под Аррасом. Августейший государь Бельгии пожелал лично принести вам сегодня свою благодарность и свои поздравления. С помощью героической бельгийской армии и армии наших доблестных союзников вы закончите дело освобождения и спасения». Король вручил войскам бельгийские знаки отличия. Затем последовал великолепный парад под золотыми лучами солнца. Мимо меня с гордо поднятой головой прошли мой 26-й полк и 2-й стрелковый батальон; взоры бойцов были устремлены прямо и неподвижно. И еще раз я думаю о том, сколько они перестрадали и сколько им еще предстоит перестрадать, и сердце мое обливается кровью.
После парада мы поехали за Эйнвилль, где открывается вид на позиции на север и запад от Парройского леса. Осмотрели расквартирование войск в Эйнвилле и вернулись через Мекс, Кревик и Сен-Николя в замок Флевилль. Это прекрасная постройка в стиле ренессанс. Владелица замка, мадам де Ламбель, потеряла одного сына при Шарлеруа, другой служит офицером запаса в Аргоннах. Она любезно предоставила в наше распоряжение большую столовую замка, и я предложил в ней завтрак королю. Затем через Жарвилль и предместье Бон-Секур мы проехали к Нанси, но не въехали в город. Король категорически просил нас об этом, чтобы избежать манифестаций – он боится их из скромности; он боится их также ввиду того, что почти весь народ его находится под игом неприятеля. Король не желает быть чествуемым никем, пока его не сможет чествовать Бельгия.
Мы преклонились перед этим благородным движением души короля и свернули в сторону от Нанси через Томблен и Эссей. Поднялись на Мальзевилльское плато, где помещается большой авиационный парк. На наших глазах одна за другой поднялись в воздух три группы эскадрилий на самолетах Вуазена. Около шестидесяти самолетов кружили в воздухе. Однако комендант парка Вуазен жалуется, что у него нет достаточно быстроходных самолетов, чтобы соперничать в скорости с аэропланами последних конструкций. Двухмоторные аэропланы Кодрона последней конструкции страдают конструктивными недостатками моторов, и всегда можно опасаться аварий. При нынешнем положении вещей полеты на большое расстояние пока еще невозможны. Высшим достижением являются пока конструкции заводов в Маннгейме и Карлсруэ.
Затем мы поднялись на гору Сен-Жан. Со времени моего последнего посещения я нашел ее очень изменившейся, проведены дороги для автомобилей, вырыты траншеи, устроены заслоны из ветвей для орудий. Перед нами открывается вид на Номени и дальше, но мы тщетно и с тоской ищем глазами Метц, его не видно.
На обратном пути мы остановились у лагеря под Кюстином. Пообедав в экстренном поезде, мы простились друг с другом. Король в восторге повторил мне, что эти два дня, проведенные среди наших войск, произвели на него неизгладимое впечатление.
Среда, 25 августа 1915 г.
Получил телеграмму из Дюнкирхена, в которой король еще раз благодарит меня и поздравляет французские войска.
За время моего отсутствия румынское правительство, договорившись с Сазоновым относительно позднейшего распределения территорий, которые будут подлежать разделу, обратилось к Франции, России, Англии и Италии с декларацией следующего содержания: «Мы счастливы констатировать окончательное соглашение с Россией и союзниками относительно будущих границ нашей страны в целях военного сотрудничества. Поэтому до выработки соответственных конвенций Румыния по-прежнему не будет допускать провоза военного снаряжения для турок, как она поступала и до сих пор»
(Бухарест, № 407).
Вслед за «Лузитанией» немцы потопили еще один английский корабль «Арабик», причем погибли опять американские пассажиры. В Соединенных Штатах царит сильное возмущение. Белый дом хранит молчание и, по-видимому, желает выиграть время, чтобы улеглось возбуждение. Рузвельт выступил с заявлением, что разрыв дипломатических сношений с Германией теперь уже недостаточен и настала пора перейти к действиям
(Вашингтон, № 557).
Кабинет Венизелоса был сформирован в понедельник. Венизелос оставил за собой портфель министра иностранных дел (Афины, № 355). Наш новый посланник Гильмен прибыл в Афины (№ 358). Венизелос уже сказал ему, что он является сторонником присоединения Греции к союзникам, но общественное мнение сильно противится уступке Каваллы
, и к тому же, продолжал Венизелос, Болгария, «к сожалению», не соглашается на сотрудничество с нами.
Сербская скупщина большинством ста трех голосов против двадцати четырех приняла резолюцию, выражающую доверие правительству. В резолюции говорится, что скупщина «твердо решилась продолжать бок о бок с союзниками борьбу за освобождение и объединение сербско-кроатско-словенского народа и готова принести неизбежные жертвы во имя жизненных интересов страны» (Ниш, № 616). Надо думать, что принятие этой резолюции произошло если не всецело, то отчасти под влиянием опасения, что австро-германские войска готовятся к нападению на Сербию, – по-видимому, они концентрируются теперь на сербской границе. Мы предупредили правительство в Нише, что мы намерены послать на Балканы техническую миссию с поручением как можно скорее улучшить железнодорожное сообщение между Салониками и Сербией, а также пути сообщения между Сербией и Румынией.
Русские одержали победу в морском сражении в Рижском заливе, германский флот вынужден был уйти из залива.
Четверг, 26 августа 1915 г.
Важное и тревожное известие! Падение Ковно и Ново-георгиевска побудило русского императора снять великого князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего и назначить его «наместником его величества» на Кавказе. Николай II встанет лично во главе армии, ему будут помогать при ведении военных операций генералы Эверт и Алексеев. Ставка будет находиться ближе к Петрограду. Император известил о своем решении совет министров, не допуская обсуждения
(Петроград, № 1039).
В палате депутатов сегодня продолжалось обсуждение законопроекта об открытии кредитов на двух товарищей военного министра. В сущности, это были общие прения о врачебно-санитарной части, о снаряжении, командовании, военных операциях. Как меня вчера предупредил Вивиани, он лояльно высказался о промахах в некоторых ведомствах, признал, что были «ошибки, колебания, пробелы, концепции, ныне оставленные». Приветствовал сотрудничество, установившееся между правительством и парламентскими комиссиями. Дал краткое определение прав парламента: «неограниченная свобода в тылу и свобода, сужающаяся по мере того, как контроль парламента приближается к фронтовой полосе, другими словами, к зоне военных действий; вмешиваться в последние никогда не приходило в голову ни одному сенатору или депутату». Он не оспаривал права палаты объявлять закрытые заседания, но заявил, что не может дать ей других сведений, кроме тех, которые уже были даны комиссиям. Добился того, что вся палата устроила овацию Жоффру. Красноречиво ответил на последние выпады немецкой печати по поводу французского общественного мнения. «Да, – воскликнул он, – между нами есть идейные разногласия и расхождения на словах, они присущи парламентскому режиму, и нас приучила к ним зарядка, данная нам революцией. Но все французы до единого готовы возобновить прошлогоднюю клятву не складывать оружия, прежде чем восстановят независимость героической Бельгии и возвратят Франции наш Эльзас и нашу Лотарингию». Все депутаты поднялись с мест и аплодировали. В заключение Вивиани просил палату высказаться коротко и ясно: либо поддержать правительство, либо свергнуть его. Кредиты на товарищей министров были вотированы 535 голосами против одного. Этот один – Аккамбре, он далеко не пацифист, но после своего горячего выступления против Мильерана не счел возможным голосовать иначе. Палата постановила расклеить речь Вивиани по стране. Атмосфера совершенно прояснилась.
Я дал аудиенцию Октаву Гомбергу, который отправляется в Соединенные Штаты с поручением от министерства иностранных дел и министерства финансов. Он едет вместе с лордом Редингом и английскими представителями. Цель поездки – найти пути для заключения займа. Гомберг показался мне человеком очень умным и компетентным. Однако он не вполне уверен в результатах своей поездки.
Я принял также Густава Эрве. До войны он всегда страстно выступал против меня, но теперь один из его друзей склонил его посетить меня, и он охотно последовал его совету, так как стал восторженным сторонником священного единения. Я ни разу не встречал его прежде. Теперь он предстал предо мной в качестве горячего патриота. Я напомнил ему, с каким жаром он отказался от амнистии, под которую в 1912 г. подвели его Бриан и я, и это воспоминание доставило нам обоим несколько веселых минут.
У меня состоялся обед в честь японского посла виконта Иши, назначенного на пост министра иностранных дел и уезжающего теперь в Токио. Он считает ошибкой Японии, что она со времени капитуляции Цинг-Тао, то есть с 7 ноября 1914 г., слишком пассивно относилась к войне. Еще в начале текущего года Делькассе тщетно добивался от Японии более тесного участия в союзе. Он не добился ничего ни в Токио, ни в Лондоне. Однако Иши полагает, что его правительство примкнет к декларации от 5 сентября 1914 г., по которой союзники берут на себя обязательство не заключать сепаратного мира; он обратится к своим товарищам по кабинету с этим предложением. Лорд Берти, присутствовавший на обеде, говорит мне, что со стороны России разумно было бы отказаться от Константинополя. «Мое правительство, – говорит он, – уступило желаниям Петрограда, потому что думало, что Франция относится к ним благоприятно. Но это было ошибкой. Это обещание парализует все наши усилия в Румынии и Болгарии». Я спрашиваю у Извольского, известно ли ему решение относительно великого князя Николая Николаевича и может ли он объяснить мне это решение. Он оказывается неосведомленным. Он крайне удивлен и обеспокоен этим известием. Он боится, что задача главнокомандующего будет сопряжена для императора с большими неудобствами. При малейшем поражении поднимутся разговоры об измене. «Тем более, – добавляет Извольский, – что двор и без того подвергается уже резким нападкам и сам император доступен личным влияниям. Это должно остаться между нами», – подчеркивает Извольский, чтобы придать своим словам еще больше значения. Я прошу Иши по возможности ускорить поставку оружия, обещанную Японией России. С другой стороны, я сообщил Извольскому, что японский министр в свое время выразил мне желание получить от русского правительства известные заверения относительно Дальнего Востока. «Я как раз имею поручение дать ему их», – отвечает он и направляется к Иши. Веснич, который до сих пор был крайне неуступчив в вопросе о требованиях Сербии, сегодня в первый раз признал, что его страна оказывается перед необходимостью пойти на некоторые уступки. Барон Гильом, расстроенный сообщениями, появившимися в немецкой печати, не принимал никакого участия в разговоре.
Пятница, 27 августа 1915 г.
Ко мне явились несколько депутатов – Дени Кошен, которому вчера аплодировали в палате, Жосс, Рене Бенар и др. – и уверяли меня в своем намерении поддержать правительство. Рене Бенар, кроме того, сообщил мне, что привезенная им из Швейцарии химическая формула удушливых газов была проверена на опыте и найдена правильной. Он с полным правом поздравляет себя с этим открытием.
Осматривал большую амбулаторию в Исси-ле-Мулино, раздал подарки раненым, беседовал запросто со многими ранеными.
Меня посетил Эрнст Лависс
