скачать книгу бесплатно
Эд и Шут знает кто
Эдуард Вячеславович Поздышев
Повесть написана от лица человека, жизнь которого, по его мнению, не удалась. Но после неожиданной встречи с загадочным стариком он получил возможность иначе взглянуть как на прожитые годы, так и на своё настоящее и, казалось бы, не слишком радужное будущее.
Эдуард Поздышев
Эд и Шут знает кто
Глава первая
Я – Эд. А он – да шут его знает, кто он. Подошёл, разбудил, предложил кофе. Я, конечно, продрог, так как спал на скамейке в сквере, однако спасибо ему не сказал. А он не поздоровался, хоть я по привычке и протянул ему руку. Так что мы квиты. Я привык первым здороваться и никак не могу отвыкнуть. А он, видимо, привык угощать кофе кого ни попадя.
Впрочем, и не помню, пил ли я этот кофе, но помню, что сразу согрелся, так что скорей всего выпил.
И не спросил даже, как его звать, а он почему-то знал, что я Эд и называл меня так, когда приносил свой кофе.
* * *
– А, это ты. Ну привет, что ли?
– Выпей кофе, Эд. Замёрз, наверное.
– Конечно, замёрз! А как ты думал?
– Я не думаю. Я знаю… обычно.
– И что же ты знаешь сегодня?
– Да ничего конкретного, кроме того, что тебе надо согреться.
– Так принёс бы тогда грамм сто чего-нибудь.
– Здесь – двести. А вина, водки и прочей гадости я не пью.
– Я тоже… Это я… так…
– Я знаю.
– Да знаю я, что знаешь. Вот только жена моя не знает.
– Нету у тебя никакой жены.
– Ну нету, значит, нету. Тебе-то что?
– Ничего, – ответил Шут и побрёл восвояси.
* * *
– На, выпей, – предложил Шут своё кофе.
– Привет! Не хочу.
– Надо.
– Уверен?
– Да.
– Ну ладно.
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Что вовремя проснулся. А то дождь сейчас начнётся. Промок бы.
– На спасибо напрашиваешься – не дождёшься.
– Тогда пошли.
– Куда это?
– А тебе какая разница? Я знаю куда.
– Ладно. Пошли.
* * *
Там было много места. И много помещений, казавшихся заброшенными. Так что мы могли по несколько дней не видеть друг друга. Поэтому-то я и согласился там поселиться. Шут сказал, что знает. Вот я и поселился.
Через то место проходила теплотрасса, и в помещениях были тёплые батареи. Мне повезло найти незанятую комнату, даже с дверью, правда без замка, но хоть что-то. И запах понравился – не воняло бомжами. Исследовав помещение и лежак у батареи, смог вполне увериться, что и насекомых там не было. С тех пор и спал на шатком лежаке из четырёх почти целых табуреток, застеленных всякой рваниной, обнявшись с батареей, отчего почти не замерзал. Помещение было без окон, и сквозняка я не чувствовал. К тому же, похоже, только в наших с Шу?том комнатках было электричество. Однако на мои расспросы, откуда всё это, Шут ничего не ответил.
Более того – имелась там и душевая. Старая, сплошь покрытая и провонявшая плесенью, со сбитой плиткой и ржавыми трубами. Вентили отсутствовали, но на стене, на ржавом гвозде висели ржавые пассатижи. Вода едва струилась и тоже была ржавой, но всё же хоть как-то получалось помыться и простирнуть своё бельишко.
В комнатке у меня стоял древний громоздкий стол – не знаю, как его туда втащили.
А на столе – каждое утро свежий кофе. Оказывается, у Шу?та была кофемашина.
* * *
Вообще здание напоминало какой-то огромный старый заброшенный завод. И сначала я думал, что нам с Шу?том просто повезло с комнатами. То есть – электричество, тепло и всё такое. Да ещё и никто нас не доставал – ни обкурившиеся малолетки, ни бандюганы и разные там отморозки, ни прочие гости и постояльцы этого странного места. Но Шут сказал, что он заранее об всём знал, поэтому там и поселился.
Правда, порой захаживали бомжи, но почему-то они облюбовали себе местечко в другом крыле здания, где совсем не было никаких удобств, и где они спали на массивных трубах теплопровода. Там же иногда тусовались подростки, но к нам они не совались.
* * *
Иногда он приходил и быстро уводил меня оттуда. Чаще по ночам. В это время до нас доносились разные пугающие звуки: то полицейской сирены, то каких-то пьяных разборок, а то и пистолетных выстрелов. По возвращении наблюдался некоторый беспорядок – разбитые лампочки и свежие капли крови на полу. Однако кофемашина Шу?та всегда оставалась целой и невредимой.
* * *
У Шу?та был старенький мобильник. Когда ему кто-то звонил, он приходил за мной, и мы шли в небольшой продуктовый магазин поблизости, директор которого была очень доброй и приятной женщиной. Это она звонила, чтобы позвать нас подсобить с погрузкой-разгрузкой продуктов либо с уборкой территории. Обычно нас кормили обедом и кое-что давали с собой. А в подарок хозяйка всегда вручала Шу?ту пачку хорошего кофе, кое-какие моющие средства и пакет с лампочками.
Глава вторая
Шут казался стариком, но, похоже, не жаловался на здоровье. Был он в меру худой, довольно прыткий, на вид ухоженный, опрятный, чуть лысоват, седовлас, но всегда подстрижен, и с небольшой седой бородкой.
Я тоже не молод, но странно, что находясь рядом с ним, я постоянно чувствовал себя прекрасно.
* * *
Временами он заходил ко мне попить кофе, и мы разговаривали. Как-то я сказал ему:
– Знаешь, я зарёкся спрашивать, как тебя звать, да и не буду из вредности. Меньше знаешь – крепче спишь. Но вот ты, я вижу, не в ладах со сном… Ой, прости, не сдержался!.. Да пару раз всего… До нужника и обратно!
Дело в том, что однажды он попросил меня не ходить к нему по ночам. Я, конечно, обещал, так как больше ни о чём он меня не просил. И, собственно, я почитай ни разу и не нарушил данного обещания. Всего лишь проходил мимо. Его комната располагалась далеко от моей. И где-то там находился туалет с исправной канализацией – мне же зачастую приходилось выбегать на улицу. И всегда у него горел свет.
– Шут знает, как меня зовут, – усмехнувшись, ответил он.
– Так и я о том же, – сказал я. – Значит ты не против быть Шу?том?
– Да хоть шутом.
– Ладно, дед, замётано!
* * *
Обычно Шут говорил мало. На вопросы отвечал односложно. А спрашивать – почти ни о чём и не спрашивал. Но иногда, очень редко и неожиданно, произносил длиннейшие монологи, для меня почти непонятные, говорил при этом сбивчиво и витиевато. Вероятно, он очень много думал, прежде чем решиться на подобный разговор.
Как-то вечером позвал меня к себе и сходу начал говорить.
В его комнате тоже не было окон. Дверь не запиралась. Кровать всегда была заправлена. А перед небольшим круглым столом стояло кресло и пару стульев. В одном из углов располагалась кофемашина.
– Знаешь, Эд, – начал он, упав в кресло и кивнув мне на стул, – я тут подумал… В общем, о жизни. Жизнь, знаешь ли, – это непрестанный выбор. Вчера одно, сегодня другое, а завтра… Ведь скучно тебе, наверное… Изо дня в день одно и то же… Должно быть, не очень интересная у тебя жизнь.
Я слушал молча, не перебивая. Такими вечерами мне было в кайф просто посидеть на крепком, мягком стуле, вытянув ноги и втихаря подрёмывая под его старческие мудрёные разглагольствования. Не скрою, поначалу я завидовал ему, что у него такие стулья. И даже позлился было на него, что он никак не соглашался на кажущийся мне справедливым обмен. Ведь я предлагал ему целых две табуретки за один стул. Но хозяин – барин. Ничего не попишешь!
– Так я что подумал, – продолжал он. – Может, хватит тебе мечтать о стуле, а задаться какой-нибудь определённой целью? Ну, там… Захотеть чего-то большего.
«Ага, – тянулось в моей сонной голове. – Кресло, пожалуй. И – кофе с сахаром.»
– Променять жизнь на кресло с сахаром не так уж и сложно, на самом-то деле, – ворковал дед. – Да только обратно уже не получится. Жизнь течёт и утекает. И только вперёд. А назад – никак. Вот ведь какая штука! Надо остановиться на чём-то одном. Чтобы жизнь наполнялась, а не растекалась попусту. Та унылая конура, в которой ты живёшь, не заменит тебе дом, если её не озарит настоящая, живая мечта.
«Ну хотя бы кровать отдай – всё равно ведь на ней не спишь. – Думал я. – А кресло… Хрен с ним! Оно твоё по праву. Да тебя разве с него сгонишь? Ишь! Сам сутками не вылезает, а ещё учить меня вздумал, старый хрыч!»
Я давно уже прочухал, что он телепат, но не стеснялся при нём думать, о чём хотел.
Затем он вовсю ударился во что-то книжное. Что-то всё цитировал на каком-то мало понятном языке, сопровождая каждую цитату словами, типа: «А ведь сказано» или «сказано же». Кем сказано? Что сказано – хоть бы перевёл для приличия! В общем, я не заметил, как заснул.
А проснулся уже в своей комнате, лёжа на кровати Шу?та.
«Вот ведь пройдоха!» – теперь мне по-настоящему было стыдно.
И с тех пор кофе по утрам мне подавали с сахаром. Правда, на поведение Шу?та и на наши с ним отношения это никак не повлияло.
Глава третья
На следующий день после случая с кроватью я спросил у него:
– Послушай, Шут, а ты все что ли мысли читаешь?
– С чего ты взял, что я читаю мысли? За кого ты меня принимаешь? Если за телепата какого, то, поверь, ты сильно ошибаешься.
– Ладно. Проехали. Я верю, верю! Ведь ты же у нас всё знаешь.
– Не всё знаю, – сказал он. – Просто – знаю.
– А ты случаем не поп? – поинтересовался я. – Эка ты вчера как по-славянски шпарил! Расстрига что ли? Или пенсионер?
Шут сделал вид, что не услышал вопроса.
Примерно с четверть века назад я какое-то время алтарничал при одном храме и иногда читал на клиросе. Порой благословляли на Апостол. И, конечно же, я имел – правда самое смутное – представление о языке, на котором, возможно, он и забросал меня вчера своими цитатами. Но в тех псалмах, кои обычно приходилось читать, я не припомню и слова из того, что он произносил. Да только что вспоминать, коль я уже дрых без задних ног? И ещё этот финт с кроватью…
– А может, ты этот… Как его?.. Чудотворец, а? – не отставал я.
Дед лишь хихикнул, махнул рукой и ушёл к себе.
* * *
Однажды ночью мне не спалось, хоть и порядком устал, весь день болтаясь по городу. Давила темнота, потому что отключили свет. Там, где мы жили, всегда было как-то мрачно и тревожно. Поэтому я обзавёлся ночником… Ну, нашёл на помойке. И ещё, как раз для таких случаев, у меня имелся фонарик – это уже сам прикупил в фикс прайсе.
Было довольно жутковато, и совершенно позабыв про своё обещание, я решил наведаться к соседу, почему-то уверившись, что он тоже не спал. Но через несколько шагов вдруг в ужасе замер, услыхав заунывное протяжное пение. Причём было явно, что пел не один человек. Подкравшись поближе к соседской комнате, увидел тусклый свет, мерцающий из чуть приоткрытой двери. По старой памяти, я безошибочно узнал церковное пение, почуял запах восковых свечей и курящегося фимиама и явственно различил в полумраке выплывающие из комнаты клубы благоухающего дыма. Постояв какое-то время невдалеке и вслушиваясь в то, что там пели, внезапно был ошарашен до боли знакомым, некогда и накрепко вгрызшимся в мой мозг «Ис полла эти, дэспота» – песнопением, что с далёких времён недолгой моей церковной жизни до сих пор пугающе ассоциируется у меня с архиерейской службой. Я знал, что в переводе с греческого оно и означает многолетствование присутствующему на службе архиерею. И помнится, что до жути не любил, когда в наш храм приезжал епископ. Не, я ничего не имею против всякого там благолепия! И даже готов согласиться, что на нашей грешной земле вряд ли что-то может быть выше вот такого молитвенного предстояния. Но мне почему-то никогда не были по душе все эти слишком затянутые и чересчур торжественные богослужения. Впрочем, кроме этих запомнившихся слов я более так и не смог ничего понять из того, что раздавалось из-за приоткрытой двери, из чего и заключил, что служить могли на древнегреческом.
Через некоторое время я всё-таки решился зайти. И войдя, был окончательно обескуражен как от увиденного, так и оттого, что успел ощутить за какую-то минуту моего пребывания там.
Комната явно преобразилась. Ни больше ни меньше – я очутился в самом настоящем алтаре: тут тебе и апсида, и горнее место, и фрески на стенах. И даже боялся оглянуться, чувствуя, как за моей спиной тоже что-то происходит, и что, вероятней всего, преобразилась не только комната. Каким-то непонятно как открывшимся зрением я словно видел и иконостас, и амвон, и своды храма, и стоящих в храме богомольцев. И внимал громогласному пению множества хоров.
Посередине же алтаря перед престолом предстоял мой сосед в облачениях самых что ни на есть архиерейских. А позади от него по обе стороны стояли два величественных архидиакона, от которых исходил тёплый, приятный, но в то же время какой-то неприступный свет – так, что, вроде бы беспрепятственно впитывая его всем существом, хотелось навсегда остаться рядом с ними, чувствуя их могущество и ту несравнимую ни с чем любовь, что сообщал этот свет. Но одновременно с этим в душе возникал некий трепет, впрочем, без тени тревоги, а лишь как бы остепеняющий и побуждающий к готовности сделать всё, что повелят эти кажущиеся неземными существа. И почему-то при взгляде на них было особенно больно глазам, тогда как именно свет, исходящий от престола, казалось, насквозь пронизывал всех там стоящих.
Однако наиболее сильным из всех впечатлений, пережитых в ту памятную минуту, стало мимолётное блаженство, какое ощутил я тотчас, как переступил порог комнатки. Всего один незабываемый миг соприкосновения с абсолютным добром – так бы я мог описать это, на первый взгляд, незнакомое прежде, но в тоже время очень простое и понятное чувство, разом напомнившее мне обо всём самом светлом и дорогом сердцу, что когда-то по-настоящему радовало и согревало, но, казалось, было безнадёжно забыто.
* * *
Но после всех расчудесных мгновений случилось то, чего и следовало ожидать. Очумев от такого обилия благообразия и не придумав ничего лучше, как разинуть рот и вытаращиться на столь величавого своего соседа, облик которого меня чуть не сразил наповал, я самым невинным и грубейшим образом выронил из рук и разбил фонарь.
Невольно отвлёкшись, преосвященный машинально оглянулся. Но его взгляд, преисполненный спокойствием и природной скромностью, лишь отражал чудный свет, что пронизывал всё вокруг. И от этого нового всплеска меня вновь обдало волной тихой радости. Когда же он снова повернулся к престолу, моей персоной вдруг заинтересовалось одно из тех существ, неведомо откуда появившихся там в облике сослужащих владыке архидиаконов.
Может быть, я слишком поздно зажмурился, чтобы не видеть того, что, наверное, не по силам увидеть простому смертному. И глянув в огненную бездну осенившего меня взора, я тут же упал замертво.
Глава четвёртая
