скачать книгу бесплатно
– Да… было, – криво улыбнулся Толян.
Он до сих пор просыпался в поту, когда во сне ему снова разбивали башку в тюремной камере, или пистолетная пуля каленым сверлом вонзалась в ребра.
В дверь постучали. Недавно нанятая миловидная горничная в красном мини-платье принесла чай.
– С сахаром ни-ни, только с медом, – пугливо предупредил священник.
– Где ж я тебе… для вас возьму мед? С детства его ненавидел, – пробурчал Толян, вылавливая из чашки лимон.
«Пить с сахаром – грех. Е-мое, как он вообще живет?» – усмехнулся про себя Толян. – «Всего на свете боится, святоша, епт… Прости, господи!»
Впрочем, отец Савелий, хоть и боялся всего на свете, но трусом и тихоней вовсе не был.
В советские времена он состоял в диссидентских кружках, боролся за спасение веры и национальное возрождение, за что чуть не угодил в сумасшедший дом.
После распада СССР занимался обличением нравов в церкви и в политике. Пробовал создать общественный комитет «За исцеление русской души». Пытался основать братство для борьбы с «сатанинскими веяниями» массовой культуры Запада.
Борьба с этими веяниями даже пробудила в священнике тягу к писательству. Воюя одновременно с поп и рок-музыкой, Голливудом, юмористическими программами, молодежными субкультурами, фаст-фудом и женским футболом, отец Савелий, тем не менее, считал главным источником угрозы мистическую или (как он позднее узнал) так называемую фэнтезийную литературу. Толкин, Лавкрафт, Стокер, Булгаков, Гофман, По и даже почему-то Даниил Хармс, по его мнению, удостоились особой жаровни в аду. Видя повальное увлечение молодежи творчеством первого из них, отец Савелий пару лет назад написал грандиозный роман-пародию на «Властелина колец», в котором хоббит был порождением сатира и макаки, а эльфы жили долго, потому что пили кровь детей. Книга вышла ничтожным тиражом, получила разгромные отзывы критиков и была вскоре всеми забыта. Тем не менее батюшка не сдался. Он чувствовал себя Давидом, чей камень обязательно рано или поздно повергнет огромного гнусного Голиафа.
– Рассказывайте, Анатолий, что у вас на душе и что за душой? – промолвил отец Савелий, взирая из-под клобука своим спокойным, печальным и мудрым взглядом. – Я же вижу, что сердце у вас неспокойно.
– Есть на мне одна вина, – Толян мрачно потупил взор.
– И какая же?
– Человек из-за меня погиб.
– М-м… – священник растерянно погладил свою мягкую бороду.
– Он поехал… Я его предупредить хотел, что его там кокнут. На него ж маляву Директору накатали. Но… в общем я… У нас же закон такой – как в стае. Все нога в ногу бегут, след в след. Если кто споткнулся, наступай, не оглядывайся.
– Он вам был друг?
– Да нет, не друг. Просто парень нормальный. Пили вместе.
– Однако кровью вы себя не запятнали. А грех предательства – ну что ж… Ученики ведь тоже предали Христа, когда струсили и разбежались. Но убежать или промолчать – одно дело. Это не то же самое, что продать друга палачам за тридцать серебряников.
– М-да…
– За былые ваши прегрешения вы уже с божьей помощью покаялись. Лица ваших убиенных недругов…
– Нет, не снятся!
– Но вы же часто вспоминаете о них. Тем самым, пусть и неосознанно, просите у их душ и у господа-бога отпущения. А господь-бог…
– Не-е! На фиг мне их отпущение! – мотнул головой Толян. – У бога – да, но не у этих.
– Люби врагов своих, благословляй клянущих тебя, благотвори ненавидящим… Да-да-да, и никак иначе! Ненависть, даже справедливая, не привнесет в мир ничего, кроме ненависти.
– Вы же сказали, господь меня любит, – хмыкнул Толян.
– Любит.
– Вот он мне все это дал, во всем помог, на путь этот выгодный наставил, предположим. А потом вдруг бац – без предупреждения: виновен в том-то и том-то, вот тебе последний шанс на спасение. Так что ли? Подляночка!
– Господь спасает, а диавол мягко стелет. Порой, когда ты один, трудно разобраться, кто из них тебя ведет. Где сила, а где слабость, где добро, а где лицемерие, где мечта, а где искушение. Сердце чувствовать должно.
– А я вот знаете, с каких пор стал чувствовать… и бояться перестал? – Толян распахнул пиджак и ткнул себя пальцем в бок. – После того, как меня балашихинские в девяносто четвертом свинцом нашпиговали. Я уж думал все. Глаза из орбит вылезли, все кругом кр-расное, кр-ровь, захлебываюсь! Думал, баста, конец! Со мной наш Дима-хирург разговаривает, а мне чудится, что это то ли бог, то ли ангел его. Говорит: не бойся, все хорошо будет. А я посмотрел на него, подумал: а и правда, чего бояться-то? И спокойно вдруг стало, тихо… До сих пор верю, что со мной кто-то из них тогда говорил… – он многозначительно поднял взор к потолку. – С тех пор я никого, слышь, никого, кто по земле ходит, не боюсь! Все они грязь!
– Гордыня… – батюшка предостерегающе поднял палец. – А-яй!
– Да я ж про всех говорю и про себя тоже! Все люди грязь и гниль! Только вот с богом у меня что-то… Чую вот, что-то не то! Разочаровать его боюсь! Боюсь, что н-не заговорит он больше со мной, как в тот раз.
Он провел рукой по бритой голове и, шумно выдохнув, замолчал.
– А что господь сейчас тебе говорит?
– Не знаю.
– А ты спроси его?
– Постоянно спрашиваю!
– Спроси еще раз! Первое, что придет в голову – это и будет ответ. Не в ухо же он тебе должен идеи кричать.
Толян поскреб лоб и измученно закрыл глаза.
В углу монотонно забили часы.
Проползла минута.
– Церковь… надо… – прошептал Толян, выходя из транса.
– Во-от, видишь! А ты переживал, что он не ответит. Церковь!
– Откуда у меня бабки на церковь? Я на этой гребаной даче разорился!
– А ты затяни пояс. Продай что-нибудь. Сдай в аренду, займи денег. Не мне тебя учить. Ты великое дело сделаешь, Анатолий. Народ тебя будет помнить в поколениях. Церковь построишь – добротой и любовью своей сотни душ спасешь и исцелишь.
Отец Савелий говорил приглушенно, неотрывно глядя в глаза Толяна, и что-то непроизвольно чертил пальцем на столе.
– Церковь – наш будущий духовный ковчег. Всех мы, конечно, туда не возьмем, да и не сможем. Но хоть кого-то, хоть наших местных глуховцев. Будет потоп. Не буквальный, конечно. Хотя кто знает… Господи! Ты же сам все видишь, Анатолий. Куда все катится! Дикость, разврат, мерзость повсюду. Как сговорились! Еды полно, одежды полно, машин полно даже в нашей нищей Скифии. Диавол нам кидает подачки, а мы хвать, хвать, ням-ням за щеку как хомячки! Жр-рем! Это у нас! А там-то, на Западе – там все в разы хуже и страшнее! Извращенцы законы диктуют, в церковь лезут, детей забирают… Когда сумасшедшая англичанка пишет книгу про добреньких ведьм и колдунов, и эта книга расходится по миру громадным, чудовищным тиражом! Это что?! У нас эту дрянь, слава богу, еще не перевели. Но переведут и издадут, будь уверен! Что это, если не конвульсии человечества перед неизбежным финалом?!
Бледное лицо отца Савелия местами налилось красным как огромная редиска. Он не замечал, что начал грызть ноготь.
– Вот… Я посмел излить вам душу, Анатолий. Не обессудьте.
– Ладно, – вымолвил, слегка ошеломленный Толян. – Ниче страшного. Я вам излил, вы мне.
– Церковь нужна как воздух. Вы все правильно поняли. Вам было божественное откровение.
– Я подумаю.
– Да, подумайте. Но не позвольте диаволу сбить вас с пути.
Отец Савелий поднялся из-за стола, осенил крестом Толяна.
– Господь благословит!
Толян закрыл газа и почтительно склонил голову.
Драка
– Всегда жили хреново. И при царях, и при коммунистах, и щас…
– Тогда хотя бы мощь была.
– Да какая мощь…
Иван Петрович хрустнул луковицей и вытер грустные глаза.
– Урожай собирали, как при Иване Калите. Битва за урожай – это что такое? Все равно что битва за чистые носки. Смех!
– Зато теперь вообще ни хрена не производим! Сельское хозяйство похерили. Спасибо реформаторам! Кругом один импорт, да и тот взаймы.
Василий Палыч с величайшей осторожностью нацедил в стопку водки, боясь перелить.
– Как сказал Жванецкий, поскольку отечественный производитель стоит, в магазинах уже все есть.
– Во-во… И вот что же это за мистика, скажите мне! Когда орбитальную станцию построить можем, двести подлодок соорудить можем, а штаны сами себе сшить… Господи! Это ж чистый… сюрреализм! Этот, как его? Художник… Сальвадор! Волосы себе в гробу рвет!
– Либо двести подлодок, либо колбаса на столе. Середины нет!
Давно уже сникший Борис Генрихович, начал болезненно растирать рукой затекшее лицо.
– А ты че скажешь?
– Э-а…
– После сделанных громких заявлений?
– Я уже вс-се сказал.
– Ну! А обосновать-то? А то рубанул, памаешь, историческую правду-матку и в кусты! Ни источников, ни аргументов.
– К-какие аргументы… Ну чит-тайте, читайте! Книг щас навалом!
– Да уж, повылезали черти!
Борис Генрихович опрокинул в себя пустую стопку.
– Эк-кономика сталинского СССР был-ла глубоко убыточной! И целиком зат-точенной на войну! Не будь Гитлера, все р-рухнуло бы под собственной тяжестью через десять лет. Неуж-жели это т-так сложно понять?
– То есть Гитлер нам подарочек сделал?
– Б-безусловно! Повелся как дур-рак!
Василий Палыч, стоически вытерпевший первые тирады Бориса, стукнул по столу ослабшим кулаком.
– Подарочек! Те сколько лет было, когда война началась?
– Мне? Я т-тогда еще не…
– Вот то-то и видно, что не!
– Василий Палыч, что бы вы мне щ-щас…
– Ты отца своего застал?
– Что бы вы мне щас не р-рассказали про немцев, я со всем соглашусь. Да, расстреливали! Да, вешали! Все правда, все было! Вот т-только надо немножко вглубь вещей смотреть, понимаете? Мир – он… н-не двухмерный!
– В глубь он смотрит, м-мать…
– Да-да, именно так. Двадцать тыщ т-танков против немецких четырех. Это что? Это для обороны с-столько сил? Г-гитлер охр-ренел, когда ему сказали! Он еще потом перед Маннергеймом оправдывался!
– Двадцать? А почему не тридцать? – рыкнул Иван Петрович. – Не сорок, а?
– Читайте! Больше чит-тайте, господа! Учение – свет.
– Тебе рассказать, какой нам Гитлер подарок сделал? – перешел в наступление Василий Палыч. – То, что я вот этими глазами видел под Калугой в сорок первом?
В беседку зашел Коля и хмуро шепнул на ухо Василию Палычу, что мать не велела ему больше пить водки.
– Все, иди, иди! Не мешай… Контролер!
– Коль! – рявкнул Иван Петрович. – Подожжи! Как ты относишься к идее, что не Гитлер на нас хотел напасть, а наоборот?
Коля искренне пожал плечами.
– Вы, с-сударь, употребили запрещ-щенный прием, – зловеще промолвил Борис Генрихович, поднимая палец.
– Ну-ка, ну-ка?
– Какое вы… ты имеешь пр-раво, использовать р-ребенка в споре?
– Что?! Коль! Тебе сколько лет?
– Тринадцать.
