скачать книгу бесплатно
– Если дело за самоотводом... – начал было Басаргин и замолчал, не зная, как закончить, как половчее завершить собственную мысль.
Апыхтин молча кивнул, дескать, продолжай, дескать, готовы внимательно выслушать тебя, дорогой ты наш соратник. Но на помощь не пришел, хотя видел, какая мучительная борьба происходит в тщеславной душе Басаргина. И Цыкин настороженно поднял голову, и Осецкий, осознав происходящее, улыбался широко и злорадно.
– Говори, Андрей, – подбодрил его Апыхтин.
– Да ну вас в самом деле! – возмутился Басаргин. – Устроили испытание, понимаешь! Заранее обо всем договорились, а теперь голову морочите!
– Значит, заметано, – подвел итог Апыхтин с явным облегчением – самое щекотливое дело перед отпуском сделано, и никто не упрекнет его в предвзятости, несправедливости или еще в каких-то там грехах. – Тогда по коням.
– Когда банкет по случаю отъезда? – спросил Басаргин, справившись наконец с неловкостью.
– Как скажешь, – усмехнулся Апыхтин. – Ты теперь шеф.
– Хорошо, я подумаю, – серьезно кивнул Басаргин, решив, что ему действительно необходимо решить этот вопрос. – Хотя постой, – спохватился он и покраснел. – Я же приступаю к исполнению после твоего отъезда... Я не могу брать на себя...
– Вот и я о том же! – рассмеялся Апыхтин.
Хохочущие заместители ушли, кабинет опустел, Апыхтин уже хотел было позвонить домой, спросить, как продвигаются дела с котлетами, но вошла секретарша.
– Я, конечно, извиняюсь, – сказала она, остановившись у порога, но дверь при этом закрыла плотно, так что в приемной не было слышно ни одного ее слова. – Там посетитель... Неделю уже ходит... Поэт.
– Чего ему?
– Денег.
– Хороший поэт?
– Хороший поэт денег просить не станет. В лучшем случае согласится взять, если ему очень уж настойчиво и долго предлагать. Мне так кажется, – смягчила секретарша свои суровые слова.
– Тоже верно. – Апыхтин качнул головой. – И много ему нужно денег?
– Долларов пятьсот-шестьсот... Где-то около этого.
– Судя по сумме... Он тоже на Кипр собрался?
– Хочет книжку издать... Хотя бы, говорит, экземпляров триста-четыреста.
– И сколько лет этому юному дарованию?
– На пенсии уже дарование. – Алла Петровна позволила себе тонко улыбнуться. – Член Союза писателей, между прочим.
Апыхтин помолчал, глядя в раскрытое окно и вдыхая свежий воздух. Он был уже достаточно опытным банкиром, если не сказать, прожженным, и за невинной просьбой престарелого поэта сразу увидел те возможности, которые открывали перед банком эти несчастные пятьсот долларов. Тираж можно дать и побольше, где-нибудь ближе к тысяче экземпляров, на задней обложке, конечно, будет реклама банка «Феникс», его телефоны, приглашение к сотрудничеству, книжка ляжет на столы директоров всех предприятий области, сам поэт выступит по телевидению, прочтет стихи, расскажет о той громадной работе, которую проводит «Феникс», поддерживая литературу, искусство, живопись. Апыхтин даст по этому поводу большое интервью, откликнутся газеты, он и для них найдет время, чтобы рассказать о банке и о тех преимуществах, которые доступны каждому, кто доверится «Фениксу», кто поверит в него. А там, глядишь, дойдет дело и до выставок, спектаклей, концертов... И везде банк «Феникс», его деньги, его люди, его готовность поддержать все разумное, доброе, вечное...
– Зови его, Алла, – сказал Апыхтин, стряхнув с себя задумчивость. – Поговорим.
Через минуту в дверь протиснулся мужичонка в заношенном костюме и с целлофановым пакетом в руке. Он остановился у самой двери, не решаясь даже закрыть ее за собой – на случай, если сразу получит от ворот поворот.
– Проходите, пожалуйста! – Апыхтин поднялся и широким жестом, для которого едва хватило пространства кабинета, показал вошедшему на место у низкого журнального столика. Он сам покинул свое высокое кресло, в котором возвышался над кабинетом, и великодушно сел с просителем на равных, в стороне от председательского полукруглого стола. Эта самая его полукруглость да еще то обстоятельство, что на столе не было ни единой бумажки, ни одного, самого завалящего, документа, всегда почему-то подавляли людей незначительных, случайных, пришедших не предлагать, а просить.
Апыхтин опустился в низкое кресло, откинувшись на спинку так, что оказался почти в полулежачем положении. Поэт же осмелился присесть лишь на самый краешек кресла. Свой затертый белесый пакет он положил на колени, сделал судорожное глотательное движение горлом и затравленно посмотрел на Апыхтина, не решаясь произнести ни слова.
– Да вы садитесь удобнее, – сказал Апыхтин. – Поговорим, посудачим. У вас как со временем? Найдется минут пятнадцать-двадцать?
Для мужичка это предложение было столь диким, столь неожиданным, что он опять, не произнеся ни слова, лишь как-то глотательно кивнул.
– Конечно, – наконец выдавил он из себя. – Найдется.
– Вот и отлично! – обрадованно сказал Апыхтин. Он прекрасно сознавал, какое впечатление производят подкрепленные должностью его полноватость, темный костюм, опять же, борода. – Чай? Кофе? Или, может быть, коньячку?
– Чай, если можно, – выдавил из себя поэт, но успел, успел в доли секунды заметить Апыхтин мимолетную искорку в его глазах и твердо, безошибочно понял, что счастлив был бы тот глоточку коньячку, не чай ему был нужен, не кофе. Но Апыхтин продолжал умело и ловко лепить ту легенду, тот образ, тот рассказ, который, как он был уверен, много раз прозвучит и со страниц газет, и с экрана телевизора, когда он же, Апыхтин, попросит директора студии дать пять минут поэту, когда попросит редактора газеты дать поэту четвертушку полосы и тот взахлеб, искренне и благодарно сотню раз вспомнит и эту рюмку коньяку, и надежный банк «Феникс», и щедрого, великодушного его председателя, мецената, спонсора и дарителя.
– А может, по глоточку? – Апыхтин показал пальцами расстояние, равное примерно ста граммам в стандартном стакане.
– Ну, знаете, если уж это самое... То оно, конечно... Может, вроде того что и неплохо бы... – Поэт смотрел на Апыхтина почти с ужасом – не хватил ли чересчур.
– Вот это здорово, это по-нашему! – Апыхтин нажал неприметную кнопочку, и в дверях тут же возникла Алла Петровна. – Аллочка, нам, пожалуйста, коньяк, кофе... Ну и сама чего-нибудь придумай.
Не произнеся ни звука, Алла Петровна исчезла, как бы испарилась, будто и не было ее вовсе.
– Итак, вас зовут... – Апыхтин замолчал.
– Серафим Иванович. С вашего позволения.
– А фамилия?
– Чувьюров. Чувьюров моя фамилия.
– Слышал, – соврал Апыхтин совершенно спокойно. – Знаю ваши стихи. Ведь вы член Союза писателей?
– Да уж лет двадцать! Семь книг вышло... Но, знаете, все при советской власти. С переменами в общественной жизни книжки... Приказали долго жить.
– Книжки кончились, но дух-то остался?! – гневно воскликнул Апыхтин.
– Не поверите... Пишется... Как в молодые годы! Да что там юность, молодость, зрелость... Лучше пишется – сильнее, безогляднее.
Апыхтин не ответил – в кабинет вошла Алла Петровна и внесла на подносе две чашечки растворимого кофе, лимонные кружочки, посыпанные сахаром, коньяк. По острому взгляду, который поэт бросил на бутылку, Апыхтин понял, что тот оценил и качество коньяка, и то, что бутылка открыта всего минуту назад, и то, что тонкие стаканы на подносе достаточно емкие, в них наверняка войдет граммов по сто пятьдесят. Еще не выпив ни глотка, не вдохнув запаха коньяка, Чувьюров вроде как слегка захмелел.
– Представляете, две книги были набраны в Москве, в разных издательствах! Две книги! Итог жизни! И оба набора рассыпали. Невыгодно, говорят. Пишите, говорят, детективы!
– Значит, надо писать детективы! – подхватил Апыхтин, щедро наливая коньяк в стаканы. Знал искуситель, твердо знал, что и об этом сложатся легенды, и о глотке коньяка будут стихи в его честь.
– Детективы – особая статья, – печально заметил поэт, поднимая свой стакан. – Изобретательный ум, взгляд на жизнь... Как бы это выразиться...
– Не столь трепетный? – уважительно спросил Апыхтин, и это был его первый выпад, неосторожный, незапланированный. – Выпьем, – сказал он, уходя в тень, не настаивая на своем вопросе, а даже как бы о нем и позабыв.
Поэт выпил до дна, замер на какое-то время, прислушался к себе и, словно убедившись, что все получилось так, как и задумывалось, с облегчением поставил стакан на столик.
– Да, можно и так сказать, – проговорил он уже твердо, даже с некоторым вызовом, видимо, коньяк придал ему уверенности в том, что живет он достойно и по совести. – Не столь трепетный. Это вы правильно изволили заметить. – В его словах зазвучали нотки горделивой церемонности.
– Итак – деньги? – Апыхтин безжалостно оборвал поэта, уже готового излиться чувствами, мыслями, а то и стихами.
– Да, Владимир Николаевич, да... С сожалением приходится признать, что мы пришли к тому времени, когда все упирается в деньги.
– Для этого не надо было никуда идти, – жестко заметил Апыхтин – поэт ему надоел, а кроме того, легкий, почти неуловимый выпад Чувьюрова почему-то его задел, он почувствовал, что старикашка, сидящий перед ним, бывает другим – горделивым, обидчивым, под хмельком даже готовым оскорбить человека, который отнесется к нему недостаточно уважительно. – Для этого не надо было никуда идти, – повторил Апыхтин. – Всегда и все рано или поздно упиралось в деньги. Разве вы этого не знали раньше?
– Как-то о другом были мысли, – ответил поэт, и эти слова тоже не понравились Апыхтину – в них прозвучала почти неуловимая нотка превосходства. Дескать, вы о деньгах, а мы внизу-то о духовном помышляем, может быть, даже о возвышенном.
– Главное, чтобы были мысли-то! – рассмеялся Апыхтин, осаживая поэта. – О чем пишете, Серафим Иванович?
– Как вам сказать... – Коньяк разбирал старикашку все сильнее, и теперь у него уже пошли жесты – этак раздумчиво он раскрыл мятую, как у обезьянки, ладошку и отвел ее в сторону. – Знаете ли, поэтическое восприятие жизни, художественное осмысление происходящего, объяснение в любви к этому прекрасному миру... – Поэт развел в стороны обе ладошки, как бы показывая Апыхтину тот мир, о котором он пишет с любовью, может быть, даже с восторгом, мир, ему, банкиру, недоступный.
– Это здорово! – искренне воскликнул Апыхтин. – Президента в стихах не материте?
– Упаси боже! – в ужасе отшатнулся Чувьюров на спинку кресла.
– Коммунистов к власти не призываете?
– А что их призывать... Они себя показали, – ушел от ответа Чувьюров, ловко ушел, не смог не отметить Апыхтин. Но хватку не ослабил и задал уточняющий вопрос:
– Значит, не призываете?
– Нет, – твердо ответил поэт. – И могу ответственно повторить – нет! – При последнем слове он осторожно покосился на свой целлофановый пакет, как понял Апыхтин, собираясь в удобный момент изъять те стихи, в которых он благосклонно пишет о прежних временах. А как он может о них писать неблагосклонно, если у него семь книг вышло в Москве, если его в Союз писателей приняли, если ему наверняка квартиру дали, в делегации разные включали – в Болгарию, Румынию, может быть, даже Корею...
– Отлично! – одобрил Апыхтин и положил большую свою, красивую, ухоженную руку банкира на целлофановый пакет. – Поможем. Стихи оставляйте. Хочу с ними ознакомиться.
– Может быть, я их еще раз просмотрю, отберу наиболее удачные, сильные... – неуверенно заговорил поэт, придерживая пакет.
– Нет! – твердо сказал Апыхтин и с силой выдернул пакет из-под ладошки поэта. – Я сам отберу, если в этом будет надобность. Повторяю, банк готов помочь издать книгу. Но мы надеемся, что и с вашей стороны к «Фениксу» будет отношение уважительное и доброжелательное.
– Господи! – простонал старикашка, прижав ладошки к груди. – Да я... Вы меня еще не знаете...
– Организуем презентацию вашей книги на радио, телевидении, в газетах... И надеемся, что каждый раз вы будете находить в себе несколько трепетных слов о банке «Феникс»! – Апыхтин говорил жестко и холодно, чувствуя, что, если он вернется к прежнему тону, старикашка просто разрыдается.
– Господи, – опять простонал Чувьюров, – да я...
– Сделаем! – сказал Апыхтин, стараясь не видеть взгляда старикашки, устремленного на бутылку коньяка. Тот не возражал бы повторить, ох, не возражал бы, но у Апыхтина еще весь день был впереди, и он не мог себе позволить расслабиться с самого утра.
– Вы даже не спрашиваете, сколько это будет стоить...
– Для настоящей поэзии, для литературы, искусства у банка «Феникс» всегда найдутся деньги! – веско сказал Апыхтин и встал во весь свой немалый рост, возвышаясь над вскочившим следом поэтом своей массой, бородой, голосом. – Столько найдется, сколько нужно.
– Боже!
– Встречаемся через месяц. Я уезжаю в отпуск, приходите в сентябре, и мы решим все технические вопросы.
– Я могу переговорить с типографией, с художником?
– Можете. Дешевенькую поделку выпускать не будем. Книга должна выглядеть достойно, ее выход прозвучит в культурной жизни города, станет событием! – Апыхтина понесло, но он и не сдерживал себя, поскольку говорил искренне.
– Может быть, я добавлю немного стихов, – предложил поэт. – Уж если вы говорите, что книга может быть событием...
– Все технические вопросы в сентябре. – Апыхтин взял поэта под локоть и с чрезвычайной уважительностью повел к двери. – До скорой встречи, Серафим Иванович! Жду вас! – Апыхтин напоследок еще успел шаловливо погрозить поэту пальцем, дескать, не подведи! И тут же, плотно закрыв за ним дверь, вернулся к столу, где уже звонил телефон.
* * *
Вот и все.
На этом счастливая жизнь преуспевающего красавца банкира Владимира Николаевича Апыхтина, можно сказать, и закончилась. Началась другая – пьяная, полная лишений, смертельного риска и крови. Да, всего этого выпало на его долю более чем достаточно.
Так бывает, происходит какое-то событие, неожиданная встреча, да что там встреча – слово, взгляд, жест могут настолько все перемешать и испоганить, что невольно начинаешь делить свою жизнь на ту, которая была до, и ту, которая началась после.
У Апыхтина этим событием стал телефонный звонок, когда он, выпроводив захмелевшего от недоедания поэта, вернулся к своему столу, на котором настойчиво дребезжал-ворковал телефон самого настоящего японского производства.
– Да! – сказал Апыхтин, поднимая трубку, весело сказал, напористо, готовый ответить на любой вопрос, решить любую задачу, ввязаться в любое дело, которое было бы по плечу ему самому, его банку, его друзьям, которым он так доверял, которых так любил.
– Владимир Николаевич? – спросил незнакомый мужской голос, и первыми же его звуками всю беззаботность Апыхтина как рукой сняло, не осталось в нем ни игры, ни шалости. Голос был служебный, по цвету серый и какой-то неживой – все эти оттенки Апыхтин узнавал сразу.
– Да, – ответил он и ничего больше не добавил, хотя обычно сыпал прибаутками вроде «я вас внимательно слушаю», «давно ждем вашего звонка», «банк „Феникс“ на проводе» и так далее.
– Говорит капитан Юферев.
– Очень приятно, – настороженно произнес Апыхтин. – Слушаю вас.
– Звоню из вашей квартиры.
– Так, – Апыхтин с трудом осознавал услышанное. – Вы хотите сказать... Что-то случилось?
– Да, – голос капитана был все так же сер и мертв.
Апыхтин почувствовал, что не может стоять, и, обойдя вокруг стола, сел в мягкое глубокое кресло, сел как упал, как опрокинулся навзничь.
– Что-то печальное? – спросил он.
– Да.
– Совсем печальное?
– Да, – сказал капитан.
– Вы сказали, что звоните из моей квартиры? – Если бы Апыхтин услышал сейчас самого себя, то ни за что не узнал бы своего голоса. – Как вы туда попали? Вас Катя вызвала? – Апыхтин невольно задал вопрос, который еще таил в себе надежду на то, что все не так плохо, как показалось ему с самого начала.
– Дверь была открыта, и я вошел... С сотрудниками.
– А почему вы решили...
– Дверь была открыта... Нас соседка вызвала. Вы можете подъехать?
– Буду через десять минут.
