скачать книгу бесплатно
Долго не поспал – растолкали. Вокруг лежал густой туман, будто простоквашу над водою пролили. Не видно было не то что других насадов – носа и кормы собственного не разглядеть. Только и знать, что не одни на реке – туман вокруг полнился глухим плеском вёсел.
Снял плащ – чтобы натянуть поверх стёганого подлатника кольчугу, на голову – прилбицу, поверх – шлем. Застегнул ремень под подбородком, бармицу – у виска. Затянул пояс с мечом и ножом в ножнах. Бряканье кольчуг, щёлканье пряжек, звук задевшего об окованное устье ножен огнива[3 - Здесь – не устройство для добывания огня, а перекрестье меча.] разносились в тумане пугающе далеко. Хотелось замереть и не дышать.
Мечеславу казалось, прошло полночи, прежде чем в тумане впереди затлели искры огней. Огней было тревожно много – не весь ли Киев не спит, ожидая князя? И – как ожидая? Молодой вятич уже понял, что князь-Пардус не в ладах со своей матерью, правившей в Киеве. Не засада ли впереди?
Впереди внезапно зажёгся ещё один отсвет. Двинулся вверх-вниз. Потом влево-вправо. Мечеслав Дружина узнал знамение Громового Молота – таким осеняли себя русины, поминая Перуна. Тут же от одного из огоньков на берегу отделилась маленькая искорка и отражением в колдовском зеркале повторила знамение.
Ждут.
В Чернигове, перед погрузкой в насады, Святослав приказал: в Киеве бить быстро и, где только можно, не насмерть.
«Это всё-таки мои люди. Да и вам с ними да их друзьями потом, может, за одним столом есть».
Вот такой сечи у сына вождя Ижеслава ещё не случалось. В любой битве тот, кто бежал навстречу, стоял на пути, да хоть и от тебя убегал – был враг. Враг, которого надо было убить – ну, самое малое, взять языком, и тоже не для того, чтоб кормить потом блинами с мёдом. А биться с теми, с кем потом есть из одного блюда – а они, к слову сказать, об этом знают? Да… об таком думать ещё не доводилось.
Вот и огонёк впереди разросся, стало видно костёр на причале. У костра – тени, немного – трое, четверо… пятеро. Увидев вырастающие из тумана тени насадов, двое поневоле пятятся. Ещё прежде первого деревянного стука резного носа насада о причал – чьи-то пошевни ударяются в настил из плах, снова и снова. Прыгает сам Мечеслав, успевая подивиться шалой радости на лицах молодых парней, стоящих у костра – ни мечей, ни кольчуг, стеганки, шлемы, топоры да короткие копья, по лицам не воины, не селяне, что-то вроде обозной челяди у Радосвета.
– Немцы? – коротко звучит княжий голос над причалом. Отвечает кто-то постарше парней-костровых:
– К утру ждём.
– Успели! – выдыхает над ухом Мечеслава Икмор.
– За мной! – приказывает князь.
Навстречу дружине, устремившейся за вождём, из тумана вздымаются на лосиных ногах свай знакомые вятичу по родным лесам лабазы. Только тут они попузатее и берегут не охотничью добычу, а улов рыболовов да купеческие товары. В этой половине Подола люди не живут – тут по весне всё топит Днепр Славутич. Под ногами хрустит сухой рогоз, шуршит осока. Мимо мелькает чьё-то испуганное лицо, белое в тени деревянного брюха лабаза – вятич было разворачивается вслед немедля скрывшемуся среди леса свай незнакомцу, Ратьмер одергивает за плащ:
– Брось! Холоп купеческий хозяйское добро сторожит…
Да когда уже кончатся эти лабазы?
Словно услышав мысли вятича, длинноногие срубы расступаются в стороны. Под пошевнями глухо гудит мост, и перед молодым князем и его дружинниками распахивается просторная площадь. Вятич чуть не спотыкается, вертя головою – Ижеславль или Хотегощь уместились бы тут трижды, если не четырежды. Не в Киеве, не на Подоле – вот тут, на площади…
Те, кто бегут рядом, не оглядываются – прибавляет шаг и вятич, думая, что в Новгороде-Северском за это время они уже были бы в крепости – не напрасно, видать, спутники смеялись над ним, когда он принял Новгород за стольный город руси!
Теперь уже не лабазы вокруг – дома. Верней сказать – заборы и крыши над ними. Жилища киевлян больно царапают память сходством с домом покойного Худыки, свекра Бажеры…
Князь вскидывает руку. Дружинники останавливаются – хотя приходится расходиться в стороны, давая место подбегающим от причалов соратникам.
– Надо взять Подольские ворота, – говорит Святослав, указывая влево и вверх – закрывая звёзды, там поднимается над тёмным горбом горы башенка с искоркой-глазком. – И не перебудить всех собак на Боричевом взвозе. Мне нужен десяток. Возьмём ворота, подадим знак – вон тем огоньком мигнём три раза. Тогда все уж идите.
– Только не тебе, князь, а мне, – вмешивается Ясмунд. – Если тебя убьют, во всей нашей затее толка не будет.
– Если я позволю себя убить, дядька, толку в ней и впрямь не будет – на кой такой князь Киеву сдался? – усмехается Святослав и, видя, что одноглазый, набычившись, открывает рот для нового возражения, говорит совсем другим голосом: – Всё, Ясмунд. Я сказал.
Ясмунд умолкает. Только князь может приказывать ему – хотя и князю возражать в открытую решается едва ли не он один. Даже сейчас Мечеславу Дружине почему-то кажется, что склонивший к левому плечу одноглазую голову седоусый не в шутку раздумывает – а не скрутить ли беспокойного воспитанника и не уложить ли полежать в сторонке, в холодке?
– Кто со мной? – князь поворачивается к дружине – и все молодые парни разом подаются на шаг вперёд. Святослав усмехается, шагает навстречу.
– Ты, – его рука упирается в грудь Ратьмеру.
– Ты, – затаивший было дыхание Вольгость выдыхает с радостным облегчением.
– Ты, – палец князя едва не касается плаща на груди вятича.
– Ты, Икмор Ясмундович, мне и так побратим, теперь дважды побратимом будешь, – усмехается Святослав не сдержавшему улыбку молодому дружиннику и поворачивается к Хотьславу. – Ты…
– Так ты ещё и князю побратим? – ошарашенно спрашивает Икмора Мечеслав Дружина. Сияющее лицо друга разом перекашивается, будто от зубной боли.
– Ну да! Мог бы и сам догадаться, если я сын княжеского дядьки!
– А что ж ты раньше не…
– А то! – шипит Икмор. – Мне что, мало, кому я сын и кому внук? Не хватало, чтоб мне побратимством с князем на каждом шагу в нос тыкали…
Князь, назвав тем временем ещё пятерых дружинников, подводит итог:
– Дружина, стоять здесь, ждать знака. Десятка – со мной…
– И я, – непреклонно вмешивается «дядька».
Князь-Пардус разворачивается к нему. Несколько ударов сердца сын Игоря Покорителя и сын Ольга Освободителя меряются взглядами в ночной темноте, а полтысячи дружинников вокруг них изо всех сил делают вид, что их на торговой площади нет.
– Ладно, – хмуро говорит Святослав, – одиннадцать и впрямь число какое-то неровное. За мной.
И только уже между высоких заборов Боричева взвоза, когда площадь осталась далеко за спиною, Мечеслав Дружина слышит впереди раздражённый голос князя:
– Дядька, чтоб тебя… ты меня и на Соколином престоле опекать собираешься?!
– Ты на него сядь сперва, – хмыкает в ответ седоусый «дядька».
Подъём кажется бесконечным. Пару раз на мягкий топот пошевней вяло огрызаются из-за заборов сторожевые псы. Где-то на середине пути, кажется, ведущего на самое небо, Мечеслав оборачивается и вздрагивает. Отсюда кажется, что туман покрыл не только огромную реку и причалы, но и весь киевский Подол. Гора старого Кия, сердце Матери Городов Русских, островом плывёт в море тумана, над которым там и здесь синеют взгорбки холмов, да русалочьими светлячками мерцают в молочной пучине кое-где костры на пристанях да огоньки в окнах жилых хат на Подоле.
Наверно, из мира Богов так же выглядит мир земной, покрытый облаками…
– Дружина! – шипят сверху и спереди, отрывая Мечеслава от созерцания и возвращая из пригрезившегося мира Богов в мир людей и людских дел.
Встречных на долгом пути по Боричеву взвозу не попадается – стольный город спит. Больше всего тревожат вятича последние сажени перед воротами. Стоит сейчас часовым на надвратной башне поглядеть вниз – а не поглядят, так цена им от вешней белки ухо, – конец и надежде отворить Подольские ворота по-тихому, да и их дюжине, когда проморгавшиеся дозорные схватятся за луки.
У самых ворот светло – над ними, под двускатным навесом, убранным резными «полотенцами», висит на ремнях глиняный каганец, освещая в основном резное изображение княжеского Сокола, но и вокруг разбрасывая отсветы.
Створы ворот огромные, окованные железными полосами вперекрест, словно щиты исполинов. А вот сбоку притулилась маленькая калитка.
Не успевают князь с дядькой переглянуться, как подскочивший к калитке Верещага незамысловато стучит в деревянную створу. Негромко и как-то воровато. Все замирают.
Почти сразу же с той стороны доносится полусонный голос:
– Кто идёт…
– Завид, не валяй дурня, я это! – шипит Верещага. – Отворяй живей…
– Путята это, а Завид спит, – сообщает голос не без зависти. – А ты чего быстро так нынче? Чего, укатала тебя твоя Божена, или кто там у тебя нынче – Неждана?
– Чернава! – строго поправляет Верещага.
– Ка… как Чернава?! – стоящий по ту сторону ворот разом проснулся. Засов не прошипел – вжикнул вылетающим из ножен клинком. Сам не ожидавший такого успеха Вольгость едва успел отскочить, когда калитка распахнулась наружу, и вслед за нею выскочил парень его же лет в пластинчатой броне, но без шлема, в одной шапке-прилбице, с искажённым яростью лицом и горящими от гнева глазами. Впрочем, уже на втором шаге гнев начал уступать место недоумению.
– Т-ты не… ты кто?! – незадачливый Путята даже перестал вытягивать из ножен наполовину обнажённый меч.
– Тсс, тихо, Вольгость я, – миролюбиво отозвался Верещага, прижимая указательный палец на левой руке к губам и тут же отвешивая Путяте прямой удар правой в скулу, от которого горе-охранник отлетел на створку калитки и сполз по ней, выпустив из безвольно обвисшей руки черен меча. – Вот и познакомились…
Мечеслав с Икмором рванулись в проём калитки первыми, за ними – князь с Ясмундом, потом – Ратьмер с Хотьславом.
В нескольких шагах, по ту сторону проёма ворот слышались чьи-то нетрезвые голоса и стук катающихся по столу костей. Святослав, Ясмунд, Мечеслав Дружина с Вольгостем Верещагой и Ратьмер двинулись на эти звуки.
В сторожке, притулившейся к другой стороне стены у самых ворот, коротали время при свете глиняного каганца трое парней. Двое, сидевшие лицом к двери, играли в кости за столом, на котором стояли пахнущие брагой деревянные кружки и огромная глиняная кринка. Третий, видать, тот самый Завид, исхитрился и впрямь уснуть на недлинной скамейке с другого бока стола, подогнув ноги и уложив руку под голову.
Увидев входящих в сторожку, игроки сперва остолбенели, потом начали приподниматься со скамьи, один ухватился за меч, другой почему-то потянулся к лежавшему рядом с кринкой шлему. Первым перешагнувший порог сторожки Ясмунд молча с силой пнул стол так, что тот краем столешницы ударил игрокам в подвздошье. Вставать те враз передумали, осев обратно на скамью и пытаясь вдохнуть достаточно воздуха хотя бы для вскрика боли. Получалось пока неважно. Вскочивший Завид потянулся к подвешенному на торчавшем из стены деревянном гвозде рогу, но Ясмунд расколол тот броском ножа – серый матовый бок только хрустнул, раздвоенный тяжёлым лезвием. Шагом преодолев расстояние между ними, наставник великого князя ухватил Завида за глотку и приложил об стену так, что сторожка вздрогнула, а нож – не сразу, словно подумав – вывалился из расколотого рога.
– Что полагается за сон в дозоре, Завид, знаешь, а?
От второго удара за ножом последовал и сам рог.
– Сколько людей должно стоять у ворот, а, Завид? Где должен находиться рог для тревоги?
Крепости здоровья Завида Мечеслав, пожалуй, немного позавидовал – даже после второго удара и с железной клешнёй седоусого на горле тот оставался в сознании, хрипел и извивался. Хотя больше завидовать, откровенно говоря, было нечему. Ополоумевший от ужаса гридень навряд ли слышал вопросы, которые задавал ему Ясмунд, левой рукой безуспешно пытаясь оторвать от горла руку старика, а правой шаря по поясу в поисках ножа. Тут Завиду повезло чуть больше – нож он нащупал, вытащил из ножен и даже попытался замахнуться. На том везение, отмеренное Макошью защитнику Подольских ворот, и закончилось – седоусый мигом сгрёб его руку с ножом, до хруста сжав пальцы Завида поверх роговой рукоятки. И тут же начал медленно и неотвратимо разворачивать нож клинком к посеревшему лицу молодого дружинника.
– Столько глаз, – жёсткие губы сына Вещего Ольга разошлись в жуткой улыбке, – столько глаз, а одноглазого проглядели. Может, лишние глаза – это плохо, Завид?! Может, если выковырять вам пару-другую гляделок, вы станете больше на дружинников смахивать?
Нож уже касался ресниц на правом глазе Завида.
– Ясмунд, – негромко сказал Святослав. – Оставь его.
– Не лезь под ру… – прорычал седоусый.
– Ясмунд!
Одноглазый досадливо зарычал и, вывернув руку Завида с ножом резко вниз, правой в третий раз шмякнул свою добычу о стенку сторожки и разжал пальцы. Завид обполз по брёвнам на земляной пол, выронив нож, который Ясмунд тут же пинком отправил куда-то под лавки. Дружинник дёргал обеими руками ворот рубахи и стёганого подкольчужника и… плакал.
Ясмунд повернулся к столу – один из игроков как раз начал поднимать голову над столешницей, но одноглазый ухватил его за затылок и звучно приложил к доскам лбом. Игрок обмяк. Второй приворотник затих рядом, боясь пошевелиться. Ясмунд перевёл взгляд единственного глаза на стоявшего рядом со столом Икмора, успевшего, оказывается, подхватить со стола кринку с остатками браги. Протянул сыну руку – Икмор покорно подал кринку отцу и, только когда тот отвернулся, позволил себе бесшумный разочарованный вздох. Ясмунд отхлебнул чуть-чуть из кринки, сморщил левый ус и остаток хмельного питья метко плеснул на голову сидящему под стеною парню.
– Завид, – подал голос Святослав. Приворотник затих, поднял мокрую голову, утирая рукавом слёзы и брагу. – Знаешь меня?
Тот вглядывался несколько ударов сердца в склонившееся к нему лицо князя – шлем тот снял и держал под мышкой, а Икмор отцепил каганец от перекладины-матицы и поднёс к голове Святослава. Заплаканные глаза злополучного сони раскрывались всё шире и шире, и наконец он бешено закивал.
– На башне кто?
– Вли… Влишко…
– Один?
– Д-д… д-да…
– «Да, князь!» – раздался из-за Святославова плеча рык Ясмунда.
– Д-да, к-князь… – покорно согласился Завид, дёрнувшись от звука голоса своего мучителя.
– Ратьмер, Хотьслав… – коротко произнёс Святослав, и оба дружинника почти бесшумно растаяли в полутьме.
– Князь, – сунулся в сторожку один из дружинников, Клек. – Ты засов велел снимать…
– И что, не осилили? – вместо князя отозвался Ясмунд. Клек сглотнул, но мужественно ответил:
– А его снимать неоткуда, воевода. Ворота не заложены, засов у стены стоит… – в голосе Святославова гридня звучало искреннее изумление.
– А ч-чего их за… закладывать… к-князь… – говорить Завиду было после Ясмундовой клешни на шее больно. Как по-мечеславову, ему б сейчас говорить не стоило вовсе, по-крайности, пока не спросили. – М-мы ж нынче немц-цев жд-дем… ждали… всё равно ж открывать… князь…
– Штаны ты тоже гашником не завязываешь? – спросил Ясмунд уже почти спокойным голосом, но Завид дёрнулся и даже заелозил пятками по земляному полу, словно стараясь отползти вместе со стеною сторожки. – Всё равно ж снимать, когда в лопухи побежишь.
Приворотник затравленно поглядел на Святослава. Князь вздохнул.
– Сколько дружинников сейчас в городе?
– Ч-чьих? – икнул Завид и, увидев, что Ясмунд снова разворачивает к нему голову, зачастил: – Тут сейчас две дружины, князь, государынина и наша… то есть князя… Глеба… наших сотня, детинец на нас сейчас, да три сотни государыни, только их сейчас в городе почти нет.
– А где? – терпеливо спросил князь.
– Так немцы же… князь… Государыня сотню навстречу выслала. Ещё сотня в Вышгороде, и полсотни в тереме, что за горой, стоят, – голос у Завида почти совсем выровнялся, хоть и подрагивал ещё, но заикаться и давиться словами он уже перестал. Метнул глазами в сторону Ясмунда и быстро добавил: – Князь.
– Князь, наши подходят, – радостно доложился из двери Клек. Из ночной темноты за порогом послышался нарастающий топот множества ног, почти заглушивший многоголосый надрывный лай, разнёсшийся над Боричевым взвозом.
– Добро, – князь снова повернулся к приворотнику. – Завид, хочешь хорошее дело сделать?
– Да, князь! – выпалил тот, глядя на Святослава преданными глазами и торопливо поднимаясь на ноги.
– Сам видишь, сторожевая служба у вас тут… – молодой князь огляделся на два тела на столе и покривил губу. Завид истово закивал головою с таким видом, будто дремал на лавочке совсем недавно кто-то совсем другой.
– Так что решил я вас своими людьми подменить. А вы, раз уж так устали, – князь усмехнулся, а Завид вжал голову в плечи и сглотнул, – можете идти в гридню и там отдыхать. Хочешь – отдыхай, а если не сильно устал – можешь провести моих людей, показать, где здесь у вас сторожи расставлены. Чтоб и мои гридни не заблудились, и ваши бы их за татей каких не приняли. А мне недосуг, надо с матерью поговорить и с братом. Ну как? Или отдыхать пойдёшь?
– Да, князь! Нет, князь! Не устал! Проведу! – окончательно оклемавшийся Завид вдруг отвесил князю поясной поклон. Опешили, кажется, все, даже Ясмунд.
– А «слава Перуну» куда делось? – не выдержал Вольгость.
Завид смутился.
– Так это… у нас же, – приворотник скосил на миг глаза на лежащих на столе товарищей и понизил голос, – ну, вон, крещёных много. И у государыни, а у князя – Глеба – так почти все, я вот только да ещё с полдюжины… Ну, государыня и говорит – чтоб, мол, не обижать крещёных-то, теперь не Перуна славить, а как в Царь-городе, старшим в ноги кланяться.
Повисло молчание.
