скачать книгу бесплатно
«Татары? Откуда? – промелькнуло у Зверева в голове. – Касимовские? Тверские? Казанские? Ногайцы? Или вообще крымские?»
Однако в любом случае здесь он был хозяином, а не воином, а потому приложил руку к груди и склонил голову:
– Здрав будь, боярин. Гость на порог – радость в дом. Прошу, заходи, выпей сбитеня с дороги, трапезу раздели, чем Бог послал…
– Благодарствую, княже. – Гость тоже приложил руку к груди, но поклонился ниже, всем телом. – Не сочти за обиду, Андрей Васильевич, однако зимний день короток, мне же непременно до Корелы поспеть надобно. Послание у меня для воеводы и бояр иных корельских.
– Дотемна не успеть, – предупредил Зверев. – Верст тридцать еще, не менее. Оставайся, боярин, отдохни, выспись, в бане попарься. На рассвете дальше тронешься.
– Благодарствую, княже, – повторился татарин, – однако же дал я клятву поспешать, насколько сил хватит. Лед на озере крепок, леса там нет, не заблудимся. Милостью Аллаха, хоть и в темноте, а сегодня поспею.
Он резко сунул руку за пазуху, выдернул тонкий, с карандаш, белый свиток и на двух раскрытых ладонях с поклоном протянул Андрею.
– Слово тебе прислано важное, княже. От кого оно, сказывать не велено.
– Спасибо, боярин, – принял грамоту Зверев.
– Да пребудет с тобой милость Аллаха, князь Андрей Васильевич, – с поклоном отступил гонец, побежал к лошади, ловко взметнулся в седло, и трое всадников, уводя в поводу шесть заводных коней, понеслись по утоптанной дороге к верфи на берегу Ладоги.
Князь Сакульский хмыкнул, крутя в пальцах письмо, написанное на дорогой мелованной бумаге и доставленное знатным гонцом, однако не несущее на себе никаких печатей, поднялся на крыльцо. Распахнулась дверь, в сопровождении ключницы и поварихи на улицу вышла Полина: в дорогой шубе, в высоком кокошнике, с резным деревянным ковшом в руках.
– Спасибо, милая. – Зверев взял у нее корец, с удовольствием выпил до дна горячий, с пряным ароматом, медовый сбитень, вытряхнул последнюю каплю на доски.
– Это же гостю, с дороги, батюшка… – изумилась княгиня.
– Нету больше гостя. Умчался, – развел руками Андрей.
– Письмо? – заметила свиток женщина. – От кого?
– Не сказал. Пойдем в дом, не май месяц на улице.
Задумчиво крутя письмо в руках, князь поднялся в опочивальню, оставил колчан на столе у двери, после чего перешел в угловую светелку, где жена собиралась сделать для него кабинет – но пока, видно, не успела выписать из Франции положенную мебель. Здесь, у окна, он стянул со свитка ремешок, кинул на подоконник, развернул бумагу. Там красивым ровным почерком была начертана всего одна фраза: «Со дня святого Спиридона зима на мороз повертает, а солнце на тепло».
– О чем сие сказывает? – испуганно молвила за спиной княгиня. – От кого послание такое? Может, заклятие колдовское? Глянь, как странно начертано!
– Очень даже красиво написано, – усмехнулся Зверев. – Шаловливый мальчик.
– Кто?
– А кто у нас на Руси всю юность в библиотеке провел? Вот теперь книжник и шутит по случаю. Интеллектуал, елки-палки. Загадки, будто в сказке, загадывает, дитенька. А если бы я не понял?
– Да кто же это? – нетерпеливо дернула его за рукав жена.
– Царь, естественно.
– Государь наш Иоанн?! – перекрестилась женщина. – Как же ты его мальчишкой называть можешь? Он же, помню, ровесник твой! Ему ныне уж двадцать один год сполнился!
– Да? – Зверев пожал плечами. В его памяти царь Иоанн так и остался маленьким перепуганным мальчишкой, которого он с побратимами отбил от литовских убийц у соколиного поля. Неужели они и тогда были ровесниками? Трудно поверить. Может быть, потому, что он уже был в броне, с саблей и рогатиной, уже прошел через несколько смертных схваток? Ощутив на лице дыхание близкой смерти, взрослеешь быстро. Куда быстрее, нежели в библиотеке за старинными манускриптами.
– Но о чем послание сие куцее повествует? – полюбопытствовала Полина. – Ты понял его, батюшка?
– Прошлым летом я взялся построить крепость возле Казани, – сложил письмо вдвое Андрей и с силой пропустил сгиб между ногтями. – В день зимнего солнцестояния зима на мороз поворачивает, а солнце на лето. Иван напоминает мне об обещании. Через пару месяцев начнется ледоход. К этому времени я должен быть на месте.
– Свят, свят! – округлились глаза женщины. – У Казани безбожной? В самой смертной напасти? Тебя же убьют, соколик мой ясный! Убьют! Не ходи… Не езди, не оставляй, не покидай меня, родной, Господом Богом прошу! – Княгиня упала на колени. – Батюшка, Андрюшенька, родненький.
– Да ты чего, Полина? – Ошарашенный Зверев тоже опустился на колени. – Я же не в плен туда сдаюсь. С ратью идем, с людьми многими. И не воевать – строиться. На речном острове, в глухих лесах. Ни одна собака к нам не проберется. Ну же, милая. Что с тобой, любимая моя?
– Не хочу… – Женщина дернула прикрепленный к кокошнику платок, закрыла глаза. – Думала уж, навеки потеряла. Едва вернулся, едва слюбились, едва вместе стали – и снова… Не хочу. Не уходи. Не уходи, родный мой.
– Я вернусь, – обнял ее и прижал к себе Андрей. – Вернусь. Нет такой силы, что могла бы нас разлучить, суженая моя. Ни в этом мире, ни в иных местах. Я вернусь. Но ехать придется. Такая уж наша княжеская доля, Полинушка.
– Больным скажись, любый мой, немочным. Сердечко мое стучит, неладное чует. Не уходи!
– Не могу, любимая. Ты сама сделала меня князем Сакульским. В нашем роду не должно быть трусов. Человек, который боится пролить кровь за свою землю, не имеет права называться князем. Это уже смерд.
– Я тебя и простым смердом любить стану!
– Я знаю, Полинушка. Но простым смердом я буду недостоин твоей любви.
– Сердце колет, Андрюша. Предчувствие у меня дурное.
– Я дал слово, Полина. Я должен поставить эту чертову крепость! Хотя бы ради того, чтобы нашего сына никто не называл сыном лжеца. Это нужно мне, это нужно государю, это нужно людям русским, в конце концов! Я могу остановить татарские набеги, ты это понимаешь? Остановить напасть татарскую раз и навсегда! Могу, Полина! Неужели ты хочешь, чтобы эта честь досталась кому-то другому?
– Я хочу, чтобы ты оставался со мной… – опять повторила женщина. – Пусть весь мир рухнет – какое нам дело? Мы здесь от всех далеко, переживем. Оставайся…
Андрей вздрогнул: Полина даже не подозревала, насколько близко ее надежда совпадала с жутким пророчеством Лютобора: «Со всей Руси выживут лишь те, кто в непроходимых северных лесах окажется». Он отстранился и холодно произнес:
– Для того Господь и создал русских мужчин, чтобы кто-то не давал миру рухнуть. Я отъезжаю завтра на рассвете, со всеми здоровыми холопами. Вели приготовить лошадей. Отриконь пойдем, без обоза, иначе не обернуться. Припаса нам надобно на пять дней пути, сменное белье каждому. Ратное снаряжение Пахом соберет.
– Тогда я поеду с тобой!
Вместо ответа Андрей просто привлек ее к себе и крепко поцеловал в соленые губы. Полина в его руках обмякла – и смирилась.
* * *
Дружина князя Сакульского тронулась в путь через час после рассвета. Первыми, сверкая начищенными кольчугами, куяками и колонтарями, придерживая у седла нацеленные в небо рогатины, с бердышами за спиной, на дорогу выехали холопы. Вслед продавшим волю ради ратной славы удальцам смотрели с тревогой отцы, махали, утирая слезы, многочисленные мамки и девки. Чай, все холопы свои были, здешние. У всех и родичи имелись, и друзья. А у иных уже и девки завелись. Было кому проводить.
Когда навьюченные заводные кони ушли с площади перед крыльцом, Андрей поцеловал жену последний раз, сбежал вниз, поднялся в седло, тронул пятками гнедого жеребца. Не удержался – оглянулся назад.
Полина не отрывала от него глаз, крепко вцепившись в перила.
Странно… Вроде ничего в ней за последние три года не изменилось. То же упитанное тело, те же маленькие глаза, игрушечный ротик и носик на большом лице, спрятанные под черный платок волосы. Именно такую девушку три года назад привез ему отец, боярин Василий Лисьин, сказав, что она станет женой Андрея. Ибо так он уговорился с князем Друцким, ибо это полезно для застарелой тяжбы и семейных дел, ибо так будет почетно для всего рода Лисьиных и будущих детей. Андрей пошел под венец, потому что так было нужно – и не искал ничего большего. Странно… Вроде ничего в ней не изменилось. Но теперь Полина казалась ему красивейшей из женщин. И он не поменял бы ее ни на кого на всем белом свете.
Зверев вскинул руку, после чего решительно дал шпоры коню и отпустил поводья, срываясь в стремительный галоп. Несколько минут – и крыльцо скрылось из глаз. Князь нагнал холопов, опередил их по краю дороги и помчался вперед. Перемахнув холм, на котором широко раскинулось ничем не огороженное Запорожское, Андрей углубился в лес и только здесь чуть подтянул поводья, давая знать гнедому, что можно замедлить шаг. Спустя мгновение рядом оказался Пахом, тоже перешел на рысь.
– Тяжко, Андрей Васильевич? Понимаю, тяжко. Вот гляжу я на тебя, иной раз и завидно становится счастью такому, самому хочется бабу ладную выбрать, детишками и хозяйством обзавестись, остепениться. Да токмо дело наше служивое, половина жизни в походах. Каково же это – с кровинушками родными расставаться? Помыслы, что ни час, о них будут. За себя бояться начнешь, дабы сиротами их не оставить. Страшно, как бы без тебя чего не случилось. Помыслишь, погадаешь – да и махнешь рукой. Уж лучше вовсе ничего не иметь, нежели так маяться.
Дядьке, который двадцать лет назад принял из рук боярина совсем еще несмышленого младенца, чтобы не отходить от него ни на час всю оставшуюся жизнь, который научил барчука стрелять из лука, держаться в седле, рубиться саблей, который прикрывал его во всех битвах – дядьке позволялось многое. Поэтому Зверев не рассердился за такое панибратство со стороны старого холопа, а лишь покачал головой:
– Что же ты об этом батюшке не сказал, когда он Полину для меня сватал? И не было бы у меня сейчас никаких проблем.
– Ты, княже, дело другое. На тебе род держится. Любо, не любо, а сыновей родить изволь, хозяйку для усадьбы приведи, дабы без тебя за имением доглядывала. Как же иначе? Что дозволено холопу, то боярину невместно.
– Вместно, невместно… Коли уж жить, лучше с любимой и желанной.
– А коли расставаться?
– Поговори у меня, Пахом. Вот возьму и женю! Что делать станешь?
– Не женишь, княже, – покачал головой дядька. – Зачем тебе такая морока? Мы люди ратные, каженный день под Богом ходим. Зачем тебе вдовы лишние и дети-сироты при хозяйстве? Холоп, он тем и хорош, что об нем слезы проливать некому, коли в сече сгинет. Один сгинет – другой в закуп придет. Как и не случилось ничего.
– Страшные вещи говоришь, Пахом. О живых людях ведь, не о барашках жертвенных. Вон, сзади скачут. Полтора десятка… Веселятся чему-то, оболтусы.
– Так не им сказываю, княже. Тебе о сем напоминаю. Хотелка у отроков наружу лезет, о девках только и мыслят. Выбирают. Так и ты помни, княже. Женатый холоп – уже не ратник. Коли живой – не о службе, о доме помнит. Коли мертвый – вся семья его обузой при хозяйстве становится. Баловать пусть балуют, от того, окромя пользы, никакого вреда. А жениться им нельзя, невместно. Как бы ты, княже, со счастием своим и других не захотел милостью одарить, любовь брачными узами укрепить. Не нужно этого холопам. Никак нельзя.
– Экий ты… прагматичный, – усмехнулся Зверев. – Может, в ключники тебя назначить? Или приказчиком…
– Не, княже, не согласен, – замотал головой Пахом. – Мое дело холопье: в драке не струсить да серебро вовремя пропивать. А про мой хлеб, мою одежу и дом пусть у боярина голова болит. На то он хозяин и есть.
– Умеешь устроиться, дядька.
– Мне горевать не о чем, княже. Добра не нажил, однако же радостей в судьбе моей куда боле случалось, нежели горестей. Коли стрела басурманская завтра догонит, рухлядь ведь все едино с собой не заберешь. А душа радостная – она легче. Прямиком в райские кущи и вознесется.
– Я тебе вознесусь! – погрозил ему пальцем Зверев. – А кто холопов молодых ратному делу учить станет? Девки дворовые?
– Ну коли не велишь, – пригладил голову Пахом, – тогда обожду. Куда ныне скачем, Андрей Васильевич?
– Государь о клятве осенней напомнил. Пора исполнять.
– В Москву, стало быть? Через Луки Великие поскачем?
– Луки? – не понял князь.
– Ну в усадьбу батюшкину завернем? – напомнил холоп. – Как всегда?
– В усадьбу? – Андрей прикусил губу.
Если для Пахома его частые поездки в имение бояр Лисьиных выглядели как встречи с родителями, то сам Зверев в первую очередь вспоминал про Лютобора – старого колдуна, затянувшего его в эту древнюю эпоху, но обещавшего вернуть обратно и даже поделившегося частью своих магических знаний. Скоро полнолуние. Значит, можно попытаться вернуться к себе, в двадцать первый век. В уютную квартирку, к компьютеру и телевизору, к теплому душу, мороженому и полной безопасности…
– В крохотную хрущовку, – тихо поправил сам себя князь, – в школьный класс, к маминым понуканиям и поролоновому матрацу.
Домой – это означало, что он больше никогда не увидит Полины, не достроит крепость у казанских стен, не остановит татарских набегов. Это означает, что уже никогда он не сможет назвать себя князем, скомандовать ратникам: «За мной!», что не сожмется сердце при виде несущихся навстречу наконечников татарских копий, не прокатится по жилам горячий жар, когда он прорвется сквозь смертоносные пики, когда насадит врага на рогатину, срубит саблей, собьет окантовкой щита, никогда не ощутит вкус победы, вкладывая оружие в ножны над поверженным ляхом.
Странно, но сейчас он не мог понять, что для него дороже: звание князя, которое обязывает ежегодно проходить через горнило порубежных схваток, – или та острая реальность смертных баталий, которая делает жизнь настоящей, ощутимой и которая даруется вместе со званием русского князя. Разве можно постичь такое, сидя за экраном компьютера и нажимая клавиши оптической мышки? То же самое, что секс по Интернету: безопасно, но совершенно бесчувственно.
– А в армию меня призовут рядовым, – почему-то произнес Зверев.
– Ты что-то сказал, княже?
– Не везет нам с отцовской усадьбой ныне, Пахом. Мне не просто в Москву попасть нужно. Сперва в Углич завернем. Узнаем, как стройка у нашего арабиста продвигается. Как бы он там заместо башен минаретов не нарубил, интеллигент персидский.
– Все едино через Новгород скакать.
– А на Руси все дороги к нему, Великому, и ведут.
Застоявшиеся в конюшне скакуны шли ходко, и еще засветло небольшой отряд пересек озеро, поднялся на добрых десять верст вверх по Волхову и остановился под стенами Ладоги, на постоялом дворе. Следующая передышка получилась в священном селе Грузино, где хранился посох святого Андрея Первозванного, и к полудню третьего дня всадники достигли Новгорода. Памятуя последние встречи с князем Старицким, Зверев решил не рисковать, обогнул город вдоль стен и вышел на московский зимник, чтобы заночевать в бронницкой слободе, в пятнадцати верстах от первой столицы Руси. Утром, еще до рассвета, с трудом устояв перед соблазном прикупить что-нибудь из оружия, Андрей поднялся в седло и стал погонять лошадей, надеясь за один переход добраться до Вышнего Волочка. Не получилось – ночевали они в Валдае, в светелке с окнами на озеро. Озеро просторное – но совершенно лысое без знаменитого Иверского монастыря, до рождения которого оставалось еще больше ста лет.
Из Валдая путники выехали опять затемно – и затемно добрались до Волочка. То ли дорога оказалась длиннее, чем ожидал Андрей, то ли лошади начали сдавать и уже не выдерживали походной рыси со скоростью, всего вдвое превышающей темп торопливого пешехода. Очередной бросок закончился в Торжке, и только вечером на восьмой день пути они въехали в широкие ворота Твери, устав не меньше скакунов. Ничего удивительного – ведь в стремительной гонке одним рывком они смогли одолеть больше семисот километров! Обозы и ратные колонны двигаются на такие расстояния по месяцу, а то и долее. Правда, на почтовых можно пролететь и дня за три. А коли не спать – то и за полтора. Увы, князь Сакульский шел с припасами и дружиной и взять себе «почтовых» не мог. Не по карману удовольствие.
Однако почивать на успехах было рано. Дав людям хоть разок от души выспаться, в полдень Андрей снова двинулся в путь – теперь не по зимнику, а по гладкому льду Волги, наезженному едва ли не сильнее, чем московский тракт. Ночевали в деревне с забавным названием Крева – видимо, когда-то тут поселили польских пленников. Однако выглядели местные жители обычными славянами, говорили по-русски, а каменная церковь на высоком холме казалась привычным православным храмом.
Утром путники миновали небольшую крепостицу Ратмино, окруженную обширными палисадами, и повернули на северо-восток. Лошадей князь уже не погонял и остановился там, где всадников застали сумерки – в небольшой прибрежной деревеньке, – всего за два алтына убедив хозяев ближайшей избы оставить для путников весь дом. Семья ушла ночевать к родственникам, оставив для гостей годовалого барашка. Да только что такое полупудовый агнец для семнадцати человек? Плотно поужинали – и тронуться поутру пришлось на голодный желудок.
Ширина реки здесь составляла сажен пятьдесят – немногим менее ста метров. За прибрежным кустарником плотной черной стеной стоял сосновый лес. Вековые деревья в полтора-два обхвата с белыми шапками, заброшенными на высоту девятиэтажного дома. Топор дровосека явно не появлялся в этих местах уже лет двести – и иногда Звереву даже казалось, что они заблудились. Однако лед реки был раскатан от края до края, ясно показывая, что за день тут проезжает не одна сотня телег, саней и всадников. Сейчас, правда, на Волге было пусто, словно проезжий люд попрятался по сторонам и ждал, пока князь Сакульский гордо прошествует мимо… А может, и правда ждали. Коли в глухом лесу видишь на пути немалый отряд ратников в полном вооружении – не грех дорогу-то и освободить. Поди разбери, что у этой оравы на уме? Чикнут ножом по горлу, сунут в сугроб, товары перегрузят – и ищи потом правду-матушку. Уж лучше не рисковать…
Углич открылся неожиданно. Тянулся, тянулся по сторонам глухой непролазный бор, потом встретилась излучина – и вдруг впереди, по берегам, на добрых две версты выросли черные дубовые стены со множеством двух-трехъярусных шестигранных башен. Река оказалась как бы в ущелье, под прицелом бесчисленного множества бойниц. Только сунься гость незваный – вмиг стрелами истыкают. Даже причалы стояли не под крепостными стенами, а по сторонам. Видать – чтобы под бревенчатый накат, в щель малую спрятаться никто не мог.
– Ни фига себе, городок, – невольно охнул Зверев. – Больше Москвы! Как же я в прошлый раз этого не заметил?
Однако, когда путники подъехали ближе, стало ясно, что первое впечатление было обманчивым. При взгляде вдоль реки сливались в одно целое мощные укрепления монастыря, что стоял от Углича примерно за версту вверх по течению, и еще одного, ощетинившегося пушечными стволами святилища, построенного верстой ниже. Тем не менее город своими размерами мало уступал Новгороду и явно превосходил Великие Луки. Тысяч двадцать населения здесь проживало точно. А может – и больше. Оценил Зверев и продуманную систему обороны. Город был деревянным, зато монастыри вокруг него – каменными. И окружали они Углич со всех сторон, отстоя от стен и друг от друга примерно на версту. Пока хотя бы две обители не захватишь – к городу не подобраться, в спину и с флангов расстреляют. А это – время, силы, немалая лишняя кровь. Так ведь и Углич потом тоже так просто не сдастся… Поневоле задумаешься: а нужна ль тебе такая кусачая добыча?
– Гляньте, там еще город выстроили! – указал на левый берег Мишутка. – Вона, на излучине белеет!
И правда, за городом, в низине, наверняка заливаемой в половодье, гордо возвышала влажные белые стены могучая крепость – размерами превышающая Московский кремль, но с большим числом башен, причем каждая имела сразу две площадки для стрелков и бойницы для подошвенной стрельбы.
– Не может быть! – Зверев дал шпоры гнедому, стремительным галопом промчался меж угличских стен, вылетел на наволок, спешился перед поставленными на чурбаки воротами, нырнул под них, шагнул в обширный двор крепости, разбрасывая сапогами слой опилок и стружки, доходящий почти до колен и ядовито пахнущий свежесваренным дегтем. Здесь было почти пусто – на огромном пространстве виднелся только двухшатровый храм, еще не имеющий кровли и нескольких венцов звонницы. Однако там деловито копошились мастера, постукивая топорами и ширкая скобелями. Еще с полсотни плотников что-то доделывали на башнях и стенах, весело перекрикивались, затаскивали наверх окоренные блестящие бревна. – Ч-черт, не может быть! Он его все-таки построил! Возвел новый город, шельмец!
Нет, князь Сакульский знал, что боярин Выродков за зиму крепость отстроить обещал. Знал, что у того в достатке и золота, и леса, и мастеров в многолюдном Угличе. Знал, что сделать все это можно. И все же одно дело знать, и совсем другое – увидеть готовую махину воочию. Два с половиной километра стен, три десятка башен, двое ворот, церковь…
– Невероятно… Он это сделал! Сделал!
Андрей еще несколько раз повернулся вокруг своей оси, осматривая огромное сооружение, потом быстрым шагом направился к церкви:
– Ау, мужики! Боярина Иван Григорьевича кто-нибудь видел?
– Как же без него, мил человек? – отозвались сверху. – Вона, на Тайницкой башне с Тетеркиной артелью речи ведет.
Топор указал на дальнюю от ворот угловую башню. Зверев повернул туда, увязая в опилках.
– Великий Боже, их, наверное, и через пятьсот лет археологи еще раскапывать будут…
– Андрей Васильевич, ты ли это? – раскрыл ему объятия мужичок с кудрявой бородкой, коричневыми смоляными пятнами на лысине, в армяке на голое тело и в подшитых тонкой кожей валенках.
– А-а… – в первый миг не узнал боярина Зверев. – Иван Григорьевич, не может быть! Ты перестал брить бороду?
– А ты перестал брить волосы, княже!
Они рассмеялись, крепко обнялись, и Андрей на радостях даже расцеловал работящего арабиста.
