скачать книгу бесплатно
Иммигрантские Сказки
Ната Потемкина
Книга состоит из 9 новелл, в каждой из которых описывается реальность русскоязычного иммигранта в США сквозь оптику, смещенную автором в магическую, сказочную сторону. Все истории реалистичны, и в то же время – нет. В реальности люди не превращаются в птиц, ящерицы – в людей, а бездомные из южного Бруклина не конструируют летательные аппараты и не изобретают новых видов топлива – в новеллах же подобные повороты присутствуют. Параллельно с судьбами героев, в книге вырисовывается портрет современного Нью-Йорка, написанный «нашим русским» – языком и жителем Большого Яблока, на нем говорящим. Несмотря на «сказочную» почву, в повествовании упомянуты многие существующие законы, юридические и фактические реалии современной «русской Америки». В финале каждой новеллы ее герои обретают то, что необходимо русскому иммигранту – каплю надежды. Время действия – современный Нью-Йорк. Айфоны, интернет, BLM-протесты, нынешняя пресса, Трамп, Путин и «русские хакеры».
Содержит нецензурную брань.
Ната Потемкина
Иммигрантские Сказки
Предисловие редактора
«Иммигрантские сказки» – о Нью-Йорке, но их автор Ната Потёмкина – иммигрант со стажем, сменивший немало городов и стран и в полной мере изведавший на собственном опыте ценности и потери «перемены мест» (к слову, в ее случае перемена мест слагаемых «Ната» и «новая страна» всякий раз давала новую сумму). Она встретила в этой сказке странствий множество людей – хороших и плохих, добрых и злых, беспомощных и могущественных. Встретила – и запомнила.
Профессиональная «радийщица», Ната, кажется, хранит в голове гигантскую картотеку аудиофайлов с признаниями, историями, монологами и диалогами. Думаю, она могла бы даже просто записать их – и это само по себе уже стало бы важным свидетельством, привлекающим внимание к целому пласту общества, к его проблемам, особенностям, «надеждам и чаяниям». И сделай она так – подтвердила бы свою высокую квалификацию журналиста в жанрах интервью и «социалки». Но дело в том, что она – писатель. И как настоящий – по гамбургскому счету – писатель поступила по-другому, переплавив бесчисленные наблюдения в литературу, с именно оной свойственным охватом, масштабированием и выходом за пределы остро задевающей обыденной повестки в пространство «больших величин», вечных понятий и выборов.
Герои «Иммигрантских сказок» продолжают давнюю традицию русской литературы – внимание к «маленькому человеку», за что-то бесконечно обреченному судьбой на безнадежность и отчаяние. Описывая таких героев, легко впасть в искушение: занять позицию ученого-естествоиспытателя, бесстрастно наблюдающего сверху за бестолковым метанием подопытных мышат по лабиринту без выхода и их реакцией на включение света или брошенную крошку, и спокойно ставящего поведенческие эксперименты, создавая невыносимые для физического и морального выживания условия. Ната не делает так.
Ей дана поразительная авторская интонация – отстраненная, но не безразличная, сдержанная, но не холодная. Когда-то это блестяще сформулировал один киногерой: «Я не играю – я счет веду». И здесь, спасибо рисунку на обложке и сюжету открывающей сборник сказки, на ум приходит ворон. Как мифологема. Как олицетворение древнего, беспристрастного и мудрого наблюдателя, видевшего слишком много. От Ворона Эдгара По, возвещавшего свое «Невермор», – до Ворона из «Снежной королевы», которого в данном случае вспоминать, вероятно, уместнее, потому что он был все-таки «за наших». Так вот, автор «Иммигранских сказок» – тоже «за наших»: он долго терпит, не зажмуривается, видит и замечает все, сохраняя объективность… а потом все-таки вмешивается. Очень аккуратно, давая, так сказать, удочку, а не рыбу.
Маленькие человеки Наты точно так же, как гоголевский Башмачкин, могли бы с безысходной тоской простонать «оставьте меня, за что вы меня обижаете?» – или устало констатировать, как лирический герой Вилли Токарева: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой». Но Ната, в реальной жизни давно не питающая никаких иллюзий, своим маленьким человекам милосердно дарит чудеса. Все они в какой-то момент доходят до предела страдания – физического, морального, духовного или бытового, но на самом краю каждому дают надежду на спасение, милосердное «вдруг». Пусть даже они – «рабы» и «немы», им все же посылают однажды поддержку и помощь. Иногда – магическую, а иногда – и это отдельно важно – оказанную такими же маленькими человеками, просто потому что те могут или хотят ее оказать. Эти чудеса – то, во что они уже совсем утратили веру: любовь, справедливость, дружба, отмщение и даже избавляющий от невыносимости побег, если жизнь загнала в угол. И если сами себе они кажутся оставленными, на самом деле это не так: Ната с ними в болезни и здравии, в горе и радости. В яму, на дне которой они, сброшенные обстоятельствами или ближними, копошатся, автор спускает веревку. А дальше – дело за героем: поднять ли голову и увидеть, что есть за что ухватиться, вскарабкаться ли. Но пусть не смеют говорить – ни они, ни читатели, – что бог не посылал им грузовик, лодку, вертолет, ну и лотерейный билет, до кучи.
Здесь нет чудовищ или злых колдуний – с этой ролью отлично справляется реальность, ее функцию в штатном режиме выполняют законы, организации и обычные люди-подлецы. Нью-Йорк «Иммигрантских сказок» вообще очень реален и реалистичен, огромный, равнодушный, противоречивый, прекрасный и ужасный, описанный Натой в прозе с визуальной силой кино. Нью-Йорк, звучащий иммигрантским волапюком, легко и естественно миксующим слова из разных языков.
Это Нью-Йорк новых поселенцев. Не эмигрантов – они не ностальгируют, не вспоминают о родине, их прежняя жизнь отсечена. Иммигрантов. Немного похоже на выбор религии. Точнее – на крещение. Одно дело, когда тебя крестили маленьким. Другое – когда ты осознанно и сознательно делаешь выбор во взрослом возрасте. И когда волшебства и манны небесной не ждешь, а просто делаешь что должно, и будь что будет. И – раз уж мы об этом – всякий раз Натиным героям, словно мало им обыденной ежедневной борьбы за существование, приходится иметь дело еще и со стихией. С ураганом, наводнением или просто нескончаемым дождем, словно Всемирный Потоп так и норовит окончательно смести их, как жалкие щепочки, с лица земли, потому что не выдержали проверки на прочность и вообще «не приг-г-годил-лись». Но, в точном соответствии с рецептом спасения – «каждой твари по паре», – рядом оказывается кто-то, бросающий спасательный круг.
«Иммигрантские сказки» не наследуют ничего и никому. Вы не найдете здесь никаких оммажей или невольных подражаний – ни Довлатову, ни Вайлю с Генисом, ни Лимонову, ни Ефимову, ни Тоссу. «Иммигрантские сказки» – сами по себе. Это – редкостно цельная вещь. Каждая сказка – отдельный текст, написанный в своем стиле. Но вместе они – единая история, в которой, между прочим, очень важна последовательность элементов, и которой свойствен идеальный темпоритм. Иммигрантский мир в разных ипостасях и областях, очень современный, не карикатурный, лишенный всякой «местечковости». Два взгляда на него – изнутри и снаружи, на пересечении которых рождается уникальный портрет города и общества. Репортажная точность – и притчевое обобщение. И какая-то очень вдохновляющая – в гуманистическом смысле – идея и интенция, при беспощадности фиксации реалий: отсутствие всякой патетики и сентиментальности – в присутствии тонкой грустноватой и деликатной надежды.
Эта сказка – не ложь, хотя намеков в ней предостаточно. Это настоящая литература. Самобытная, оригинальная, рожденная вдохновением спонтанности и взращенная тщательным усердием, честная, бескорыстная, ни на что не претендующая и ничего не ждущая – кроме возможности быть созданной и прочитанной.
Леся Орлова
Вороны живут триста лет
Врачи сказали, ситуация пограничная, мы не знаем, сказали они, как будет дальше. Может, и нормально будет. Не давайте ему курить. По возможности. Нет, мы понимаем, он мужчина авторитарный, он нам всем тут регулярно устраивает… Но по возможности. Алкоголь? Нет, совсем не рекомендуем. Но вы же понимаете, мы говорим о вещах, которые никому не полезны. Алкоголь и вам не полезен, но вы, я вижу, и так не по этой части. Сложно, верим. Верим всему, что вы скажете, заведомо. Но постарайтесь убедить его… хорошо, постарайтесь регулярно убеждать его. Да, внутренний стержень там есть, и… вы знаете… – тут доктор нахмурился, как бы сам для себя решая, стоит ли это говорить, – у меня нет мнения насчет того, однозначно хорошо это в его ситуации или однозначно плохо. Многих я видал его возраста, поделюсь личным мнением, стержень кое-что значит. Он может стать той соломинкой… и вот видите, Елена, я говорю «соломинкой», я правильно слово-то подобрал. Погодите, я объясню. Это может быть соломинка, за которую уцепится утопающий… а может быть соломинка, которая переломит спину верблюду, знаете эту притчу? Не беда, если не знаете, будет время – погуглите. В общем, это может быть хорошо для него и может быть плохо. Ну, еще полезно всякое вроде… рисования. Не склонен, нет? Любая мелкая моторика. Лего собирать. Пошлет, говорите? Ну ладно, вы подумайте, что ему интересно. Общайтесь, разговаривайте с ним! Обсуждайте с ним политику, Трампа, вон, обсудите. Пусть похвалит его, если хочет… А, ругает? Ну, пусть ругает, все равно. Понимаете, Лена, блестит тот ключ, которым открывают замки. Я сейчас о его интеллекте, об эмоциях. Говорите с ним о том, что ему интересно, помногу говорите. Слушайте его, показывайте ему, что вам важно, что он говорит. Слушать его в вашей ситуации вообще полезно – если вдруг он перестанет вас узнавать, например, или станет странно отвечать на вопросы, звоните немедленно! Режим дня, конечно. По идее, спать должен хорошо, лекарства по часам, вы все знаете. С кем он? С хоуматтендентом или с вами? С вами или с вашим мужем? С вами, в основном… ну и отлично. Лена, врать вам не хочу. Да вы взрослый человек, что вам врать-то. Восемьдесят девять лет, второй микроинсульт. Ребенком войну встретил, в СССР жил, иммигрировал, скажем откровенно, в неюном возрасте… Он непросто жил, Лен. Все это понятно. Я всех понимаю, у меня работа такая. Резкие перепады настроения, вспышки гнева – все несите мне. Привозите его через две недели, если все в порядке будет, посмотрим. Если нет – раньше. Но я в него верю. А в вас я еще больше верю. Не забудьте подойти на выходе аппойнтмент назначить. Гулять? Конечно, гулять побольше. И подольше. Но только в хорошую погоду. Кстати, в ближайшую неделю погода должна быть сносная. Если захочет сам встать пойти – то только с поддержкой. Пусть муж ваш, или другой мужчина ему поможет. Но он, вроде, привык к коляске, не должно быть проблем. Если устанете – берите хоуматтендента, не изводите себя. Но наблюдайте за ним тоже, посещайте его. Отдохните – и приходите.
Лена встала, поправила пиджак, еще раз посмотрела на доктора – уставший такой доктор, конец дня, серое лицо.
– Спасибо, Аркадий. Спасибо вам огромное.
– Не за что, это моя работа. Рецепт я уже отправил, можете заехать по дороге, забрать. Я же правильно отправил? Райт Эйд на Вест двенадцатой? Вот. До свидания.
Лена взялась за дверную ручку, потянула ее к себе.
– Погодите.
– Что?
– Вообще-то, Лена… надежды мало. Извините. До свидания.
Лена вышла из кабинета, аккуратно закрыла дверь, прошла уже знакомые пять метров по коридору и вернулась в предбанник. Голос Гарри стал слышен сразу, как только она вышла в коридор. Он что-то говорил про «этого рыжего».
– Папа?
– Папа! – радостно подтвердил Гарри.
– Погоди еще минутку, я аппойнмент назначу и поедем, – она подошла к стойке, за которой сидела маленькая смуглая женщина. – Здравствуйте еще раз. Гарри Вишневски, через две недели назначьте, пожалуйста.
– Среда, двадцать второе, четыре часа, нормально?
– Да.
– Есть.
– Я – ее папа, – объяснял тем временем Гарри своему соседу в противоположном углу предбанника, – я ее с ложечки кормил!
– А теперь она тебя кормить будет, – грустно отвечал сосед, нескладный мужик в кепке, в аналогичной коляске. Рядом с ним на стуле сидела полненькая латиноамериканка-хоуматтендент.
– Буллщит, Беня. Ты говоришь буллщит.
– Папа, давай, – Елена подошла сзади и взялась за ручки, затем отпустила, поправила сумку на плече и снова взялась за ручки.
– Не дам. С предохранителя меня сними сначала, тогда, может, дам.
Сосед в кепке тихо засмеялся. Из-за стойки регистрации вышла вторая женщина, такая же смуглая, как и та, что оформляла аппойнтмент, только полнее, и подержала входную дверь.
– Ну что? Куда теперь? Хочешь чего-нибудь? Погулять? Покушать? – спросила Елена, когда они оказались на улице.
– По вторникам… – неожиданно начал Гарри, – здесь в библиотеке с девяти утра политдебаты для пенсионеров. Беня мне сказал.
– Так, и?
– Будешь меня туда возить.
– К девяти утра?
– Сам ненавижу. Но надо.
– Давай до вторника доживем.
– Не знаю, как ты, лично я планирую.
– А сейчас-то куда?
– На бордвок съездим.
– Куда именно?
– Там посмотрим. Сначала сверни туда. Разберемся.
Отъехав от клиники, они направились к морю. Въезжая на бордвок по длинному дощатому пандусу, Лена осознала, что папа сильно похудел. По сравнению с первым микроинсультом.
– Я знаю, куда поедем. К «Волне» поедем. Ты мне кофе купишь.
– Какой кофе, папа?
– Американо, ноу милк, ноу шуга.
– «Какой кофе» в смысле «тебе нельзя».
– Ноу кофеин, – неожиданно спокойно ответил Гарри.
– Ну, я спрошу у них.
– Я вообще готов цикорий пить, если что.
– Учту.
– А ты вообще знаешь, что такое цикорий?
– Ты же показывал. На полке, в коробочке.
– Я показывал? – спросил Гарри и тут же ответил: – Да, было дело. Показывал.
Они ехали вдоль длинных сырых досок, по которым навстречу им шли активно гуляющие люди. Было много колясочников; при виде каждого, ну, или почти каждого, Гарри слегка приподнимал правую руку. Навстречу шли пары, стайки подростков, мамы с детьми, темнокожие компании человек по пять-шесть, на ходу играющие на гитарах латиноамериканцы. До «Волны» от поворота идти было минут десять, справа шумел океан, над ним верещали чайки, массы чаек. На пляже было много объедков. Вечер еще не наступил, но к нему готовились.
– Вон та лавочка, сверни туда.
– Которая?
– Крайняя, подлиннее, – Гарри указал на самую дальнюю скамейку в тенистой нише, стихийно образовавшейся на набережной после того, как там встал ресторан «Волна».
– Там же грязно?
– Нормально.
– Пап, там грязно.
– Никогда там грязно не было, буллщит.
– Ну поехали, посмотрим.
– Вот здесь можно.
– И это, по-твоему, не грязно?
– Возьми газету, сядешь на нее.
– Где?
– Вон лежит. Кто-то уже под попу клал.
На соседней лавочке действительно валялась свежая Epoch Times.
– Маленькая.
– Можно подумать, у тебя большая попа.
– Больше, чем тебе кажется.
– Кофе купи. Вон там, в зеленой двери.
– Не хочу тебя бросать.
– Тогда вези.
Они отъехали снова, снова свернули, проехали десять метров до зеленой пластиковой двери, которая была открыта, внутри за столиками сидели люди. К Елене тут же подбежал официант.
– Очень, очень извиняемся, все занято!
– Мне два кофе ту гоу.
– Стой! – вдруг резко сказал Гарри, будто вспомнив что-то. – Поехали отсюда.
– Почему?
– Поехали в магазин.
– Магазин далеко.
– Поехали в магазин, я батон хочу!
То есть как это батон, спросила Елена. Батон? Обыкновенный батон? Да, батон. А с чем? Просто батон? Без ничего? Почему без ничего? Посмотрим, что там есть. С чем-нибудь хочу батон, – сказал Гарри.
Взяли батон, творог с повидлом, свекольный салат и два больших готовых кофе, за которыми пришлось дополнительно заезжать в гросери. Кофе Гарри вез на коленях в картонном боксе, но все равно разлил. Потребовал вернуться на ту же лавочку.
Лена села на газету, странным образом не унесенную ветром за время их отсутствия. С минуту они молчали сидя. Бокс с кофе Лена выгрузила и поставила на скамейку рядом.
Мимо бесконечной толпой по-прежнему шли люди, самые разные, какие только бывают. Иногда с детьми, иногда с собаками. Солнце начинало уходить, но лишь начинало, на соседних лавочках собрались бомжи, пролетариат, музыканты, другие пенсионеры, все вперемешку. Гарри выбрал самую дальнюю, хотел уединиться. Он достал батон из пакета и гордо положил его на колени. Коляска встала как влитая между двумя скамейками – крайней в углу, подпирающей «Волну», и предпоследней перед нею.
– Ну что, ты будешь есть? Отломить тебе? Салат достать?
– Отломить я и сам могу. Потом. Кофе дай?
Елена достала бокс и оттуда – большой бумажный стакан.
– Сигарету дай?
– Папа!
