скачать книгу бесплатно
– Из Петровки, из штаба, приехали человек семь. Знаю я, к сожалению, не всех.
– Но узнать, ежели повстречаешь на улице, сумеешь?
– Конечно, сумею. Это просто.
– Спасибо. Как зовут тебя, боец?
– Николай.
– Еще раз спасибо тебе, Коля. Ну, давай, иди к жене. С ней все в порядке, не тревожься, – тут Мягков отвел глаза в сторону, ему неожиданно стало неудобно перед бойцом: а вдруг жена его сейчас действительно рожает? Это ведь дело такое – в любую минуту может прижать…
Но боец не уходил.
– И вот еще что, – сказал он, помотал ладонью в воздухе…
– Что?
– Командир полка объявил, что он имеет на руках приказ главкома не только арестовать контрреволюционные элементы, но и сегодняшней же ночью ликвидировать их.
– Приказ он показывал? Саму бумагу?
– Нет.
– Значит, такой бумаги не существует вообще… Ладно, Коля, заговорились мы с тобой. Иди, проведай жену. Не то ведь Ряповский может хватиться – одного штыка у него не достает, арестовать нас не сумеет…
Мягков шел по улице, не замечая, что солнце врезается острыми спицами в спину, в выгоревшую ткань гимнастерки, пахнущей мылом, – недавно он ее стирал, чистая была… Надо было обдумать свои действия, согласовать их с Ломакиным – тот ведь, как всякий начальник, может с чем-нибудь не согласиться, и тогда у коменданта образуется головная боль. А нужна она ему, как черепахе коровий хвост. Иль как вороне дырявые зубы.
Хотя понятно было одно – действовать надо незамедлительно, времени у него – не более двенадцати часов.
– Товарищ командир! – услышал он за спиной девчоночий голос. Остановился – показалось, что ноги дальше идти уже не могут.
Даша! Даша Самойленко! Светится вся, словно насквозь пропитана солнцем, глаза лучатся. Мягков ощутил, что сердце у него сжалось испуганно. Он даже на войне, в пиковых ситуациях не пугался так, сердце вело себя по-иному, а тут вон – даже дышать нечем. В горле пробка сидит.
Даша, кажется, поняла, что творится у пограничного командира внутри, рассмеялась довольно. Голос у нее был звонким.
– Есть какие-нибудь новости, товарищ командир? – она сделала рукой изящное движение – словно бы расколдовала заколдованного Мягкова.
– Пока нет, но будут… Собираем потихоньку.
– А мы на базаре нашли одного подвыпившего… из тех говорунов. После этого товарищ Михайлов велел мне идти домой, а сам уехал в станицу.
Михайлов – это был чекист в соломенной шляпе и широкой, расшитой народными узорами рубахе.
Тут у Мягкова в горле снова застрял воздух, ни туда ни сюда – не продохнуть… Он с трудом прокашлялся. Даша засмеялась опять. «Ну что же происходит в мире, Господи?» – жалобно подумал Мягков, вновь поднес к губам кулак – кашель не отпускал его.
Глаза у Даши были синие, они не просто лучились, а искрились, такой свет бывает у дорогих камней – лишь камни способны излучать яркую рассыпающуюся синеву.
– Молодцы, – наконец пробормотал Михайлов, почувствовав, что вновь может говорить. – Мы тоже копаем потихоньку.
– Комсомол нашего города с вами, товарищ командир! – звонко воскликнула Даша.
– Поддержку вашу мы ощущаем, спасибо, – произнес Мягков и огорчился: фраза эта громкая показалась ему никакой, даже пустой, вот ведь как… Ну куда же подевались все красивые слова, которые он знал? – Очень хорошо ощущаем, – покрутив головой, прокашлял он в кулак. – Но пока ничего конкретного добавить не могу, – проговорил он, удивляясь своему глухому, какому-то тупому голосу. Словно бы и не он это говорил, а кто-то другой.
Похоже, Даша уловила что-то такое, чего он сам в себе не мог уловить, какие-то нотки, что явно ее огорчили, иначе почему угасло радостно светящееся Дашино лицо – не понять… Через несколько мгновений лицо зажглось вновь. Мягков вздохнул, опустил голову и неожиданно увидел свежий голубой цветок, проклюнувшийся сквозь пожухлую, спаленную солнцем траву, цветок словно бы только что познакомился с небом, с пространством жаркого дня, с жидким облачком, застывшим в выси, удивился увиденному несказанно и теперь крутил головой, крутил…
Впрочем, Мягков засек только это – как цветок крутит своей нежной маленькой головой, – ну, будто живой.
Он нагнулся, сорвал цветок и протянул его Даше.
– Это вам от русских пограничников, – сделал поклон, будто денди лондонский, сам не ожидал от себя такого пассажа, ощутил, что у него загорелись, заполыхали жаром, словно у девчонки, щеки.
– Спасибо, – неверяще, голосом, снизившимся до шепота, проговорила Даша и тоже, как и Мягков, сделала поклон.
Комендант глянул на нее и произнес быстро, комкая слова:
– Даша, можно будет как-нибудь вечером проводить вас домой?
Девушка поднесла к лицу цветок, втянула в себя слабый дразнящий запах распустившихся лепестков. Потом подняла взгляд и ответила тихо и очень серьезно:
– Можно!
Что-то имелось в голосе Даши такое, что сняло с Мягкова некую неловкость, в которой он пребывал – счистило, словно паутину, – нельзя быть таким неловким, неповоротливым, неуклюжим, надо быть самим собою… Все это Мягков понимал очень хорошо, но поделать с собою ничего не мог.
– Берегите себя, Даша, – проговорил он негромко на прощание, – ночью в городе может быть стрельба.
– Все так серьезно?
– Серьезно, – комендант подтверждающе кивнул. – В общем, всякое может быть.
Даша вздохнула.
– И вы себя берегите, товарищ командир.
– Мне-то что, для меня это дело обычное, а вот вы… – Мягков замолчал и тоже вздохнул.
Ясно было одно – командира полка и ряд других краскомов, решивших взбунтоваться, таких, как Ряповский, надо было срочно арестовать, допросить их – может быть, всплывет что-нибудь новое. Без командира взбунтовавшийся полк вряд ли сумеет арестовать кого-либо в городе – просто управлять арестами будет некому.
В станицу Петровскую на грузовом автомобиле срочно выехала группа пограничников. Вторая группа – чекистская, – отправилась туда же на полулегковом «рено». Следом – конная группа. Только мелкая рыжая пыль длинным кудрявым хвостом потянулась вслед. Шли кони ходко, быстро догнали чекистский, а потом и пограничный автомобили, но уходить вперед не стали, Мягков запретил – надо было держаться вместе.
С опозданием на пять минут городок покинул еще один автомобиль, внезапно забарахливший, – машина была старая, в конце Гражданской войны попала под длинную очередь станкового пулемета, «максима», пули посекли мотор, и, хотя машину вылечили, даже покрасили заново, движок ее постоянно капризничал, мог внезапно заглохнуть в самый нужный момент.
Закапризничал мотор и сейчас…
Над землей летали незнакомые крупные птицы, похожие на коршунов, чертили в воздухе дуги, присматривались к тому, что происходит внизу, на земле. Наверное, ощущали птицы запах крови, чувствовали поживу, не иначе. Мягкову сделалось тревожно.
Он сидел в кабине грузовика, для удобства передвинув кобуру нагана вперед, на живот. И удобно, и оружие под рукой, не то ведь, кто знает, – может быть, придется стрелять.
Шофер – седой, горбоносый, в кожаной фуражке, похожий на мудрого турка, из терских казаков, похоже, молчаливо крутил тонкий широкий круг руля, да внимательно посматривал на дорогу – слишком много было ям, машину могло встряхнуть так, что бойцы запросто повылетали бы из кузова, как грибы из лукошка.
Ломакин тоже собирался выехать на операцию, но в последний момент возникли кое-какие мешающие обстоятельства – отряду передавали отремонтированный в Новороссийске сторожевой катер, вооруженный небольшой английской пушчонкой и двумя пулеметами, и начальник отряда решил принимать этот катер лично.
Что ж, катер – штука благая, и командованию виднее, что надо делать и чего не надо.
Из-под передних колес грузовика со свистом вымахивали струи пыли, уносились назад, под копыта идущих следом лошадей. Можно было себе представить, как матерились всадники. Мягкову сделалось жаль их. С другой стороны, жалость – качество, которое совершенно несовместимо с профессией солдата.
Птиц, совершавших плавное барражирование над землей, сделалось больше. Что же вы чувствуете, птицы, а? Ясно, что они чувствуют… Мягков тронул рукой кобуру нагана – неплохо бы подстрелить одну из птиц, чтобы не мозолили взгляд, но попасть в парящего кондора (красиво как звучит – кондор, Мягков где-то услышал это слово, оно ему понравилось) – штука невыполнимая, вероятность очень маленькая, один шанс из тысячи, а может, и нет…
Да и патроны, они – на вес золота. Мягков окинул взглядом небо, землю тоже не оставил без присмотра, прошелся по полю, цепляясь глазами за всякий запыленный куст, за канавы и лощины среди пышно распустившихся под солнцем куртин, и неожиданно весело рассмеялся.
Шофер недоуменно покосился на него: что же это происходит с командиром, а? Ответа не получил и вновь угрюмо приник к рулю.
А Мягков думал о Даше. Ну, должно же в конце концов ему повезти, не может снаряд трижды падать в одну и ту же воронку, он даже два раза не должен падать, но судьба у Мягкова оказалась невезучая, не судьба, а наказание – взрывы громыхнули дважды. В результате у Мягкова не стало ни Насти, ни Тони.
Хоть и решил он подвести черту под всеми потерями и несчастьями и на женский пол больше не обращать внимания, природа оказалась сильнее клятвы, данной самому себе, сильнее всех зароков и запретов. Похоже, он неравнодушен к Даше. Хотя возраст у него уже не мальчишеский – двадцать четыре года. Это – половина сознательной жизни, половина того, что отведено ему природой.
С другой стороны, за двадцать четыре года он ничего толкового еще не сделал. Правда, есть орден на груди… Это хорошо, орден заработан честно, у большей части его сослуживцев орденов нет. Значит, можно загнуть один палец. Что еще? Должность коменданта пограничного участка? Этого мало в его возрасте. Другие в двадцать четыре года фронтами командовали, города брали…
Нет, биографии у товарища Мягкова пока еще нету, это надо признать совершенно самокритично. Биографию надо делать. А пока он «ни рыба ни мясо» Эта пословица – английская, а не русская, хотя у англичан она имеет продолжение и звучит так: «Ни рыба, ни мясо, ни копченая селедка». Очень внушительная пословица. Умеют англичане из ничего, из воздуха сделать что-нибудь внушительное.
Он вновь растянул рот в улыбке. Водитель, неприступный, как ледяной торос на холодном Севере, еще раз покосился на него, качнул головой недоуменно и опять ничего не сказал – такой был человек.
А Мягков продолжал думать о Даше.
Петровка, – точнее, станица Петровская, – была не меньше города, в ней имелись такие же улицы, ровно расчерченные, раньше носившие царские названия, а сейчас переименованные в Красноармейскую, Перекопную, Лиманную, в улицу Красных Командиров и так далее, стояли такие же справные дома, окруженные цветущими садами, подступающими к самым окнам.
Полк, в который они направлялись, занимал длинную старую казарму, давно не ремонтированную, и несколько одноэтажных, с железными крышами, построек, где жили командиры и располагался штаб. Владения полка были обнесены забором. Раньше здесь располагались казаки, сейчас – обычные пехотинцы в обмотках, поскольку казаки новую власть не поддержали. А раз не поддержали, то казаков сковырнули на обочину истории, как класс. Мягков расставил пограничников вдоль забора, а сам вместе с Никодимовым из чека, – заместителем Михайлова, – прошел на территорию полка, к дежурному.
Часовой, стоявший в проходной, заупрямился, не захотел пропустить гостей, но Никодимов сунул ему под нос красное, обтянутое простенькой материей удостоверение и так рявкнул, что часовой мигом поджал хвост и стал походить на подбитого вороненка. Сам был готов насадиться на штык винтовки, лишь бы на него не рявкали.
Дежурный по полку – тонколицый горбоносый человек с осиной талией, перетянутый ремнем и двойной кавалерийской портупеей, перекинутой через оба плеча, был сама вежливость, при виде гостей встал.
– А где командир полка? – резким голосом спросил Никодимов.
– В части его нет – выехал утром.
– Когда обещал быть?
– Ближе к вечеру.
– Командиров собрать можно?
– Всех?
– Всех, кто находится в расположении части. Срочно!
– Извините, а к чему такая срочность, товарищ…
– Никодимов.
– Товарищ Никодимов?
– Такое распоряжение поступило из Москвы.
– Понятно, – дежурный достал из стола потрепанную амбарную книгу с командирским списком, подтянул к себе громоздкую, как ящик граммофона коробку с торчащей из бока заводной ручкой. Это был полевой телефонный аппарат.
Сделав несколько оборотов ручкой, дежурный выкрикнул в трубку:
– Первая рота! Первая рота, чего вы там шипите, как пескари на песке? – Пожаловался: – Очень плохая слышимость, товарищ Никодимов… Первая рота!
Наконец первая рота отозвалась, дежурный передал им распоряжение Никодимова и начал накручивать вторую роту.
В это время дверь распахнулась, и на пороге дежурной комнаты появились пограничники с карабинами.
– Вторая рота, вторая ро-о-о… – увидев пограничников, дежурный неожиданно побледнел. Человеком он был сообразительным, понял все мигом и потянулся к рубильнику тревожного ревуна, способного поднять на ноги не только весь полк – всю станицу.
Никодимов отбил руку дежурного в сторону. Рявкнул сурово:
– Не сметь!
Лицо у дежурного сделалось еще более бледным, почти белым, руки задрожали мелко, сделались потными. Никодимов выдавил дежурного из-за стола, уселся на его место сам.
– Вторая рота, говоришь, – произнес он громко, выдвинул ящик стола. Дежурный доставал оттуда амбарную книгу, значит, там могло быть еще что-нибудь интересное. Впрочем, Мягков в ящике ничего особого не заметил, а Никодимов, видать, заметил, выдвинул побольше.
Хороший глаз был у Никодимова – в глубине ящика лежал револьвер. Барабан был целиком набит патронами, когда Никодимов откинул ствол, латунные капсюли призывно заблестели в тусклом свете помещения. М-да-а, дежурный словно бы приготовился в кого-то стрелять: револьвер стоял на боевом взводе.
– Так-так, – проговорил Никодимов спокойно, побарабанил пальцами по столу, – так-так. У дежурного должен быть помощник… Подать сюда помощника!
Помощник находился здесь же, в соседней комнатушке, его подвели к Никодимову.
Без особого страха, – видать, не чувствовал за собой никаких грехов, – он козырнул, доложился четко, – как, собственно, и положено по уставу:
– Помощник дежурного по штабу полка Белоусов!
Лицо у парня было загорелым, улыбчивым, широко поставленные светлые глаза дружелюбно изучали Никодимова.
– Вот что, товарищ Белоусов, давай-ка, дорогой мой, садись за телефонный аппарат и вызывай сюда всех командиров, которые на этот момент находятся в полку. Исключений ни для кого не делать, ни для единого человека. Понятно?
– Так точно!
Когда командиры собрались, Никодимов проверил их по списку, – поименно, несмотря на недовольные возгласы, – не хватало нескольких человек, вполне возможно, что они находятся здесь же, в станице, – взял в руки револьвер, лежавший на столе, и приказал:
– Арестовать!
Сопротивляться было бесполезно, в помещении дежурного находились пограничники с карабинами, – командиров, имевших при себе пистолеты, разоружили и заперли в канцелярии. У окон и дверей Мягков поставил часовых. На всякий случай, чтобы вид голубого неба в оконных стеклах не вскружил никому голову и не сподвигнул на какой-нибудь необдуманный поступок.
– Значит, так, комендант, – сказал Никодимов, – ты построй полк и объясни бойцам, что происходит, а я – в канцелярию… Хочу разобраться с господами офицерами, выяснить, кто из них есть кто. Договорились? – В ответ последовал молчаливый кивок, Никодимов также кивнул, засунул револьвер себе в карман и произнес буднично: – За дело!
Построить полк помог Белоусов – второй человек в дежурке. Если сам дежурный был в курсе того, что происходит в полку, участвовал в заговоре – это было видно невооруженным взглядом, – то для помощника его новость эта была громом среди безоблачного неба, от таких новостей люди, бывает, хлопаются в обморок, но славный парень этот лишь пошатнулся, в обморок не упал, на ногах устоял и теперь изо всех сил старался доказать, что он нужен… На лице его прочно отпечаталось виноватее выражение.
