скачать книгу бесплатно
Натирая мясо специями, я поймал себя на мысли, что меня в большей степени занимает уже не само содержание блокнотов, а то, почему они достались именно мне. Сологуб, например, всю жизнь занимался энергетикой, обладал всеми мыслимыми научными наградами и регалиями и по образу жизни своей был гораздо ближе к Ветерану, нежели я. Рубинштейн – великий картёжник, с незапамятных времён бессменный чемпион мира по покеру и мастер всех возможных интеллектуальных игр и развлечений. Так что вряд ли я оказался последним адресатом как более любознательный. Или терпеливый. Где у меня майоран вообще?
Я отправил мясо в печь. Салат не буду делать, просто нарежу овощи и обложу зеленью. Так будет наряднее. Не проговориться бы, что я подслушал их первый разговор с Анютой, вот что… Надо будет поаккуратнее, ну или помощница пусть поможет…
Я выглянул в гостиную. Обе дамы в молчании копались в своих коммуникаторах.
– Почти готово! Анечка, помоги мне накрыть на стол, пожалуйста.
– Слушаю и повинуюсь.
Она отложила гаджет в сторону и прошла мимо меня на кухню. Глаза её были похожи на зелёные льдинки. Обиделась. «Когда успела-то?» – подумал я и поплелся за ней.
– Я позвал тебя, чтобы договориться перед началом беседы с Кассандрой. Если я вдруг сболтну чего-нибудь из того, что я слышал из-за двери, подстрахуй меня, пожалуйста. Скажи, что уже успела мне рассказать, пока мы накрывали на стол. Хорошо?
– Ладно уж… Пахнет вкусно, – ответила Анна, принимая у меня тарелки. – Чем будешь поражать пленительную гостью свою?
Я открыл печь, потыкал в мясо двузубой вилкой – до готовности оставалось минут пять, не больше.
– Ого! – ехидно сказала Анюта. – Это я удачно зашла. Мне-то казалось, что у тебя больше чем на бутерброд галантности не хватит. Не знаю, как Кассандра, а я уже поражена. Кстати, появилась новость о смерти Ветерана. Официальная версия – отравление некачественным алкоголем. Отмечается необходимость усиления контроля и разъяснительной работы. Похоже, что я не такая уж дура, какой некоторые из присутствующих меня видят…
Я поставил на стол блюдо с овощами и грустно посмотрел на свою помощницу. Желание перемен проявляется у моих женщин почти всегда одинаково. И всегда осенью.
Видимо, я сам очень мало изменяюсь со временем, если всё заканчивается настолько похоже. После первого знакомства все они стесняются и пытаются понять, с кем имеют дело, потом удивляются и нащупывают границы дозволенного, затем начинаются быстролетящие золотые годы, а за ними приходит сознание невозможности общего будущего. И если вначале у каждой есть своя уникальная изюминка, то начало конца – это всегда колкости и бунт, за которыми уже ничего не следует.
– А хочешь ли, поедем к океану,
Когда пойму я, для чего ко мне
Принесены блокноты Ветерана?
– Втроём? – Анна изобразила глубокую задумчивость. – Не знаю, право.
– Вдесятером! Я тут надумал устроить историческую реконструкцию на тему царя Соломона, остальных будем набирать на месте. Зови Кассандру.
– Сию минуту, мой господин, только осмелюсь напомнить вам, что гостья прибыла из другого города и следует ускорить ужин, либо позаботиться ещё и о ночлеге для неё.
«Вот же ж ёж! – подумал я, раскладывая мясо по тарелкам. – А ведь она совершенно права… Куда я, спрашивается, на ночь глядя буду девать едва знакомую мне женщину после окончания трапезы и, надеюсь, приятной и содержательной беседы? Раз проявил заботу – будь последовательным. Ладно. Выкручусь как-нибудь».
Кассандра явилась к столу босиком, моментально завладела ломтиком огурца и стала осматриваться. Ни тени стеснения, ни капли кокетства. Сама непосредственность.
– Располагайтесь. – пригласил я. «Будьте как дома» говорить не стал. Мало ли что…
Всё-таки они очень разные. Анечка могла бы давать уроки застольного этикета. И неважно, в какой она обстановке находится, во что одета и что кушает. Салфетки, уложенные на колени, всегда идеально чисты, движения плавны и верны. Аристократка, да и только. Гостья наша выглядела на её фоне как хулиганистая младшая сестра, можно было бы сказать дочь, если бы не две внушительные выпуклости, создающие приятный контраст с хрупкими плечами и тонкой шеей. Сразу было заметно, что угощение ей понравилось, как и то, что она действительно здорово проголодалась.
– Это вкусно! – искренне произнесла Кассандра. – Готова к любым вопросам и ко второй порции, если можно.
– Конечно, можно! Рад, что угодил… – я помолчал, чтобы унять собственное нетерпение. – Хотел вас спросить относительно блокнотов, которые вы привезли. Чем, по вашему мнению, объясняется такой необычный способ их доставки?
– Могу только предположить… Возможно, Илья не желал, чтобы в эти записи заглядывал кто-нибудь, кроме того, кому он их предназначил – поэтому и отправил меня.
– Может быть… А зачем же он всё это, – я взглядом указал на блокноты, – вручную писал?
– Ещё и чернилами, как полтыщщи лет назад! – подхватила Кассандра – Я уже говорила Ане, странный он был в последнее время. Не уставал удивлять.
– Черни-и-лами? – ошарашено протянула Анечка. – Где же он их добыл сейчас?
– Сам делал, представляете? Смешивал, кипятил, настаивал – никакой сублимации… Я как-то спросила – для чего, так он мне стихи стал читать оттуда, – гостья указала вилкой с насаженным кусочком вырезки на записи Ветерана. – Сказал, что такое можно только чернилами записывать. И ладно бы свои, а то ведь чужие… В «ЭХе» эта нетленка прекрасно существует безо всяких чернил…
– Причудливо выглядит, – согласился я. – А что это за стихотворение было, простите меня за литературное любопытство?
– Название не помню. Он перед тем как читать, торжественно так номер его огласил – двадцать четыре.
Я встал и взял первый блокнот. Двадцать четвёртыми по счёту были стихи, скомпилированные из нескольких четверостиший Хайама. Тоже песня? Ближневосточные частушки в переводе… Озаглавлено: «Я в мечеть не за праведным словом пришёл»…
– Это рубаи Омара Хайама. Их можно было бы в знак особого почитания записать чернилами собственного приготовления и даже непосредственно вином. Когда я был молодым, красное вино иногда так и называли – «чернила». А вот насчёт остального содержимого… Он читал вам ещё что-нибудь?
– Всё подряд, а инструкции по выпивке ещё и не по одному разу, – ответила Кассандра и ловко подобрала с тарелки последний кусок огурчика.
– А давно он закончил записи свои?
– Не следила я за ними, если честно, поперёк горла они мне стали. – Кассандра виновато развела руками, словно извиняясь за свою неосведомлённость.
Если у Ветерана была цель запутать получателя его записок, то он с ней прекрасно справился. Возражения против теории о том, что он пропил на корню всякий здравый смысл, уже не казались мне существенными. Мало ли как бывает… У некоторых похмелья не случается, а у этого руки не тряслись. Присылать мне со своей помощницей тексты, которые находятся в свободном доступе, написанные чернилами, чтобы их не увидел никто посторонний, но при этом зачитывать этой самой помощнице чуть ли не ежедневно было просто бессмысленно.
Надеюсь, у меня сейчас не сильно глупый вид. Что бы ещё спросить-то?
– А Илья Петрович и напитки изготавливал сам?
– Скорее, один напиток… Водку он делал, по разным рецептам, правда. У нас целая лаборатория дома. А остальные добывал везде, где можно и где нельзя, а потом ррраз – и раздарил всё, – отозвалась моя гостья и принялась собирать со стола пустые тарелки. – Для них же бочки какие-то особые нужны, подвалы…
– Кассандра, оставьте посуду в покое, пожалуйста! – не выдержала Анна. – Вам чай или кофе?
– Ой, простите… Я машинально как-то. Кофе, пожалуйста… – отозвалась та, смутившись в первый раз за вечер. – Я на всех посиделках, которые у Ильи были, с посудой возилась, вот и здесь взялась…
– Часто у него гости бывали? – спросил я, постепенно утрачивая остатки надежды узнать что-нибудь стоящее.
– По-разному… Случалось, месяц нет никого, а потом – чуть не каждый день целую неделю, а то и больше, полон дом людей.
– Припомнить можете, что за люди?
– Да разве их всех упомнишь? У меня вообще память девичья… – Кассандра приосанилась и одновременно потупила глаза, намекая, что короткая память является необходимым атрибутом юной красавицы. – Как мне и положено. А гости – так… учёные разные, в основном.
Я замолчал. Анна готовила кофе. Глаза её утратили колючесть – видимо, догадывалась, что шеф в затруднении, но не знала как помочь.
Раздался сигнал вызова. Оказывается, внизу меня ожидает курьер с посылкой для передачи лично в руки, а его не хотят ко мне пропускать. Пришлось уговаривать консьержа. Посылкой оказался аккуратно собранный ящичек, при этом довольно тяжелый. Из прорезей для переноски выглядывали кудрявые душистые стружки. Пока я раздумывал, куда бы его деть, в прихожей образовались и откушавшие кофею дамы, приятные во всех отношениях. Они решили, что уже поздно, а стало быть, пора отправляться по домам.
Кассандра увидела ящик, прерывисто вздохнула, прислонилась к стене и закрыла глаза. Мы с Анной подхватили её под руки и потащили на диван в гостиную.
– Что с вами? – спросили мы слаженным хором, словно репетировали этот вопрос.
– Вот и вам… подарочек от Илюши доставили… – прошептала Кассандра, после чего закрыла лицо руками.
Я принес воды, оставил её с Анной, и перенёс ящик в мастерскую. Когда я его открыл, деревянные кудряшки полезли из него во все стороны и сразу же засыпали весь пол немаленькой комнаты, а заодно и меня. Я с наслаждением вдохнул столярный запах. Интересно, стружки тоже собственного производства?
Подарком оказались десять бутылок белого вина. Та-ак. Лефлев, старше меня. Кот-де-Бон. Франция. Подобный дар запросто мог бы разорить получателя, если бы его сумели отследить и обложить налогом. Насколько я помню, такое вино выпускалось не более, чем по четыре тысячи бутылок в урожайный год.
Что же получается у нас? Ветеран доверил доставку драгоценного груза почтовой службе. Я посмотрел в квитанцию о доставке – даже ценность не указана, а значит нет и страховки. Так вот… Доверил, стало быть, без надежды на возмещение в случае чего… А блокноты с ничего не значащими, на мой взгляд, записями поручил доставить своей ближайшей помощнице. Тут или психическая болезнь, или всё-таки логика, которую я пока не понял. Может выпить надо, чтобы разобраться? Не зря же он мне винца прислал…
Кассандру он знал очень хорошо, следовательно, рассчитывал, что она выполнит задание безукоризненно – и не ошибся. Она же полагает, что он не хотел, чтобы в этих блокнотах копался кто-нибудь, кроме меня… Может быть, тут конечно и скрыто что-нибудь неочевидное, но я других объяснений решительно не нахожу. Оставим пока это…
А Кассандра выполняет поручение, будучи уверенной, что везёт мне переписанные стихи и опостылевшие ей винные инструкции. Ничего интересного для неё в этих записях Петровича нет… Станет ли она рыться в этих блокнотах? Вряд ли. Точнее сказать сложно – я слишком мало её знаю, а вот Ветеран знал отлично и видимо был уверен, что заглядывать туда она не будет. И кто бы не спросил её, расскажет не больше, чем мне, причем совершенно искренне. Любые сыворотки и детекторы будут бессильны, а считыватели памяти покажут рецептуру настойки ореховой и не более того.
Следует же из всего этого, что блокнотики в глазах Ветерана имели ценность несравнимо большую, чем воспеваемый в стихах, переписанных чернилами и от руки напиток… Что ещё? Память у Кассандры не очень. Она смышлёная девочка, но очень плохо запоминает мелкие детали. Я посмотрел на часы – оказалось, что я в мастерской уже полтора часа. За окном густая осенняя темнота. В квартире было тихо… Интересно, как они там?
Я вернулся в гостиную. Анечка встретила меня сонными глазами – у нее не было сил даже сердиться. Кассандра же спала, время от времени глубоко и прерывисто вздыхая во сне. Будить её точно не стоило. Решение пришло как-то само собой.
– Оставайся сегодня у меня, пожалуйста… – шепнул я Анюте в симпатичное ушко.
Свобода слова
В редакции «Свободы слова» за предоставление широким слоям населения свежей, а главное, достоверной информации о чрезвычайных происшествиях, авариях и леденящих душу преступлениях, отвечали всего два человека – пожилой и опытный бывший спортивный корреспондент Григорий Жихарь и его юный коллега Аскольд Груздебулкин.
Могучий кряжистый Жихарь всю сознательную жизнь был и оставался страстным болельщиком, что в конце концов и погубило его карьеру. Для него было решительно невозможно изложить своё мнение о спортивном событии, будь то шахматный турнир или скачки, никак не проявляя своих предпочтений. Первое время он ещё как-то держал себя в руках, но чем старше становился, тем ярче проступали в его статьях и комментариях достоинства одних участников соревнования и недостатки других.
Популярность эмоционального Жихаря тем не менее росла, и редакция довольно долго закрывала глаза на то, что победившая в матче команда вдруг оказывалась «везучими мазилами» или «оптовыми скупщиками судейских бригад».
Однако со временем выражения его становились всё крепче, болельщицкий раж всё неистовее, в конце концов, после призывов «дать по орехам», «отправить в гости к патологоанатому», «задушить прямой кишкой», а также «накормить тумаками до четвертой блевотины», высказанных во время боксёрского поединка, терпение начальства лопнуло и Григория пересадили в кресло корреспондента криминальной хроники, где он должен был выдавать три сообщения по сотне слов в сутки.
На новом месте Жихарь приуныл, но обязанности свои исполнял в целом исправно. Правда, ориентирами для определения мест совершения очередных злодеяний в его опусах неизбежно выступали имеющиеся в городе стадионы, спортивные комплексы и площадки, и совершались они незадолго, во время, или спустя непродолжительное время после «заслуженных спортивных побед в честной и бескомпромиссной борьбе» или же «позорящих спорт возмутительных фактов продажного судейства». На попытки редактирования его текстов Жихарь реагировал крайне болезненно, безобразно скандаля и парализуя работу корректоров.
Аскольд же, напротив, был тщедушным шустрым молодым дарованием с остервенелым желанием писать, любимчиком всех без исключения преподавателей факультета журналистики, лучшим в своём выпуске и очень смешно произносил букву «с». Благородные собратья по перу немедленно подметили последнюю особенность, наделив юношу прозвищем Свисток.
По достоинству оценив его стремления и чаяния, многомудрое начальство объединило наших героев в одном кабинете, снабдив дверь его табличкой «ИЧПОКХ» (информирование о чрезвычайных происшествиях, обозрение криминальной хроники). По замыслу руководства молодость должна была набраться таким образом опыта, отфильтровывая при этом отголоски спортивного прошлого, проникавшие в криминальную хронику.
Жихарь поначалу воспринял присутствие подрастающей смены в штыки. Но вражда не продлилась и недели. Во-первых, молодой коллега смотрел на него с нескрываемым восхищением, искренне воспринимая недовольное ворчание как важные наставления, и даже составлял конспект. Во-вторых, Груздебулкин без устали мотался по городу, осматривая места совершения безобразий, добывая информацию из первых рук, а однажды так и вовсе успел появиться раньше полиции. В-третьих же, из уважения к возрасту старшего коллеги он принял на себя обязанность по доставке писанины из «ИЧПОКХ» в редакционный отдел, успевая исправить все пережитки увлечения спортом на ходу, и экономя таким образом кучу времени и нервов всем заинтересованным лицам. Поэтому вражда постепенно преобразилась сначала в приятельские, а потом и в дружеские отношения. Редакционные острословы стали называть их Жихарь со Свистком или просто «чпоковцами».
В день смерти Архонта Ильи Петровича Сидоренко ловкач Аскольд оказался на месте через минуту после прибытия наряда полиции, сделал десяток стереоснимков, после чего побеседовал в неформальной обстановке сначала с командиром наряда, а потом и с подъехавшим следователем. Дело представлялось совершенно ясным – следов применения силы на покойном найдено не было, зато был обнаружен небольшой заводик по производству метилкарбиноловых растворов на дому, спирт в крови усопшего, а растворы – на его столе в виде, готовом к употреблению.
С учетом того, что в последний раз смерть Архонта Лемюэля Джонсона случилась более полувека назад и за океаном, добытый материал тянул на высшее качество. Просто бомба, а не материал. Журналист, который первым поведал миру об ужасающей автокатастрофе, жертвой которой пал Архонт, теперь был медиамагнатом, а взлёт карьеры его начался именно с публикации фотографий обломков машины Джонсона.
Груздебулкин ликовал. Вероятность того, что прочтут, поделятся, примутся за комментарии, разводя вокруг статьи бурление говн и прибавляя автору публикации журналистского весу вкупе с популярностью, по его мнению, была стопроцентной, а может быть и более. Заметку он успел набросать ещё по дороге в редакцию.
Для обезоруживания критиков дальновидный Аскольд снабдил своё творение благонравным призывом к удвоению усилий в разъяснительной работе о вреде пьянства. Потом подумал и добавил пару фраз про необходимость всестороннего контроля за соблюдением правил, направленных на нераспространение ядовитых напитков.
Опытный Жихарь, однако же, восторгов молодого друга не разделил, посоветовал не задирать нос, а держать его по ветру, потому что «свобода слову, а молчанию – золото». «Завидует старик», – решил Груздебулкин и заметку свою отнёс корректорам, после чего сразу же опубликовал.
В течение часа после публикации его ожидания оправдывались полностью – общество исправно читало, делилось и создавало бурление. Поэтому приглашение к главному редактору Аскольд воспринял как событие радостное и с легким сердцем отправился пожинать лавры.
Должность главного редактора информационно-медийного портала «Свобода слова» занимал Рудольф Иоганнович Фогель – немолодой, аскетически худой, долговязый мужчина, напоминающий в зависимости от настроения то вопросительный, то восклицательный знак. Определить его возраст, глядя на него со стороны, было решительно невозможно – он словно постоянно и свободно перемещался во времени, представляясь окружающим то энергичным сорокапятилетним весельчаком, то исполненным мудрости глубоким старцем, стоящим одной ногой в могиле, живым только потому, что нет сил подтянуть к этой ноге вторую. Неизменным в этом облике являлся взгляд черных глаз, настолько пронзительный, что большинство подчинённых именовало его «Рентгеном», оглядевшись предварительно по сторонам и понизив голос.
Вслед за внешним обликом Рудольфа Иоганновича так же свободно менялась и его речь – весельчак говорил бодро и почти без акцента, но с прибавлением видимого возраста в нём просыпался наводящий ужас полиглот: русские фразы запросто могли начаться латынью и закончиться немецким слэнгом, слова коверкались невероятно. Писал же он на двух десятках языков образцово грамотно и стилистически безупречно.
Впорхнув в кабинет главреда почти без стука, Аскольд точно наивная бабочка булавкой был пригвождён к месту двуствольным взглядом, счастливые надежды брызнули сверкающими осколками в стороны, налетев на грозный вопросительный знак.
– Д-добрый в-вечер, Р-рудольф И-и-оган-ныч! – запинаясь и съёживаясь выдавил из себя он.
– Тоообрый, гоффоритте? Лек михь ам книи[4 - Буквально – «оближи моё колено» (нем. ругательное). Равноценно предложению «поцелуй меня в задницу» на великом и могучем.]… Фи есть позфать нэприятност, а тэперь гоффорить тоообрый? – Фогель ткнул костяным пальцем в сторону стула для посетителей. – Фи сидеть там! Читать фот этто! Энд старт финкин[5 - И начни думать (англ.)] наконнетс.
С этими словами стареющий на глазах, но не менее страшный от этого главред метнул по столу в сторону обомлевшего Груздебулкина электронный ридер, который проскользнул по гладкой поверхности пулей и устремился вниз. Аскольд перехватил читалку в последний момент, почти у самого пола, поднёс к глазам. Руки его тряслись, строки плыли и прыгали перед глазами.
«Объединённое Правительство… с прискорбием… о скоропостижной кончине… видного и заслуженного деятеля… Архонта Сидоренко И.П.... был одним из тех, кто рискуя жизнью… повёл за собой… приблизил и сделал возможным… День Пятый… неустанный труженик на благо человечества… сохранял бдительность, не оставляя своим вниманием… на передовом рубеже… новое направление науки на стыке истории, физики и социологии. Беспримерный героизм… научное самопожертвование, которое не пропадёт втуне… Сегодня пал жертвой неудачного и смелого эксперимента… Президиум Академии Наук… невосполнимая утрата… зияющая рана… благодарное человечество… светлая память…».
Маленький и жалкий Аскольд поднял мокрые и полные ужаса глаза на начальника. В горле его застрял колючий ком, словно он проглотил здоровенный каштан вместе с кожурой и шипами. Перед мысленным взором разверзлась бездонная пропасть.
Ясно же как день, что это сообщение прислано как заглавная новость. Сообщение официальное и будет закреплено на самом видном месте. А рядом с этой публикацией будет отображена самая популярная на данный момент – повествующая о смерти Архонта Сидоренко И.П. от гнусного пьянства со всеми вставленными в неё благоглупостями. Ничем хорошим такое соседство закончиться для Груздебулкина не могло. Может, ещё и для Фогеля вместе со всей «Свободой слова».
– Я же правда там был… Пробы при мне отбирали… Снимков наделал… Ф-ф-фогель Иоганыч! Д-делать то что теперь? – сиплым мышиным писком пробился сквозь каштан в горле Аскольд.
– Я не снатть, што делатть тэперь айне думмер[6 - Один глупый (нем.)] торопыга. Я снатть, што у него эсть пифгодынни[7 - Полчаса (укр.)], ту пабликейшн .Фи творит ремонт ду ситуасьон. Иначче фи есть слэндерер[8 - Клеветник (англ.)], Хрусдебюлкин, получайт а-та-та, анальниш штрафе.[9 - Кара, наказание (нем.)] Дура лекс сет лекс[10 - Закон суров, но это закон (лат.)].– Рудольф Иоганнович откинулся на спинку кресла и неожиданно чисто произнёс. – Пшёл вон, дуралей.
Аскольд пулей выскочил из кабинета, жестоко приложив коленку о дверной косяк, и с шипением покатился по коридору в «ИЧПОКХ», подпрыгивая на здоровой ноге. Рентген, подаривший несостоявшемуся баловню судьбы полчаса для исправления ситуации, поступил, конечно, по-своему благородно, но что можно сделать за этот срок? Признание материалов клеветой означало снятие их с публикации, с помещением на их место отметки о понесённой нерадивым писакой каре, а это безвозвратный конец карьеры, изгнание!
Груздебулкин пинком распахнул дверь в родной кабинет и камнем рухнул на своё место. Жихарь осмотрел растерзанного друга, присвистнул, плотно прикрыл дверь, после чего уселся поудобнее и сложил руки на столе ладонями вниз, как образцовый ученик со старинного агитплаката.
– Орал? – участливо поинтересовался он.
– Скорее, анал… – всхлипнул Аскольд. И добавил озлоблено. – Цахер махер парикмахер, Гитлер капут, всего хорошего. С отсрочкой на полчаса, – он дернул себя за ворот. – Некролог прислан к нам от имени правительства. Сообщается, что новопреставленный Архонт был личность безупречная и погиб смертью храбрейших на самом острие опаснейших исследований, предварительно породив новую отрасль науки по внешним технологиям. А у меня он – пьянь. И если через… – Груздебулкин посмотрел на часы, – …двадцать шесть минут я не исправлю положение – мне абзац.
– Эге… Пьянь, говоришь? А ты анализы на метилкарбинол сам видел?
– Нет. Следователь сказал…
– А версию про то, что допился наш клиент – тоже он озвучил?
– Ну да. И он, и командир наряда в один голос… Там же водки было просто море, у меня и снимки есть, хочешь покажу? – Аскольд потянулся за камерой.
– А голых женщин там нет у тебя на снимках?
– Нет…
– Тогда не хочу, – весело буркнул Жихарь. – Что бы ты без меня делал, а? Пиши. Согласно последним данным, следователь управления по расследованию преступлений против личности, фамилию пиши, отстранён от расследования, вызвавшего большой общественный резонанс, дела, возбужденного по факту безвременной кончины, сам знаешь кого, за распространение ложных сведений и разглашение тайны следствия. Приносим извинения нашим читателям за невольную дезинформацию. Мы будем неотступно следить за ходом расследования и сообщать вам самую свежую информацию.
– Он что, действительно отстранён? – удивлённо спросил Груздебулкин. – Откуда ты узнал?
– Потом объясню. Бегом к корректорам, затем Рентгену сей опус на стол, ну и за пирожками. Мне два с творогом бери. А я чайник вскипячу пока. Вернешься – будем дырки сверлить для орденов.
– А если меня Фогель спрашивать станет, как я про отстранение узнал?
– Не станет. И нечего стоять столбом, беги давай. Удачи.
