Крылья Икара

скачать книгу бесплатно


– На глубине всё кажется большим…

Она удивлённо посмотрела, словно увидела его впервые.

– Ты чего? – Ничего, так, просто показалось…

Наташка – черноволосая, худенькая девчонка с большими синими глазами. Она дружила только мальчишками и ни в чём им не уступала. За это ей в их компании многое разрешалось. Наташка не без оснований считалась самой красивой девчонкой Кривой Бал- 12 13 ки. С её отцом, обрусевшим греком, они несколько раз вместе выходили в море за ставридой. С тех пор он всегда улыбался ему при встрече. Николай и сейчас помнил его покрытые татуировками и шрамами крепкие рабочие руки.

С берега это место выглядело немного ближе. Плыть туда получалось больше четверти часа. Наконец, он толкнулся тяжёлыми ластами и плавно ушёл вниз, словно таинственное фантастическое существо, человек-рыба. На какое-то время здесь можно было забыть об отсутствии жабр, легко парить и представлять себя частью живого моря. Это даже немного помогало Николаю. Тело в воде становилось послушнее, а его движения сильными и уверенными. У него словно выросли плавники и хвост…

Морское дно под ним было песчаным, с уклоном, уходящим в голубую неизвестность. Гребнями поднимались скалы, идущие сюда от самого берега. Где-то в стороне от него серебристыми тенями скользила стая кефали. Любопытная рыба сделала большой круг и остановилась, разглядывая нового подводного пловца. Получалась хорошая позиция для выстрела. Так всегда было, когда рядом не оказывалось подводного ружья. Пусть плывут дальше, сегодня ему не до них…

Николай быстрыми мелкими глотками постарался выровнять давление, но в переносице и в ушах оно жало всё сильнее, остановить нарастающую боль было невозможно. Медленно работая ластами, он пошёл дальше почти вертикально вниз. Больше никаких резких движений, на глубине даже сердце стучало реже. До заветных камней оставалось совсем немного. Ещё один дюйм, последний и самый трудный. В ушах у него стоял какой-то звон, он последним усилием оторвал от скалы тяжёлые ракушки и прижал их к груди, как самое бесценное сокровище. Неожиданно в голову пришли слова песни, которые добавили ему сил:

Тяжёлым басом гремит фугас,
Ударил фонтан огня.
А Боб Кеннеди пустился в пляс.
Какое мне дело
До всех, до вас?
А вам до меня!…

Теперь можно было спокойно подниматься. Где-то наверху вода и солнце весело играли серебряными бликами. Помогая себе ластами, Николай как пробка выскочил на поверхность: в лёгкие ворвался долгожданный воздух. Наташка потом говорила, что его не было довольно долго. Обратно Николай плыл уже на спине, так в воде было удобнее работать с грузом. Синий и дрожащий, он неловко забрался на горячую палубу и положил перед Наташкой две раковины. Они оказались большими, как настоящее чайное блюдце. У этих ребристых раковин внутри была нежная розовая перламутровая поверхность. Совсем, как девичье тело в скрытых от загара местах…

Наташка помогла ему снять маску. В ней осталась его кровь. Николай до самой глубокой осени не мог нырять. Впрочем, в тот год это расстраивало его меньше всего. Потом они встретились с Наташкой спустя 18 лет на Софийской улице у старой кирхи. Сказать, что это получилось у Николая случайно, было нельзя. В тот день он снова увидел свою раковину на её столике у большого зеркала. Она лежала на видном месте среди кораллов и прочей сувенирной экзотики далёких южных морей. Николай взял раковину и приложил её к уху. Ему послышался ровный шум приближавшейся волны: «Ты помнишь наше море?» Наташка только улыбнулась. Она помнила всё…

Барков открыл глаза. Нет, это не возвращается. Песок в пустыне движется медленно и бесконечно. В этом заключалась какая-то восточная мудрость, но приходил человек и нарушал эту вечность. Он сделал себе песочные часы, и всё обретало свой конец. Тонкая струйка песка в стеклянной воронке быстро заканчивалась, и не было больше этой вечности…

Несимметричный диметилгидразин или НДМГ. Так полным титулом на космодроме называли ракетное топливо, «гептил» – бесцветную прозрачную жидкость с противным запахом тухлой селёдки… Пуск опять отложили, шёл слив компонентов ракетного топлива. Боевой расчёт, одетый в изолирующие противогазы и войсковые комплекты химической защиты аккуратно перебирал заправочные рукава. Жарко, все чувствовали себя в защитных комбинезонах плавающими в собственном поту, как в болоте. Нужно было слить топливо, до самой последней капли. Опасны даже его самые лёгкие пары – коричневатый, тающий на воздухе дым. Каждый заправщик хорошо знал симптомы такого отравления. У человека слезились глаза, начинался кашель, тошнота и боль в груди. А ещё токсичное топливо било по нервной системе, и тогда происходило возбуждение, «глюки». За долгие годы компоненты топлива прочно всосались в окружающий песок и чахлую растительность. Здесь всё отравлено на долгие годы…

Был ли у него в этой жизни праздник? Или он уже в том, что он всегда жил полной меркою, без остановок. Что его гдето ждали, что был нужен и без него не обойдутся. Страшнее, когда вокруг наступали покой и пустота…

Курсанты

Сердце Николая сжималось, когда под сочно щёлкающие звуки машинки на пол скатывались его тёмные волосы. Он словно менял свою кожу и становился другим. Теперь из зеркала на него смотрел незнакомый юнец, с круглой головой и большими оттопыренными ушами…

Это был самый крутой поворот в его судьбе. Ещё недавно они с друзьями беззаботно подметали приморские бульвары расклешёнными брюками и гордо носили прически в стиле своих кумиров из далёкого Ливерпуля. Кто же тогда мог подумать, что они надолго свяжут свою судьбу с армией? Барков и сейчас хорошо помнил, как однажды, тёплым июльским вечером, они вместе сели в плацкартный вагон и отправились в Ростов-на-Дону поступать в военное училище. Их было тогда шестеро. Его попутчики говорили какие-то умные и важные слова о профессии офицера, о своём патриотическом долге. Николай ничего этого про себя не чувствовал. Ему даже стало неловко, что в кругу таких достойных людей он занял чужое место. «Если кто-нибудь из нас и поступит, то это, точно, буду не я», – решил он. У него получалась ознакомительная поездка перед осенним призывом в армию. Самое удивительное, что из всей этой компании в училище тогда поступил только он один.

Отбор кандидатов в Ростовское военное училище походил на многоуровневое сито, где собирали благородный металл и отбрасывали пустую, ненужную породу. Баркову запомнилось заполнение первой в его жизни анкеты. Объяснимо, что можно было не знать о своих родственниках, вынужденно оказавшихся на оккупированной территории, в плену или за где-то границей. В любом случае писать об этом в анкету не стоило. Совсем не важно, что таких людей тогда было почти половина населения страны. Выходило, что всем им почему-то не доверяли. Училище готовило офицеров для Ракетных войск стратегического назначения. Для службы на таких режимных объектах анкета должна была быть абсолютно чистой. Значит, кому-то из них следовало отказаться от части своей биографии. Многие из кандидатов принимали такие правила игры, писали туда, чего было нужно. Это, как договор с государством, жить по предложенному им стандарту.

Вступительные экзамены Николай сдал довольно легко, набрав нужный для прохождения конкурсный балл. Неприятности случились позже, когда Барков их совсем не ждал, на отборе кандидатов по состоянию здоровья – военно-врачебной комиссии. До этого он без малейших проблем проходил такие проверки в своём родном городе и краевом центре. Николай засыпался в самом последнем медицинском кабинете, у врача-терапевта. По-видимому, от волнения артериальное давление у него резко скакнуло вверх. «Как же вы кроссы бегать будете в училище, молодой человек?» – спросила у него врач, пожилая женщина. Николай принялся объяснять, что он занимался лёгкой атлетикой, и повышенные физические нагрузки ему помехой в училище не станут. Врач не сделала никаких записей в медицинской карте и предложила ему успокоиться, а потом зайти в кабинет ещё раз.

Нужно сказать, что сдача экзаменов и медкомиссия тогда проходили в летних лагерях на берегу Дона. Быстро оценив обстановку, Николай решил приводить себя в порядок в его тихих водах. Полежав там с полчаса, синий и дрожащий от холода, он снова пришёл в кабинет врача. Осмотр показал, что давление у него упало, а пульс почти не прощупывался, как у утонувшего человека.

– Вы так сильно хотите поступить в военное училище?

– Обратной дороги у меня нет, доктор. Лучше опять в воду. Домой я, точно, уже не поеду…

Терапевт рассмеялась и, махнув рукой, подписала ему медицинскую карту: «Годен…»

Теперь он курсант Ростовского высшего командно-инженерного военного училища имени Митрофана Ивановича Неделина. Наконец, им выдали военную форму. Это была не нынешняя, кроенная по натовским стандартам мешковатая роба. Они примеряли самые настоящие гимнастерки с курсантскими погонами и высокие яловые сапоги, которые носило не одно поколение русской армии. Напрасно многие из них сразу старались приобрести вид бывалого служаки. Всё это, конечно, тоже пришло, но гораздо позже. Стриженные под машинку, в одинаковой форме, они стали очень похожи, словно кто-то большим ластиком стёр всю их индивидуальность. Поставленные в общий строй, курсанты сразу превратились в однообразную массу защитного цвета. Оттуда Баркову был виден только чужой затылок или грудь четвёртого стоящего справа. Строй качнулся, и волею одного человека двинулся вперёд, словно огромная мохнатая гусеница. Новые сапоги через полчаса превратили строевые занятия в настоящую пытку, но все терпели её до самого конца.

Вдоль строя неторопливо прохаживался замкомвзвода, сержант Маркелов. В жилах этого смуглого сержанта кровь донецких шахтеров смешалась c цыганской, превратив его в сгусток бешеной энергии. Маленькая фигурка Маркелова являла собой совершенный образец строевой выправки, а сверкавшие круглые тёмные глаза не сулили новобранцам скорой пощады. Так оно и случилось в дальнейшем.

Со слов своего младшего командира, курсанты поняли, что раньше тратили время зря и ничему не научились в жизни. Теперь из них обещали сделать настоящих людей, защитников Родины. Многие требования сержанта сразу вызвали стойкое неприятие и показались молодым курсантам бессмысленным издевательством. У Николая, с его обострённым чувством справедливости, это и вовсе, вызывало болезненный протест. Армейская служба с её бесконечной муштрой подавляла и угнетала его совершенно. В казарменном помещении военнослужащему было невозможно уединиться даже на одну минуту. Специальными наставлениями всё расписывалось до мелочей, даже положенное количество вещей в прикроватной тумбочке. Число полученных нарядов на вечерние и ночные работы у Николая катастрофически зашкаливало, что только добавляло парадного блеска умывальнику и туалетной комнате. Это притом, что бессонницей среди курсантов никто не страдал. Было тогда о чём задуматься. Даже отец, в прошлом профессиональный военный, с большим сомнением относился к его желанию стать офицером, считая своего сына глубоко штатским человеком, совершенно неспособным к воинской службе. Нужно сказать, что в военные училища во все времена шла далеко не самая обеспеченная и привилегированная часть молодежи. Многих молодых людей просто привлекала сама возможность получения достойного высшего образования на государственном обеспечении. Как следствие, курсанты, не имевшие серьёзных семейных военных традиций, в новой среде быстро ломались и начинали искать пути для увольнения из армии.

Что было самым сложным для Николая? Наверное, воинская дисциплина, умение подчинять свои интересы воле старшего командира. Как он сам вспоминал, со временем служба в армии научила его держать удар и даже оставила на незаметном для окружающих месте штамп о качестве: «Профессионально годен для использования в интересах государства»…

По мере того как гражданский дух выходил из молодых курсантов, отношение командиров к ним стало постепенно меняться. Нет, это не были равные отношения, но в них появилось больше уважения и товарищества. Особенно заметно это стало с началом планового учебного процесса, с его зачётами и экзаменами. У многих сержантов, пришедших в учебные подразделения из армии, общеобразовательная подготовка заметно хромала. Как-то рассматривая пожелтевшие фотографии этого времени, Барков заметил, что они с сержантом Маркеловым на снимках часто оказывались рядом. Со временем их отношения переросли в дружбу, несмотря на различия в служебном положении, характере и возрасте. Он подумал, что без его поддержки, едва ли тогда смог продолжить свою учёбу в военном училище.

Порой, навязчивая организация жизни по уставам и инструкциям, имела свою полезную оборотную сторону. Она приучила курсантов к чёткому внутреннему порядку и требовательности к себе, привычке толком организовать любое порученное дело. Даже занятия спортом, необходимые для преодоления больших физических нагрузок, со временем становились частью повседневного образа жизни. Венцом учебных занятий была штурмовая огневая полоса препятствий и марш-броски с полной армейской выкладкой. В этом всегда присутствовало что-то из области психологии. Любому курсанту здесь требовалось делать усилие над собой. После этого можно хоть в огонь, хоть в воду. Особенность марш-бросков заключалась в том, что кроме выполнения индивидуального норматива в зачёт шло и общее время учебного взвода. Это значит, что отстававших в учебном подразделении быть не должно, их на бегу тащили за собой на поясных ремнях. У ослабевших курсантов сослуживцы забирали и несли автоматы. Барков помнил, что он тоже помогал так своему товарищу. Желание и возможность помочь, даже прибавили ему сил. Ноги сами начинали попадать в такт игравшему задорную польку оркестру. Помогая ему, Барков пересёк заветную черту финиша. Они оба тогда уложились в заданный норматив.

Как здесь не вспомнить изнуряющие своей монотонностью занятия по строевой подготовке. Ею с курсантами занимались специальные строевые офицеры. На первом году всех готовили по общевойсковой практике, и поэтому особое внимание уделялось заучиванию уставов и исполнению строевых приёмов. Два раза в год, в марте и сентябре, начиналась общая ежедневная многочасовая подготовка к военному параду, в котором непременно участвовало их училище. Курсанты – ракетчики были любимцами в городе, и военные парады с их участием собирали немалое количество зрителей на центральной площади. Её облик определяло здание драматического театра, похожее на циклопический трактор – довоенный шедевр эпохи конструктивизма. Украшенный кумачовыми транспарантами и огромными портретами вождей, город встречал очередную годовщину Великого Октября. На Театральной площади застыл развёрнутый парадный строй воинских частей гарнизона. В полной тишине над площадью раздалась команда: «Парад, смирно! К торжественному маршу, побатальонно, дистанция на одного линейного»… «Первый батальон прямо, остальные напра-во!.. «Равнение на право, шаго-м – марш!»

Началась главная часть военного праздника – торжественное прохождение батальонов. Оркестр выдвинулся на свою позицию, скорым строевым шагом заняли места на площади линейные. Всё это отрабатывалось на многочасовых тренировках до автоматизма. Вот уже и их батальон единым движением впечатывал свой шаг в асфальт, сверкали на солнце сабельные клинки, развивалось на ветру Боевое Красное знамя. Сколько восторженных глаз и романтических надежд обещали курсантам такие праздники! Барков шёл третьим справа в последней шеренге своего батальона. Ему казалось, что все вокруг смотрели только на него. Сам, он, вообще ничего не видел, кроме двигавшейся впереди него шеренги. Николай старательно тянул вверх подбородок, косил глаза на своих соседей слева и справа, чувствовал их надёжные локти. Кажется, потом всем им объявили благодарность от командующего округа…

Даже спустя многие годы выпускники училища узнавали друг друга по манере говорить и военной выправке. Они превращались в особую, уважаемую касту людей в обществе, они были офицерами и теперь оставались ими до конца своих дней.

Со временем, учебные занятия из классов всё больше переносились на учебную и боевую технику, учебно-технические базы и полигоны. Курсантов готовили к службе в частях ракетных войск стратегического назначения с особыми группами допуска и боевым дежурством. Тогда это была главная ударная сила войск, ядерный щит сдерживания и защиты страны. Их учили серьёзно и основательно, поскольку ответственность здесь была очень высока. Ракеты по характеру их эксплуатации – оружие коллективное. За просчёты и оплошности на технических позициях и стартовых комплексах ракетчики платили не только собственной жизнью, но и жизнью своих товарищей. Наконец, от этого зависела способность расчёта выполнить важную боевую задачу.

С каждым учебным курсом напряжённость занятий возрастала. Свободного времени оставалось совсем немного. Нередко это приводило к тому, что отдыхать интересно и пользой для своего культурного уровня, курсанты не слишком умели. Денежное довольствие курсанта первого курса едва превышало 4 рубля, а концу учебы составляло около 15 рублей в месяц. Даже в то время это были очень небольшие деньги, которых едва хватало на самые дешёвые сигареты и пирожки в курсантской чайной. Кормили в училище сытно, но есть хотелось всегда, до самого конца учёбы. Кому-то деньги высылали родители, но чаще всего, курсанты зарабатывали их сами на овощных базах и разгрузке вагонов. После такого «отдыха» в увольнении учёба на занятиях не слишком шла в голову, на последних рядах в лекционных залах курсанты откровенно спали. Зато после этого можно было смело идти в очередное увольнение отдыхать, словно Крёз сорить деньгами в местных пивных, приглашать девушек на танцы и позволять себе прочие незатейливые развлечения того времени. Кто-то из курсантов ходил в филармонию, но таких было не много. Ближе к выпуску их стали чаще приглашать в другие местные учебные заведения на вечера. К таким «выходам в свет» им, будущим офицерам, следовало серьёзно готовиться, как к настоящему балу.

Особое внимание курсанты уделяли своей военной форме и умению её носить. Это последнее, всегда ценилось в армии очень высоко. Выданное повседневное обмундирование, парадную форму и шинель всегда тщательно подгоняли по фигуре, старались придать нужный вид головным уборам, погонам и нашивкам. Но и это было ещё далеко не всё: будущему офицеру следовало уметь «правильно вести себя в обществе». В этом отношении курсанты, пришедшие с «гражданки», по-доброму завидовали выпускникам суворовских училищ, у них всё это было уже в крови. Баркову пришлось провести немало времени перед зеркалом, чтобы научиться отдавать воинское приветствие легко и с некоторым изяществом, «по-офицерски». Манеры и стиль своего поведения они искали у своих курсовых офицеров, иногда откровенно копировали их.

Находясь в обществе, не следовало позволять себе бурно выражать эмоции. Движения курсанта в танцевальном зале должны быть уверенны и несколько медлительны, в лице непременно изображалась холодность и скука. Всё это означало «уметь произвести нужное впечатление». По счастью, курсантов вне основной учебной программы и совершенно бесплатно обучали танцам. Для этого в училище регулярно приглашали девушек из культурно-просветительного училища. Занятия не были обязательными, но многие курсанты с удовольствием посещали их, и потом на всех вечерах могли выглядеть вполне достойно. Преодолевая стеснение и неловкость, Барков тоже посетил несколько таких занятий, после которых научился сносно вальсировать со своей рыженькой партнёршей.

Военная форма обычно диктовала вполне определённый стиль поведения. Получалось так, что военнослужащие практически никогда не садились в общественном транспорте, дабы не подскакивать постоянно в присутствии женщин или пожилых людей.

В те времена гарнизонная военная комендатура отличалась особой строгостью. Среди курсантов устойчиво ходили слухи об установлении неких планов на количество задержанных в городе солдат и курсантов. Получить замечание и запись в увольнительную записку можно было за любую мелочь. В воен ной форме, например, не приветствовалось даже ношение каких-либо авосек или сумок вольного гражданского покроя. Вследствие этого, многие вообще старались избегать хождения по центральным улицам города, чтобы не отдавать воинскую честь офицерам и не получать замечания от патруля. В случае последнего, курсанта могли надолго лишить увольнения в город.

Однажды, к Николаю Баркову на первом курсе приехала матушка. Он получил увольнение, и они вместе отправились бродить по городу. На Будёновском проспекте его задержал патруль за не отдание воинского приветствия и прервал ему увольнение. Нужно было немедленно возвращаться обратно в училище. Матушка со слезами просила начальника патруля не делать этого, но офицер оставался непреклонен. Николаю было ужасно стыдно и обидно, но извиняться и просить офицера он не стал.

Барков учился довольно прилично, но требования воинской дисциплины у него плохо сочетались с неуёмной жаждой новых приключений и романтических похождений. Следовало отметить, что курсанты училища неизменно пользовались благосклонностью местных донских барышень. Это нередко кружило головы молодым людям в военной форме. Некоторые курсанты гордились чередой сменяемых знакомств с девушками, порой бывали не слишком разборчивы. Как-то раз, Николай вместе со своим другом однокурсником Владимиром Мыльниковым отправились провожать своих фабричных подружек, живших на окраине города. Что-то не сложилось, и они не пригласили их к себе домой. Взятое с собой спиртное, курсанты выпили прямо на тёмной улице, потом вспомнили, что уже опоздали в училище.

По совокупности, за оба нарушения воинской дисциплины, они с другом получили по трое суток ареста и были препровождены на гарнизонную гауптвахту. Сырые, холодные камеры с узкими лавочками, на которых не то, что лежать, сидеть нормально нельзя; деревянные щиты «вертолёты» для короткого ночного сна, а самое главное решётки и часовые с автоматами, всё это показалось им самой настоящей тюрьмой, Трубецким бастионом Петропавловской крепости. Володя Мыльников, без всякой надежды, взывал к гуманности и просил для себя в камеру «перо, бумагу и чернил». Он хотел записать свои новые стихи, в которых каялся и благодарил «суровых стражников сырой темницы за спасение его души».

Девочки фабричные узнали об их аресте и принесли им передачу. Дежурный офицер на гауптвахте принять их отказался, о чём с иронией сообщил наказанным курсантам: «Пришли сюда, с горячей картошечкой и солёными огурчиками, вертихвостки крашенные. Да ко мне жена сюда не ходит, сроду такого не видел. А вам, добрые молодцы, надо было раньше закусывать!»

Такой встряски Баркову и его другу хватило до самого выпуска. Подобных проступков он больше никогда не совершал. Происшедшее, заметно сблизило вчерашних арестантов. Однажды, уже как очень близкому другу, Мыльников рассказал ему, что является потомком старейшего княжеского рода Юсуповых и «того самого», Феликса Юсупова, который участвовал в убийстве Григория Распутина. Будто, мать ему про это сама рассказывала. Насколько такая версия соответствовала действительности или была плодом творческой фантазии юного поэта, установить уже невозможно. В любом случае всё это произвело должное впечатление на Баркова. В те времена никто о себе ничего подобного не рассказывал. Возможность пребывать в друзьях у отпрыска княжеского рода льстила его самолюбию.

Каждое утро командованию училища шёл подробный доклад обо всех происшествиях. Нередко такие сообщения были похожи на горячие фронтовые сводки. Они пестрели известиями о драках военнослужащих с курсантами речного училища, уличных дебошах и пьянстве. Арест и гауптвахта в таких случаях были самым меньшим наказанием. Можно предположить, что этим курсанты заметно портили училищу общие итоговые показатели в гарнизоне. Реакция командования всегда была взвешенной и хорошо продуманной. Возможно, именно с этой целью в училище регулярно объявлялся холерный карантин, который изолировал курсантов в казармах на долгие месяцы.

Оказавшись отрезанными от мира высоким забором с колючей проволокой, курсанты просто изнывали от безделья в выходные дни. Молодые здоровые организмы требовали действия, и они придумывали для себя довольно необычные мужские развлечения. На курсе нашлись боксёрские перчатки, и было решено организовывать поединки. Далее принимались меры, чтобы привести возможных соперников к желанию выяснить свои отношения в «честном бою». Для этого не гнушались лжи и разного рода сомнительных сплетен. Случилось так, что и Николая Баркова тоже столкнули со своим однокурсником именно таким, самым бессовестным образом. Когда все слова были сказаны, для защиты своей чести и репутации оставалось одно последнее средство – поединок. В случае отказа от него соперников могли публично объявить трусами и подвергнуть обструкции. Такое всеобщее осуждение любому курсанту было вынести трудно.

Его соперником оказался Виктор Новицкий, вполне подходивший ему по росту и весовой категории. Нельзя сказать, что они были близкими друзьями, но и сильной неприязни друг к другу тоже не испытывали. Правда, Новицкий отличался довольно вздорным и заносчивым характером. Этот рыжеватый, с узкими злыми глазами юноша, умел на ходу придумывать обидные прозвища своим сослуживцам, которые потом быстро и прочно прилипали к адресатам. Похоже, что на этот раз его решили немного проучить руками Баркова. Некоторые другие курсанты утверждали, что причина этого поединка была связана с историей какой-то прекрасной незнакомки, студентки архитектурного факультета РИСИ. К чести лиц, посвящённых в эти таинственные обстоятельства, имя девушки никто вслух не упоминал.

Бой назначили в комнате для курения, где всё тонуло в сизых клубах табачного дыма. Собравшаяся на бесплатное представление публика жалась к стенам. Поединок начинался с соблюдением всех установленных правил. Вначале они оба публично подтвердили, что не намерены прощать так просто обиду, и заявили о своей готовности драться. После объявления правил поединка они, приняв боевую стойку, начали кружить в центре комнаты. Бой шёл как-то вяло, но нанеся друг другу по нескольку чувствительных ударов и подбадриваемые азартными зрителями, «дуэлянты» разошлись не на шутку. После нескольких пропущенных ударов, у Новицкого получилось рассечение, из носа хлынула кровь. Бой был прекращён по обоюдному согласию к исходу второго раунда. Баркову после поединка пришлось с неделю ходить с синяком под глазом и объяснять командирам причину его появления.

Кроме этого на курсе были ещё и две спортивные шпаги, принесённые из увольнения местным курсантом Александром Векличем. Однако такой способ выяснения отношений особого развития не получил по причине недостатка навыков фехтования. Спустя две недели весь этот спортивный инвентарь у курсантов изъяли, а поединки в казарме были категорически запрещены под угрозой отчисления из училища.

Вот уж где, как не «сидя на карантинах», курсанты учились эпистолярному жанру, вдохновенно сочиняли письма своим близким и особенно девушкам. Содержанием переписки часто становились их мысли и чувства, в ней открывали душу, делились радостями и печалями.

Письмо для военного всегда значило много, это была его духовная связь с далеким родным домом, любимым и дорогим человеком. К таким письмам часто возвращались и зачитывали до дыр. Иногда курсанты для этого помогали друг другу писать стихи. Особой популярностью пользовались карандашные рисунки, сделанные с фотографий. У Баркова даже устанавливалась очерёдность на исполнение таких заказов от сослуживцев. С этим был связан один курьёзный случай. Сидя на занятиях, Баркову как-то пришло в голову сделать шарж на своего командира учебного взвода капитана Конова. Уважаемый своими подчинёнными командир, получился похожим на волка из популярного мультфильма. Удачный рисунок был неосторожно отправлен автором по рядам сидевших курсантов: самолюбие художника требовало немедленного признания. Оно действительно наступило, когда рисунок неожиданно попал руки самому капитану Конову. Изображённый волк ему понравился, и он заявил, что забирает его на память «о своих зайцах». Будучи человеком весёлым и открытым, Конов показал рисунок начальнику курса. К несчастью, дальше всё было расценено как подрыв авторитета командиров.

Спустя много лет Барков с удивлением узнал, что его курсовой офицер, впоследствии старший преподаватель кафедры Анатолий Викторович Конов, всю свою жизнь писал стихи, стал автором поэтических сборников, посвящённых непростой службе ракетчиков и марша родного Ростовского училища.

Повествование о курсантах было бы неполным без рассказа о самом необычном сокурснике, Игоре Золотницком. В училище он пользовался особыми негласными привилегиями, как сын аппаратного чиновника из состава военного отдела ЦК КПСС. Для удобства обучения и воспитания всех отпрысков высоких начальников свели в одно учебное подразделение. Там они жили по отдельному распорядку дня, свободно ходили в увольнения и были несчастьем для своего командира отделения.

Золотницкого, или как его здесь все называли, Игорька, на курсе невзлюбили сразу и крепко. Случилось так, что он довёл до слёз молоденькую преподавательницу немецкого языка Инну Павловну, нагло заявив, что «его мать вытащила её из грязи, а она делает ему compromette (компрометацию)». Бить тогда его сослуживцы не стали, но серьёзно предупредили о возможности такого исхода.

Инночку в училище любили все. Курсанты даже спорили между собой, кто сегодня будет ей докладывать о готовности учебного отделения к занятиям. В момент очередного дежурного доклада, она всегда сильно краснела и скромно опускала глаза. При миниатюрных размерах Инночки, даже самый тщедушный курсант чувствовал себя рядом былинным богатырём. Для Инночки они рвали на клумбах цветы и писали любовные записки. На весь период обучения вокруг Золотницкого образовался вакуум недружелюбного молчания. Игорёк платил окружающему его «плебейскому большинству» холодным презрением.

Тут, наверное, следовало рассказать, чем занимался на лекциях Игорёк, щуплый юноша в очках с массивной оправой. Он постоянно что-то записывал в свою большую чёрную тетрадь, похожую на старинную амбарную книгу. Игорёк мог часами оставаться неподвижным, хмурить брови и смотреть в потолок. Однажды, он с важностью сообщил Баркову, что пишет научно – фантастический роман и предложил его посмотреть. Похоже, Игорёк не случайно остановил на нём свой выбор. К тому времени Барков числился нештатным корреспондентом училищной многотиражки и имел две публикации в окружной газете «На страже Родины».

Баркову было любопытно, и он принялся разбирать корявый почерк автора, пытаясь вникнуть в содержание его тетради. Плотно исписанные листы не поддавались. К своему стыду, Барков совершенно ничего там не понял. Это была какая-то мудрёная смесь философских рассуждений о высшем космическом разуме и истории управления мира существами особой избранной породы. Признаваться в своей полной неспособности было неловко, и он невнятно промямлил, что такая книга не для всех, но она наверняка найдёт своего читателя среди тех, кто разделяет основную философскую концепцию автора. Игорёк внимательно выслушал и одобрительно кивнул головой. Потом заметил, что его литературный труд требует более вдумчивого чтения и специальных философских знаний о строении мира, происхождении и эволюции жизни, смысле и цели существования человечества. Главная цель его книги – в увлекательной популярной форме подготовить человека к будущей встрече с космическими энергиями на этапе переходного периода. В общем, после такого глубокого авторского пояснения, Барков стал понимать ещё меньше.

Судьба снова столкнула их уже на последнем курсе. Приближался выпуск, Золотницкому срочно требовалась рекомендация комсомольской организации для вступления кандидатом в члены КПСС. Это связывалось с его будущей должностью. Барков был секретарём бюро ВЛКСМ курса и поэтому получил накануне комсомольского собрания соответствующий инструктаж. В кабине начальника курса он отмолчался, хотя точно знал, что будет голосовать против Золотницкого. Комсомольское собрание тогда проводили дважды, и каждый раз ему отказывали. Игорьку ничего не забыли. Комсомольцы курса были против дачи рекомендации, несмотря на сильное давление со стороны командиров и политработников.

В училище назревал неприятный скандал, с курсантами беседовали индивидуально, намекали, что у каждого из них скоро будет выпуск и распределение. В рядах курсантского сопротивления больше не было прежнего единства, начались разброд и шатания. Всё чаще стали слышны голоса, что пора уступить отцам – командирам, что курсанты свою настоящую силу уже показали. И вообще, не надо было браться за оружие. Перед последним, третьим комсомольским собранием, Баркова намеренно поставили во внутренний наряд. Потом, без него, большинством голосов, провели нужное решение. «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут», – смеялись курсанты и шли в ленинскую комнату изучать политическую карту СССР. Дорога на южный космодром для многих стала ближе. Никакого «разбора полётов» после собрания не было, скандал старались поскорее забыть.

О Золотницком рассказывали, что он продолжил свою службу в центральном аппарате МО, а позднее, представлял военное ведомство при дипломатической миссии в Ливии. После выхода в отставку Золотницкий возглавил в столице одну из известных телекомпаний.

Ещё на первом курсе Николая потянуло в библиотеку училища. Фонд у неё был достаточно обширен, но многие интересные книги выдавались только для читального зала. С некоторого времени всё его свободное время стало проходить именно там. Своё чтение он начал с потрясающих дневниковых записей юного Льва Толстого, затем пришёл черёд полного собрания сочинений Александра Куприна. Николай читал русскую и зарубежную классику запоем, но совершенно бессистемно, выбирая книги по своему внутреннему чутью.

Именно на этот время пришлось его знакомство с книгой Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Прежде Барков считал, что ему об этом периоде истории страны уже все хорошо известно. Видел фильмы, что-то читал в учебниках. Да, было такое время. Люди страдали безвинно, их бросали в лагеря, тюрьмы и даже расстреливали. Ничего нового для него в этом не было. Он слышал о закрытом постановлении ЦК партии. Там осудили культ личности Сталина. Потом началась реабилитация репрессированных. Культ осудили, и эту тему для всех закрыли. Дома об этом при нём старались не говорить. Считали, что знать ещё рано, можно себе навредить. Книга Солженицына представляла собой объёмистую пачку тонкой копировальной бумаги с мелким плотным текстом. Уже самое первое знакомство с книгой вызвало у него много вопросов. Литературными достоинствами запрещённая книга не отличалась, но оглушала своим содержанием. Читать её приходилось в увольнении, на квартире у товарища. Его пылкая комсомольская натура отчаянно протестовала и сопротивлялась, он упорно отказывался верить прочитанному. Тонкие листы жгли Николаю руки. Все это казалось подлой клеветой на его любимую Родину. В общем, он поделился своими сомнениями с Виктором, давшим ему эту книгу. Тот спорить не стал, и предложил встретиться с его родителями. Барков понял, что существовала ещё и другая, неизвестная ему правда. Как потом выяснилось, Николай задавал им наивные детские вопросы. Впрочем, в этом тоже имелось своё преимущество: его жалели. Николаю тогда встретились понимающие, интеллигентные люди. После этого Барков впал в сильную депрессию. Преодолеть это состояние помог отец, историк по образованию, с его умением спокойно разбираться в любой сложной проблеме.

Увлечение Николая книгами не осталось без внимания некоторых сотрудников библиотеки, в частности самой юной, Светланы или Светика, как её называли между собой курсанты. Светлана была девушкой строгих правил и умело скрывалась от назойливых мужских взглядов за стёклами своих тонких красивых очков. Она первая предложила ему длинный список литературы для чтения. Это сблизило их, и они продолжили встречаться за стенами родного училища. Николай и Светлана много времени проводили вдвоём, посещали драматический театр и филармонию, но не строили серьёзных планов на будущее. Так продолжалось до самого окончания учёбы. Наступил момент, когда получив назначение на космодром Байконур, Николай посчитал себя обязанным сделать Светлане предложение. Взяв тогда время на раздумье, она вежливо отказала ему, сославшись на свою неготовность к жизни в дальнем гарнизоне. Ничего другого Николай тогда предложить ей не мог. Через год Светлана стала женой другого выпускника, продолжившего свою службу в стенах училища в качестве курсового офицера.

Годы учебы пролетали незаметно, начались войсковые стажировки. Впервые, после зажиточных кубанских и донских станиц, Николаю Баркову довелось увидеть настоящий быт русской глубинки с покосившимися чёрными избами. Затерянные в лесной глуши населённые пункты, где даже электричество появилось только следом за постановкой на боевое дежурство ракетных полков. Быт, страшный своей нищетой и вековой безысходностью, которую они видели в опустевших посёлках и глазах женщин, становившихся старухами в сорок лет. Получалось, что они там тоже нуждались в защите их могучего ракетно-ядерного оружия. Пока всё это плохо укладывалось в сознании повзрослевшего Николая.

Самым ярким событием того времени для Баркова и его товарищей стало вручение дипломов и присвоение офицерского звания. По очереди, чеканя шаг, они выходили из строя и прощались со знаменем училища. На глазах седых командиров, этих вечных нянек-воспитателей, теперь стояли слёзы. Взводный командир, капитан Конов, нашёл время каждому из них пожать руку и пожелать что-то особое, своё. Он станет первым офицером, на которого они обязательно захотят быть похожими. Так оно и случилось, позднее. Все они будут чем-то неуловимо походить на своего первого командира и повторят его в своих поступках. Потом, в «Белой акации», где молодые офицеры собрались в складчину по случаю прощания с училищем, говорили капитану Конову уже они. Конечно, в кафе не всё обошлось гладко, видно разбередило душу крепкое вино и трио певших цыган. Посреди ночи, главный забияка курса Евгений Романовский разгуляется, поймает такси и поедет из Ростова на свою родину, в Новочеркасск. Он остановится в донской степи, и плача, будет обнимать каменную бабу у скифского кургана. Утром следующего дня, бледный как полотно, Евгений придёт на службу в войсковой Вознесенский собор поминать своего деда фронтовика…

Мало ли чего ещё было тогда у каждого в жизни! Так состоялся союз с армией у Николая Баркова, который потом продолжался долгих 27 лет. Был ли он только по любви или расчёту? Скорее всего, в нём имелись все эти составляющие. Любовь к армии пришла у него заметно позднее, как зрелое чувство, через осознание своей новой ответственности и те немалые трудности, с которыми ещё предстояло столкнуться во время службы. Зато такое отношение к армии оказалось очень прочным, и оно не отпускало его до сих пор…

Начало

Они ехали поездом уже четвёртые сутки. Их трое выпускников училища, молодых лейтенантов, получивших назначение на космодром Байконур. Только один из них вёз в дальний гарнизон молодую жену. Отважился на это земляк Баркова, Анатолий Никитин, закончивший училище с красным дипломом. Его жена Людмила была из хорошей обеспеченной семьи, а Анатолий вырос без родителей, воспитывался в детском доме. Брак получался неравным. Правда, офицерские погоны несколько исправляли такое положение. Многие говорили, что у них получилась красивая пара: оба видные и статные…

Анатолий долго и терпеливо ухаживал, добиваясь расположения своей будущей невесты и её матери, главной хозяйки и распорядительницы большого дома. Отец Людмилы, ведущий инженер тракторного завода, вечно погружённый в свою работу, сдался куда быстрее: «Делайте, что хотите». На проводах было пролито много слёз: «Оторвали кровиночку нашу от родного дома, увезут на чужую сторону в дикие казахские степи». Молодые, в отличие от родителей и многочисленных родственников, были веселы. Людмилу и Анатолия устраивала возможность вырваться из-под строгой опеки и поскорее начать самостоятельную, полную романтики и приключений взрослую жизнь в дальнем гарнизоне.

Теперь Людмила со страхом смотрела на однообразный, лишённый всякой растительности пейзаж, похожий на избитую метеоритами лунную поверхность, глиняные домики c плоскими крышами и ленивых верблюдов. В открытое окно вагона рвался горячий сухой ветер, от яркого солнца было невозможно спрятаться. Она уже не скрывала слёз и с тревогой думала о своём будущем. Два чемодана с её красивой модной одеждой здесь едва ли могли пригодиться. В Уральске к ним подсел разжалованный старший лейтенант, возвращавшийся из очередного отпуска. Дырки на помятых погонах от снятых звёздочек его совершенно не смущали. Офицер приехал сюда ещё вчера, вышел на платформу за пивом и отстал от поезда. Он был небрит и имел какой-то помятый, использованный вид. Вместе с ним в купе пришёл запах немытого потного тела, отчего стало казаться, что все они ехали таким составом, по крайней мере, суток десять. За новое знакомство молодые лейтенанты распили по бутылке скверного местного пива, имевшего странный зеленоватый цвет. Потом принялись угощать своего гостя водкой московского разлива, которую везли с собой. Новый знакомый доверительно пояснил, что в гарнизоне установлен сухой закон, и привезённое ими спиртное будет немедленно изъято на станции. Теперь он помогал им уничтожать алкогольные запасы, а в благодарность за это, с видом знатока, рассказывал про космодром. Попутчик был доволен произведённым впечатлением и продолжал вдохновенно врать дальше.

Из динамиков в купе под звуки домбры лились бесконечные унылые песни казахских акынов. Странные для русского уха звуки, похожие на завывание степного ветра… После Аральска начались пески, раскалённое солнце медленно катилось за горизонт, но жара не спадала. Наступившая ночь была похожа на разлитые чернила, за окном вагона ни огонька. Только в самый последний момент где-то вдали сверкнула цепочка огней автомобильной трассы. Впереди была станция назначения Тюра-Там, со стоянкой в четыре минуты. К этому времени все они стояли в тамбуре, вещи грудой были свалены рядом. Барков с волнением вглядывался в редкие огни приближавшейся станции. Ему хотелось скорее увидеть фантастические очертания города Ленинска, звёздной гавани космических кораблей. Поезд резко сбросил скорость, потом прощально лязгнул металлом сцепки, натужено дернулся и остановился. Они торопливо выпрыгнули на перрон и сразу же провалились в душную темноту. Со стороны невидимого поселка послышался хриплый лай собак. Едва ноги уперлись в твёрдую землю, как над их головами открылись россыпи звёздного неба. На космодроме оно было необыкновенным, яркие звёзды висели прямо над головой. По крайней мере, так решил для себя Николай Барков. Стоило протянуть руку, как у него сразу же начинался межпланетный контакт. Это был другой, неведомый мир. «Эллио утара гео», – сказало ему небо голосом Аэлиты. «Я всегда буду слышать тебя, голос любви и вечности бесконечной Вселенной, теперь мы рядом», – прошептал он. Этот момент Барков запомнил на всю жизнь.

Между тем, друзья уже торопили его. Здесь их ждали и встречали. Они быстро погрузились в «пазик» и через короткое время, после внимательной проверки документов, пересекли КПП в жилой зоне города Ленинска. К слову, их личный багаж на предмет «запрещённых к провозу напитков», никто тогда не осматривал. Позднее, в 1995 году, Ленинск переименовали в знакомый многим по информационным сводкам Байконур. Жилая зона за колючей проволокой называлась её обитателями просто «десяткой». Так это было принято во всех ракетных войсках. Теперь она должна была стать для них домом и второй родиной на долгие месяцы и годы военной службы.

Конечно, они уже были наслышаны от старших товарищей обо всех особенностях жизни на космодроме. Теперь им хотелось поскорее увидеть космическое хозяйство и легендарных покорителей вселенной. Воображение рисовало город будущего, навеянный прочитанными книгами из серии фантастики и приключений.

В средине 70-х годов прошлого столетия всё происходившее на космодроме было скрыто плотной завесой секретности. Жилой городок был обнесён забором с ключей проволокой. По ночам – патрулирование всех важнейших объектов. После того как 1мая 1960 года над ним пролетел американский самолёт разведчик, который потом сбили под Свердловском, на всех господствующих высотах ПВО разместила свои установки… На космодроме не то что фотографировать запрещалось –в переписке не разрешалось называть это место. Даже родным нельзя было сообщать, где служишь. Каждый приезжавший сюда военнослужащий обязательно давал подписку о неразглашении военной тайны. Не могло быть и речи о выезде за рубеж. Это сейчас о Байконуре уже многое уже сказано, написано и отснято на кинопленке. Впрочем, когда начались наши полёты в космос, то существование Байконура скрыть было уже невозможно. Тем более, что полёт Гагарина требовалось зафиксировать в международных правах достижений. Можно сказать, что он первым открыл его миру официально.

Стоит кратко напомнить читателю, что необходимость в таком испытательном полигоне возникла на фоне бурно развивающейся в 1950-е годы ракетной отрасли и связана с решением технических задач по созданию многоступенчатых ракет, предназначенных для обороны и многоцелевых космических исследований. Конечно, прежде всего, речь тогда шла о средствах доставки ядерных боеприпасов на территорию США, нашего вероятного противника. Нужно было в кратчайшие сроки лишить его преимуществ географического положения, сделать уязвимым для боевых межконтинентальных ракет. Место для нового полигона должно было отвечать многим условиям. В их числе, как можно более близкое расположение к экватору для придания скорости стартующей ракеты за счёт вращения Земли, близость транспортных магистралей и одновременно удалённость от крупных населённых пунктов.

Такое место, близкое к этим требованиям, оказалось у железнодорожного разъезда Тюра-Там, в 350 километрах от поселка Байконыр, давшего впоследствии историческое название самому космодрому. Строительство началось 12 января 1955 года с высадки небольшого отряда военных строителей на разъезде, затерянном в бескрайних пустынях Приаралья, в двух с половиной тысячах километрах от Москвы.

Ветераны космодрома рассказывали, какое тяжёлое впечатление произвело на них первое знакомство с местом будущего Звездограда – бескрайняя степь, пески и солончак. Только ветер гонит перекати-поле в завесе песка по бескрайнему бесснежному пространству. Нет ни одного дерева, только несколько глиняных мазанок да мазары засыпанного песком кладбища. Позднее, нечто подобное Николай Барков прочитал у Чингиза Айтматова в романе «…И дольше века длится день»: «Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток… По сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства – Сары-Озеки, Серединные земли жёлтых степей. В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана…» Уже совсем иные оценки прозвучали у главного конструктора Сергея Королёва, ответившего сомневающимся специалистам: «Вы все ужасные прозаики. И как эту прозу выбить из вас – ума не приложу. Где найдёшь ещё такой благодатный уголок для будущих космических пусков, где свыше трёхсот дней в году солнце, а ночью на тебя смотрят мириады звезд? Да ты не представляешь, что здесь развернётся!» Он верил в осуществление своей мечты даже в сталинских лагерях, а здесь она была уже гораздо ближе. Конструктор умел не только мечтать, но и добиваться намеченного волею своего таланта и энергии.

Тогда только очень немногие знали конечную цель и масштабы всего затеваемого строительства. Создание полигона было окружено плотной завесой секретности. Даже сами военные строители, согласно установленной легенде, поначалу считали, что возводят крупнейший в мире спортивный комплекс. Маленький разъезд был буквально завален непрерывно поступающим потоком строительных материалов и могучей техники. Прибывали всё новые и новые контингенты военных строителей и специалистов. Несмотря на совершенно дикие бытовые и климатические условия и сложность инженерно-строительных задач, темпы работ были поистине ошеломляющими. Работы велись круглосуточно. Строили всё это, конечно, не «зэки», их на Байконуре никогда не было, а простые солдаты и офицеры. Чтобы построить первый и основной объект будущего космодрома – стартовый комплекс, нужно было вынуть около миллиона кубометров грунта и уложить десятки тонн сверхпрочного бетона. Вот тогда среди военных строителей начала ходить шутка о том, что там была вырыта и залита бетоном самая большая в мире яма. Поразительно, что через четыре месяца это сооружение было сдано под монтаж стартового оборудования и других систем, поставки которых на объект шли со всех концов. Космодром строила вся страна. Первоначально объект был рассчитан на 24 пуска, но потом с этого знаменитого старта запустили свыше 470 космических аппаратов. Надежность его полностью сохранялась.

Нет смысла упоминать фамилий этих строителей. Все, от генерала до простого солдата-строителя и монтажника, тогда трудились за пределами человеческих возможностей. Конечно, без чёткой организации совершить такое большое дело было бы невозможно. Главными заказчиками здесь были Сергей Павлович Королёв и маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин. Именно они чувствовали и регулировали пульс всей этой большой стройки.

Первоочередные объекты были завершены к декабрю 1956 года. В это время на полигоне работало уже почти две тысячи военных строителей и более пятисот гражданских специалистов. Незаметно, вместе с техническими объектами полигона стал возводиться и быстро расти жилой посёлок, начал обустраиваться элементарный человеческий быт на месте палаток и землянок. Русская душа просила зелени и, несмотря на тяжёлые условия, здесь начали сажать и растить деревья. Это не красивая сказка, что за каждым деревом для ухода закрепляли солдата, который при увольнении передавал его прибывшему пополнению. Со временем, на месте мёртвых солончаков выросли живые зелёные скверы и зацвели цветы. В густых зарослях невесть откуда появились и запели соловьи. У многих живших на космодроме, потом долгое время сохранялось особое и трепетное отношение к деревьям в любой климатической зоне.

Новый полигон рос быстро, словно сказочный герой. Создавались новые стартовые площадки, в том числе для боевых ракет, испытательные стенды, производственные мастерские, жилые зоны, прокладывались десятки километров новых железнодорожных путей, автомобильные шоссейные дороги и линии электропередач.

Трудно поверить, но через два с половиной года после первого вбитого в песок колышка строительной разметки, со старта 2-й площадки был произведён первый испытательный пуск межконтинентальной ракеты Р-7, той самой легендарной семёрки. Это произошло 15 мая 1957 года и стало началом славной истории космодрома Байконур. Уже 4 октября 1957 года восхищённый мир учился по слогам выговаривать незнакомое русское слово «спутник» и искать в звёздном небе движущуюся светящуюся точку. Страна Советов вырвалась далеко вперёд в этой большой гонке.

Параллельно с созданием оборонного ракетно-ядерного щита начался планомерный штурм космоса. Таким образом, партийным руководством страны решалась стратегическая задача доказательства преимуществ социалистической политической системы. В 1959 году произойдут запуски автоматических лунных станций, и мир увидит фотографии обратной стороны Луны. 19 августа 1960 года запустят космический корабль с собаками Белкой и Стрелкой, которые благополучно вернутся на Землю. А 12 апреля 1961 года, всего лишь через шестнадцать лет после страшной войны, мир узнал о первом в мире полёте в космос советского человека, Юрия Гагарина. Это событие знаменовало собой открытие эры пилотируемой космонавтики. Тогда впервые в эфире прозвучали слова «космодром Байконур». Президент США Джон Кеннеди так прокомментировал это событие: «Русские нас сделали. Для когото – это русский вызов, а для меня – шок».

Большая космическая гонка продолжалась. Каждое новое сообщение об очередной победе страна встречала с восторгом, а дети мечтали стать космонавтами. 16 июля 1965 года будет произведён запуск новой мощной многоступенчатой ракеты-носителя типа «Протон», наступила эра исследования планет и других небесных тел Солнечной системы. Осуществляются мягкие посадки космических аппаратов на Луну, Венеру и Марс. Активно шли работы по созданию самой мощной ракеты-носителя Н-1 КБ Сергея Королёва. Это была поистине королевская ракета, длиной 120 метров и 17 метров в диаметре хвостовой части; наша главная надежда в осуществлении лунной программы и сохранении первенства в космосе. Старики-конструкторы утверждали даже больше, что Сергей Павлович готовился покорять на ней Марс. К сожалению, все её пуски в 1969, 1971 и 1972 году оказались аварийными, без Сергея Королёва эта ракета просто не хотела летать.

Визиты иностранных руководителей были редкими, но некоторые имели далеко идущие политические последствия. В начале 70-х годов на «Гагаринском старте» побывал президент Франции Шарль де Голль. Высокий, худощавый, его офицеры-испытатели между собой гусём прозвали… После осмотра он спросил у сопровождавшего его командующего ракетными войсками маршала Николая Крылова: «Господин маршал, а что будет, если этой ракетой ударить по Парижу?». «Николай Иванович, немного смущаясь, чётко ответил: «Не только от Парижа, но и от всей Франции ничего не останется». Де Голль тогда ничего не сказал, лицо его оставалось непроницаемым. Он только слегка приподнял голову, внимательно и задумчиво посмотрел на стоявшую ракету… Можно предположить, что увиденное произвело на де Голля определённое впечатление. Вернувшись домой, он не только отказался размечать на территории Франции военные базы и штаб НАТО, как это раньше планировалось, но и принял решение о выходе из его военной организации.

Их встреча с космодромом состоялась 6 августа 1974 года. До этого только некоторым из курсантов удалось побывать в ходе стажировки на первом ракетном полигоне Капустин Яр, где уже тогда многие чётко усвоили, что работа офицера, командира и техника требует высокой ответственности, и любая небрежность может привести к большой беде.

Жилая зона Байконура в излучине реки Сырдарьи тогда представляла собой военный городок с населением в 70 тысяч человек. Ничего фантастического в нём они не увидели. Обыкновенные дома, и люди в них жили тоже самые обыкновенные. Типовые застройки кварталов делали этот город похожим на сотни других. Отличало его, пожалуй, только обилие памятников первопроходцам космоса и непривычная разветвлённая система полива деревьев в виде арыков.

Рядом с берегом реки находились особый, «нулевой» квартал и гостиница «Космонавт», где перед запусками жили космонавты. Была там особая, звёздная аллея деревьев, которые посадили космонавты. Правофланговым в ней и сейчас стоит карагач Юрия Гагарина. В Ленинске всегда было молодое население, средний возраст которого не превышал 32-х лет. Здесь всегда было много детей. Их родина – космодром, и этим они потом гордились всю свою жизнь. Кто-то из них, уже став взрослым и окончив институт, возвращался сюда и продолжал дело своих родителей.

Рядом с Ленинском находилась ещё одна, известная всем 13-я площадка – местное кладбище. В семидесятые годы прошлого века там ещё хоронили военнослужащих, но потом их всё чаще стали отправлять на родину. Страшное это было место в закрытой зоне: покосившиеся, забытые безликие могилы с жестяными звёздами и наступавшим на них песком. Сюда уже было некому приходить…

Что и говорить, простора здесь хватало. Огромные равнинные расстояния оглушили Николая Баркова с самого первого дня. Куда ни глянь в сторону от железной дороги – везде одна голая безлюдная степь на многие десятки и даже сотни километров. Со стороны Арала сюда двигались пески. Можно было подумать, что Байконур находился где-то на самом краю света. Так казалось только на самый первый взгляд. Из обустроенного, озеленённого города не видно, что степь за его границами изрезана шоссейными дорогами и железнодорожными ветками, ведущими к стартовым площадкам, техническим позициям и военным городкам, разбросанным на огромной территории. Эта невидимая человеческому глазу жизнь время от времени напоминала о себе дрожью земли, извергавшей огненные смерчи, и уходившими в небо ракетами. Спустя многие годы службы на Байконуре Николай Барков так привыкнет к этим бесконечным равнинам и расстояниям, что ему всегда будет не хватать воздуха в замкнутых пространствах уютных европейских городов.

Свободного места действительно было много. Только раз, гуляя в степи, Николай увидел на холмах рядом с армейским колючим ограждением разрушенные мазары какого-то старого мусульманского кладбища. Местные аксакалы говорили, что строители космодрома потревожили там духов, и это нарушило существовавшее веками равновесие. Добром это не закончится. Военные люди были атеистами и в ответ аксакалам только снисходительно пожимали плечами: «Места-то вокруг полно, сколько хочешь. Почему вам нужно хоронить именно здесь?» Они в такие сказки не верили и шутили: «Избавление от мёртвого в погребении скором. Любой холмик для этого подойдёт».

Старикам космодром не нравился, и они возражали военным: «Места в степи много. Только и люди не животные, они не закапывают своих близких, где попало». Действительно, случалось, что тело умершего, завёрнутое в кошму, казахам приходилось везти за сотни километров. Такие правила и традиции у местных народов складывались и сохранялись веками.

Первые дни на Байконуре стали для Николая Баркова временем привыкания к необычным климатическим условиям, жаре, которая не отпускала даже ночью. Если вспомнить, то эта пустыня в его жизни стала уже второй. Первыми у него были пески Гоби в Монголии, где проходила военная служба отца. Там строили участок железнодорожной магистрали Москва – Пекин. Жили в палатках или сборных бараках, гарнизоны часто менялись. Николаю тогда исполнилось четыре года. Воспоминания из того времени сохранились у Николая неясными образами, словно через мутное стекло. Лучше запомнились запахи, цвета и звуки. Отец носил ладно подогнанную офицерскую форму. От него всегда исходил запах крепких папирос и кожаных ремней, скрипучие хромовые сапоги отливали зеркальным блеском. Матушка, тогда ещё совсем молодая, работала учительницей начальных классов. У неё тоже был свой, особый и приятный запах. Он состоял из духов «Красная Москва», какой-то удивительной чистоты и других замечательных оттенков. С этими запахами к нему приходило состояние покоя и домашнего уюта. Весной пустыня Гоби покрывалась голубым цветом черемши, а летом по утрам от перепада температуры трещал камень. Время текло медленно, но ещё медленнее двигались отары овец по степи. За дрожащей линией горизонта открывались водопады и озёра чистой воды, но это был только мираж. Воду к жилью привозили в цистернах солдаты. А ещё реальностью был стоявший рядом верблюд с клочьями свалявшейся грязной шерсти. У него безразличная жующая морда. «Сейчас плюнет», – лихорадочно пронеслось в голове маленького Николая. Он отбежал на безопасное расстояние и принялся кидать в него камни.