скачать книгу бесплатно
– Gere Magnus Lindbergh fr?n R?dhuset-min gode v?n. Господин Яан Скогге из ратуши – мой добрый друг. И знаешь ли ты, пащенок, что он с тобой сделает? Двадцать пять плетей получишь на раз. Здесь же, на площади. Ну, так что, идем?
– Господине… не надо плетей, – тут же вспомнив русскую речь, заканючил воренок. Худющий, лохматый, верткий. Сквозь рваную рубаху просвечивало грязное тело.
– Верни, что взял, – строго приказал Бутурлин.
Сунув руку за пазуху, оборвыш вытащил перстень:
– Не знаю, как и вышло, дяденько. Черт попутал, ага…
– Ага! А вот и стража! – спрятав перстень в карман короткого немецкого кафтана, Никита Петрович с любопытством глянул на идущих вдоль рядов солдат городской стражи в синих коротких куртках. Стражники, ведомые капитаном с роскошной шитой золотом перевязью, направлялись прямо к ковровым рядкам.
– Сюда идут.
– Батюшка, не сдавай! – сверкнув серыми глазами, взмолился воренок. – Они ж меня точно – в ратушу… а там высекут… засекут до смерти… Батюшка, не вели казнить…
– Утро доброе, уважаемый, – по-шведски произнес капитан, подойдя ближе. Сверкающий, испанской моды, шлем его, называемый морионом, переливался в лучах летнего солнышка ничуть не хуже перевязи. Щекастый, с наглым, напоминающим вареную брюкву, лицом и самоуверенным взглядом, начальник стражи производил на редкость неприятное впечатление, еще более усиливавшееся противными тараканьими усиками, нелепо торчавшими над верхней губой.
Впрочем, швед был как швед. Спросив, что случилось, капитан взял парнишку за шиворот и широко улыбнулся Бутурлину:
– Разберемся! Не извольте беспокоиться, господин. Пару дюжин плетей всыплем – неповадно будет воровать!
Услышав про плети, мальчишка закусил губу, задрожал, как осиновый лист, скривился – вот-вот заплачет. Вся тщедушная фигурка его, округлившиеся глаза, побледневшее личико выражали такой ужас, что Никита Петрович покачал головой, вспоминая приличествующие случаю слова, естественно – на шведском:
– А ничего особенного-то и не произошло, господин капитан! Сей оборванец просто меня толкнул, когда пробегал мимо… Могу я ему отвесить пару затрещин?
– Да хоть голову прощелыге этому оторвите, герр лоцман! – вполне дружелюбно хохотнул швед.
Бутурлин невольно вздрогнул:
– Откуда вы знаете, что я лоцман?
– Так я в городе всех знаю, – поправив на голове шлем, солидно покивал капитан. – И местных, и приезжих – тех, что часто бывает. Вы вот – часто.
– Тогда будем знакомы! – молодой человек искренне улыбнулся и протянул руку. – Дворянин Никита Петрович Бутурлин. Лоцман из Тихвина.
– Капитан Фельтског. Йохан. А в Тихвине я бывал! Хороший, богатый город.
– Очень рад!
Действительно – рад, тут уж Бутурлин не лицедействовал. Капитан городской стражи Ниена – это вам не какой-нибудь оборванец! Когда-нибудь да сгодится… Кстати, знакомство неплохо бы закрепить.
За рекой, на колокольне Спасской церкви, ударил колокол – заблаговестили к обедне.
– Может, заглянем в какой-нибудь кабачок, господин капитан? – приподняв модную, с пером, шляпу, светски предложил Никита Петрович. – Так сказать, отметим знакомство.
– С удовольствием! – капитан перешел на русский и оглянулся на часы, висевшие на башне городской ратуши. – Только не сейчас… а ближе к вечеру, часа в четыре.
– Идет! – Бутурлин тоже взглянул на часы. – В четыре так в четыре.
– Здесь недалеко есть таверна. Называется «Тре крунер» – «Три короны», знаете?
– Знаю, – кивнул лоцман. – Там и свидимся.
– А оборвыш-то ваш – сбежал! – прощаясь до вечера, хохотнул новый знакомец. – Так и не успели вы ему затрещин отвесить! Ничего, ничего – увижу, так за вас дам.
Махнув шведу рукой, Никита Петрович со всей поспешностью побежал к пристани, к реке, к перевозу, и, сговорившись за медяху с одним из многочисленных лодочников, уже совсем скоро оказался на другом берегу Невы, у Спасской церкви, выстроенной из золотистых бревен. К обедне немножко опоздал, да не страшно, главное было – зайти.
Сняв шляпу, молодой человек вошел в церковь и, перекрестив лоб, встал позади молящихся. Солидный седобородый батюшка вел службу красиво и звучно, не так, как бывает иные – гнусавят что-то себе под нос, а что – непонятно. Этот же… Нет, молодец!
Судя по всему, местной пастве батюшка тоже нравился – народу в церковь набилось немало, так что Бутурлин едва протиснулся к иконе Николая Угодника Мирликийского, заступника и покровителя всех мореходов и путешествующих. Помолился, попросив удачи в лоцманском деле… и в устройстве будущей свадьбы – тоже.
Ах, Анна, Аннушка, Анюта! Небесно-голубые глаза, трепетные густые ресницы, золотисто-каштановые локоны. А фигурка! А грудь! Нешто скоро станет женою такая-то красота?! А чего бы и нет? Уж он-то, Никита Петрович Бутурлин, тихвинский дворянин, все сделает для того, чтоб его молодая супруга ни в чем не нуждалась, чтоб жила в достатке да в счастии. Да так и будет! Свадьба дело не быстрое – пока помолвка, то да се… за это время государь, даст Бог, призовет на войну с Польшей! А там – и жалованье, и трофеи. Как раз можно будет и дом на посаде тихвинском выстроить. Или здесь, в Ниене… а лучше всего – в Спасском.
Погруженный в сладостные мечтания, молодой человек вышел из церкви и, надев шляпу, вновь направился к перевозу. Перебрался на другой берег и, быстро миновав набережную, свернул на Среднюю улицу – Меллангатан, – а уж там, пройдя до скобяной лавки купца Юхана Свенсона, повернул направо, на улицу Медников – там и располагался дом почтеннейшего купца герра Готлиба Шнайдера. Там жила Анна! Аннушка, Анюта…
Вот и знакомый дом! Узкий – в три окна, трехэтажный. На первом этаже – лавка, на втором – трапезная и кабинет, на третьем – опочивальни. Вот, кажется, ставня дернулась… там, там, на третьем… Ага, ага! Вон, в распахнутом окне – показался знакомый силуэт с выбившимися из-под домашнего чепца локонами…
Молодой человек бросился было к двери… однако тут же замедлил шаг, узрев ошивавшихся возле небольшого крыльца хмырей. Хмырей было двое, оба одеты в темное суконное платье, как принято у лютеран, и оба пялились на Анну! Прямо головы задрали, шляпы сняв… Нет, ну это уже совсем бесстыдство! Да кто вы такие, господа хорошие? Судя по одежде – явно не бедняки… но и не дворяне тоже, шпаг-то не видать. Купцы? Соратники-соперники герра Шнайдера?
– И все же, герр Майнхоф, мне кажется, сей дом не стоит запрашиваемых денег! – один из хмырей – лет тридцати, круглолицый, с белесыми, как у поросенка, ресницами – нахлобучил на голову шляпу.
Второй, постарше лет, наверное, на десять, сухопарый, с худым желчным лицом, лишь хмыкнул да развел руками:
– Ах, Генрих! Я же уже говорил уважаемому герру Шнайдеру – тридцать талеров за такой дом никто не даст! Красная цена – двадцать. Ну, смотрите сами – и крыша уже требует ремонта, и ставни – покраски. Да и штукатурка – обсыпалась.
– Так я ж про это и говорю! – круглолицый хлопнул ресницами и, понизив голос, спросил: – А что, корабль герр Шнайдер не продает?
– Корабль в закладе.
– Ах, в закла-а-аде! То-то я и смотрю… А у кого, разрешите узнать? Что-что… У Фелькенберга? О, ну это волк! А дом, значит, пока что не заложен…
– Не заложен, – согласился худой – герр Майнхоф. – Но, я так думаю, вскорости все может статься. Сами знаете, Фелькенбергу палец в рот не клади. Так что, любезнейший Генрих, коли вы хотите сей домик купить, так советую – покупайте немедленно. Иначе уйдет дом, уйдет.
– Ну, не за тридцать же талеров!
– Не за тридцать. Хотя бы за двадцать… Или – за двадцать пять.
– Двадцать пять? Ну, вы, герр Майнхоф, и скажете. За что же здесь двадцать пять-то?
Ах, вот оно что! Похоже, герр Шнайдер собрался продавать дом. И уже заложил корабль! Неужто его дела настолько нехороши? Неужто сей почтенный негоциант оказался на грани разорения? Как так вышло-то? Почему?
Хотя… купеческое счастье переменчиво: сегодня ты с деньгами, завтра – без. Так оно и бывает.
Тогда тем более! Коль уж семейство пребывает в расстроенных делах, так вот и взять в жены Аннушку! Без всякого приданого, так…
Взволнованный до глубины души, молодой человек поднялся по крыльцу и постучал в дверь аккуратно привешенным бронзовым молоточком.
– Заходите! Да заходите же, не заперто! – дверь отворил старый слуга Шнайдера Ганс. Худой, с седыми косами, одетый в какой-то непонятный, явно не по размеру, кафтан, больше напоминавший рясу, слуга и сам походил на схимника… а лучше сказать, на монаха-расстригу!
– А! Герр Бутурлин! – узнав визитера, Ганс почтительно посторонился. – Прошу вас… Садитесь вот в кресло. Правда, хозяина нет… А когда явится – даже и не знаю. Право же, затрудняюсь сказать. Вы, верно, за расчетом пришли?
– Да нет, – садясь в глубокое резное кресло, успокоил Никита Петрович. – Со мной уже рассчитался шкипер.
– Ах, да, да. Хозяин же говорил… И как я мог забыть?
– А как юная госпожа Анна? – гость поежился – в доме было достаточно прохладно и сыро, видать, камин не растапливали уже давно. – Я пройду? Поднимусь?
– О, господин! – замахал руками слуга. – Госпожа Анна никого не принимает. Никого не хочет видеть! У нас такие обстоятельства, видите ли… Такие, что не приведи Господи!
– Ничего, – встав, молодой человек решительно направился к лестнице. – Я не надолго. Всего-то на пару слов.
– Но… – Напрасно протестовал Ганс! Бесполезно. Кто бы мог остановить влюбленного дворянина? Да конечно же никто! Тем более какой-то слуга.
Оказавшись перед дверью возлюбленной, Никита Петрович на миг вдруг оробел… Но только на миг! Поправив висевшую на боку шпагу, подкрутил усы… постучал, спросил по-немецки…
– Госпожа Анна?
– Кто там?
Услышав знакомый голос, молодой человек в нетерпении толкнул дверь.
– Ах, это вы…
Как-то не хорошо произнесла Аннушка эти слова. Без всякой особой радости и даже с какой-то обреченностью, что ли. Словно бы это не с Никитой она прогуливалась по саду еще не так давно.
– Я слышал, у вашего отца какие-то трудности, – войдя, галантно поклонился Бутурлин. – Но я очень рад вас видеть, милая Анна! Очень-очень рад.
– Я тоже рада…
Ага, рада, как же! Что-то не похоже. Слишком уж унылый голос, унылый вид. Впрочем, если семейство на грани разорения, то чему и радоваться-то?
И все же, и все же, несмотря на весь свой грустный вид, девушка была чудо как хороша и поистине обворожительно прелестна, как бывает прелестна самая нежная и чистая юность, воспеваемая поэтами в стихах. Скромное голубовато-серое платье с передником очень шло Аннушке, еще больше оттеняя небесную голубизну глаз. Ах, эти глаза! Эти ресницы, трепетные и пушистые, эти золотистые локоны, пухленькие губки и премиленький, слегка вздернутый, носик… Ах, красива, красива! Красоты этой не портила даже грусть, скорее, наоборот, мокрые от слез глаза придавали девушке особый шарм.
– Садитесь, – взяв молодого человека за руку, Анна запоздало кивнула на узенькую софу, стоявшую у самой двери и явно предназначенную для гостей. Обитая темно-голубой тафтою с золотистым узором, софа эта тоже весьма подходила к цвету глаз юной хозяйки. Да все здесь, в комнате, было устроено по ее вкусу – и обивка стен, и синие шелковые портьеры… были когда-то. Вот здесь же висели, да…
– А мы портьеры продали, – вздохнув, поведала девушка. – Пришлось. И Марта, кухарка – помните ее? – ушла. Отцу просто нечем платить. Такие уж наступили времена.
– Ничего, – сунув руку в карман, Бутурлин ободряюще улыбнулся. – Времена бывают разные. Главное их пережить.
– Вот именно! Пережить! – вскрикнув, Аннушка нервно взмахнула рукой и, как показалось Никите, хотела еще что-то сказать… но почему-то замолчала, насупилась.
– Вот… – молодой человек достал наконец перстень. – Хочу вам подарить.
– Мне?
– Вам, Анна, вам.
– Ой… Прелесть какая! – не чинясь, девушка надела перстень на безымянный палец и улыбнулась. – Спасибо, Никита! Дайте же я вас поцелую… вот прямо сейчас!
Бутурлин, конечно же, не протестовал, быстро подставил губы и жалел лишь об одном – что поцелуй-то вышел неглубоким, коротким. Чмок-чмок – и все! Выстрел какой-то, а не поцелуй. Впрочем, молодые люди еще не были так уж близки… но к тому все шло, как почему-то был уверен Никита Петрович. К тому, к тому – к чему же еще-то? Вон, кольцо какое подарил… Понравилось!
После поцелуя – пусть даже такого, робкого – молодой человек и вовсе воспрянул духом:
– Я, милая Аннушка, собираюсь сватов засылать!
– Сватов? – девушка хлопнула ресницами и нерешительно покусала губу.
– Вот и хотел сперва узнать – как вы к этому отнесетесь? – визитер уже брал быка за рога. – Не будете ли против?
– Против? Да нет… Вы мне, в общем-то, не противны, – Анна улыбнулась, как показалось Никите, этак лукаво, со значением или с каким-то скрытым смыслом. Правда, улыбка ее быстро угасла:
– Но ведь вы знаете. Батюшка все решает.
– Это понятно! – схватив руку возлюбленной, пылко заверил гость. – Но ведь я теперь знаю, что вам не противно будет…
– Нет-нет…
– И это – главное! Это ведь хорошо, правда? Хоть и батюшка ваш все решает, а все же приятно ваше мнение знать… Ах! Знаете что? Я сватов прямо уже сегодня пришлю!
Бутурлин говорил, волнуясь, глотал слова, сбивался, временами переходя с немецкого и шведского на русский. Впрочем, как все жители Ниена, Аннушка прекрасно понимала и тот, и другой, и третий.
– Нет, сегодня поздновато уже, – девушка посмотрела в окно. – Да и батюшка когда явится – неизвестно. Давайте лучше завтра!
– Хорошо, – поспешно согласился влюбленный. – Завтра так завтра. Прямо с утра.
Эх, знал бы он тогда! Уж, может, и поторопился бы… а так… Впрочем, в тот момент душа Никиты Петровича пела!
– Ну, вы идите тогда, Никита… До завтра.
– Да-да, до завтра!
Шалея от предчувствия казавшегося таким близким счастья, молодой человек порывисто обнял любимую и принялся крепко целовать в губы! Именно так – не «поцеловал», не «чмокнул», а принялся целовать со всей страстью, жарко, пылко и долго, наслаждаясь волнующими изгибами тела возлюбленной, пусть даже пока и под платьем. Ах, с какой нежностью Никита гладил Аннушку по спине, как заглядывал в глаза, небесно-голубые, чуть прикрытые пушистыми ресницами… А вот уже погладил ладонью шейку, плечо…
– Ах, Никита… вы так… вы так целуете…
– Вам не по нраву? Извиняюсь…
– Нет, нет… по нраву… И давай уже на «ты», ладно?
Неизвестно еще, чем бы там все кончилось с этим пылким поцелуями да жаркими объятиями, может, вышло бы что и большее – тем более рядом софа… Да только вот всю обедню обломил некстати припершийся слуга! Постучал, правда…
– Госпожа не делает ли ужинать? Я все приготовил в трапезной…
– Спасибо, Ганс. Нет. Я батюшку подожду.
Ах, как она раскраснелась! Как похорошела, расцвела… и вся грусть уже куда-то ушла, будто и не было. Засверкали глаза, губы растянулись в улыбке, а на щечках заиграли лукавые ямочки.
Все же пришлось уйти, да. Как честному человеку. Таковы уж правила приличного общества. Сначала сватов, а уж опосля… Опосля – все остальное, к сватовству прилагающееся.
