скачать книгу бесплатно
– Товарищ полковник, провизию выносить?
– Выноси, выноси! – скомандовал тот.
Шестеро солдат в бушлатах, встав в цепочку, стали передавать ящики и коробки с продовольствием, которые крайний укладывал тут же, рядом с оружием и боеприпасами. Чего тут только не было! Банки мясных консервов, аккуратно обернутые в промасленную бумагу, множество чуть-чуть покрытых плесенью деревянных ящичков, похожих на посылочные, несколько больших бидонов-контейнеров с чем-то маслянисто-липким, какие-то коробки и мешочки, завернутые в резиновую упаковку с аккуратными алюминиевыми бирками. Из подземного сооружения солдаты, помогая друг другу, выкатили три железных бочонка и множество канистр с горючим.
– А это уже не продукты, – проговорил Федоров, указывая на герметично защищенный металлический ящик-сейф, который тащили два солдата. – Это, скорее всего, документы. Разбирать будем в управлении.
– Товарищ полковник, помните, мы в таких же сейфах на объекте под Гвардейском обнаружили солдатские и офицерские книжки, продаттестаты, справки из эвакогоспиталей, командировочные предписания нашего образца. А еще там были всякие документы вермахта для гражданских лиц, восточных рабочих и военнопленных… – промолвил лейтенант.
– Да помню, конечно. Это был такой же объект «Вервольфа». Только этот, похоже, будет немного поменьше, да?
– Так точно, товарищ полковник. Там и устроено все было более основательно – и сам бункер глубже, метрах в трех от поверхности, и оснащение всякое там было… дизель, вентиляция… А какие там были автоматические люки! А здесь…
– Что здесь? Здесь тоже… Вон сколько оружия хранилось! А радиостанция есть?
– Есть. Две. Но полностью упакованные в чехлы. Мы их специально не выносили… пока… – И он посмотрел на заместителя председателя облисполкома, прибывшего вместе с начальником управления. – И кодовые таблицы, и все…
– Ладно, потом! В Управлении разберемся! – перебил его Федоров. И, обращаясь к Кролевскому, сказал: – Вот видишь, Вениамин Дмитриевич, сколько находок! А позвал я тебя все-таки за другим. Лейтенант, покажи-ка рамки!
– Слушаюсь, товарищ полковник.
Лейтенант отошел в сторону, приподнял наброшенный на кучу каких-то предметов край брезента и что-то взял в руки. Сначала Кролевский не понял, что это. И только тогда, когда лейтенант подошел к ним, он увидел: в руках особиста – резная багетовая рамка. Самого же полотна не было видно.
– Вот, полюбуйся! – Федоров протянул ему рамку размером с большую папку. Позолота, покрывающая рельефный орнамент багетовой рамки, немного поблекла, но все еще сохраняла блеск. Кролевский повертел в руках рамку, затем перевернул ее и только тут увидел, что с обратной стороны торчат ошметки холста. Было видно, что ткань грубо вырезали ножом, не удосужившись даже вынуть картину из багета. Кролевский в недоумении посмотрел на Федорова.
– Да, да. Это картины. И кто-то вырезал полотна из рам. Там таких рамок двадцать семь…
– Двадцать шесть, товарищ полковник, – поправил лейтенант из Особого отдела.
– Не важно! Главное, кто-то вырезал картины уже после того, как бункер был законсервирован…
– Может быть, это пацаны… ну, которые обнаружили бункер? – предположил Кролевский.
– Нет, вряд ли. Ребят мы уже всех допросили. Они только ели консервы и шоколад. Даже оружие не тронули! А картины лежали в дальнем углу… Как они лежали? – Федоров обратился к лейтенанту.
– Товарищ полковник, они были, видимо, сложены в деревянные ящики. Там в нише лежат обломки досок, много войлока и обрывки прорезиненной ткани. Там и лежали эти рамки навалом…
– Понимаешь, Вениамин, наверное, кто-то из «вервольфов» уже после окончания боевых действий вытащил картины из ящиков, вырезал их из рамок и забрал с собой! – предположил Федоров.
Кролевский, все еще не выпускающий из рук багетовую рамку, снова внимательно стал осматривать ее с обратной стороны и, к своему удивлению, обнаружил на тыльной стороне надпись. Черной тушью на дереве проглядывала вереница готических букв.
– Вы не можете перевести? – Кролевский протянул лейтенанту рамку.
– «Карло Чинжани (1628–1719). Аполлон и Дафния», – прочитал лейтенант. – Так это была не немецкая, а итальянская картина… Тут еще цифры стоят. Наверное, инвентарный номер…
– Вот видишь, Вениамин Дмитриевич, что мы нашли! А ты копаешься на развалинах замка, где уже все насквозь перерыто. Ищешь эту Янтарную комнату, от которой остались одни угли… Ну, в общем, ты знаешь мое отношение!
– Да, Игорь Петрович, знаю. Но эта находка лишний раз подтверждает, что…
– Да ничего она не подтверждает! Немцы прятали свои ценности, экспонаты там всякие, картины и золото везде, где можно. Сколько люди находят по подвалам да по чердакам всякого барахла… Ну не только барахла, ценности тоже находят. Видно, перед тем, как сдать город, они попрятали кое-что и в бункерах. Правда, такие находки… – Федоров кивнул на рамку. – Мы встречаем впервые.
– Разрешите, товарищ полковник? – неожиданно проговорил лейтенант. – Нашли тогда еще… помните, там, в леспромхозе под Нестеровом… целый ящик с серебряными подсвечниками, шкатулками всякими, часами… Он тоже в бункере был. И совершенно не тронут!
– Помню. Но это, уважаемый Вениамин Дмитриевич, – уже обращаясь к Кролевскому, холодно проговорил Федоров, – не имеет, как вы говорите, никакого отношения к Янтарной комнате, которую вы ищете! Поехали! Мне все ясно!
Через несколько минут они уже двигались в обратный путь. Федоров, наверное, отягощенный своими непростыми заботами, молчал. Молчал и Кролевский, из головы которого все никак не уходила картина увиденного: заснеженный лес, разрытая траншея, черный провал бункера, разложенные на брезенте находки и, конечно, позолоченная багетовая рамка с вырезанным из нее полотном итальянского художника Чинжани.
«О чем говорят эти находки? – думал Кролевский. – Может быть, о том, что надо искать не только Янтарную комнату, но и множество других награбленных гитлеровцами ценностей, пропавших в огне войны? Хотя товарищ Сталин говорил только о Янтарной комнате и спрос с нас… с меня… будет только за нее!»
– Вениамин, видишь, мы уложились всего за полтора часа. Теперь можешь продолжать готовиться к партконференции, – прервал размышления Кролевского Федоров. – Советую тебе: бросай искать эту комнату, будь она неладна! Столько времени потеряешь, а не найдешь! Лучше занимайся делом… школами, клубами, ну там еще… больницами. Пользы больше будет! А нам если что попадется, сразу сообщим тебе!
– Игорь, у меня поручение, и я буду работать. А за обещание помочь – заранее спасибо!
Уже снова сидя в своем кабинете на втором этаже и просматривая поступившую почту, Кролевский все никак не мог отделаться от того, что не может поймать, ухватить какую-то невнятную, все время ускользающую от него мысль. Она вертелась где-то рядом, не давая сосредоточиться на документах.
Он встал, подошел к окну, отдернул штору и, всматриваясь в сгущающиеся сумерки, задумался. Раздался громкий бой напольных часов. Снова промелькнули в голове картина увиденного рядом с обнаруженным гитлеровским бункером, рассказ особиста о находках, ироничные замечания начальника УМГБ. И только тут наконец Кролевского осенило: «А может быть, Янтарная комната спрятана совсем не в подвалах Королевского замка, а в каком-нибудь бункере, расположенным рядом с ним? В одном из бункеров, подготовленных фашистами для диверсионных отрядов «Вервольфа»? Ведь кто-то спрятал же в таком же бункере картины и серебряные изделия? Кто знает, сколько таких бункеров скрыто в толще калининградской земли?»
Рассуждая так в далеком 1950 году, Вениамин Дмитриевич Кролевский, конечно, не знал, насколько он был тогда близок к истине. Как не знали этого и те люди, которые еще многие десятки лет после него вели поисковую работу на территории Калининградской области.
Глава 2. «СМЕРШ» против СД
Буквы на толстой глянцевой бумаге ложились ровными четкими строчками. После того как машинистка второго отдела управления контрразведки «СМЕРШ»[26 - «СМЕРШ» (Смерть шпионам!) – наименование органов военной контрразведки в СССР в 1943–1946 годах.] Катя Скоморохова сменила ленту на пишущей машинке, документы стали получаться еще более аккуратными и, можно даже сказать, красивыми. Катя вообще много внимания уделяла правильному расположению текста на листе, старалась, чтобы ее работа всегда выглядела надлежащим образом. За это ее раньше не раз хвалили в штабе фронта, а теперь здесь, в Управлении контрразведки Земландской группы войск, она считалась образцовой машинисткой, и даже такой строгий и скупой на похвалу начальник, каким был подполковник Ратнер, один раз поставил ее в пример, сказав: «Если за дело возьмется наша Катюша, то документ не стыдно будет отправить самому товарищу Сталину». Лучшей похвалы Катя не могла себе и представить.
Через полуоткрытое окно в комнату проникали весенние запахи талого снега и согревающейся земли. Лучи солнца наполняли комнату таким ярким светом, что хотелось зажмуриться, отложить все в сторону, слегка потянуться и предаться мечтам о ближайшем будущем. Война подходила к концу, и теперь все Катины мысли были о том, что скоро наступит день, когда можно будет сбросить эту опостылевшую военную форму, надеть легкое, воздушное платьице и снова стать той хрупкой и миловидной девочкой, какой была всего три года назад.
– Катя, не отвлекайся! – Строгий голос подполковника вернул ее на грешную землю. – Мы должны напечатать документ до обеда. Генерал вызывает меня ровно в три. Будь повнимательнее, – добавил он, слегка улыбнувшись, и продолжил диктовать.
Из Докладной записки о результатах розыска агентуры противника органами контрразведки «СМЕРШ» Земландской группы войск в марте 1945 года
«…Разведывательные и контрразведывательные органы противника, организации фашистской партии и молодежи, командование «фольксштурм»[27 - Volkssturm (нем.) – воинские ополченческие подразделения, сформированные по указу Гитлера осенью 1944 года из гражданского населения, когда вермахт исчерпал все резервы и военные действия были перенесены на территорию Германии.], штурмовых и СС частей и отрядов и особенно разведорган «Вервольф» еще до вступления войск Красной Армии на территорию Восточной Пруссии заблаговременно подготовили отряды диверсантов, террористов, разведчиков, которые были оставлены на оседание с задачей – развернуть активную подрывную работу в тылах Красной Армии на случай отступления немецких войск. Подготовка и комплектование диверсионно-террористических групп осуществлялась в различных пунктах Восточной Пруссии…»
Начальник отдела, время от времени перебирая стопку исписанных мелким почерком листов, диктовал, четко выговаривая слова, делая паузы в необходимых местах, для того чтобы машинистка могла расставить все знаки препинания и не допустить ошибки.
Впрочем, подполковник Ратнер знал, что Катя даст фору по грамотности многим не только в отделе, но и в управлении контрразведки. Три курса филфака МГУ не прошли даром, да и любовь к литературе развила у Кати чутье к тому, как правильно написать то или иное слово, какой оборот употребить, где расставить знаки препинания. К Кате, как к палочке-выручалочке, прибегали девчонки со всего управления: «Кать, как пишется «деслоцируется» или «дислоцируется»? «А «в пути» пишется вместе или раздельно?».
Из Докладной записки о результатах розыска агентуры противника органами контрразведки «СМЕРШ» Земландской группы войск в марте 1945 года
«…Для диверсионно-террористической деятельности используются члены фашистской партии и гитлерюгенда[28 - Hitlerjugend (нем.) – молодежная нацистская организация военизированного типа, существовавшая в гитлеровской Германии в 1936–1945 годах.], фольксштурмовцы, военнослужащие немецкой армии, в частности, из СС и штурмовых частей, оставляя или перебрасывая их под видом гражданского населения, не успевшего эвакуироваться, с установкой привлечения для подрывной работы лиц из гражданского населения, военнослужащих немецкой армии, оставшихся в окружении…»
Подполковник Ратнер диктовал текст докладной записки комиссару государственной безопасности второго ранга Абакумову – начальнику Главного управления контрразведки «СМЕРШ» о результатах работы контрразведчиков Земландской группы войск.
Управление контрразведки «СМЕРШ» размещалось в особняке, чудом уцелевшем среди многочисленных развалин небольшого немецкого городка, расположенного всего в каких-нибудь сорока километрах от Кёнигсберга – этого «логова фашистского зверя», блокированного нашими войсками со всех сторон еще в конце января. Впрочем, в сторону Пиллау – крупного порта и военно-морской базы на Балтике – немцам удалось пробить узкую брешь, в которую устремились тысячи жителей окруженного города. Повозки и конные фуры, грузовики и автобусы, толпы людей, тащащих, толкающих впереди себя, катящих за собой тележки, коляски, санки и просто ящики со своим скарбом, – все это смешивалось с липким снегом, как никогда обильно выпавшим в это время. Постоянные бомбежки и непрекращающиеся артобстрелы превращали следующие по заснеженной дороге колонны в сплошное месиво искореженного металла, расщепленного дерева, рассеянных повсюду вещей и валяющихся по обочинам трупов в самых причудливых позах.
Появлялись все признаки агонии блокированного города. Наступал завершающий этап битвы в Восточной Пруссии.
Из приоткрытого окна доносилось эхо глухих разрывов. Наши самолеты бомбили сосредоточение войск на ближних подступах к Кёнигсбергу и морские транспорты в Пиллау. К этим звукам за годы войны Катя привыкла настолько, что, казалось, не замечала их вовсе. Тем более что сейчас все было довольно далеко от того места, где сейчас размещался «штаб». Именно так называли все сотрудники место дислокации управления контрразведки. Так было привычнее, понятнее и не так угрожающе.
Ближе к обеду они наконец закончили печатание докладной записки. Подполковник аккуратно сложил свои бумажки, а Катя, бережно вытащив из машинки последний напечатанный лист и подколов к одиннадцатистраничному докладу синюю копирку – в управлении строго следили за соблюдением всех правил секретного делопроизводства, – отдала свою работу Ратнеру.
– Катюша, ты, как всегда, все делаешь быстро и аккуратно. Молодец! – похвалил подполковник. – Можешь отдохнуть, а то вечером у нас будет очень много работы. Ребята взяли несколько немецких агентов. Будем работать на допросах.
– Разрешите идти? – Катя, вся засияв от вдруг появившегося свободного времени, вытянулась перед подполковником.
– Иди!
Катя задержалась на несколько минут в просторном холле на первом этаже виллы. Несмотря на то что часть мебели была, по-видимому, вынесена отсюда, для того чтобы уступить место массивным металлическим шкафам, которые были завезены сразу после размещения управления контрразведки, помещение еще хранило в себе черты торжественности и незаурядности.
Полукругом сходящая вниз лестница с резными перилами, паркетный пол, совсем недавно очищенный от битого стекла и штукатурки, два массивных, обитых синей материей с золотым узором кресла с экзотическими подлокотниками по обеим сторонам спинки. В центре холла – изящный столик с витыми ножками, соединенными внизу тонкими перекладинами.
На фоне этого странно смотрелся угловатый письменный стол с облезлыми краями и ободранной, выцветшей зеленой материей на верхней крышке. За столом сидел дежурный офицер. Перед ним на столе стояло пять-шесть полевых телефонных аппаратов, на подоконнике громадного окна, забитого фанерой, – радиостанция, которую все называли ласково «эр-бэ-эмкой». Старший лейтенант Ланцов – именно он сегодня дежурил по «штабу» – вопросительно посмотрел на Катю, остановившуюся в задумчивости посреди холла.
– Что, Катюха, подполковник отпустил?
– Да, пойду пройдусь. А то уже надоело сидеть взаперти.
– Далеко не уходи. Фронт рядом. Вчера здесь, на окраине, на чердаке поймали «гитлерюгенда». Молодой, звереныш! Хотел жахнуть из «фауста»[29 - Фаустпатрон, или, как его официально называли, панцерфауст, – стоящий на вооружении в германской армии с 1943 года гранатомет одноразового использования для поражения танков и других бронированных целей.] по нашей колонне. Еле скрутили. Кусался, гад! Ребята хотели тут же расстрелять, да майор Терещенко не дал. Пацан, говорит, еще. Накостыляли ему по шее и вышвырнули на улицу. А он не убегает, скулит… Я бы его, конечно, кончил. Сколько волка…
– Тебе бы, Ланцов, только убивать! – перебила его Катя. – Война скоро закончится, что делать будешь? Ты ж ничего другого не умеешь! Допросы да вопросы! Да в расход пустить! Скучный ты человек!
– Сержант Скоморохова! Как разговариваешь со старшим по званию?!
– Подумаешь! Иди ты!
Ланцов даже привстал из-за стола от такой наглости. Наверное, он хотел что-то еще сказать, может быть, даже выругаться, но Катя, сорвав с вешалки шинель, выбежала на улицу, громко хлопнув входной дверью. Часовой, стоящий с наружной стороны, с удивлением посмотрел на девушку, неожиданно выскочившую из дома.
Перед двухэтажной виллой с внешней стороны каменной ограды стояло два «студебекера» и черный «виллис». Чуть поодаль сбились в кучу солдаты, одетые кто в шинели, кто в ватники. Слышался голос одного из них, прерывающийся время от времени громким хохотом. Вся земля вокруг дома была вытоптана солдатскими сапогами, снег уже сошел, хотя кое-где, особенно в тени вдоль стен, были видны оставшиеся корки тающего льда. Деревья с ободранными, израненными стволами были еще голыми, вокруг них земля была усеяна упавшими ветками и сучьями – все это говорило о прошедшем здесь совсем недавно свинцовом дожде.
Катя повернула за угол. Около массивного сарая из красного кирпича стояла пятнистая «летучка» – радиостанция управления. Повсюду небрежно болтались нити телефонных проводов. Похоже, связисты поленились аккуратно зацепить их за ветки деревьев или закрепить на крыше сарая. Никто уже не рассчитывал надолго задержаться в этом городке. Впереди был Кёнигсберг, и все со дня на день ожидали нового мощного наступления.
Из сообщения Советского Информбюро от 29 марта 1945 года
«…Войска 3-го Белорусского фронта 29 марта завершили ликвидацию окруженной восточнопрусской группы немецких войск юго-западнее Кёнигсберга.
За время боев с 13 по 29 марта немцы потеряли свыше 50 000 пленными и 80 000 убитыми, при этом войска фронта захватили следующие трофеи: самолетов – 128, танков и самоходных орудий – 605, полевых орудий – свыше 3500, минометов – 1440, пулеметов – 6447, бронетранспортеров – 586, радиостанций – 247, автомашин – 35 060, тракторов и тягачей – 474, паровозов – 232, железнодорожных вагонов – 7673, складов с боеприпасами, вооружением, продовольствием и другим военным имуществом – 313…»
Со стороны прилегающего к дому сада показалась группа немецких солдат, сопровождаемых конвоем. Несколько автоматчиков вели семерых немцев в расстегнутых грязно-серых шинелях, под которыми виднелась советская форма. Все были без шапок. Грязные, небритые лица, тусклые, потухшие взгляды, походка, как у пьяных. У самого молодого из них был сильный кровоподтек под глазом, разбиты губы. По всему было видно, что этому немцу изрядно досталось в момент пленения. Несмотря на то что немцы были одеты в советское обмундирование, именно эти признаки выдавали в них деморализованных солдат некогда сильного противника.
Катя проводила пленных равнодушным взглядом. Сколько она насмотрелась их за последние годы. Только раньше многие из них были другими, какими-то напыщенными, что ли, высокомерными. А сейчас почти все пленные были одинаковые – с обреченными взглядами, со смертельной тоской в глазах и каким-то полным безразличием к окружающему. Теперь даже самому последнему глупцу было ясно, что война проиграна, что Германию постигла самая большая, какую только можно представить, катастрофа, что удел немцев теперь – сполна испить горькую чашу побежденных.
Конечно, Катя не могла знать, что мимо нее только что провели оставшихся в живых из состава немецкого диверсионно-разведывательного отряда, действовавшего в тылу наших войск. Этот отряд нарвался ночью на одну из оперативно-разыскных групп отдела контрразведки «СМЕРШ», выброшенную в лесной массив около поселка Шёнвальде после того, как были получены данные о возможном нахождении в ближних тылах частей сорок третьей армии вражеских лазутчиков.
Из дневниковых записей Йозефа Геббельса[30 - Геббельс Йозеф Пауль (1897–1945) – один из главарей нацистского режима в Германии, министр пропаганды, имперский комиссар по обороне Берлина и уполномоченный по тотальной войне.] от 27 марта 1945 года
«…Я занят сейчас организацией в широких масштабах так называемой акции «Вервольф». Целью этой акции является организация партизанских групп в областях, занятых противником. Больших приготовлений к этому еще не сделано. Данное обстоятельство объясняется тем, что военные действия на западе развертывались с такой стремительностью, что у нас вообще не было для этого времени. Но, кстати, ведь и в занятых нами в свое время вражеских областях дело обстояло так же; партизанская деятельность разворачивалась лишь спустя некоторое время, но потом нарастала скачкообразно…»
Бой был недолгим. Немецкие диверсанты, забаррикадировавшись в полуразрушенном доме, отчаянно отстреливались от наседающих на них советских солдат. Через полчаса на двух грузовиках к нашим прибыла подмога, солдаты выкатили на прямую наводку пушку. Немцам стало ясно, что этот дом на окраине поселка станет через несколько минут для них могилой, и они решили прекратить сопротивление. Два одиночных выстрела, прозвучавшие в стенах дома и утонувшие в шуме перестрелки, свидетельствовали о том, что часть диверсантов сделали свой выбор. Как-то неожиданно выстрелы из оконных проемов и проломов в стенах дома прекратились, наступила небольшая пауза, после которой кто-то из немцев отчетливо крикнул по-русски: «Сдаемся! Не стреляйте!»
– Выходи, фашисты, по одному! Вафэн хинлегэн![31 - Waffen hinlegen! (нем.) – Бросай оружие!] – громко крикнул старший группы.
Через несколько минут в провале, бывшем некогда дверным проемом, показались фигуры в шинелях. Все диверсанты были одеты в советскую военную форму. Выходя из дома, каждый из них бросал оружие на землю, обхватывал руками затылок и медленно, не без опаски двигался в сторону готовых открыть шквальный огонь солдат оперативно-разыскной группы.
Когда первый из них, с лейтенантскими погонами на шинели, поравнялся с нашими автоматчиками, рослый сержант, зло выругавшись, сильно размахнулся и ударил диверсанта по лицу.
– У-у! Сука! Погоны еще наши надел! – с ненавистью в голосе проговорил он.
Немец отшатнулся, схватился рукой за щеку. Из носа и разбитой губы брызнули струйки крови. Он промычал что-то нечленораздельное и вдруг, изловчившись, выдернул из-за голенища сапога кинжал с массивной ручкой и тонким лезвием.
Никто ничего не успел толком понять – и сержант в один миг рухнул бы, схватившись за перерезанное от молниеносно и профессионально нанесенного удара в горло, если бы не молодой солдатик, быстро среагировавший на неожиданное движение немца. Автоматная очередь прошила грудь диверсанта, и он, покачнувшись, рухнул плашмя с высоко вытянутой рукой, сжимающей кинжал, всего в полуметре от сержанта. Тот стоял бледный как мел.
Словно очнувшись, сержант с ненавистью выпустил в труп врага длинную очередь из своего ППШ[32 - ППШ – пистолет-пулемет Шпагина.], превратив безжизненное тело врага во что-то омерзительно хлюпающее и расползающееся по мокрой земле. Остальные немцы в животном страхе сбились в кучу, ожидая неизбежной расправы.
Командир оперативно-разыскной группы лейтенант Михайлов, брезгливо пошарив в карманах пропитанной кровью гимнастерки убитого, достал оттуда документы: небольшую серую книжечку с надписью «Народный Комиссариат Обороны СССР» – удостоверение личности, вещевую книжку офицера Красной Армии и два временных удостоверения о награждении медалями «За боевые заслуги» и «За отвагу».
– Ясно! – ни к кому не обращаясь, проговорил лейтенант. – Задержанных обыскать и в машину! Прозоров, – обратился он к сержанту, еще не пришедшему в себя, – обеспечь надежную охрану и не делай больше глупостей! Понял?
Сержант, как будто очнувшись, привычно ответил:
– Есть, товарищ лейтенант.
Через час захваченных диверсантов затолкали в темный и насквозь продуваемый сарай на самой окраине небольшого немецкого городка, расположенного на берегу реки Дейме[33 - Река Дейма в Калининградской области.]. Обе двери, закрытые на тяжелые железные засовы, сторожили солдаты из взвода охраны, приданного управлению контрразведки «СМЕРШ».
Стылая мартовская ночь давала о себе знать. От кирпичных стен сарая веяло ледяным холодом, и только в самой середине, там, где были свалены в кучу какие-то доски, казалось, было чуть теплее. Пахло сыростью, гнилью и еще чем-то, похожим на мазут. Ночь была темная. Разглядеть очертания помещения в наглухо закрытом пространстве было абсолютно не возможным.
Немцы, плотно прижавшись друг к другу, сидели на досках. Никто не спал. Да и спать в таком холодище было невозможно. Один из пленников, правда, полулежал, привалившись головой к опоре стропил. Закрыв глаза, он время от времени стонал, сжимая раненую руку. Русская медсестра перевязала ее, когда их доставили в поселок. Но боль после этого не утихла, а даже усилилась. Все были подавлены и молчали, считая, что участь их достаточно определенна. Некоторые из них уже не раз побывали в тылу советских войск и знали, что русские смертельно ненавидят предателей и шпионов. То, что с ними не расправились сразу после боя, ничуть не говорило о том, что диверсантам удастся избежать смерти. «Допросят, а потом расстреляют», – примерно так думал каждый.
– Ну, что, кажется, попались! – сказал один из них. – Мирус, ты проспорил мне ящик французского коньяка! Но, кажется, расплачиваться со мной будут уже русские. Ты слышишь меня?
В ответ не раздалось ни возгласа. Все молчали, и только раненый продолжал тихо и жалобно стонать.
– Мирус! Дерьмо! Ты что, оглох?
– Заткнись! Оставь меня в покое! Скоро русские начнут допросы, и ты еще сможешь блеснуть своим красноречием. Они подпалят твои тараканьи усы!
Кто-то в темноте слегка усмехнулся.
– А, это ты, Иоганн! Чего ржешь? Твоя шкура ничуть не дороже моей! На месте русских я за нее не отдал бы и пфеннига!
– Копейки!
– Что-о-о?
– Копейки, говорю.
– А, иди ты в з…!
Наступила долгая пауза. Никто не хотел ни о чем говорить. Все было предельно ясно. Война подходит к своему концу. Германия в руинах. Русские не сегодня завтра возьмут Кёнигсберг. Впереди – самое лучшее – сибирские лагеря, но скорее всего – пуля в затылок у стены любого сарая, может быть, этого самого, в котором они коротают свою первую ночь пленников.
Тот, что начал разговор, встал, похлопал себя занемевшими от холода руками по бокам и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, как будто разминался на занятиях по физической подготовке. Тихим голосом, почти шепотом, но так, чтобы слышали все, он сказал:
