скачать книгу бесплатно
Война, блокада, я и другие… Мемуары ребенка войны
Людмила Васильевна Пожедаева
Блокада Ленинграда – одна из самых трагических страниц в истории человеческой цивилизации – и это есть в книге.
Такого примера высокой стойкости духа, мужества, трагических последствий не знала человеческая история – и это есть в книге.
Школьница в 16 лет в душевном порыве написала мемуары о том, как в 7 лет оказалась в адском хаосе войны, в страхе и боли, в ужасе, голоде, холоде блокады Ленинграда, а затем в Сталинграде; написала о том, как война калечит тела и души побежденных и победителей.
Прочитайте! Еще долго будет трудиться душа!
В формате [b]a4.pdf[/b] сохранён «издательский.pdf»
Мила Анина (Людмила Пожедаева)
Война, блокада, я и другие… Мемуары ребенка войны
В книге использованы рисунки автора и фотографии из домашнего архива, а также материалы из обнародованных произведений и документов.
© Пожедаева Л. В., 2013
© КАРО, 2013
* * *
Книга обжигает и потрясает… Горе и радость, мужество и трусость, верность и предательство, жизнь и смерть, голод, одиночество, жгучий холод были «блокадными подружками» маленькой девочки Милы…
Город и люди, живые и мертвые, 900 дней и ночей вопреки всему противостояли разрушению, голоду, смерти… И в этом аду самыми верными и самыми хрупкими солдатами были дети…
Она должна была погибнуть в той страшной бомбежке, ее должны были раздавить железные гусеницы прорвавшихся немецких танков, она должна была умереть еще много раз, потому что такого не может вынести даже взрослый и сильный человек. Но, наверное, души и судьбы маленьких, таких же, как она, девочек и мальчиков оставили ее жить, чтобы она могла нам сегодня рассказать о той страшной войне, которую вели блокадные дети, большие и маленькие, как могли… и часто без взрослых, закрывая и спасая своими худенькими тщедушными тельцами нас, сегодняшних…
Эта книга – укор о забытом долге перед ними, детьми Ленинградской блокады, умершими, замерзшими, раздавленными фашистской танковой атакой, разорванными самолетной бомбежкой… И нам нужно этот долг отдать и живым, и мертвым…
Александр Конюшин, директор «ДОМА сотрудничества с ЮНЕСКО в Санкт-Петербурге и Ленинградской области»
Страничка из рукописи
Великая война на планете Земля
1941–1945 гг
Слово о мемуарах
Мемуары написаны непредвиденно. Вероятнее всего, я их никогда бы не написала, если бы не случай.
Летом 1950 г. я случайно услышала откровения пожилой женщины, как они жили в блокадном городе. Этот рассказ и послужил поводом написать эти «Мемуары». Мне тогда только исполнилось 16 лет. Я училась в школе. И в те годы мне не доводилось что-либо читать или слышать о трагедии такого огромного города и его жителей в ужасающих условиях блокады. И вдруг я узнаю, не в виде версий, а из первых уст, что в умирающем городе, где голод правил свой жестокий бал, было много достаточно сытых, ни в чем не нуждавшихся людей. Именно это вопиющее откровение случайного человека и заставило меня схватиться за перо и написать все, как было у нас с мамой и как все было лично у меня – ребенка, встретившего войну в семь лет и прошедшего сквозь войну до Победы. Тогда все еще было слишком близко и слишком больно. Я не знала, что об этом писать нельзя. Именно поэтому в «Мемуарах» все предельно откровенно, как было на самом деле… Да и писала только для себя, для собственной памяти и никого не собиралась посвящать в свои обнаженные детские откровения. Тогда мне потребовалась острая необходимость выплеснуть, хоть на бумагу, всю боль и горечь ребенка, оказавшегося в эпицентре событий, и хоть чуть-чуть освободиться от давящей памяти.
Первый урок за мою откровенность мне преподал отец, когда к нему в руки попала моя тетрадь с записями. Он ее просто растерзал. «За такие художества могут посадить», – сказал он. Он много чего еще говорил… Потом я собрала обрывки страниц, что-то склеила, что-то отутюжила, что-то подшила. Многое пришлось переписать и заново нарисовать некоторые рисунки.
Переписывать пришлось в школе после уроков. Мне уже из принципа хотелось восстановить свои записи и обязательно сохранить их.
У нас была душевная и мудрая классная дама – Роза Менделеевна Сумецкая. Долгая и светлая ей память! Мы всегда могли прийти к ней с любой проблемой. Когда она застала меня в классе за перепиской изуродованных листов и узнала, что произошло, попросила ознакомить ее с записями. А потом у нас был долгий и ошеломляющий разговор. Она мне многое объяснила, о чем я даже не подозревала. Затем она сказала, что, если я не хочу неприятностей себе, своим родным и близким, у меня все же есть два выхода. Один – я действительно должна уничтожить свои записи. Лучший вариант – сделать копию и спрятать оба экземпляра в разных, но очень надежных местах и забыть о них до лучших времен, если таковые наступят. «А до той поры больше никому не показывай и никому ничего не говори», – сказала она. Я предпочла второе.
С тех пор прошло почти сорок лет. Жизнь преподносила множество разных сюрпризов, и я действительно забыла о своих спрятанных «Мемуарах». К тому же, к сожалению, я уже сидела в инвалидной коляске – последствие травмы позвоночника в июле 1941 г., когда детей Ленинграда город отправлял к линии фронта прямо навстречу наступающему врагу. Это безрассудство называлось эвакуацией. По рассекреченным данным, за период с 29.06.1941 г. по 27.08.1941 г. было эвакуировано из Ленинграда:
а) ДЕТЕЙ 395 091, из них возвращено в Ленинград 175 400. («Ленинград в осаде». Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы ВОВ 1941–1944 гг. Документ № 142, с. 301. Лики России. СПб., 1995.)
И гибель детского эшелона на станции Лычково, и немецкий танковый прорыв в Демянске, где было много эвакуированных из Ленинграда детей, – все шло под грифом «бои местного значения». Они в историю не входят. К тому же надо учесть, что Демянск июля 1941 г. и «Демянский котел» 1942–1943 гг. – разные по срокам и значимости события. Но о детской трагедии нигде, никогда, ничего не сообщалось, кроме «сарафанного радио». Узнав о трагедии, родители бросились в те места на поиски своих детей. А город молчал. Молчит практически и по сей день. А мы, выжившие в той бойне, помнили и помним, но долгие годы молчали, как молчали и о блокаде, и о ее последствиях. И как-то неожиданно в 1988–1989 гг. вдруг активно заговорили о блокаде и блокадниках. И я вспомнила и извлекла из небытия свои детские «Мемуары». Моя сохранившаяся пухлая тетрадь заговорила недетской болью. Для меня самой через сорок лет молчания рукопись стала новым потрясением. Нет, я и без нее ничего не забыла, но приглушилась боль, оставленная войной. Теперь все это молча кричало со страниц школьной тетради. Стихи, рисунки, рассказы – все из той прошедшей жизни ребенка периода войны. Стихи – это не стихи, как таковые, это зарифмованные подлинные события, размышления и восприятие тех событий. Очевидно, тогда, в мои 16 лет, когда это было написано, мне казалось, что зарифмованные факты более точно, образно и емко рассказывали о происходивших и пережитых событиях. В основном на рифму легли самые кульминационные события и моменты. Это те же, но зарифмованные рассказы. Мои «Мемуары» – «маленькие трагедии» маленького человека в большой войне больших людей. Это весь путь войны ребенка с самых первых ее дней до последних. И это всего лишь одна история маленького человека. А если бы записанных детских историй было больше, тогда и лицо войны можно было бы увидеть и осознать в полном объеме, а не в усеченном, как нам ее представляют. Война – это не только «человек с ружьем». Это весь народ, попавший под ее молох, в том числе и дети, самая незащищенная и беспомощная его категория.
С трагических событий войны прошло более 60 лет. И было это в XX веке. И жили мы тогда в другой стране, которая называлась СССР – Союз Советских Социалистических Республик. Многое изменилось с тех пор. Распался «Союз нерушимый республик свободных», как пелось в нашем бывшем гимне. Союз оказался не таким уж и «нерушимым», да и та «свобода» была ущербной, и мало кого устраивала, и все республики разбежались в разные стороны от тирании «старшего брата», загубившего страну-победительницу. И живем мы теперь в совсем другой стране, в другом государстве, при другом правительстве, другом строе, другой политике. Да и век на дворе уже XXI. Стали ли мы жить лучше? Увы! Побежденные в войне живут и процветают. Мы же как жили в режиме постоянного тревожного ожидания, так и живем. Стали ли мы более свободными? Если разнузданность, бесстыдство и аморальность во всем – это свобода, то да. Мы стали более агрессивными, беззастенчивыми, безжалостными даже к самим себе. А лично для меня самое огорчительное и абсолютно непонятное – что перегрызлись и постоянно грызутся между собой блокадники – люди, пережившие клиническую смерть вместе со своим городом. И основным раздражителем для них и для города, как ни странно, стали дети блокады. Уже более десятка лет идет самое настоящее моральное «избиение младенцев». Их оголтело, хором «предают за тридцать сребреников». Нашли с кем воевать! Мы откровенно расче-ловечились! Война и бездарное государство со своими двойными стандартами и политикой разрушают души и разум людей. Дети и старики – тот оселок, на котором проверяется благонадежность государства, его порядочность. У нас – это самые запущенные и практически выброшенные из жизни граждане.
«Мемуары» – моя детская правда о войне, месте и положении в ней ребенка. Это моя правда, никем не санкционированная, не навязанная и не придуманная во имя эфемерной идеи или коллективной памяти – «как надо». У каждого из нас была своя война, своя блокада, свой Сталинград… в общем масштабе горя. Жаль, что детей вывели за рамки памяти о войне. А то ничтожно малое, что пробивается через сформированную общественную память, так ничтожно, что не дает представления о масштабах детских трагедий периода войны. Но МЫ БЫЛИ! И о нас помнят! Жаль, что далеко от Ленинграда-Петербурга, но помнят. И спасибо людям, которые помнят о маленьких мучениках Ленинграда и не склоняют их за то,
Что не работали для фронта…
Что даром ели Хлеб чужой…
На крышах вахту не стояли
Суровой, гибельной зимой…
В госпиталях не врачевали…
И… в несодеянных грехах…
Что серп и молот не держали
Мы в дистрофических руках…
В пустых квартирах вымирая,
Не знали мы, что в мирный час
Спустя полвека – так случится —
Восстанет город против нас!
А на станции Лычково Новгородской области, где 18 июля 1941 г. фашисты разбомбили эшелон с Ленинградскими Детьми, отправленными в эвакуацию к линии фронта, местные жители до сих пор бережно сохраняют нашу безымянную, детскую, братскую могилу погибших тогда детей. Вначале там была скромная солдатская пирамидка со звездочкой и с лаконичной надписью: «Ленинградские дети». Теперь там мраморная плита и мраморная стела. К сожалению, на ней указана ошибочная дата – «в августе». Но по официальным данным бомбежка была 18 июля 1941 г.
К 60-летию Победы ветераны с. Лычкова решили поставить на привокзальной площади Памятник погибшим детям. В 2002 г. они объявили акцию «Ленинградские Дети». Средства шли со всей России. 4 мая 2005 г. Памятник был открыт. Открытие было многолюдным и торжественным. Было много гостей «со всех волостей». Было несколько выживших после той бомбежки детей. Гостеприимство местных жителей было удивительно теплым и искренним. Нас встречали как родных. И все же лично меня огорчило посвящение на Памятнике. Акция была «Ленинградские Дети», но по каким-то непонятным соображениям Памятник переадресовали «Детям, погибшим в Великую Отечественную войну 1941–1945 гг.».
Непостижимо! У детей Ленинграда тихой сапой умыкнули Демянск, Лычково, блокаду и вот теперь – изначально посвященный им Памятник. А Памятник сталинградского скульптора В. Фетисова очень трогательный. В огромном языке пламени из красного гранита бронзовая девочка в коротеньком платьице с испугом смотрит в небо. По щеке катится слезинка. Одна рука прижата к сердечку, другая, с раскрытой ладошкой, отведена в сторону. И во всей ее подавшейся вперед фигурке – словно кричащий вопрос, обращенный ко всем: «За что?!» Но родной город не слышит голоса своих погибших и выживших детей… Жаль, что подобного Памятника нет в нашем городе, потерявшем огромное количество своих детей. И это парадокс.
Есть и еще один парадокс. В далеком Красноярске осевшие там после эвакуации блокадники 7 мая 2005 г., тоже к 60-летию Победы, открыли дивный, очень ленинградский Памятник «Детям войны – детям блокадного Ленинграда». На фоне решетки Летнего сада, в символически разорванном кольце две закутанные в шали детские фигурки – девочка с кусочками хлеба в ладошке и рядом маленький мальчик с бидончиком. За ними традиционный блокадный атрибут – детские саночки, на которых в блокаду возили воду и покойников.
Факты, что оба Памятника, посвященные детям Ленинграда – погибшим и блокадным, поставлены не в их родном городе, а далеко от него, говорят сами за себя. И теперь они будут напоминать всем беспамятным ханжам, что мы – дети фронтовых зон, дети войны – были! Мы были в ней и на ней не сторонними зрителями. Мы были самой беспомощной, самой страдательной стороной в этой бойне бездарных политиков…
А Памятники наши поставлены именно там, где вопреки всему выжили Душа и Совесть России.
Л. Пожедаева
2005 г.
1950 г.
Мила Анина – Людмила Пожедаева
Мемуары ребенка войны
Сытость
Трудно сказать, что именно заставило меня оторваться от книги. Сильно толкнуло сердце. Меня качнуло от этого толчка, и я почувствовала, как что-то непонятное защемляет душу. И вдруг – вот оно… Чужой, монотонный голос рассказывает совершенно невероятные вещи. Прислушиваюсь, и мне становится тревожно и жутко. «Конечно плохо, когда есть хочется. Но и нам тогда не легче было, хоть и ели вдоволь. Картошку-то бывало почистишь, а очистки-то куда девать? Люди-то ведь как звери тогда были. И отдать нельзя, и выкинуть боязно – разорвут ведь, удушат… Чего только не придумывали, как избавиться от отходов…»
Встряхиваю головой. Уж не мерещится ли? Не наваждение ли? Нет! Все тот же голос спокойно продолжает рассказ о блокадной жизни… о том, как у них было все, что и до войны… что не было у них ни в чем нужды… Были у них и булка, и мясо, и картошка, и разные консервы, сало, вино и коньяки, конфеты, шоколад и даже пирожные… Вот и оставались отходы, которые они выбрасывали, как и до войны… Нет! Это невероятно! Этого не могло быть! Люди умирали от голода, а тут… от-хо-ды!
К горлу подступает удушье… стучит в висках… начинает бить дрожь… Я сама еще до сих пор не наелась… Я все время хочу есть. Я стараюсь не вспоминать ту страшную военную зиму 1941–1942 гг.
Встаю и на ватных ногах иду на голос. В кухне сидит мама и наша случайная гостья, которая и рассказывает эти странные вещи. Мама, с бледным лицом, как-то странно сглатывает воздух, словно давится. Но гостья этого не замечает. Это мать полковника К. Н. Осыко – сослуживца отца. Ее я не знаю совсем и вижу впервые.
Мы живем в поселке под Гатчиной, и в школу я каждый день езжу на поезде именно в Гатчину. После войны, в 1946 г., наш дом сломали как аварийный. Родителям сказали, что мы потеряли право на жилье в Ленинграде, так как в декабре 1945 г. мы уехали к отцу в часть по месту его службы. Но с 1949 г. отец служит в ЛенВО. Он старший офицер и не волен сам решать свои проблемы. Он даже писал Ворошилову, но ответ тоже пришел отрицательный. Родители, помыкавшись с нами по чужим углам, купили полдома под Гатчиной в рассрочку на два года. Дом, да и весь поселок без электричества и без радио. Живем при керосиновой лампе. Вот и гостит сослуживец отца со своей матерью у нас, как на даче.
Я не слышала начала разговора. Видимо, вспоминали войну, и то, что я услышала, потрясло меня, и понятие справедливости и несправедливости приобрело для меня страшные оттенки. Гостья даже не пыталась скрыть чувства превосходства и самодовольства. Человек не понимал того ужаса, когда одни не только ели, но и выбрасывали еду, а другие умирали от недостатка этой еды. Разве такое может быть? Может, она лжет? Ведь нас учат, что у нас самая справедливая страна в мире.
В конце концов мама не вынесла этой пресыщенной особы и выгнала ее. Отец рассердился, и они поссорились.
А вообще дома отношения никакие… Бабушка и тетя написали отцу на фронт, что мы с мамой умерли в блокаду от голода. Отец все же будет нас искать, и к ноябрю 1945 г. мы получим от него первое письмо за всю войну. А в декабре он забрал нас по месту своей службы. И мы не знали, что после этого мы потеряем право на получение жилья в Ленинграде. Родители почти все время выясняют свои отношения – кто больше выстрадал, кто перед кем больше виноват, и постоянно склоняются фронтовые ППЖ (полевые походные жены). Война ужасно изменила их обоих и ничего не оставила от них довоенных. Мы с братом стали «лишние люди», лишняя докука, и поэтому мы как бы сами по себе. А мама очень больна. У нее совсем слабые легкие, и ее часто мучает жестокий кашель. И сердце у нее слабое. И у нее нет ни одного своего зуба после блокадной цинги. А ей всего 40 лет. Нас с братом она часто упрекает, что из-за нас остается голодной. А мы действительно живем на полуголодном пайке. Обед бывает редко. В основном кусочничество. Когда в доме бывает Красносельский батон и кусок «собачьей радости»[1 - «Собачья радость» – самая дешевая «докторская колбаса».] – это уже праздник. Брат покрепче, а у меня постоянно кружится голова, и я часто совсем неожиданно падаю. Врач говорит, что если так будет продолжаться и дальше, то меня снова освободят от экзаменов. Учусь я хорошо, но трудно – быстро устаю и не могу собрать мысли – они разбегаются в разные стороны, и мне не сосредоточиться. Все время мучительно хочется спать, спать, спать… В Военно-медицинской академии мне вырезали аппендицит, шов долго не срастается, расползается и гноится. Его снова чистят и снова шьют. От этого он стал очень широким и длинным. Распахали полживота. Меня давно уже выписали, но я постоянно езжу в город на перевязки и лечение. Врачи говорят, что это авитаминоз и что так же было у раненых в период блокады. Но блокады давно уже нет, а меня все дразнят «дохленькой». Так вот, мама по состоянию здоровья работать не может. Мы с братом учимся, и отцу одному, конечно же, тяжело тянуть нас всех на одну зарплату. Он еще помогает бабушке, посылая деньги в Горький. Да еще и выплаты за купленную половину дома. Вот и получается, по народной пословице: «Один с сошкой, семеро с ложкой». Я хотела пойти в ремесленное, чтобы начать поскорее зарабатывать, но отец страшно разгневался. Так что есть хотим все. А тут еще эта старуха со своими издевательскими откровениями. Именно эти пресыщенные откровения заставили меня записать свои воспоминания о своей блокаде, о своей войне, о своих горестях – детских и недетских страданиях, выпавших мне и маме. И пусть эти записи останутся мне на память, чтобы не забыть. Зачем? Не знаю! Но пусть лучше они теперь будут…
Сейчас лето 1950 г. Мне 16 лет.
Когда началась война, мне было неполных 7 лет… 7 лет мне исполнилось 28 июля 1941 г. И в первый же месяц войны я была изувечена… еще до дня рождения…
Воспоминания
Воспоминанья хлынули лавиной…
Они способны раздавить меня.
Война, блокада, страхи и болезни,
Берггольц, бомбежки, лютая зима…
Подружка по блокадной коммуналке,
Огрызки довоенных карандашей…
И на дрова поломанные стулья,
Вода, к утру замерзшая в ковше.
Стихи и сводки, голос Левитана…
Смерть бабушки и наш истошный крик…
Буржуйка, кипяток… истерзанный младенец…
В углу у бабушки печальный Божий Лик…
125 святых, бесценных граммов
Святого Хлеба… очередь за ним…
Вода из грязного растопленного снега
И похожденья долгие за ним…
Постель холодная и комната без света.
И мышь голодная без страха… на столе…
«Тарелка» репродуктора на стенке
И светомаскировка на окне.
Стук метронома жесткий и тревожный,
И вой сирены, и смертельной страх…
И мама неестественно худая,
И тетя Ксенья в стареньких очках…
Собачий суп и варево из клея,
Украденные карточки на Хлеб…
И одиночества тягучие недели.
На грани смерти мой голодный бред…
Машина, Ладога, кругом вода, теплушка,
Болезнь мамы… стук колес и… вши…
И госпиталь – плавучие палаты,
И боль чужая, смерть… и вопль Души.
Нет, и детей война не пощадила.
Нас повзрослеть заставила нужда.
Я стала малолетнею старухой…
Все видела… все знала… все могла…
Воспоминанья хлынули лавиной,
Они способны раздавить меня…
И вспоминать не хочется блокаду —
Все снова пропускать через себя…
Память
Я меньше взрослых помню о блокаде,
Но и о малом тяжко вспоминать…
Мы пухли с голода и мерзли в сорок первом…
Возможно ль страх словами передать…
Он был неузнаваемый, мой город,
Продрогший и голодный, как и все.
За ним, как и за мною, гнался голод,
И смерть держала нас на поводке.
Как одиноко в ледяной постели
Пережидала я тягучесть дня,
А метроном все щелкал в изголовьи,
За каплей капля, голову долбя.
Или вещал эфир в голодный разум,
Как в чью-то честь был дан обед в Кремле…
И рыбий жир, кусочек Хлеба с солью
Мерещились на праздничном столе.
Что знала я о праздничных обедах?
Мой праздник – Хлеб да кружка кипятка,
Огонь в буржуйке да еще пластинка
На старом патефоне… иногда…
