скачать книгу бесплатно
Москва встретила князей седыми куполами, на которых золотились православные кресты, тысячами дымов, угрюмой замерзшей стражей, лошадьми в попонах, розвальнями и каретами, темно-бурым снегом на улицах, румяными купчихами в красных платках и пухлыми от тулупов горожанами с заиндевевшими бородами.
– Ты и вправду кудесник, Андрей Васильевич, – натянув за Литовскими воротами поводья, кивнул спутнику князь Друцкий. – Уж не чаял я снова в седло подняться, ан опосля зелья твого юным отроком себя чую. Поедем ко мне во дворец, дорогим гостем будешь! Баньку велю стопить, погреба разорим ради славного пира.
– Благодарствую, Юрий Семенович, – приложил руку к груди Зверев. – Но я уж год к себе на подворье не заглядывал. Может, лучше ты ко мне? Баньку велю стопить, погреб разорим ради такого случая.
– Дык ведь и я тут с прошлого лета не бывал, – усмехнулся старик. – Ладно, лукавить не будем, на пару дней расстанемся. До визита послов ливонских еще добрый месяц. Успеем урядиться, как сподручнее действовать в деле общем. До встречи, Андрей Васильевич!
– И тебе доброго здравия, Юрий Семенович…
Князья раскланялись и разъехались. Нарядная свита в малиновых и синих зипунах, в крытых атласом полушубках, в меховых налатниках распалась надвое и втянулась в огороженные частоколом узкие улицы.
Воевать Андрей пока что не собирался, а потому взял с собой всего пятерых холопов, без оружия – сабли, кистени и щиты в расчет, разумеется, не шли. Равно как и пищали с припасом, и бердыши, что ехали на заводных. Брони на плечах и рогатин у стремени нет – значит, путники мирные, как иначе?
Едва впереди показался шпиль Храма Преображения, на душе появилось беспокойство: а ну, случилось что? Пожар, разбой, или того хуже – приказчик ворьем оказался? В ратных походах среди служилых людей самая известная страшилка была о том, как возвращается боярин с войны, а приказчик его оброк собрал, добро хозяйское продал, да с казною и сбежал. Крестьяне без присмотра барщину забросили, ремесленники в иные края подались. Приходит воин из похода лишь с копьем и саблей, а вместо поместья – разор и нищета. Поля заросли, дом развалился, погреба пусты, смердов и в помине не осталось.
В реальности такого, конечно, не произойдет. В домах ведь семьи остаются: жена и дети, родители старые, родичи далекие. Они разора не допустят. А вот на подворьях, где приказчики месяцами без догляда работают – там всякое случается. Иные соблазна не выдерживают, воруют. Кто по чуть-чуть таскает, а кто – со всею казною и в бега.
Но нет, дворец впереди открылся опрятный и красивый. Окна сверкали слюдой, в тыне виднелись новенькие колья взамен подгнивших, створки ворот украшали два красных льва, угрожающе поднявших лапы, сверху над ними появилась крытая резным тесом, изогнутая крыша с ликом Андрея Первозванного и небольшой луковкой. Когда же ворота распахнулись, пропуская князя внутрь, Зверев и вовсе ахнул: двор оказался гладко выложен лиственницей! Дерево на свету уже успело потемнеть, однако было видно, что работа окончена совсем недавно.
Князь спешился, пошел по кругу, время от времени притоптывая. Пахом тоже громко присвистнул, кашлянул:
– Лихо, княже. Ровно на царском дворе.
– На царском дворе мостовая из дубовых плашек, – негромко поправил его Андрей. – Здесь же, скорее, паркет получается.
Дверь дворца распахнулась, и наружу выскочил Еремей в одной косоворотке, выпущенной поверх полотняных штанов, и в войлочных тапочках с острыми носками. На ходу он то надевал, то сдергивал мятую-перемятую красную суконную шапку. Ныне, войдя к Андрею в доверие, он стал приказчиком, серебром распоряжался немалым, а по виду – как был ярыгой, так и остался. Дорогая одежда на нем сидела как-то косо, вечно мялась, седые патлы торчали клочьями, короткая курчавая бородка от самого подбородка задиристо торчала вперед, но спина при этом вечно оказывалась сгорбленной.
– Я вот так поразмыслил, – чуть не раздирая шапку, промямлил ярыга. – На дворе как осень аль весна, так слякоть и грязь – ни пройти, ни проехать, ни в сапогах чистых ступить, сколько соломы у крыльца ни кидай. Опять же, после дождя тяжко. Ну, и дозволил себе… Я у князя Воротынского так видел, как письмо твое, княже, два года тому относил. Мостовая, она тяжко и дорого выходит. Хлопотно сие больно, землю всю ровнять, засыпать, трамбовать, выкладывать… А здесь смерды лаги кинули, хворосту, веток, щепы мы набросали на пол-локтя, дабы сырость от земли не поднималась, да доской сверху и покрыли. Хоть малым детям в черевичках круглый год ходить, хоть гостям в сапогах с самоцветами, хоть на карете заезжай – все едино ни соринки не прилипнет. Щелочки тут оставлены, так то дабы вода стекала, не застаивалась в сырость. И не дорого сие стало, а…
– Молчи, – вскинул палец Андрей. – Хватит оправдываться. Ты молодец и сделал все отлично. Проси себе награду, какую захочешь. Только подумай хорошенько, чтобы не прогадать.
– Ага, – встрепенулся ярыга и наконец-то распрямился, став похожим на приказчика.
– Не ага, а благодарствую, тютя! – заехав сбоку, Пахом легонько шлепнул его плетью по спине.
– Ой, прости, княже, – испугался Еремей, вцепился себе в волосы, явно забыв, что шапка уже в руке, и принялся торопливо и низко кланяться.
– Успокойся, плешь себе устроишь, – хлопнул его по плечу Зверев. – Лучше беги печи топить. Холодно небось в доме.
– Через день протапливаю, княже, – замотал головой тот. – Морозу и сырости нигде нет. Вот те крест, нигде.
– Беги, сказано, – опять огрел его плетью Пахом и спрыгнул на доски. – А что, и впрямь ладно, княже. Глуп приказчик здешний, но молодец.
Еремей уже подтрусил к крыльцу, едва не сбив на ходу вышедшую с ковшом женщину.
– Пахом, пару человек отправь баню топить, остальные пусть лошадьми занимаются. Тут ныне дворни нет. – Князь двинулся навстречу Саломее, закутанной в шали и платки с ног до головы. Только голубые глаза с длинными ресницами проглядывали в узкую, словно в парандже, щель. Принял ковш с теплым сытом, немного отпил.
– Прости, княже, сбитень варить не для кого, – повинилась приживалка. – Оттого и нечем попотчевать достойно. Кабы знать!
– Надеюсь, после бани-то найдешь, чем угостить? Не умрем с голодухи?
– Как можно, батюшка?! – округлила глаза Саломея. – Сей же час огурчиков да грибков принести могу, рыбки копченой, вина заморского поставить. Погреб полон, токмо и ждет, кто его раскроет. А пока паритесь, и курочек запечь успею, и селедочки почистить, и ветчины зажарить.
– Ну, так беги, собирай. Мужики со мной все голодные.
Оставшись один, он прошелся по запорошенным снегом доскам, пристукнул каблуком. Стало обидно: только налаживается все вокруг, краше становится и богаче. Две дочки растут, жена красавица, дворец в Москве и княжестве обустроились, люди, поместье… И вот те на – погибать пора.
Умирать Андрею совсем не хотелось. Остро, обидно, до слабости в коленках. В душе постоянно билась надежда – что нет, не получится ничего. Не послушает его царь, не поверит в грамоту, или заплатят ливонцы положенную дань. Не будет войны – и не придется умирать. Но отступать Зверев не желал. Его стране требовался выход к Балтике – и он сам, сразу, был готов заплатить за это жизнями. Хоть и чужими. Что же изменится, если среди прочих окажется и его собственная жизнь? Не боишься посылать за Калинов мост других – нечего тогда и самому отнекиваться.
Правда, другие обреченные ратники пока не знали о своей грядущей смерти. Они всего лишь двинутся в обычный, привычный для детей боярских поход. Судьба открылась лишь одному.
– Ничего, – Андрей притопнул по новенькой мостовой и решительно направился к дому, – детям останется. Будет, где разгуляться.
Первые трое суток в Москве пролетели незаметно. Хлопоты по дому, который требовалось пробудить к жизни, визиты к князьям Воротынскому, Шаховскому. Хозяев, правда, в столице не оказалось, дворня о госте потом доложит – но ведь время ушло. Златоглавую от края до края быстро не обойдешь. Еще день Андрей подарил братчине. В гостеприимном доме дьяка Кошкина, как всегда, обретались несколько побратимов сына боярина Лисьина, которые с удовольствием осушили с ним братчину, запив пиво петерсеменой и закусив свежей волжской белорыбицей. До самого рассвета друзья что-то обсуждали, строили планы, выпивали за их осуществление, но на следующий день Андрей так толком и не вспомнил – чему же они посвятили столько времени?
У князя Друцкого, похоже, хлопот обнаружилось не меньше, поскольку заявился он не на третье, а только на пятое утро. Обнял вышедшего навстречу хозяина, прошелся кругом, молодцевато притаптывая каблуком по струганным доскам, крякнул:
– Славно! Надобно и мне так застелиться. – И без всякого перехода продолжил: – Государя нет в Москве. Он ныне в Александровской слободе обосновался.
– Знаю, – кивнул Зверев. – Мне о том боярин Кошкин пожаловался.
– Едем?
– Прямо сейчас?
– А чего медлить, Андрей Васильевич? Рано не поздно. Коли послы нас обгонят, лет пять о недоимках бесполезно будет напоминать.
Зверев секунду поколебался, потом громко распорядился:
– Пахом! Вели коней седлать! Пару ребят с собой возьми, остальные пусть по дому помогут. Вина романейского испить не желаешь, Юрий Семенович, пока суть да дело?
– Не стоит, Андрей Васильевич. Знаю я, как это случается. Чарку выпить, маненько закусить, чуток поболтать, после застолья отдохнуть… А там, глядишь, и сумерки. Не стоит.
– И то верно, – признал Зверев. – Тогда извини, я один отлучусь. Оденусь в дорогу, серебро прихвачу.
Несмотря на спешку, родственники отъехали со двора только через час, – пока холопы седлали лошадей и укладывали в сумку дорожные припасы, Андрей выбирал, какие одеяния достойно надеть к царскому двору, чтобы не уронить княжеского достоинства, а что удобнее носить в дороге и в ожидании аудиенции. Ведь все, им взятое с собой из дома – ныне сохло, постиранное после долгого пути. А разыскать среди множества сундуков и шкафов дворца те, что берегли именно его тряпье, без жены оказалось не просто. Потом все это еще требовалось уложить, увязать, приторочить… Так до полудня и прособирались.
Наверстывая время, отряд сразу за воротами перешел на рысь. Холопы мчались впереди, обгоняя повозки и разбойничьим посвистом разгоняя медлительных смердов. Возле яма в Щелково они переседлались, перед Раменским еще раз, но, как ни торопились, дотемна все равно не успели и остались ночевать на постоялом дворе возле зажиточного Павловского посада.
Дальше тронулись еще до рассвета и через два часа въехали в пределы истинной столицы нынешней Руси.
За пять лет, прошедшие с последнего визита князя Сакульского в Александровскую слободу, она выросла почти вчетверо. Причем, в отличие от большинства русских селений, пригороды начинались не с грядок и сарайчиков, а сразу с постоялых дворов, обнесенных крепким высоким тыном. Издалека казалось, что уже за версту от новеньких темно-зеленых куполов Успенского и Троицкого соборов стоит настоящая городская стена.
Однако в начале улицы не имелось не то что ворот, но и простой стражи. Перейдя на шаг, князья стали пробираться по запруженному проулку между идущими встреч друг другу телегами. В отличие от Москвы, праздношатающихся горожан здесь почти не было – только тяжело нагруженные возки, озабоченные ремесленники, спешащие с тяжелыми мешками или кофрами, и бабы, несущие в корзинах купленную для семьи снедь. На полпути к кремлю – назвать иначе окруженную рвом белокаменную слободу язык не поворачивался – уже слышался стук топоров, поскрипывание кранов и веревок. Вокруг резиденции государя продолжалось бурное строительство.
У ворот слободы гостей ждал сюрприз: четверо монахов, опоясанных саблями и опирающихся на прочные островерхие рогатины, сторожили вход на новенький мост, перекинутый через такой же юный, свежевырытый ров, берега которого до зимы не успели покрыться травкой и теперь скалились сквозь снег оставшимися после лопат мерзлыми глинистыми зубцами. Увидев всадников, божьи дети тут же перекрыли копьями проезд. Лица их были бородаты, суровы и решительны.
– Князь Сакульский и князь Друцкий к государю поклон свой принесли. Уважение выказать, думами своими поделиться, – спешился перед монастырской стражей Андрей. – Кто у вас за старшего?
– Государь ныне молиться изволит, – мрачно отрезал один из монахов. – Коли нужда у вас в нем большая, вона на излучине съезжая изба стоит. Там писец сидит дьяка Адашева, у него можно грамоту оставить, кто такие, по каковой нужде к Иоанну Васильевичу проситесь. Коли государь соизволит, то до себя пригласит. А проще челобитную оставьте, дьяк в просьбе разберется и ответ отпишет. У царя дел государевых невпроворот, недосуг ему с каждым плакальщиком речи вести. Прождете милости без пользы. За челобитные же Адашев головой отвечает, без решения не оставит.
– Ты с князьями знатными речи ведешь, деревенщина, а не с плакальщиками! – повысил голос Зверев, положив руку на рукоять сабли.
– А по мне, хоть король датский! Кого Иоанн зовет, тот в слободе свой, а кто сам является – проситель, – не дрогнул монах. – Ступайте с Богом, коли в порубе у ката погостить не желаете.
Зверев ощутил в душе непроизвольное облегчение и передернул плечами, отгоняя позорные мысли.
– Понял, Юрий Семенович, кто ныне при дворе правит? – повернулся он к старику. – Кто решает, кому до царя ходить можно, а кому без надобности? Те, кто четыре года тому к бунту призывали и бояр золотом подкупали, дабы законного правителя отринуть. И сам князь Старицкий, вестимо, с ними. Спрашивается, какого черта мы царя защищали? Ничего ведь не изменилось.
– Ты защищал, – губ старика коснулась легкая усмешка. – Мне высокие материи ни к чему. Я больше нуждами земными интересуюсь. Хозяйством, ремеслом всяким, делами торговыми. Ценами да оброками. Мы люди простые… – С этими словами прямой потомок князя Рюрика в восемнадцатом колене[5 - Основатель рода князей Друцких, князь Полоцкий Рогволод-Борис Всеславич, это пятое колено князя Полоцкого Изяслава Владимировича, который сам – пятое колено от Рюрика. Обособленная ветвь рода, в XII–XV активно роднилась с Гедеминовичами.] поднялся в седло. – Поехали, Андрей Васильевич, постой искать. Опасаюсь, здесь это не так просто окажется.
К счастью, в этот раз князь Друцкий ошибся. Окрестные купцы уже успели сообразить, что народ к государю в Александровскую слободу будет съезжаться числом немалым, и успели выстроить огромное количество постоялых дворов на любой вкус и достаток. Добравшись по тянущейся вдоль Коломны улице до окраины, путники свернули в ворота, за которыми красовался добротный, в два жилья, бревенчатый дом со слюдяными окнами.
– Горницы достойные для князей есть? – не спешиваясь, наклонился у крыльца Пахом – и навстречу тут же выкатились трое мальчишек в картузах с лаковым козырьком и косоворотках с вышитым воротом.
– Есть, есть боярин! Дозволь коня принять, дозволь стремя подержать, дозволь до крыльца провожу!
– Для двоих князей светелки надобны! И людские комнаты тоже…
– Есть, есть! – путались между лошадями мальцы. – Дозволь, дозволь!
– Что скажешь, Андрей Васильевич? – повернул голову князь Друцкий.
– Двор соломой от грязи застелен, окна дорогие, слуги расторопные, конюшня добротная, – оценил место Зверев. – Думаю, тут неплохо.
– Быть посему, – согласился старик.
Час спустя они сидели в раскаленной парилке, смывая дорожную пыль и грязь, охлаждаясь изнутри пивом, а снаружи разгорячаясь вениками.
– Крепко государь от нас отгородился, – потряхивая над спиной родича пахучим березовым пучком, вздохнул Зверев. – Так просто до него не добраться. Раньше хоть в слободу, на службу в храм пускали, а ныне и того нет. Интересно, литовские послы скоро сюда доберутся?
– Мыслю, твоими стараниями, недели через две, – распластавшись на полке, пробормотал старик.
– Почему моими? – не понял Андрей.
– Ты меня в седло посадил, Андрей Васильевич. Кабы не верхом, мы бы еще токмо Новагород миновали. Я так прикидывал – аккурат вместе со схизматиками доехать, дабы зря времени не терять. Получилось же с изрядным запасом.
– Запас карман не тянет. – Зверев кинул веники в бадейку с кипятком, зачерпнул пива, половину ковша выпил, остальное выплеснул на камни и забрался на самый верхний полок. – Меня тут мыслишка одна посетила. Пока время есть, я медной и железной пыли натру, охры, соли тоже и петард наделаю. Перемешаю с порохом, набью ракеты. Из бумаги придется скручивать, на рыбьем клею. Или из кожи. Потом выберем день, и я на льду перед слободой фейерверк запущу. Хлопушки там, петарды, шутихи, разноцветные шары. Будет много шуму, света, веселья. В общем, трудно не заметить. Иоанну, конечно, станет любопытно, что происходит, и он сам выйдет, либо кого-нибудь пошлет разузнать. Так или иначе, а про меня он услышит или сам увидит. Ну, а тут уж я шанса не упущу, будь уверен. Ему есть чем передо мной похвалиться. Он не утерпит, для разговора позовет. Тут я про грамоту и скажу…
У Андрея засосало под ложечкой, и он уже в который раз воочию увидел перед собой брошенный хутор, болотину, кустарник с сеном на ветках – и кинжальный, в упор, пищальный залп. Если все получится – войну в Прибалтике наверняка удастся закрутить.
– Хитро придумано, княже, – вяло признал старик. – Вполне может выйти. И заметят, и выйдут, и к царю для расспроса отведут. Ловок ты на выдумки нежданные, Андрей Васильевич, прямо зависть берет. Ты попробуй, штучки эти все приготовь. Я же покамест Тимошку поищу.
– Какого Тимошку? – не понял Зверев.
– Рази я не сказывал? Сына я женить собрался.
– Помню, – кивнул Андрей. – За Марфу, из рода бояр Кокоревых.
– Точно, – приподнял голову князь Друцкий. – За нее. Брат же ее, Тимофей, в избранную тысячу записан. Место у него невеликое, барашем[6 - Бараш – человек, который отвечает на выездах за установку царских шатров.] он при дворе состоит. Но ведь мы люди маленькие, нам много не нужно. Судьбы мира мы решать не рвемся. А вот провести двух служилых людей на царский прием он сможет, дело нехитрое. Дабы в толпе за рындами постоять, от Адашева разрешения не надобно.
Князь перевернулся на спину, вытянул руки и блаженно зевнул.
Опричник Тимофей Кокорев оказался боярином немолодым, явно за тридцать. Жесткая русая борода из закрученных мелким бесом и перепутанных волос доставала ему почти до пояса, огромные ладони размером с тигриную лапу были постоянно розовыми, словно обожженными, а лицо, наоборот – мертвенно бледным. Голубые глаза хранили в глубине некую обреченность, которая вполне понятна у монаха в дорогой суконной рясе, пусть и опоясанной изогнутой османской саблей в кованых серебром и украшенных самоцветами ножнах. Видимо, трофейной. Вместо клобука боярин носил простенькую черную тафью, на левом запястье постоянно поблескивал плотно прилегающий к руке серебряный браслет, до блеска истертый с тыльной стороны ударами тетивы.
Юрий Семенович искал его целую неделю – не так просто выйти на человека, живущего за крепостной стеной и не имеющего особой нужды гулять по большой деревне, что выросла вокруг царского двора. Еще два дня бояре посвятили тому, чтобы хорошенько обмыть знакомство с будущими родственниками. А на третий, по донесению специально посаженного у Московского тракта холопа, в Александровскую слободу прибыл поезд ливонского посольства.
– Говорить им с государем ныне не о чем, – за ужином пояснил князь Друцкий. – Обид в порубежье никаких за последние годы не случалось. Мы их не тревожили, потому как Иоанн державу всю на восток повернул, от напасти татарской Русь избавлял. Ордынцы тоже буйство прежнее растеряли и крови своей проливать не желают. Судить-рядить нечего. Токмо договор прежний о перемирии еще лет на пять-десять подписать по прежнему уложению, и все хлопоты. Коли так, то и держать их здесь долго не станут. Как дух после пути неблизкого переведут, до государя допустят, дарами обменяются да грамотами. Они, поди, уж и сверены давно.
– А я думал, промурыжить их должны для солидности. Этак с месяцок. Дабы знали, что к великому царю явились, занятому – а не к захудалому князьку.
– Оно бы и надо, – согласился Юрий Семенович, – да ведь и схизматики не дураки. Аккурат к окончанию прежнего перемирия подгадали. Меж договорами разрыв нам совсем не с руки. Вдруг напасть какая в сей день али месяц случится? Как обиду потом разрешать? Коли по уговору – так он в сей день действовать не станет. Коли по обычаю библейскому – так это перемирие надобно рвать. Сие же никому не надобна…
– Кроме нас, – усмехнулся Зверев.
– Кроме нас. Но мы ведь рядных грамот и не подписываем, княже. Мы люди маленькие. Не про нашу честь подписи на государевых грамотах ставить.
– Да, княже. Мы люди маленькие, с нас хватит и войну меж двумя странами развязать.
– Ты передумал?
– Я? – приподнял брови Зверев. – Ничуть. «Природой здесь нам суждено… ногою твердой встать при море». Это дело я намерен довести до конца… – Он вдруг явственно ощутил приближение к своей судьбе увешанного сеном куста, обжигающее пламя залпа… и торопливо опрокинул в горло добрый кубок вина. Решительно поднялся: – Прости, Юрий Семенович, устал. Но, как сведения появятся, зови немедля. Отлучаться из покоев я никуда не стану. Даже оденусь для царского приема прямо с утра.
Решение оказалось мудрым – спозаранку, едва князья успели перекусить в трапезной постоялого двора, как в дверь влетел запыхавшийся смерд и, тяжело дыша, плюхнулся на лавку рядом с холопами, выдохнул:
– Боярин… после заутрени… у ворот ждать будет…
– Кокорев? – поднялся Юрий Семенович.
– У… – кивнул посыльный и устало откинулся на спину.
– Идем, Андрей Васильевич. Уже светает, как бы не опоздать.
– Пахом, вели коней седлать! – встал и Андрей. – Ты с нами поскачешь. Эй, хозяин, гонцу кувшин петерсемены за мой счет. И накормить от пуза.
Пока князь Друцкий ходил за свитком, холопы успели вывести коней, накрыть потниками, положить на спины седла и затянуть подпруги. На холку каждой легла туго скрученная попона – не май месяц на улице, у коновязи непокрытыми не оставишь. Минут десять – и князья в сопровождении Пахома с места сорвались в галоп, едва не своротив полуоткрытую створку ворот.
Боярин Тимофей нетерпеливо прохаживался перед стражей у моста – на этот раз без сабли, в клобуке и с большущим крестом на груди. Хмуро глянув на спешившихся родичей, он указал на их пояса:
– Оружие оставьте. Эх, не обмолвился я вам налатники заместо шуб надеть. Теперь уж деваться некуда… – Он подождал, пока князья отдадут свои пояса холопу, и повернулся к привратникам: – Они мне надобны.
И рогатины послушно раздвинулись.
– Только и всего, – разочарованно пробормотал Зверев. – Нет, с салютом было бы веселее.
Разумеется, войти в саму слободу оказалось даже не половиной – одной десятой дела. За крепостными стенами и так жило, работало и служило много тысяч человек. Но мало кого из них допускали в царские палаты, и уж вовсе считанные единицы – до самого правителя.
Сразу за воротами, огороженные частоколом и щедро засыпанные соломой, улицы расходились двумя лучами. Слева возвышались звонницы и соборы, справа – виднелись массивные бревенчатые стены с узкими бойницами. Возможно – арсенал и казармы гарнизона. Что пряталось между «проспектами», так и осталось тайной. Никаких строений над частоколом не поднималось, не доносились ни звуки строительства, ни мычание скота, ни ржание лошадей – ни малейших признаков жизни.
