скачать книгу бесплатно
Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство
Александр Евгеньевич Пресняков
Борис Александрович Романов
В книге впервые публикуются лекции выдающегося русского историка А. Е. Преснякова (1870–1929), прочитанные в Санкт-Петербургском университете в 1910/1911 и 1911/1912 учебных годах. Они посвящены истории Северо-Восточной Руси и Московского государства. Книга важна как с исторической, так и с историографической точки зрения, поскольку освещает существенный этап в научной эволюции автора и развитии российской исторической науки.
Предназначена для специалистов по истории Древней Руси и всех интересующихся отечественной историей.
Александр Евгеньевич Пресняков
Лекции по русской истории
Северо-Восточная Русь и Московское государство
© Нестор-История, оформление, 2020
От редакции
Выдающийся русский историк Александр Евгеньевич Пресняков (1870–1929) начиная с 1907 г. в течение ряда лет читал в Санкт-Петербургском – Петроградском университете лекции по русской истории в качестве специальных курсов, параллельных общему курсу С. Ф. Платонова. Таких курсов было три: первый был посвящен Киевской Руси (повторялся дважды), второй – Западной Руси и Русско-Литовскому государству, третий – Северо-Восточной Руси и Московскому государству. В личном фонде А. Е. Преснякова, находящемся в Научно-историческом архиве Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук, сохранились авторские тексты его курсов[1 - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 193. Оп. 1. Д. 1–11.].
Историографическое значение этих лекций А. Е. Преснякова, выдающегося историка-мыслителя, научное творчество которого можно считать завершающим этапом развития петербургской исторической школы в дореволюционный период[2 - Из новых работ, дающих общую характеристику научного творчества А. Е. Преснякова, укажем наиболее, на наш взгляд, содержательные: Чирков С. В. Проникновенный источниковед: Александр Евгеньевич Пресняков // Историки России. ХVIII – начало ХХ в. М., 1996. С. 553–576; см. также: Список трудов А. Е. Преснякова / сост. С. В. Чирков // Археографический ежегодник за 1970 г. М., 1971. С. 323–330; Свердлов М. Б. А. Е. Пресняков (1870–1929). Жизнь и творчество // Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 506–554; Цамутали А. Н., Жуковская Т. Н. Александр Евгеньевич Пресняков и его наследие // Пресняков А. Е. Письма и дневники 1889–1927. СПб., 2005. С. 3–23.], было понято уже давно. На этих лекциях в значительной мере базируется его известная научно-популярная книга «Московское царство» (1918), материал их был использован и в его классической монографии «Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII–XV столетий» (1918).
Если собрать все работы А. Е. Преснякова, посвященные Северо-Восточной Руси, можно сказать, что в них он предложил новый взгляд на историю этой части бывшей Древнерусской державы после Батыя. Прежде всего, он стремился отказаться от свойственного государственной школе и все еще авторитетного в исторической науке его времени представления о том, что история России есть прежде всего история формирования государственных институтов и верховной власти: от родового строя к вотчинному, а от него к государству. Пресняков, анализируя усиление в XIV–XV вв. княжеской администрации и правительственных сил в целом, придавал большое значение развитию крестьянской волости и ее самоуправлению, полагая, что общинная жизнь существовала еще в догосударственные времена. Что касается государства, по мнению историка, оно развивалось не из родового строя, а из «удельно-вотчинного владения» (в котором князь уже изначально был и правителем, и собственником, владельцем) к «вотчинному самодержавию» (а от последнего уже в петровское время – к полицейскому государству). Территория «вотчинного государства» московского периода продолжала быть наследственным владением великого князя, в пределах которого он распоряжался жизнями и собственностью всего населения.
В рамках этого общего понимания А. Е. Пресняков сосредоточился на исследовании отношений между князьями и на великокняжеской политике. До него В. О. Ключевский писал об определяющем значении колонизации незаселенных земель для складывания удельных порядков в Северо-Восточной Руси. Пресняков же пришел к выводу, что великие князья собирали не земли, а власть, строили великое княжение – т. е. были движимы не просто желанием увеличить свою собственность, а определенными политическими целями, ради которых даже ломали старые семейные традиции. И этот процесс происходил не только на завершающем этапе – в правление Ивана III, но в той или иной мере отличал действия всех великих князей на протяжении XIV–XV вв. Более того, во многих отношениях северо-восточные князья были здесь продолжателями действий более ранних правителей, еще домонгольского периода, в том числе южнорусских, а не только севернорусских. Так же как некоторые князья домонгольского времени, они вынуждены были жертвовать вотчинным правом ради поддержания единства земли и своей семьи.
А. Е. Пресняков пришел к этим выводам, тщательно изучив источники (особенно актовый материал) об отношениях московских князей с Ордой, с тверскими и литовскими князьями, а также с Великим Новгородом и с церковью. В публикуемых лекциях некоторые из важных линий будущих книг лишь намечены, другие обоснованы и развиты лучше, как, например, линия боярства и боярского землевладения.
Через несколько лет после смерти А. Е. Преснякова, в середине 1930-х гг. было решено опубликовать курсы его лекций. Подготовка их к печати была поручена одному из ближайших учеников Преснякова Б. А. Романову, незадолго до того вернувшемуся в Ленинград из сталинских лагерей, куда он попал по сфабрикованному «Академическому делу». Первые два тома издания вышли в свет в 1938–1939 гг.[3 - Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. М., 1938–1939: Т. 1. Киевская Русь. М.: Соцэкгиз, 1938. VI+282 с.; Т. 2. Вып. 1. Западная Русь и Русско-Литовское государство. М.: Соцэкгиз, 1939. 248 с. Том 1 был переиздан М. Б. Свердловым с четким разделением авторских редакций и уточнением справочного аппарата: Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 255–505.], выходу 3-го тома, полностью подготовленному Б. А. Романовым, помешала война. Не удалось его издать и впоследствии, несмотря на усилия, предпринятые Б. А. Романовым и его учениками[4 - Перипетиям, связанным с изданием этого тома, посвящена специальная заметка Б. С. Кагановича «К истории издания 3–го тома “Лекций по русской истории” А. Е. Преснякова», см. настоящее издание. С. 9–12.].
В архиве Санкт-Петербургского института истории РАН сохранилась корректура 3-го тома «Лекций по русской истории» А. Е. Преснякова, в которой, к сожалению, отсутствует несколько последних страниц[5 - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 276 (Издательский архив). Оп. 2. Д. 124. 288 с.]. 3-й том включает два курса, прочитанных в Петербургском университете в 1910/1911 и 1911/1912 учебных годах, посвященных соответственно Северо-Восточной Руси и Московскому государству. Авторские записи этих курсов содержатся в четырех записных книжках[6 - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 193. Оп. 1. Д. 6. Л. 1–257; Д. 7. Л. 1–30; Д. 10. Л. 247–309; Д. 11. Л. 1–247.].
Мы исходили из того, что работа столь выдающегося и близкого автору ученого, как Б. А. Романов, хорошо осведомленного во всех нюансах мысли Преснякова (он являлся в свое время и слушателем этих лекций), должна быть представлена читателю в целостном виде, как она была осуществлена, тем более что публикуемая книга завершает издание, начатое более 80 лет тому назад.
Принципы, положенные в основу своей текстологической и комментаторской работы, Б. А. Романов изложил в написанной им археографической части предисловия к 1-му тому «Лекций», которое было опубликовано за подписью редактора Н. Л. Рубинштейна.
«В целях сохранения за настоящим изданием историографического значения, авторский текст сохранен, по возможности, в полной неприкосновенности. Необходимо подчеркнуть, что он не предназначался автором для печати, – писал Б. А. Романов. – Что касается техники издания, то указанная комбинация текстов[7 - Имеется в виду том 1, текст которого сохранился в двух редакциях, 1907/8 и 1915/16 гг. Для последующих томов ввиду отсутствия вариантов эта проблема не стояла. – Ред.] воспроизводится здесь с возможной точностью, за исключением раскрытия многочисленных словесных сокращений и нескольких поправок явных описок, как в цитатах, так и в собственном изложении автора, отметка которых каждый раз внесла бы только ненужную внешнюю пестроту. В примечаниях по возможности оформлены и дополнены все ссылки на литературу и источники, которые, зачастую кратко и суммарно, помечал себе А. Е. в тексте в скобках»[8 - От редакции // Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М., 1938. С. VI.]. Стоит отметить, что большинство постраничных сносок к тексту лекций, публикуемых в настоящем издании, было добавлено самим Б. А. Романовым и отсутствовало в записных книжках А.Е. Преснякова. Названия глав (как и само разделение текста лекций на главы) даны Б. А. Романовым.
Корректура подготовлена к публикации А. В. Карповым (в случае необходимости сверена с авторской рукописью лекций, также были исправлены явные опечатки и осуществлена необходимая техническая редактура) при участии В. Г. Вовиной-Лебедевой. Справочно-библиографический аппарат приведен в соответствие с современными нормами А. В. Карповым под наблюдением Б. С. Кагановича; в ряде случаев были уточнены как сами ссылки на источники и литературу, так и приводимые в основном тексте цитаты. Последние страницы текста, отсутствующие в корректуре, подготовлены к печати Б. С. Кагановичем, при участии Л. Б. Вольфцун, по авторской рукописи в записных книжках А. Е. Преснякова[9 - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 193. Оп. 1. Д. 10. С. 289–309.] в соответствии с вышеприведенными установками Б. А. Романова. Указатель имен составлен Л. Б. Вольфцун. Возможностью воспроизвести портрет А. Е. Преснякова работы художника И. Б. Стреблова мы обязаны П. Г. Рогозному, за что выражаем ему искреннюю благодарность. Большую организационную помощь в работе по подготовке издания оказали директор Санкт-Петербургского института истории РАН А. В. Сиренов и заместитель директора И. В. Лукоянов.
Б. С. Каганович
К истории издания 3-го тома А. Е. Преснякова
«Лекции по русской истории» А. Е. Преснякова
Работа Б. А. Романова над подготовкой к изданию «Лекций по русской истории» А. Е. Преснякова в общих чертах освещена в монографии В. М. Панеяха. По его данным, в сентябре 1934 г., незадолго до того, 15 августа 1933 г., освобожденный из лагеря и вернувшийся в Ленинград Б. А. Романов подписал «договор, предусматривавший подготовку к печати 1-го тома лекционного курса А. Е. Преснякова, читавшегося в дореволюционном университете»[10 - Панеях В. М. Творчество и судьба историка. Борис Александрович Романов. СПб., 2000. С. 149.]. Этот курс «сохранился в двух редакциях в виде нескольких записных книжек, заполненных мелким почерком. Потребовалось провести чрезвычайно кропотливую работу по воспроизводству текста, его редактированию и написанию примечаний»[11 - Там же. С. 150.]. Менее чем за год эта работа была выполнена. 3 мая 1935 г. Романов писал П. Г. Любомирову: «Первый том курса А. Е., текстуально совсем готовый к печати, лежит без движения»[12 - Там же. С. 151–152.]. «В конце 1937 г. наконец сдвинулось дело с подготовленным им и лежавшим без движения первым томом курса лекций А. Е. Преснякова. Им заинтересовался Соцэкгиз, где плодотворно работал Н. Л. Рубинштейн. С Б. А. Романовым был заключен договор, согласно которому он должен был подготовить к изданию все три тома лекций своего учителя и аппарат к ним. Работа велась в тесном дружеском контакте с Н. Л. Рубинштейном и завершилась выходом в свет в 1938 г. первого[13 - Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М.: Соцэкгиз, 1938. VI+282 с.], а в 1939 г. второго тома[14 - Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 2. Вып. 1. Западная Русь и Русско-Литовское государство. М.: Соцэкгиз, 1939. 248 с.] лекций. Третий том также был подготовлен Б. А. Романовым, но дошел только до корректуры, и его изданию помешала начавшаяся война»[15 - Панеях В. М. Творчество и судьба историка. С. 172.].
Московский историк Н. Л. Рубинштейн являлся издательским редактором обоих томов «Лекций» Преснякова, и его именем было подписано предисловие «От редакции» в 1-м томе, археографическую часть которого написал, очевидно, Б. А. Романов. Участие Романова в 1-м томе вообще не было упомянуто, однако в редакционном предисловии ко 2-му тому сообщалось: «Текст лекций (I и II тома) на основе рукописных тетрадей автора подготовлен к печати Б. А. Романовым, которым составлены также примечания»[16 - От редакции // Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 2. Вып. 1. С. 3.].
Третий, заключительный том «Лекций по русской истории» Преснякова[17 - Вероятно, первоначально предполагалось издать его в качестве 2-й части 2-го тома, как можно заключить из нумерации предыдущего тома.] «Северо-Восточная Русь и Московское государство» был подготовлен к изданию Б. А. Романовым к началу 1941 г. 10 января 1941 г. он писал Н. Л. Рубинштейну: «Мне доставили машинопись III т. “Лекций” Александра Евгеньевича. Очень рад, что дело не кануло и, разумеется, рад тому, чтобы провести корректуру»[18 - Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 521. Карт. 26. Д. 39. Л. 15.]. Вскоре была готова верстка. 31 мая 1941 г. Романов писал Рубинштейну: «Совершенно согласен с Вами по вопросу об указателе <…> Я был вчера у Юлии Петровны [вдова Преснякова. – Б. К.] и предупредил ее, что на очень быстрое разрешение ее финансовых затруднений рассчитывать нельзя, но и не очень обезнадеживая, – в уверенности, что Вы наблюдаете за этим делом»[19 - Там же. Л. 7.].
Очевидно, что подготовка тома вступила в последнюю стадию, но война перечеркнула все планы. Из адресованных жене писем Б. А. Романова, находившегося в 1942–1944 гг. в эвакуации в Ташкенте, видно, что он в эти годы неоднократно обращался к Н. Л. Рубинштейну и в издательство с запросами о судьбе и перспективах выхода книги (сообщение Н. И. Ананьич автору настоящей заметки).
12 ноября 1945 г. вдова А. Е. Преснякова Юлия Петровна, поздравляя хорошего знакомого их семьи академика Е. В. Тарле с 70-летием, просила его содействовать изданию 3-го тома «Лекций по русской истории»[20 - Архив РАН. Ф. 627. Оп. 4. Д. 99. Л. 1.]. В первые послевоенные годы планы его выпуска не были вполне оставлены, но последующие события: ожесточенная борьба с «буржуазной исторической наукой» и «Ленинградское дело» – сделали издание невозможным. Во всяком случае, 23 ноября 1947 г. Б. А. Романов писал Н. Л. Рубинштейну: «Хорошо, что 3-й том А. Е. отошел на 48 год!»[21 - Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 521. Карт. 26. Д. 39. Л. 29.] По всей вероятности, корректура вскоре была возвращена Романову.
Новая попытка издать 3-й том «Лекций» А. Е. Преснякова была предпринята после смерти Б. А. Романова его учениками. Материалы об этом имеются в фонде Романова, хранящемся в архиве Санкт-Петербургского института истории РАН.
Приводим письмо заведующего соответствующей редакцией Соцэкгиза вдове Б. А. Романова от 17 декабря 1958 г.:
Уважаемая Елена Павловна!
Редакция литературы по истории СССР получила переданную Вами через т. Носова Н. Е. корректуру книги Преснякова А. Е. «Курс русской истории. Т. 2. Ч. 2». Договор, заключенный Госполитиздатом с составителем книги проф. Б. А. Романовым, будет нами восстановлен. Текст книги будет сохранен в таком виде, как его подготовил к печати Б. А. Романов.
Зав. редакцией литературы по истории СССР Г. А. Конюхов[22 - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 298. Оп. 1. Д. 347. Л. 1.]
Через два с лишним года, не видя никакого движения в прохождении дела, Е. П. Романова обратилась с запросом в редакцию (которую перед этим с целью выяснения обстановки посетил В. М. Панеях). На запрос последовал следующий ответ, датированный 10 июня 1961 г.:
Уважаемая т. Романова!
Убедительно просим извинить за задержку ответа на Ваш запрос о судьбе Лекций А. Е. Преснякова. В связи с длительной болезнью, а затем отпуском зав. редакцией не удалось выяснить его вовремя.
Редакция не отказалась от своего намерения издать эти лекции, однако из-за перегрузки портфеля в 1960–61 гг. не представилось возможности осуществить этот замысел.
В настоящее время Главная редакция изд-ва решает вопрос об издании всего курса лекций А. Е. Преснякова. О том, к какому выводу придет Главная редакция, мы сообщим Вам дополнительно.
Прошу Вас передать мои извинения т. Панеяху, который принял в этом деле активное участие. Своевременно ответить ему не смогла в связи с длительным отпуском т. Конюхова.
Зам. зав. редакции литературы по истории СССР И. Бачило[23 - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 298. Оп. 1. Д. 347. Л. 2.]
В архиве сохранился черновик ответного письма Е. П. Романовой в редакцию:
Уважаемая т. Бачило!
Из Вашего письма от 10.VI не ясно, когда редакция примет решение об издании лекций А. Е. Преснякова? Вместе с тем т. Панеях из беседы с Вами вынес определенное представление, что редакция не намерена печатать эту работу в 61–62 гг. <…> Поэтому прошу Вас вернуть мне данную корректуру лекций А. Е. Преснякова т. 2. ч. 2. В случае благоприятного разрешения вопроса работа будет прислана немедленно в редакцию[24 - Там же. Л. 5.].
Финалом стало письмо издательства Е. П. Романовой от 19.VI.1961:
Глубокоуважаемая т. Романова!
Главная редакция Соцэкгиза рассмотрела вопрос о лекциях А. Е. Преснякова по русской истории и считает целесообразным их издать.
Учитывая, однако, что в прошлом году закончено издание истории России В. О. Ключевского, а в настоящее время изд-во работает над выпуском «Истории России» С. М. Соловьева (в 1962–64 гг. выйдут VII – ХV книги), мы не сможем приступить к изданию трудов А. Е. Преснякова в ближайшее время. Как только закончим издание Соловьева, будет реальная возможность осуществить наше желание относительно лекций по русской истории А. Е. Преснякова. Об этом мы сообщим Вам дополнительно. По Вашей просьбе высылаем корректуру II тома и надеемся на Ваше содействие в предстоящей работе по изданию лекций Преснякова.
Зав. реакцией литературы по истории СССР Г. Конюхов[25 - Там же. Л. 3.]
Корректура 3-го тома «Лекций по русской истории» А. Е. Преснякова была передана в Архив Ленинградского отделения Института истории АН СССР (ныне это Санкт-Петербургский институт истории РАН)[26 - В начале 1980-х гг. существовали планы издания этого тома силами сотрудников института, но, к сожалению, до осуществления их дело не дошло.].
А. Е. Пресняков
Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство
Северо-Восточная Русь
Глава I
Политическое раздробление Киевской Руси
Раньше, чем изучать те или иные местные условия жизни Северо-Восточной Руси, обусловившие в ней сперва господство «удельного» строя, а затем развитие государственного объединения, надо дать себе ответ на вопрос, что в этом смысле получила Северо-Восточная Русь в наследство от предыдущего исторического периода, – и только если окажется, что ничего не получила, мы можем спокойно замкнуться в пределах изучения ее местного исторического процесса, в уверенности, что найдем тут все данные, необходимые для разрешения поставленных вопросов.
Как ни различны исторические построения, поясняющие возникновение так называемого удельного дробления Руси в средневековую эпоху ее жизни, можно назвать общепринятым элементарное историческое наблюдение, что корень этой дробности территории имеется налицо в основных условиях возникновения древнейших форм политической организации восточного славянства. Так называемая Киевская Русь состояла из конгломерата земель-княжений, из которых каждая объединялась вокруг одного городского центра, имела свою законченную организацию власти и управления, была замкнутым районом действия местного права, из которого в чужую землю «своду» правового нет[27 - Правда Русская. Учебное пособие / отв. ред. Б. Д. Греков. М.; Л., 1940. С. 2223, ст. 39. В 39-й статье Пространной Правды («О своде же») регламентируется прекращение действий правовых норм одного региона при переносе решения юридических вопросов в другой регион. – Ред.]. Происхождение этой обособленности земель объяснялось этнографически (Костомаров), экономически (Ключевский), но по существу остается невыясненным и мало исследованным вопросом[28 - См.: Костомаров Н. И. Мысли о федеративном начале в древней Руси. [СПб., 1861]; Ключевский В. О. Курс русской истории. 2-е изд. М., 1906. Ч. I. Лекция IX.].
Упомянутая особность земель служила базой и сама поддерживалась и перестраивалась в первые века русской истории особым укладом между-княжеских отношений того владетельного рода, который господствовал над Киевской Русью. Как только известия старой летописи становятся сколько-нибудь обстоятельны, перед нами в этих отношениях выступают факты раздела русских земель отцом между сыновьями (Святослав, Владимир). Практика разделов обусловлена воззрением на княжое владение как на наследственное право членов княжой семьи и развивает все дальше и глубже идею княжой «вотчины» – княжения, составляющего наследственное владение данной княжеской семьи. Это понятие, столь характерное для так называемого «удельного» периода, – исконное на Руси со времени утверждения княжеской власти. В политической действительности, при размножении княжеского рода, оно вело к борьбе за сохранение единства Ярославова наследства против обособления отдельных его частей в вотчину отдельных семей княжого рода, борьбе, постепенно ослабевавшей с ослаблением силы и значения киевского центра.
Выделение особых владений из общего комплекса древнерусских земель началось с XI в., когда Владимир Святославович «воздвиг отчину» Рогнеде с сыном своим Изяславом, по-видимому, заново определив территорию полоцких владений: он построил город Изяславль и «да има» область, видимо, более обширную, чем прежние владения Рогволода Полоцкого. Полоцкое княжество является, таким образом, во-первых, образованием, возникшим в ядре своем независимо от деятельности киевских князей, во-вторых, определившимся территориально путем выдела из влад[ений] киевского князя, которыми было поглощено. И эта земля остается затем особым владением Рогволожих внуков, перейдя, вероятно, еще при жизни Владимира к Изяславичу Брячеславу и его потомкам. По смерти Всеслава Брячеславича (1101 г.) оно делится между его потомками, сохраняя, однако, относительное единство, поддержанное особенно борьбой с киевскими Ярославичами, с князем Смоленским и Новгородом.
К 90-м гг. XI в. относится также определение Черниговской отчины Святославичей. Созданная как владение определенной линии в борьбе сыновей и внуков Ярослава, она сразу поделилась на три отчины – Давыдовичей, Ольговичей и Ярославичей – и зажила своей внутренней политической жизнью.
Одновременно с Черниговщиной определяется территориально-политическая особностъ западной «украйны» южной Руси, будущей Галицкой земли, в линии Ростиславичей, Володаря и Василька. XII в. видит обособление других земель в отраслях Мономахова потомства. В первую половину века этот процесс сильно парализовался стремлением киевского центра сохранять возможно большее единство власти и распоряжения силами Русской земли. По отношению к Киеву и Новгороду это стремление одержало верх, поддержанное местным политическим развитием Новгорода и особым, междукняжеским, положением киевского стола. Но усиление организации княжеского владения и властвования на северо-востоке подняло, по-видимому, еще при жизни Мономаха, сплочение ростово-суздальских владений, порученных со второго десятилетия XII в. Мономашичу Юрию под руководством мономахова тысяцкого (варяга Георгия). Юрий княжил на северо-востоке до смерти своей (в 1157 г.) около 40 лет. Перейдя под конец на юг, «Юрий предасть область Суздальскую» тысяцкому Георгию Шимоновичу, проча ее своим младшим сыновьям Михалку и Всеволоду, которых по крестоцелованию приняли себе в князья ростовцы и суздальцы еще при жизни Юрия. Старшего, Андрея, он предполагал утвердить на юге, чтобы закрепить за своей линией преобладание во всей системе русских княжений. Известно, что Андрей самовольно разрушил отцовские планы, уйдя от него на север, который и сделал опорой всей своей политики. В этом смысле можно считать Андрея основателем суздальской особности, хотя его политика только закрепила результаты местной деятельности его отца.
В ту же эпоху – в конце 40-х гг. ХII в. – Волынская земля стала семейной вотчиной старших Мономашичей – Изяслава Мстиславича и его потомков, а земля Смоленская – после сорокалетнего княжения Мстиславича Ростислава – обособляется как вотчина его потомства[29 - См.: Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по истории XXII столетий (Записки историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Ч. 90). СПб., 1909. С. 136 и след.].
Таковы главные внешние факты в истории политического дробления Киевской Руси. Отмечу, что обобщение их под понятием «дробления», «распада» имеет лишь весьма относительное и неточное значение. Оно как бы предполагает наличность древнего предыдущего момента – единства территориально-политического. Такая предпосылка имеет, конечно, некоторую поддержку в таких моментах, как те, когда, по объединении восточнославянских земель под киевской властью Старым Святославом, Владимир, Ярослав, Всеволод живали, «едини владея в Русской земле». Но эти моменты оказывались в ходе событий настолько неустойчивыми, что процессы политического объединения и областного дробления Киевской Руси приходится рассматривать не как последовательные, а как параллельные, развивавшиеся во взаимной борьбе, с постепенным нарастанием напряженности и успеха децентрализующих всю киевскую систему сил.
Присмотримся ближе к внутренним формам и условиям работы этих сил. Под этим разумею: с одной стороны, формы междукняжеских отношений, дававшие организацию дробности политического властвования в русских землях, а с другой – обусловленность их развития складом, направлением и влиянием местных интересов отдельных земель, все более замыкавших княжую деятельность в пределах отдельных областей. Из вступительных замечаний моих должно быть понятно, почему это рассмотрение я не замыкаю в пределах одной Суздальской земли, как подсказывалось бы ближайшей темой моего курса. Нам ведь надо выяснить себе, по мере сил и возможности, что в местном развитии северо-восточной исторической жизни действительно свое, местное, а что – следствие участия Северо-Восточной Руси в прежнем общерусском историческом процессе.
Исходным пунктом процесса децентрализации политического быта Руси, с формальной стороны, признаем практику разделов и вотчинные тенденции княжого владения. Это вотчинное княжое право пережило в древней Руси довольно сложную эволюцию. Первый момент – полный раздел владений отца на ряд отдельных владений сыновей-вотчичей. Раздел, как это отлично определил Ключевский, вел к разрыву всяких политических связей между ними, к полному распаду отчего владения. При наличности сил и интересов, не допускавших осуществления такого результата раздела, возникала борьба, кровавая и братоубийственная, вплоть до восстановления былого единства владения всей Русью. При сыновьях Ярослава впервые вырабатывается более сложное построение междукняжеских отношений, [с]формулированное печерским книжником в так называемом «Ярославовом ряде». Это построение имеет дальнейшее развитие в идее «старейшинства» киевского князя как руководителя общей деятельности всей «братьи» князей русских и княжеского единачества на пользу Русской земли.
Эти идеи и их реальные воплощения в деятельности княжих съездов и в политике таких князей киевских, как Мономах, Мстислав Великий или Всеволод Ольгович, – не владельческого, а политического порядка – служили выражением тенденций, направленных к ограничению значения «вотчинных прав» отдельных князей на отдельные земли-княжения. Необходимо, однако, отметить, что история киевского старейшинства, как и само понятие о нем, свидетельствует о стремлении его носителей, князей киевских, утвердить свое преобладание в среде других князей до действительного положения власти, поставленной «в отца место». Власть киевского князя-отца имела вполне реальное значение единства владения и распоряжения. Сыновья, сидевшие по городам под его рукою – по отношению к нему – подручные посадники; распределение между ними столов – в его воле, с полной возможностью перераспределения: он их «выводит» из одних городов, «сажает» в другие, которые «дает» им. В усобицах киевского периода постоянно встречаем (при старших Ярославичах, Всеволоде, Мономахе, Мстиславе) проявления тенденции носителей киевского «старейшинства» довести его до тождества с отцовской властью по отношению к младшим князьям – племянникам, близким и дальним. Но со времен Всеволода Ярославича все решительнее выступает неизбежность для этого «старейшины» признавать неприкосновенность «вотчин» отдельных князей, ограничиваясь, по мере возможности, лишь общей политической гегемонией над ними в форме руководства их силами в общих предприятиях по борьбе с внешними врагами, да в авторитетном посредничестве при внутренних столкновениях. Междукняжеские обычаи установили в XII в. даже санкцию требованиям старейшины в общем деле: нарушивший их князь теряет волость, причем все остальные должны подняться на него, нарушителя, общими силами. Эта наметившаяся система отношений, плохо осуществлявшаяся на деле, важна для нас тем, что намечала отделение вотчинного владения княжого в отдельной земле (при полной внутренней самостоятельности) от вопроса о связи данного княжения с политическим целым – Русской землей в наиболее широком значении термина. От идеи старейшинства в том виде, как ее, таким образом, выработала Киевская Русь, идет, как увидим, ценная традиция русской политической мысли, замиравшая, не умирая вполне, после падения Киева, и развитая дальше и глубже Московским государством, но уже на иных реальных основаниях[30 - Там же.].
Это отступление в сторону идеи старейшинства казалось мне неизбежным, чтобы перейти к характеристике судеб вотчинного княжеского права в ХII – ХIII вв. В общей их картине прежде всего привлекает внимание крайне своеобразное положение Киевской земли в тесном смысле слова. Ей, как известно, не привелось стать вотчинно-семейным владением какой-либо линии княжого рода. Попытка Мономаха утвердить право на киевское старейшинство, вместе с обладанием киевским столом, за нисходящей от него линией не удалась, разбитая раздорами среди самих Мономашичей и слабостью материальной основы – киевской силы, на которую она только и опиралась. С тех пор Киев, как говорится, переходит из рук в руки, все более теряя свое централизующее русские отношения влияние и значение. Но любопытно отметить, что в связи с этим общим положением Киевщины она сохранила свое территориально-политическое единство, не дробясь на отдельные более мелкие княжения-вотчины, что, однако, не мешало частому, хотя и мало устойчивому возникновению таких явлений, как княжение особых князей на отдельных «волостях киевских», как Вышгород, Белгород, Торческ, Канев, Овруч и др. – до 15–16 городков киевских. Сидели ли тут князья, у которых только и было владенья, или братья, или сыновья князей, по семейной связи с которыми они были «вотчичами» других областей и орудиями политики Смоленска или Владимира Суздальского и т. п., эти княжения не выделялись в особую «вотчину», не приобретали особности, а рассматривались как «часть» в Русской земле, т. е. в узком смысле слова – в земле Киевской. Отмечаю это незначительное само по себе явление как особую разновидность древнерусского княжого владения: «наделение» (таков технический термин) старшим князем младшего из своих владений «частью» – по соображениям родственных отношений, союзности или иных моментов междукняжеской политики.
Что до отдельных земель, обособившихся во владении особых линий княжого рода, то сложившиеся в них отношения в общем мало нам известны, отчасти по скудости данных, отчасти потому, что и имеющиеся-то данные мало изучены. Очерк этих отношений в моем «Княжом праве» – только беглый набросок, не более[31 - См.: Там же. С. 117 и след.]. Эти отношения довольно разнообразны и складывались под сложными влияниями местных обстоятельств в каждой области, более или менее на свой лад. Отмечу некоторые из этих особенностей, более ясно выступающие в рассказах летописных. Но прежде всего будем иметь в виду, что в развитии форм княжого владения отдельных земель-областей мы наблюдаем те же общие черты, какие выступают в истории Киевской Руси как целого: борьба двух тенденций – сохранения единства сил всей земли под «старейшинством» большего стола или по крайней мере в форме одиначества всех ее князей, и дробления ее сил и интересов по вотчинам, частям земли, все более обособляющимся. Преобладание той или другой из этих тенденций обусловливалось, насколько видим, преимущественно внешними условиями: силой или слабостью внешней боевой опасности для данной земли или данной группы князей-родичей от иноземного врага или от князей-противников.
Так, в отрывочных известиях о Полоцкой земле до 20-х гг. XII в. ее князья выступают в союзе против киевских Мономашичей, пока в 1129 г. не постигла их общая ссылка в Грецию. После смерти Мстислава Великого (1132 г.) в Полоцкой земле намечается раздел на три линии и три вотчины (Глебовичей, Васильковичей и Борисовичей) – Минск, Витебск, Друцк – при центральном значении Полоцка, из-за которого идет борьба, сплачивающая каждую княжескую линию. Но ранние осложнения внешних отношений не дали полоцкой истории довести внутренний строй земли-княжения до законченной определенности.
Своими усложненными путями идет история юга – Волыни и Галича, хотя и тут видим раздел Галицкой земли на вотчины внуков Ростислава, пока Володимерко их не объединяет, а на Волыни образование особых княжений Владимирского и Луцкого, с дальнейшим дроблением на более мелкие княжения-вотчины. Но для нас важнее те явления, какие можно наблюдать в землях Черниговской, Смоленской и Суздальской.
И в Черниговщине, подобно Полоцкой земле, внутренний распад на вотчины долго задерживался интересами общечерниговской политики, особенно в отношениях к мономахову потомству, владения которого охватили широким кольцом черниговские волости. Впрочем, уже первая четверть XII в. закончилась отделением Муромо-Рязанских волостей в особое княжение Ярослава Святославича, в вотчину его потомства, окончательно оформленным в 1127 г. Собственно Черниговская земля (вместе с Северщиной и «вятичами») осталась в обладании двух линий – Давыдовичей и Ольговичей, и вся первая половина XII в. наполнена то их борьбой за Чернигов, то за господство над всеми волостями черниговскими, то их участием в общерусских делах, в борьбе за Киев, против господства Мономашичей. В 60-х гг. XII в. сошли со сцены постепенно захудавшие Давыдовичи – старшая линия черниговских вотчичей, и судьбы земли остались в руках двух линий Ольговичей, потомков Всеволода и Святослава. Долгие годы борьбы с черниговской родней, а еще больше с Мономаховым племенем, сплотили Ольговичей. Их интересы далеки еще от того, чтобы замкнуться в границах семейной вотчины.
Напряженные отношения к степному врагу, все упорнее наступавшему на южную Русь, поддерживали в черниговских князьях традицию киевского единства, стремление возродить в свою пользу киевское старейшинство, овладеть Киевом. Черниговщина в тяжелую годину второй половины XII – начала XIII в. переживает самостоятельно эпилог первого периода русской истории в большом и безнадежном напряжении сил. Это сказалось и в деятельности черниговских князей на киевском столе – Всеволода и Святослава Ольговичей, в таких памятниках черниговских настроений, как «Слово о князьях» и «Слово о полку Игореве», в преобладающем значении черниговской письменности для развития общерусского летописания за этот период. С этими общими чертами черниговской истории второй половины XII в. представляются связанными любопытные особенности ее внутреннего строя. Вовне Ольговичи выступают как «Ольговичи вси», во главе с черниговским старейшим князем, который «княжаше в большем княжении, понеже бо старей братьи своей». Таким старейшиной, по-видимому, бывал «старей леты» во всей группе черниговских князей, принадлежавший то к одной, то к другой линии Давыдовичей. Одиначество Ольговичей носит характер союза двух линий, разрешавших рядом соглашений спорные вопросы о судьбе черниговского и других княжих «столов» Черниговской земли, о которой князья в летописи говорят как о единой «волости своей».
Значение черниговского старейшины сохранялось и за теми, кто достигал киевского стола, передавая Чернигов другому князю. Так держались Ольговичи против Мономахова племени, спаянные этим соперничеством. И во внутренних распорядках в данную эпоху не можем разглядеть образования внутри Черниговской земли обособленных княжений-вотчин. Столы княжие перераспределяются по соглашениям между князьями и «старейшим в братьи», причем речь идет не о «вотчинах», а о «наделеньи вправду» младших князей, без пристрастия к ближней родне, сыновьям или братьям. Связь частей с целым брала верх над тенденциями вотчинного раздела, пока сильны были общие интересы Черниговщины, вотчины Ольговичей, как целого. По-видимому, только буря татарского погрома разрушила эти устои черниговского одиначества, и лишь накануне ее – под 1226 г. – слышим о первой усобице в Ольговичах – Олега Игоревича, князя курского, с Михаилом Всеволодовичем. Татарский погром на черниговской почве сделал то дело, что повсюду подорвал в конец упадавшее и без того значение крупных городских центров, разбил остатки более значительных политических систем. В жизни Черниговщины этот крутой перелом привел к быстрому измельчанию местных отношений и сдвигу населения и деятельности с юга на север. Не заменив захудалого Чернигова, возвышается Брянск, где во второй половине XIII в. княжит сын св. Михаила Черниговского Михаил и живет черниговский епископ. Но Брянск скоро втягивается в сферу влияния Смоленска и в XIV в. переходит под литовскую власть. С упадком общего центра разрастается дробление на княжения-вотчины, как Брянское, Стародубское, Трубческое (Трубецкое), Новгород-Северское, Рыльское, Путивльское, Глуховское, Новосильское, Воротынское, Карачевское, Кромское, Козельское, Мосальское, Перемышльское, Елецкое, Хотетовское, Торусское, Мезецкое, Говдыревское, Болховское, Одоевское, Борятинское и т. д. Это дробление нарастало постепенно. Земля распадалась на вотчины «больших» князей, а внутри их слагались владения меньших, им «послушных», но и эти второстепенные группировки были неустойчивы и непрочны, тем более что с XIII в. в Чернигово-Северской земле стали возникать «уделы» литовских князей и вообще князей пришлых (в XV в. – московских выходцев), разбивавших традиции старого владения и ставших над мелким местным княжьем как носители иных связей, иной политики (вотчинность, отъезды с отчиной, служба на две стороны, измельчание, потеря политической самостоятельности, иногда и титулов, княжата-землевладельцы). Черниговщина в татарскую эпоху и под литовским владычеством поистине страна классическая для вотчинного дробления земли и торжества вотчинного характера княжеского владения.
Смоленская земля обособилась в ХII в. в семейное владение Ростиславичей (Ростислава Мстиславича). Ростислав Мстиславич положил начало своеобразным отношениям тем, что, княжа в Киеве, Смоленск держал через старшего сына, а младшими держал города Киевской земли (Овруч, Вышгород, Белгород). Киевская политика – с приемом держания «части» в ней – продолжалась и после Ростислава. Отдельные князья смоленского гнезда получали «волости» в Смоленской земле, но не выделяли их этим в особые вотчины-княжения, а только жили с них, как с обеспеч[ения] доходом. И до конца XII в. не видим дробления Смоленской земли на отдельные политические единицы, самостоятельные вотчины. Только в XIII в., когда Смоленская земля все больше чувствует ломку старых отношений и засорение торговых путей с падением Киева, движением Литвы, напором татарской силы, определяются особые вотчины князей Вяземских и Торопецких, два сравнительно крупных княжения, и мелкие «отчины», как кн[яжество] Березуйска, как Глинки, Козлово, Хлепень и т. п. «Волость» Бельская с городом Белым выделилась только как пожалование Ягайлы родоначальнику князей Бельских. Вяземский князь и торопецкий в ХIII в. под рукой Смоленских князей и вместе с ними подчиняется Литве.
Глава II
Ростово-Суздальская земля до татарского нашествия
Ростовская земля занимает совсем особое место в представлениях русской историографии. Она выступает в общей схеме русской истории как новообразование XII–XIII вв. Продолжая построение, данное еще С. М. Соловьевым, Ключевский говорит о ней, что это «край, который лежал вне старой коренной Руси, и в XII в. был более инородческим, чем русским краем». Объясняя «образование великорусского племени», он выводит его «не из продолжавшегося развития этих старых областных особенностей», а из новых условий, возникших, «когда население центральной среднеднепровской полосы, служившее основой первоначальной русской народности, разошлось в противоположные стороны», говорит о «разрыве народности» как моменте перелома в XII–XIII вв. Поток переселенцев из Днепровского бассейна в эту пору встретился в междуречье Оки – Волги с финскими племенами. «В области Оки и верхней Волги в XIXII вв. жили три финских племени: мурома, меря и весь». Смешение с ними русских переселенцев создает великорусскую народность как новообразование XII и следующих столетий. Условия колонизации северо-восточного финского захолустья сказываются в ничтожном значении торговли, малом числе городов, решительном перевесе сельских поселений над городскими, гораздо большей разбросанности населения, подвижном характере землепашества, развитии лесных и рыболовных промыслов. В этих условиях возникает и новый уклад социально-политических отношений; в них вырастает «новый владетельный тип» – князя-вотчинника; новый общественный тип – боярина, военно-служилого землевладельца (первоначальный тип боярина-землевладельца сложился на юге, но «вероятно» заслонялся другими интересами дружины). «Изучая историю Суздальской земли с половины XII в. до смерти Всеволода III, мы на каждом шагу встречали все новые и неожиданные факты»; изучая разнообразные последствия русской колонизации верхнего Поволжья, «мы изучаем самые ранние и глубокие основы государственного порядка, который предстанет перед нами в следующем периоде», московском, для которого «удельный порядок стал переходной политической формой, посредством которой Русская земля от единства национального перешла к единству политическому»[32 - Ключевский В. О. Курс русской истории. 2-е изд. М., 1906. Ч. I. Лекции XVII–XX.].
Картина ясная и яркая. Разрыв с жизнью днепровской Руси полный. Иная обстановка, иной строй, иная народность. В Суздальщине и в Москве – «корень развития северной истории», как говорил москвич Забелин, «от Москвы начался прогрессивный ход самой русской истории», а «корень южной истории» – в Киеве. И ему вторит украинец Грушевский: «перед нами, несомненно, две народности, две истории».
Конечно, многое в этой антитезе севера и юга верно. Но ведь существенно не это, а цельность всей стройной противоположности, характеристика двух противоположных систем быта и отношений, так сильно влияющая на постановку и разрешение важнейших исторических проблем, на все, можно сказать, историческое воззрение русского историка.
Некоторые черты северного быта, как его строит Ключевский, между тем явно принадлежат и югу: разбросанность населения, подвижный характер землепашества, промысловый характер народного хозяйства… Начальные условия жизни народной массы одни и те же. А общие географические условия? «Непроходимые леса и болота покрывали обширные пространства земли, и новым поселенцам предстоял тяжелый труд расчистки и разработки почвы для того, чтобы сделать ее удобною для устройства своих селений и для землепашества». Это не Ключевский говорит о севере, а Грот о расселении славян в Венгрии и Трансильвании[33 - Грот К. Я. Моравия и мадьяры с половины IX до начала X века (Записки историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Ч. 9). СПб., 1881. С. 60.]. Ту же картину дают историки для поляков, для наших древлян, дреговичей, кривичей, вятичей… В чем же дело? Быть может, в том, что днепровская Русь пережила ранее – на века! – ту стадию развития своего быта, которую северо-восточная переживает в XI–XII вв.? Но выводы из сравнения северо-востока с юго-западом и западом были бы иные, если бы историки сравнивали не XII–XIII вв. в одном случае с XI в. в другом, а брали бы свои данные синхронистически. В этом хронологический грех всей антитезы. Особенностями северо-востока считается то, что отличает его от юго-западной старины (князь-вотчинник, боярин – служилый землевладелец, преобладание сельской жизни над городской и т. п.). Но при таком сопоставлении даже не ставится вопрос, что перед нами: два типа или две стадии развития? Открытым остается вопрос: не представляет ли собой то состояние, в котором находим Северо-Восточную Русь XIII–XIV вв., сумму явлений, которые сменили прежний быт того же типа, какой мы видим ранее в Поднепровье, под влиянием новых условий не местного, а общего характера, понятно, с вариантами, обусловленными местными условиями народной жизни в отдельных землях.
Попробуем уяснить себе этот вопрос на почве северно-русской. К сожалению, об этом северо-востоке до XII в. мы знаем отчаянно мало. Но то, что знаем, требует тем большего внимания.
Встреча русских поселенцев с восточно-финскими племенами в верхнем Поволжье и в междуречье Ока – Волга – дело давнее, для нас – доисторическое. Начало колонизационного движения восточного славянства в Волжский бассейн старше первых исторических сведений о нем. И оно идет непрерывным потоком в первые – еще темные для историка – века русской исторической жизни. Первоначальная волна, по всей вероятности, шла с запада, по течению рек – от кривичей, а первые известия об организованном наступлении указывают на Новгород, как его исходный и опорный пункт. Ростов летописные сказания знают с первых страниц своих; он упомянут в пересказе договора Олега с греками в числе городов, где сидят князья, под «Олгом суще». При Владимире и Ярославе он один из опорных пунктов их политической системы, а из Новгорода князья в первой половине XI в. ходят с новгородцами на финские племена. Остановка юго-восточного направления славянской колонизации при занятии степи печенегами, потом половцами, затем отступление славян с юго-востока перед кочевниками должны были усилить значение северного колонизационного района. Шахматов предполагает движение вятичей к северу с середины XI в. и этим движением объясняет «ряд событий, поражающих как будто неожиданностью исследователя XII в. нашей истории». Приток населения в приокскую область выясняется в трудах лингвистов и археологов как явление старшее, чем момент «перелома», построяемый историками. В «Историко-археологических разысканиях» А. А. Спицын становится в ряды «решительных противников» теории заселения Ростовской области из Приднепровья и без труда устраняет аргументы, которыми историки пробовали ее обосновать[34 - Спицын А. А. Историко-археологические разыскания // Журнал Министерства народного просвещения. 1909. Кн. 1. С. 90–98.]. Это, конечно, не случайность. В вопросах, для которых нет прямых документальных или летописных данных, историку приходится оперировать материалом, требующим иных методов, [в] чем ему приходится из ученого исследователя подчас превращаться в дилетанта чужой специальности. Пример – теория Ключевского о происхождении великорусских диалектических особенностей под финским влиянием или самоквасовские археологические построения. С другой стороны, историки слишком естественно и часто поддаются соблазну считать начало известий об изучаемых исторических явлениях в своих источниках за момент возникновения самих явлений, а отсутствие известий – за отсутствие исторической жизни.
Не углубляясь в эти протоисторические вопросы ростово-суздальского прошлого, попробуем собрать данные о состоянии этой земли ко временам Юрия Долгорукого, к моменту возникновения особой политической жизни на северо-востоке. Отмечу прежде всего одно общее соображение для оправдания дальнейших исканий. Мыслим ли тот образ северно-русского князя, который завещан нам С. М. Соловьевым и так художественно разработан Ключевским? Этот князь – сам создает общество, землю, над которыми княжит; создает его на сыром корню, в краю более инородческом, чем русском, поднимает не только культурно-историческую, но и колонизационную новину! Не достаточно ли задуматься над этим образом, чтобы заподозрить, что само утверждение в данной местности прочной и преемственной княжеской власти должно бы служить для историка симптомом крупных успехов предыдущей колонизации и организации местного быта, что общество – не только в Киевской Руси, но везде и всюду старше своего князя.
Мне кажется, что даже скудные и отрывочные сведения о Ростовской земле до Юрия и при Юрии с достаточной силой и определенностью подтверждают такое сомнение.
Если бы Ключевский захотел применить свою теорию значения внешней торговли для развития в племенной жизни восточного славянства быстрого усложнения быта и социально-политического строя к Северо-Восточной Руси, – недостатка в данных терпеть бы не пришлось. Обилие монет и вещей, шедших с Востока, в VIII–XI вв., известия арабов о значительной русской торговле в Болгарах, в Хазарском царстве, на Каспии и за Каспием до Багдада, богатые находки западных монет X–XI вв., известия о сборе хазарами дани с вятичей «шлягами», т. е. западными шиллингами (столь странное для конкретного осмысления), раннее знакомство скандинавов с далеким северо-востоком Европы – все это дает представление о значительности волжского торгового пути – и более раннее и более конкретное, чем то, что имеем для пресловутого пути «из варяг в греки» по Днепру. Ранний интерес князей к далекому Ростову не говорит о чуждом зажиточности и доходов захолустье. Политические отношения этого Поволжья при сыновьях и внуках Ярослава не совсем ясны. По сказаниям киевской летописи, при Владимире Святославиче в Ростове сидел Борис, в Муроме – Глеб. Не вижу убедительных оснований для вполне отрицательного отношения к этой записи старого свода у А. А. Шахматова[35 - Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 89 и след.]. Держать крайние боевые пункты сыновьями – устойчивая черта политики старших киевских князей. При сыновьях Ярослава наряду с правобережными (по отношению к Днепру) владениями Изяслава и левобережными черниговского Святослава (Муром – Тмутаракань) видим Ростов, Суздаль, Поволжье в руках Всеволода вместе с южным Переяславлем. Это сочетание – географически искусственное – создает традицию всеволодовой вотчины, притязания северных князей на Переяславль, поддержанные политикой держанья «части» в Русской (Киевской) земле, чтобы не терять влияния на центр всей системы традиционных между-княжеских отношений. Традиция эта сильно осложнена киевскими отношениями и связями Мономаха. Но, поглощенный борьбой с половцами, главным делом его жизни, и южной политикой, он не упускает из виду Ростова. По временам он ездит туда для своего княжого дела, упорно с сыновьями защищает эту «волость отца своего» – Ростов и Суздаль – от захвата Олегом Святославичем черниговским (1094 г.). Мономаху принадлежит и построение города Владимира на Клязьме (1116 г.). По вокняжении своем в Киеве, а может быть, и раньше, Мономах послал в Суздальскую землю своего тысяцкого, варяга Георгия Симоновича, дав ему «на руки» сына Юрия. Этот момент усиленной организации княжого владения и властвования на северо-востоке был уже мной отмечен. Юрий 40 лет непрерывно владеет севером. При нем уже яснее выступают особенности положения этой земли и ее внутреннего строя, получившие в дальнейшем большое, определительное значение.
В этой области, когда мы ее лучше знаем, выступают два крупных городских центра – Ростов и Суздаль. Процесс, сходный с тем, когда Владимир стал возвышаться за счет старших городов, по-видимому, раз уже произошел в Ростовской земле, хотя и не вполне. Мы не знаем времени возникновения Суздаля, но политически он моложе Ростова, а между тем со времен Юрия он стоит рядом с Ростовом, и земля чаще зовется Суздальской, чем Ростовской. Стольный «отень» город Андрея Юрьевича – Ростов (Лаврентьевская летопись, 1157 г.), но, как отметил Сергеевич, живет Юрий «чаще в Суздале, чем в Ростове», с юга уходит в «свой Суздаль», а в Киеве окружен не ростовцами, а суздальцами, и им раздает дома и села Изяславовой дружины. Однако Суздаль, о «возникающем преобладании» которого говорит Сергеевич, не оттеснил Ростова на второй план, не вполне одолел его. Любопытна терминология летописей, говорящих о северных событиях, когда им приходится указывать политический центр Северо-Восточной Руси в эту эпоху: владимирский летописец в знаменитом рассуждении о взаимном отношении старших городов и пригородов говорит: «а зде город старый Ростов и Суздаль…», вызывая замечание В. И. Сергеевича: «Выходит, что Ростов и Суздаль составляют как бы один старший город»[36 - Сергеевич В. И. Русские юридические древности. 2-е изд. СПб., 1902. Т. I. С. 18–19.]. Или: «Ростовци и Суждальци посадиша Андрея в Ростове на отни столе и Суждали». Но Сергеевич, кажется мне, не использовал всего, что дают привлекшие его внимание тексты для пояснения этой своеобразной двуглавости Ростово-Суздальской волости. И это потому, что над ним тяготела предпосылка: значение города есть значение вечевой общины, «результат энергии его жителей». Впрочем, сам же он дал и ключ к пониманию дела: «В старом Ростове было немало сильных людей, бояр, которые, естественно, стремились заправлять всеми делами волости; от них-то, надо думать, ушел Юрий в Суздаль; но, по всей вероятности, бояре успели развестись и в Суздале, и вот сын Юрия, Андрей, уходит во Владимир, к “мезинним” людям, “владимирцам”». Итак, из-за отношений времен Юрия, как и позднее, выступает значение сильного боярства. Это не гипотеза – на то есть прямые указания летописных рассказов, повествующих о дальнейших судьбах политики Юрия и Андрея.
Вопрос о выделении Ростово-Суздальской земли в особую вотчину был поставлен Юрием по соглашению с «ростовцами и суздальцами». В 1149 г., заняв Киев, Юрий посадил в Суздале Василька, позднее предназначал его Михалку и Всеволоду, оставив их на севере под опекой их матери и тысяцкого Георгия варяга. Это – группа сыновей Юрия от второй жены, гречанки. На них целовали Юрию крест «ростовци и суждальци». А старших сыновей – от половчанки, дочери хана Аепы – Ростислава, Андрея, Глеба, Бориса (Мстислава Экземплярский относит ко второй семье[37 - Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. СПб., 1891. Т. II. С. 14.]) Юрий предназначил для юга и сажал в Переяславле, Турове, Пересопнице, Вышгороде, Каневе.
Известно, как Андрей разрушил отцовские планы, уйдя из Вышгорода на север, «в свою волость Володимерю». Некоторые летописные тексты намекают на связь Андрея с какой-то боярской партией: его «подъяша Кучковичи», те самые, с которыми ему потом пришлось так кроваво столкнуться. И по смерти Юрия «Ростовци и Суждальци… вси – пояша Андрея… и посадиша и на отни столе Ростове и Суждали». 20 лет владел Андрей Суздальщиной, но этого он достиг только разгромом противников: на третий год по смерти отца он «братью свою погна Мьстислава и Василка и два Ростиславича, сыновца своя» и «мужи отца своего переднии» вместе с епископом Леоном. На юге братья завязывают новые связи; Михалко приступил к смоленским Ростиславичам и «лишися Аньдреи брата своего»[38 - Полное собрание русских летописей. СПб., 1908. Т. II. 2-е изд. Стб. 490, 520, 570–571.].
В этих известиях вижу взаимодействие княжеских притязаний и раздоров с политикой боярских партий. В книге «Княжое право» я подробно разобрал терминологию летописи, повествующей о событиях по убиении Андрея, – и пришел к выводу, что мудрено в текстах о действиях «ростовцев и суздальцев» видеть указание на выступления веча двух старших городов Ростово-Суздальской земли. Эти термины, иногда с добавлением переяславцев, тесно слиты с терминами «боляре», «вся дружина» и т. д., до того, что суздальцы-горожане заявляют о суздальцах, действовавших в борьбе из-за князей: нас там не было, то были наши «боляре», – а владимирцев летописец за [их] борьбу против ростовцев хвалит, что не убоялись они бояр. Та же терминология применяется иногда для Киева и выдержана в Галицко-Волынской летописи: галичане – галицкие бояре.
Большое влияние боярства и всей дружины на дела Суздальской земли второй половины XII в. не могу признать явлением новым, неожиданным свидетельством возникновения тут этого сильного земского класса. Сергеевич прав, объясняя силу Ростова, рядом с княжим Суздалем при Юрии, значением тамошнего боярства. Думаю, что совокупное старейшинство Ростова и Суздаля не объяснимо иначе, как солидарностью действий боярства и всей дружины, несмотря на то, что их организация имела тут два центра. И весь вопрос о подчиненности «Ростову и Суздалю» Владимира хорошо освещают слова «мизинного» человека-владимирца: «Ростов и Суздаль, и вси боляре, хотяще свою правду поставити… “как нам любо” рекоша, “такоже створим”»[39 - Сергеевич В. И. Русские юридические древности. 2-е изд. Т. I. С. 19.]. Если мы эту и другие сходные формулы поймем как действия веча с боярами во главе, то такое понимание немного что изменит – вече всюду входило в политическую силу, когда боярство становилось во главе его и в нем искало опоры для самостоятельной политики по отношению к князьям.
Совокупность этих наблюдений над ростово-суздальской жизнью XII в. приводит меня к заключению, что в течение всего столетия в Ростово-Суздальской земле имеется налицо крепкая боярская сила. Она стоит во главе «всей дружины» (гридей и пасынков) и во главе судеб земли. Что же такое эти бояре? То же, что везде, – «старейшая дружина», как их зовет летописец, сильная административным влиянием, общественным положением и земельным богатством. А наличность такого класса заставляет думать, что первые князья Ростово-Суздальской земли, Юрий и Андрей, строили здание своего вотчинного владения не на зыбкой, колонизующейся почве, а на основе сложившегося общественного быта, сложного по внутреннему строю, в среде того же уклада, какой наблюдается в ту же пору в Киеве или на Волыни, в Галиче или Чернигове. Всюду на Руси ХII в. есть время нарастания и усиления боярских прав, боярского землевладения и боярского влияния.
Обратимся теперь к другому вопросу: о степени развития городской жизни в Суздальщине XII в. и о характере и значении княжого строительства. Первые князья-устроители Ростово-Суздальской земли – Юрий, Андрей, Всеволод – много строили. В 1108 г. «свершен бысть град Владимер… Володимером Маномахом и созда в нем церковь камену св. Спаса» (1116 г. по Карамзину). В 1134 г. – Юрий «заложи град на усть Нерли… и нарече ему имя Константин». В 1152 г. Юрий «во свое имя град Юрьев заложи, нарицаемый Полский». В 1157 г. «сущу князю Георгию Суждальскому… на реце на Яхроме и сь княгинею, и… родися ему сынь Дмитрий (Всеволод)… и постави на том месте в имя его град, и нарече его Дмитров»[40 - Полное собрание русских летописей. СПб., 1910. Т. ХХ. 1-я пол. С. 103; СПб., 1862. Т. IX. С. 158, 196; Петроград, 1915; Т. IV. 2-е изд. Ч. 1. Вып. 1. С. 153; СПб., 1851. Т. V. С. 160–161; СПб., 1863. Т. XV. Стб. 221.].
Ростов и Суздаль, Ярославль и Владимир, Переяславль, а также Углече-Поле, Молога, вероятно, и Белозерский городок старше Юрия. Три города – вот все «неутомимое градостроительство» Юрия, по Соловьеву. Андрею градостроительства летопись вовсе не приписывает. Но во вторую половину XII и начале ХIII в. начинают упоминаться впервые многие города Суздальской земли без указания [ни] на время их основания, ни того, чтобы они были созданием «военно-княжеской» колонизации.
Как бы мы ни относились осторожно к этим данным (ведь первое упоминание города означает, что возник он раньше, но насколько – определить невозможно; обычная предпосылка, «незадолго», может вызывать сомнение ввиду случайности указания на тот или иной пункт в ходе летописного рассказа), все-таки трудно отказаться от представления, что в эту пору возникает ряд новых городов или достигает большего значения ряд населенных пунктов, может быть, и старых, но более мелких. Если зачислять это явление в инвентарь княжого строительства, то разве в виде построения «города» – укрепления, развития «городового дела» в Суздальщине.
И тем не менее северные князья, действительно, много строили. Они соорудили много замечательных храмов. Еще Мономах построил церковь св. Спаса во Владимире. Юрию принадлежат св. Спас в Переяславле Залесском, собор Юрьева Польского, Спас-Ефимьевский монастырь в Суздале, церковь Бориса и Глеба на Нерли, [собор] св. Богородицы в Ростове (расписан в 1187 г.). Андрею – владимирский Успенский собор, церковь Иоакима и Анны во Владимире, Золотые ворота Владимирские. Строительство продолжалось и после них: в 1192–1196 гг. Всеволод построил церковь Рождества Богородицы во Владимире, обновил в 1194 г. соборы Владимира и Суздаля. В Ростове после пожара в 1211 г. Константин Всеволодович соорудил на месте упомянутого собора церковь Успения Богородицы, в 1215/16 г. церковь Успения и Спаса Преображения в Ярославле и т. д. В 1194 г. создан Всеволодом Дмитровский собор во Владимире. Все это строительство – огромной ценности. В истории русского (и не только русского) искусства оно составляет важную и весьма содержательную страницу. Сооружения эти – каменные, причем белый камень привозился, по крайней мере иногда, водой из Булгар[ии Волжской]. Среди них есть памятники высокого художества. Архитектурный склад храмов, особенно их скульптурная декорация на наружных стенах, богат не только оригинальностью форм и композиции, но и подчинением этой последней общей религиозной идее, рассчитанной на поучение зрителя. Это та страница творчества, первая, которая позволяет Н. П. Кондакову говорить, что «русское искусство есть оригинальный художественный тип, крупное историческое явление, сложившееся работою великорусского племени при содействии целого ряда иноплеменных и восточных народностей»[41 - Кондаков Н. П. О научных задачах истории древнерусского искусства. СПб., 1899. С. 2; см. также: Русские древности в памятниках искусства, изд. гр. И. Толстым и Н. Кондаковым. Вып. VI: Памятники Владимира, Новгорода и Пскова. СПб., 1899.]. В данном случае перед нами крупный художественный стиль, созданный путем самостоятельной переработки целого ряда восточных мотивов в фантастической и символической декорации, примененной к украшению храмов, коих архитектурные формы представляют своеобразную переработку византийского типа. В этой Суздальской архитектуре есть родство, и притом близкое, с так называемой романской архитектурой Запада. Близкое родство, но не тождество. Родство, объясняемое единством восточных источников для орн[аментирующих] мотивов, отчасти (хотя меньше) – архитектурных форм. Таких форм романской скульптуры, как во Владимире и Юрьеве-Польском, не существует нигде на Западе. Суздальская Русь создала их самостоятельно, перерабатывая восточные мотивы, шедшие к ней из [Волжской] Болгарии и вообще Поволжья. Отсюда привозился не только материал – белый камень, отсюда шли восточные изделия, знакомившие с мотивами зооморфического и иного украшения, которые в христианской среде получали таинственное мистическое осмысление и давали толчок своеобразному развитию стилистического чувства. Отсюда должны были прийти каменотесы и резщики, учителя суздальских ремесленных мастерских, каменщиков-владимирцев.
Значительное развитие каменного церковного строительства, а тем более выработка оригинального и художественно-содержательного стиля – возможно только в стране зажиточной, с развитым ремеслом и своей местной культурой. Кондаков подчеркивает, что храмы романского стиля с их скульптурной декорацией наружных стен всюду возникали в связи с развитием городского быта. Храмы этого типа вырастали с подъемом значения города и его внутренней жизни. Они стояли на площадях, украшенные назидательной скульптурной символикой, в расчете на внимание и понимание толпы, толкущейся на площади в день торга или праздничного отдыха. Одних этих храмов достаточно, чтобы отказаться от представления о Северо-Восточной Руси как темном захолустье, где и культура, и богатство, и городская жизнь [будто бы] были ничтожны и стояли много ниже, чем на киевском юге, который, питаясь византийщиной, значительно менее создал художественно-оригинального.
Собственная физиономия суздальского искусства XII в. выражает в одном из проявлений местной жизни особенность этой русской области. Эта особенность во всех ее отношениях представляет и особую цену для моего курса. Но сосредоточивая на ней внимание, необходимо помнить и другую сторону ростово-суздальской жизни этой эпохи: ее связи с югом и с западом. Северные князья дорожили этими связями. Политика Юрия в делах южных сводилась к стремлению сохранить там влияние и силу. За его борьбой из-за Киева историки обычно недооценивают его усилий сохранить за собой Всеволодову и Мономашью левобережную отчину: Переяславль Южный, Городец-Русский, Посемье, Курск – линию связи Суздальщины с югом. Андрей отказался от Киева, но не от властного влияния на судьбы юга, как и брат его Всеволод. Помимо политических соображений – держать под своей рукой традиционный центр всей политической системы русских междукняжеских отношений, чтобы не дать там окрепнуть соперникам – старшим Мономашичам, опасным для Суздальщины (особенно по влиянию на Новгород, отчасти и на Смоленск и Черниговщину) – эта тяга на юг объясняется вполне реальными торговыми и культурными интересами. С юга шли ценные и любимые товары – паволоки, драгоценности, вино, перец. Эта торговля идет через Смоленск и Новгород, как и торговля западная. В Суздале знали и немецких купцов (из Риги), через Суздальщину шла торговля Востока и Запада, шел, например, булгарский воск, с одной, и немецкие сукна, с другой стороны. Великий волжский путь – налаженный с VIII в., видимо, не замирал в следующие столетия.
В историко-географическом отношении Ростово-Суздальская земля расположена в узле транзитных [взаимо]отношений, которые и объясняют, в числе иных условий, возникновение тут завязи крупной исторической жизни.
Обратимся теперь к чертам ее особности и к ее обособлению из системы киевской.
Топографическая отдельность Ростово-Суздальской земли начертана на карте Восточно-Европейской равнины обширной полосой леса. Это район приблизительно междуречья Ока – Волга (бассейн Клязьмы, Москвы, Средней Волги от Тверцы до Оки). Ветлужский лес на востоке, леса по водоразделу между бассейном Волги и Северной Двины – на севере (где за ними начинались новгородские волости), Оковский лес, леса и болота между Мологой и Шексной с запада, лесные пространства, связанные с Брынскими и Муромскими лесами на юге, очерчивали ее территорию. При первом князе, прочно осевшем в Ростовской земле, Юрии Владимировиче, определился круг интересов суздальской политики, основанной, скажу словами Б. А. Романова, «на экономическом значении этой территории, лежащей на пути из Поволжья в Новгород»[42 - Русская Энциклопедия. СПб., 1911. Т. I. С. 362.]. Юрий правит тут, замкнутый в местных интересах, при отце и старшем брате Мстиславе, и позднее – при киевском княжении Всеволода Ольговича, владевшего Киевом 8 лет, до 1146 г. Первое известие о Юрии на севере – его поход на [волжских] болгар 1120 г. Наступление на Новгород – характерная черта его действий. Не раз сажает он там сыновей, дважды захватывает Новый Торг, запирая артерию восточной торговли Новгорода. Но стремления Юрия идут дальше: он начинает наступление на Заволоцкие владения новгородцев, отнимает их дани и пути торговые. В книге своей я сделал попытку очертить реальные мотивы политики Юрия в противовес «родовой» идеологии, какой объясняли ее обычно[43 - Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий (Записки историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Ч. 90). СПб., 1909. С. 94–107.]. Наряду со стремлением удержать линию связи с югом и влияние на киевский центр, и в борьбе со старшими Мономашичами, большую роль играли новгородские интересы, за которые стал Изяслав Мстиславич, дорожа своим влиянием в Новгороде. Их борьба началась наступлением Изяслава, мотивом которого было, что «стрый мой Гюргий из Ростова обидить мой Новгород, и дани от них отоимал, и на путех им пакости дееть»[44 - Там же. С. 100.]. Только испытав эту опасность, Юрий втягивается в пресловутую борьбу за Киев, чтобы разбить в центре опору враждебных ему, Юрию, сил. В переговорах с Изяславом (при посредстве поляков и венгров) дело разошлось из-за требования Изяслава и его союзников, чтобы Юрий возвратил к Новгороду «дани их вси»; Юрий же «не да дании», а Изяслав «не отступи». И только вооруженное посредничество Владимирка галицкого довело до мира: «Изяслав съступи Дюргеви Киева, а Дюрги възъврати все дани Новгороцкыи»[45 - Полное собрание русских летописей. Т. II. 2-е изд. Стб. 388–393.].
Можно сказать, что Киев был важен Юрию не столько сам по себе или ради отвлеченного «старейшинства», а как пункт влияния на все русские отношения, откуда легко парализовать помощь Новгороду и усилить свое влияние на Смоленск и князей черниговских. Суздальская ориентировка политики Юрия подготовила деятельность Андрея Боголюбского. Андрей, по словам Ключевского, «отделил старейшинство от места», потому что понял, насколько «Киев уже не опора главенству среди князей»[46 - Русская Энциклопедия. Т. I. С. 362.], и, подобно брату Всеволоду, мешал возрождению киевской силы издали, сосредоточив свою деятельность на севере. Главная энергия его направлена на Новгород: Андрей силой водворяет там послушных князей – сыновей, племянника или подручного Ростислава Смоленского, смиряет новгородцев «экономической отсидкой», прекращая туда подвоз хлеба из Суздальщины, и совершает два похода на [волжских] болгар – в 1164 и 1172 гг. Сам знаменитый поход 11 князей на Киев 1169 г. вызван столкновением Андрея с Мстиславом Изяславичем из-за господства в Новгороде. Та же политика на два фронта характерна и для Всеволода Большое Гнездо. Новгородским ее интересам и вообще стремлению увеличить силы для боевого положения следует приписать стремление суздальских князей к подчинению себе других русских князей, чтобы, с одной стороны, парализовать противодействие суздальской политике, а с другой – пользоваться их силами в своих интересах.
