скачать книгу бесплатно
– Что они здесь делают?
– Отделочные работы. Вагонка, уголки, плинтусы, обналичка, лестница... Это все на них.
– Где они обитают?
– В подвале. Там тепло, сухо, тихо.
– Они и сейчас там?
– Конечно, где же им быть. Днем по всему дому шастают, а на ночь – к себе, в подвал.
Пафнутьев подошел к окну, осмотрел шпингалеты, запоры, петли. Поколебавшись, отдернул штору, долго всматривался в ночную темноту. Шаланда тоже подошел к окну, склонился к самому стеклу и, прижав ладони к глазам, долго смотрел в ночь, будто хотел увидеть что-то важное – такое, что никому никогда не увидеть.
– Пуля прошла навылет и ударилась вот сюда, – Худолей показал на стене выбоину.
– И что же из этого следует? – недовольно проворчал Шаланда, задетый тем, что не его подчиненный увидел след.
– Из этого следует, – Худолей повернулся к Пафнутьеву, давая понять, что отвечает своему начальству, а не каким-то там посторонним. – Из этого следует, Павел Николаевич, что убийца стрелял не от двери, не от окна, не от той или этой стены. Убийца спокойно приблизился к своей жертве и с близкого расстояния, присев и выбрав точку, спустил курок.
– Выходит, что... – начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.
– Маленькая подробность, Павел Николаевич... Пуля прошла сквозь голову и над полом горизонтально. Убийца действительно в момент выстрела присел. Ему, видимо, не хотелось стрелять в лицо...
– Это говорит о многом, – заметил Пафнутьев.
– Очень о многом. – Худолей, не выдержав, подмигнул красноватым своим глазом, давая понять, что уж мы-то с вами, Павел Николаевич, прекрасно знаем, что здесь произошло и как все надо понимать.
– О чем же это говорит? – спросил Шаланда, пересилив обиду.
– Это говорит о характере убийцы, о его отношениях с жертвой, может быть, даже и о половой принадлежности.
– Что значит половая принадлежность? Гомик он, что ли? – Шаланда все больше раздражался, чувствуя, что понимает не все намеки Худолея. – Педик? Сексуал какой-то вонючий?
– У гомика вообще половая принадлежность как бы смазана. Я говорю о другом – мужчина это или женщина.
– И кто же это?
– Будем работать. – Худолей развел ладошки в стороны, прося не торопить его, дать возможность сделать выводы правильные, грамотные, должным образом поданные.
– Что-то ты темнишь, я смотрю.
– Пуля ударилась вот здесь и упала вот сюда, – показал Худолей на маленькое известковое пятнышко в ворсе ковра. – Злоумышленник явно не торопился – он увидел пулю на полу и, несмотря на то что за его спиной колотилась в агонии эта громадная особь, подошел, наклонился, взял ее и унес с собой. Как и орудие преступления.
– Боже, сколько слов! – простонал Шаланда.
– Зато по делу, – проворчал чуть слышно Худолей, кротко взглянув на Пафнутьева, – дескать, мог бы и заступиться.
– У тебя есть еще мысли? – спросил Пафнутьев, откликаясь на жалобный худолеевский взгляд.
– И немало, – горделиво ответил тот.
– Слушаем тебя внимательно.
– Убийца чувствовал себя в этой комнате совершенно спокойно.
– Из чего это следует? – раздраженно спросил Шаланда, видя, что и он, и его опер не участвуют в разговоре, оказавшись как бы отодвинутыми в сторону.
– С вашего позволения, я вернусь к своей незаконченной мысли, – церемонно проговорил Худолей, давая понять, что Шаланда ведет себя не лучшим образом. – Так вот, убийца вел себя не просто спокойно, но еще и свободно. Причин может быть несколько. Возможно, он часто бывал в этой комнате, и она для него была почти родной. И, войдя сюда, он просто пришел к себе. Он мог даже закрыть за собой дверь на ключ.
– Она что, закрывается? – спросил Шаланда.
– Да, – ответил Худолей, не оборачиваясь, – он осмотрел дверь раньше, едва только вошел. – А сделав свое черное дело, убийца отпер дверь и вышел. Возможно иное объяснение его спокойствия и неторопливости при совершении столь жестокого преступления.
– О боже, – чуть слышно простонал Шаланда.
– Да, с вашего позволения, я бы назвал это преступление действительно жестоким, – когда Худолей видел, что его слушают, когда ему и в самом деле было что сказать, он становился необыкновенно многословным и выспренним. Эта его значительность при невзрачной наружности многих или раздражала, или попросту смешила. И только Пафнутьев, зная о сверхчеловеческой чувствительности Худолея, обостренной многолетним и безудержным употреблением всяких напитков, только Пафнутьев всегда слушал его терпеливо, понимая, что тот частенько говорит больше, чем сам понимает. – Так вот... Вторая причина, по которой преступник чувствовал себя здесь безопасно и безнаказанно – состояние, в котором находился этот несчастный человек... – Худолей кивнул на громадное тело Объячева.
– И в каком состоянии он находился? – спросил Пафнутьев.
– В совершенно беспомощном, – ответил Худолей и горделиво вскинул подбородок с уже выступившей седоватой щетиной – его тоже подняли с постели, и он не успел даже привести себя в порядок.
– А это из чего следует? – маясь от нетерпения, спросил Шаланда.
– Скорее всего он был смертельно пьян. Потому что, если бы он просто спал, преступник не мог бы вести себя столь дерзко.
– В чем же выразилась дерзость?
– Дерзость выразилась в том, что он подошел со своим орудием преступления к жертве вплотную, поднес пистолет к голове, расчетливо выбрав самую уязвимую точку. И спустил курок. Обратите внимание, у него возле уха обожжены волосы. Значит, стрелял злодей с расстояния в двадцать-тридцать сантиметров. Как вы понимаете, – Худолей всех обвел пристальным взглядом, – с такого расстояния промахнуться трудно. – Он уронил голову на грудь, как это делают знаменитые скрипачи, исполнив нечто умопомрачительное. – Кстати, след пули в стене позволяет достаточно точно представить, в каком положении находился гражданин Объячев в момент убийства.
– В каком же положении он находился?
– Лежал вдоль кровати, лицом кверху, головой на подушке, ногами к двери.
– Надо же, – пробормотал Пафнутьев, – он, оказывается, заранее лег ногами к выходу.
– Да нет! Просто на этой кровати невозможно лечь иначе. – Худолей подошел к Пафнутьеву, присевшему на стул у окна, сел рядом. – Могу поделиться еще одним соображением, – негромко сказал он.
– Ну?
– Объячев на этой кровати спал один.
– В каком смысле?
– Без бабы. Не спала здесь с ним ни жена, ни любовница. Он всегда здесь был один.
– Из чего ты заключил?
– Кровать большая, просторная, двуспальная. Две подушки, два одеяла. Обрати, Паша, внимание – одна подушка измятая, замусоленная, несвежая, в общем-то, подушка. А вторая – чистенькая, взбитая, и рисунок на ней другой. Так бывает, когда мужик долго спит один, на своей стороне кровати, и ему время от времени меняют наволочки, простыню, пододеяльник. Вначале кровать была застелена одним комплектом белья, а когда его наволочка замусолилась, ее заменили. Менять и вторую не было смысла, она оставалась чистой. Все эти постельные подробности тебе, Паша, вряд ли пригодятся, но знать их, может быть, и нелишне. Авось где-то что-то всплывет.
– Нет, почему же, – поднявшись, Пафнутьев подошел к кровати – все оказалось так, как рассказал Худолей. – Это может оказаться забавным.
– Да?! – восхитился Худолей собственной проницательностью. – Паша! Я правильно тебя понял? Ты хочешь сказать, что время я здесь провел не зря?
– С пользой провел.
– И мне воздастся?!
– А разве бывали в нашей с тобой жизни случаи, когда...
– Паша! Да я сейчас такое здесь увижу! – Худолей вскочил и начал судорожно осматриваться по сторонам в поисках потрясающего следа, доказательства, улики. – Ты просто за голову схватишься и тут же скажешь Шаланде, которого я очень уважаю, тут же скажешь ему, кого надо задержать!
– А вот этого уже не надо, – усмехнулся Пафнутьев и только сейчас, повернувшись к двери, увидел, что все это время, прислонившись к косяку, молча, насупленно глядя на происходящее, стоял телохранитель Объячева. Естественно, он все слышал, естественно, делал какие-то свои телохранительские выводы. – Вы еще здесь? – растерянно спросил Пафнутьев.
– А где же мне быть? Я при вас. Вдруг возникнет какое поручение, просьба, – Вохмянин усмехнулся, осознав промашку следователя – не должен он был все слышать, видеть, не должен.
– Хорошо... – Пафнутьев помолчал. – Так сколько, вы говорите, человек живет в доме?
– Не считал, но можно прикинуть... – Вохмянин приготовился загибать пальцы, начиная с мизинца. – Сам хозяин... Его считать?
– Уже не надо.
– Начнем с меня... Я, секретарша, два строителя, подзадержавшийся гость, этот, как его... Вьюев. Уже пятеро, да?
– Пятеро, – кивнул Пафнутьев. – Кто еще?
– Домработница... Она, правда, бывает не всегда.
– Но вчера была?
– Кажется, была.
– И в момент смерти тоже оставалась дома?
– Вполне возможно, надо уточнить.
– В таком случае вопрос – что это за домработница, которая остается на ночь?
– Она остается не только на ночь. Она остается дней на пять, только на выходные уезжает, и то не всегда, – усмехнулся Вохмянин. – Утром завтрак приготовит, вечером – ужин, посуду уберет, постель застелит...
– И в постели может задержаться?
Вохмянин уставился себе под ноги и погрузился в долгое, глубокое размышление. Казалось, такая мысль ему раньше в голову не приходила, и, только услышав вопрос, он задумался: а, в самом деле, может быть, она того, действительно озорничает по ночам?
– Так как же с постелью-то? – напомнил Пафнутьев. – Физические данные позволяют?
– Физические данные ей много чего позволяют.
– Значит, не исключаете?
Вохмянин поднял голову и, кажется, впервые за весь вечер посмотрел Пафнутьеву в глаза. И тот поразился, насколько может измениться человек за несколько секунд. Теперь на него смотрел твердый, жесткий человек, который ни перед кем не спасует, ни перед кем не дрогнет. Холодные глаза, плотно сжатые маленькие губы, низкий тяжелый лоб с глубокими молодыми морщинами.
– Не исключаю, – почти неслышно проговорил Вохмянин. – Хотя эта домработница... В некоторой степени... Моя жена.
– В какой степени? – спросил Пафнутьев.
– По документам, по жизни, по детям.
– Как я понимаю, вы сами и привели ее сюда?
– Привел.
– А уводить не хочется?
– Пробовал.
– Даже так... – Пафнутьев растерялся от неожиданного признания телохранителя. – Но теперь-то все наладится?
– Трудно сказать, – Вохмянин смотрел все с той же твердостью, даже требовательностью, будто от него, от Пафнутьева, зависело, как дальше сложится семейная жизнь Вохмяниных, и ему предстояло прямо сейчас, немедленно предпринять что-то существенное.
– Бог даст, – ответил Пафнутьев несколько бестолково, но, похоже, Вохмянин именно этих слов и ждал – он перевел дыхание, весь как-то сник и вышел в коридор, давая понять, что секреты следствия его нисколько не интересуют. – Гражданин Худолей, – окликнул эксперта Пафнутьев, заметив, что тот выглядит более озадаченным, чем обычно. – Что-то тревожит? Мысли? Сомнения? Догадки?
– Если бы, Паша, я поделился сейчас своими мыслями и догадками... Вы все тут закричали бы от ужаса.
– Все-таки, я вижу, ты чем-то недоволен, а?
– Крови мало.
– Не понял?
– Открытым текстом говорю – мало крови.
– Сколько же тебе ее нужно?
– Обычно бывает больше.
– Ну, знаешь... По-моему, тут и так все в кровище.
– И все-таки маловато.
– Кому тут крови мало? – гневно вмешался Шаланда. – Тебе?! – он ткнул толстым пальцем в тощеватую грудь Худолея.
– Как скажете, гражданин начальник, – смиренно ответил эксперт, но была, была в его словах дерзость, и Шаланда прекрасно это почувствовал.
– Паша! – обернулся он к Пафнутьеву. – Как ты его терпишь? Откуда берешь столько сил, чтобы переносить этого отвратительного типа?
– Сам удивляюсь, – Пафнутьев беспомощно развел руки. – Все собираюсь выгнать, но он не соглашается.
– Отдай его мне! Я с ним разберусь!
