скачать книгу бесплатно
– Зеркало ты, господине, просил.
– Поставь вон, на лавку.
Исполнив указанье, рядович поклонился, ушел.
А Ремезов с любопытством подскочил к зеркалу – медной… нет, скорей – бронзовой, начищенной до блеска, пластине. Полюбовался собой, благо свет заходящего солнца как раз через оконце и падал… Было на что посмотреть, Павел даже вздрогнул, будто вдруг собственную фотографию увидел. Из далекой юности. С листа отполированной бронзы, чуть прищурившись, смотрел молодой человек, юноша лет шестнадцати – двадцати, точнее судить было сложно. Ну, вылитый Павел! Этакий хиппи – длинные темные волосы до самых плеч были стянуты тонким кожаным ремешком, просторная, с вышивкой, рубаха подпоясана тоненьким наборным поясом… на ногах – Ремезов, кстати, только сейчас обратил внимание – нет, не лапти, а что-то вроде – кожаная плетенка… кажется, это называлось – постолы или поршни.
Полюбовавшись собой – сходство было удивительное! – Ремезов потрогал окровавленную тряпицу на шее. Унялась кровушка-то… Скользнула по шее стрела, а ведь еще б немного – и в горло. И что тогда? Вернулось бы сознание обратно в мансарду, или… Да нет, не вернулось бы – теоретически это было давно уже доказано, а вот на практике проверять как-то не очень хотелось. И тогда, с тем французским студентом… Но там иначе все было – похоже, что сознание Марселя просто-напросто вытеснило Павла, еще до самоубийства. Ну, еще бы – Ремезову-то с чего с балкона вниз головой бросаться?
А вот этот местный товарищ – «боярич», мелкий феодал – что-то пока никак о себе не заявил. Так ведь и тот комсомолец – тоже. Может, тут все дело в интеллектуальном развитии? Почему бы и нет? Проверять, проверять надо, экспериментировать. Эх, скорее бы домой!
Домой… А. что, если… Если сейчас сесть, посчитать, прикинуть…
Павел почувствовал, как его охватил страх! Посчитать, конечно, можно было – даже и в уме, формулы и графики молодой человек хорошо помнил… Но вот приступать к этому делу не хотел – тривиально боялся. А вдруг… А вдруг это все – навсегда?! И тогда напрасно он ждет возвращения, не будет его, и резонанс не наступит уже никогда. Никогда! Страшно представить… И, конечно, надобно бы сделать расчеты… Не сейчас, потом. Утром. Ведь, может быть, ночью он уснет, а проснется уже в мансарде!
Да-да, такое вполне может случиться, и даже – скорее всего. Значит – спать, спать, спать!
Скрипнула дверь:
– Я покушать принесла, господине.
Голос был девичий, певучий, и Ремезов поспешно отвернулся от зеркала, рассматривая возникшую на пороге женщину в длинном, высоко подпоясанном, без рукавов, платье из плотной синей ткани, надетом поверх белой рубахи. Высокая, стройная, с приятным лицом. Судя по легкой повязке на голове, вовсе не закрывающей заплетенные в толстую косу волосы, это все же была девушка, а не замужняя женщина, и явно не из простых крестьянок – на ногах что-то вроде лаптей, только плетенных не из лыка, а из каких-то разноцветных веревочек – на улицу в таких не выйдешь, обувка чисто домашняя. На висках поблескивали подвески – какие, с ходу и не определишь, но точно – не золотые и не серебряные, а браслетики на руках – так и вообще стеклянные, желтенькие.
Поклонившись, девушка поставила на стол большое медное блюдо с яствами, судя по запаху – с дичью да с рыбой.
– Пиво сварили уже, господине. Дойдет – принесу. А пока вот – бражица ягодная.
Ремезов улыбнулся:
– Ну, наливай бражицы… Да и сама присядь.
– Ой, господине… уж присяду.
Девчонка не ломалась, не выпендривалась, разлив брагу по глиняным кружкам, уселась за стол на скамеечку, напротив Павла.
Правда, молодой человек и слова сказать не успел, как гостья… нет, скорей – служанка – вскочила. Всплеснула руками:
– Светец-то забыла зажечь. Посейчас принесу, инда скоро и темень.
И правда, солнышко, похоже, зашло уже, и в светелке резко стемнело, так что вставленная в светец лучина – лучина! – пришлась весьма кстати. Хорошо горела, можно даже сказать – ярко, почти ничуть не хуже свечки, да и коптила лишь самую малость.
– Хороша лучинушка, – присев, улыбнулась девушка. – Из березового топляка.
Ремезов вскинул глаза:
– Ну, выпьем, что ли?
– Да, господине, выпьем.
Бражица оказалась пахучей, хмельною, после второй кружки у Павла даже слегка закружилась голова, сразу так стало легко, свободно, да и девица раскраснелась, заулыбалась, заблестели глаза.
– Тебя как звать-то? – ляпнул сдуру молодой человек.
Так ведь и не думал уже – опьянел с устатку. Это ж надо – хозяин собственной служанки не знает.
Впрочем, девчонка, похоже, ничуть не удивилась, или, скорее, просто не обратила внимания – тоже запьянела изрядно. Приложив руку к уху, переспросила:
– Ась?
– Зовут, говорю, как? Только не говори, что Марфа Васильевна.
– Зовут. Меня?
– Ну, не меня же!
– Марийка я… Нешто запамятовал?
– Красивое имя… да и ты ничего. Ну, ладно… давай-ка еще накатим по кружечке.
– Чего, господине?
– Выпьем еще по одной.
– Выпьем… Вижу, господине – умаялся. Ложись-ка, я тебе на ночь сказочку расскажу, как ты любишь.
Павел махнул рукой – сказочка так сказочка…
Улегся на ложе, расслабленно наблюдая, как Марийка стаскивает с него постолы… Неплохая девчонка… симпатичная… И грудь… Вот, как раз склонилась – обнять? Обнять!
Ах, какая упругая!
– Погоди, господине, я затушу лучинушку…. да платье сниму.
Ого! При таких-то словах Ремезов сразу ожил – как и любой мужчина на его месте. Вот так сказочница! Вот оно так тут поставлено-то.
Ничуть не стесняясь, девушка сбросила с себя платье, рубаху, ногой подошла к светцу… наклонилась…
– Постой! – скинув рубаху, Павел проворно вскочил на ноги. – Так вот и стой… А я тебе… спинку поглажу.
Обернувшись, Марийка улыбнулась лукаво:
– Как велишь, господине, как велишь…
Ах, какое у нее было тело! Точеное, крепкое, сильное! И большая упругая грудь… Которую Павел, обняв девушку сзади, тут же обхватил руками, принялся ласкать, мять, зажав между плацами соски, и вот уже…
Марийка дернулась, застонала… о-ох, какой она оказалась жаркой, как изгибалась, как… Все грустные мысли давно уже покинули Павла, воспарившего в небеса от навалившегося внезапно блаженства. Тонкая талия, широкие бедра, грудь… А животик? А сладострастный стон? Да есть ли еще хоть что-нибудь слаще всего этого?
– Ах, господине… – прильнув к Павлу на ложе, расслабленно прошептала Марийка. – Как ты сегодня… ой…
– Ничего, милая, – молодой человек поцеловал девушку в губы. – Еще не вечер.
Ну да, не вечер – ночь. Тихая, звездная, ясная, с полной, улыбающейся добродушно луною и золотисто-палевыми отблесками заката.
Ремезов смежил глаза… и тут же – как показалось, почти сразу – открыл, вздрогнул нервозно: ну как же – «Детскую болезнь левизны в коммунизме» так и не доконспектировал – а завтра с докладом на комсомольском бюро выступать! Что комсорг скажет, ребята?! Вот беда-то!
Молодой человек так и подскочил на ложе… что-то царапнуло грудь… Нож! Узкое злое лезвие, зажатое в сильной руке Марийки! О-о, какой ненавистью пылали ее глаза… Или в них просто отражалась заглядывающая в окна луна?
Впрочем, Павлу сейчас было не до этого – слишком уж далеко все зашло, да так, что нужно было немедленно спасать свою жизнь!
Перехватить запястье. Сжать! Вывернуть… Ага! С глухим стуком нож упал на пол. Вскочив с ложа, девушка – успела уже одеться, зараза! Заранее к убийству готовилась – со всех ног бросилась к двери, откинув крючок, распахнула… Тут же угодив в объятия дюжих молодцов-слуг!
Один из парней, не отпуская враз поникшую головой беглянку, вопросительно посмотрел на «боярича»:
– Велишь в амбаре ее запереть, господине? Или постегать для острастки?
Страж спрашивал как-то без особых эмоций – привычно, буднично, будто бы каждую – ну, почти каждую – ночь из покоев молодого выскакивали разъяренные девки… А, может, и выскакивали! Почему нет?
– На лавку ее посадите, – подумав, приказал Ремезов. – А сами – пошли прочь. Благодарю за службу!
Усадив девушку, парни молча поклонились и вышли, осторожно притворив за собой дверь.
Павел быстро оделся, поднял с пола нож, осмотрел с интересом – так себе ножичек, без особых изысков, но вполне действенный.
– Ну? – положив нож на стол, он посмотрел на Марийку. – Что скажешь, дева? Молчишь… Квасу хочешь? Или бражки – еще осталась.
Обычный вопрос этот, заданный вполне дружелюбным тоном – кто бы знал, чего сейчас стоило Ремезову сдержаться! – похоже, выбил девчонку из колеи – она даже не сразу поняла, что у нее спрашивают.
– Бражку, говорю, будешь? – подойдя ближе, молодой человек протянул Марийке кружку. – Пей. Да ты глазами-то не сверкай, я ж тебя не пытаю…
– Успеешь еще! – девушка дернулась было к двери… но тут же обреченно обмякла… и бросила быстрый взгляд на окно.
– Не, через окно не выйдет, – усмехнулся Павел. – Переплет-то свинцовый – вряд ли головой пробьешь.
– Смеешься?
– А что мне – плакать, что ли? Слава богу, не зарезала.
– Ничо… придет еще твой час. Ну? Что смотришь? Давай, зови слуг, ката – зачните пытать, бейте плетьми, калеными железами жгите!
В глазах девушки вновь вспыхнула ненависть.
«Боярич» покачал головой:
– Обрати внимание, я даже не спрашиваю, кто тебя подослал?
– Мне и самой есть за кого мстить, – криво улыбнулась девчонка. – Будто не помнишь…
– Не помню, – честно признался Ремезов. – Думаю вот, что с тобой теперь делать?
– И что надумал?
Павел подошел к окну, помолчал немного, потом смачно, с хрустом, потянулся, зевнул:
– А прогоню-ка я тебя, Марийка, прочь. Вот сейчас рассветет, встанут все… на луга пойдут, в поле… и ты с ними иди – назад только не возвращайся, поняла?
Марийка непонимающе хлопнула глазами. Да уж, пожалуй, ей трудно было взять в толк, что сейчас происходит…
– Ты меня отпускаешь, что ли?
– Можно и так сказать, – усмехнулся молодой человек.
Девчонка привстала на лавке:
– Не верю!
– Не верь, мне-то что? – распахнув дверь, Павел подозвал парней-стражей. – Все, хватит службу нести – утро уже… Марийка! – обернувшись, молодой человек нарочно повысил голос. – Ты тоже свободна! Прочь, говорю, пошла… позову, когда снова понадобишься.
Девушка медленно поднялась с лавки, словно бы еще не верила в то, что так легко отделалась. Впрочем, не очень-то и легко, изгнание в эти времена – наказание очень серьезное, иногда и хуже смерти. Изгой – кому он нужен-то? Особенно – девка. Одной уж точно не выжить… если только прибиться к кому-нибудь – в закупы податься, в холопки-челядинки. Ну, а что еще с этой дурищей делать? Здесь оставить… ага, это убийцу-то?! Ну, не казнить же ее в самом-то деле… и на усадьбе оставлять нельзя. Прогнать – самое оно то. Пущай!
– Прощай, Марийка, не кашляй, – захлопнув за несостоявшейся убийцей дверь Павел.
Уселся на ложе и вот только сейчас едва перевел дух, намахнув всю оставшуюся брагу. Однако и дела тут! Девки с ножиками… Мстительница, блин. И что, правда, есть за что мстить? Почему б и нет? Этот вот «боярич», с кем «срезонировал» Ремезов, похоже, был тот еще фрукт. Ошалевший от полной безнаказанности феодальчик. А что? Моя вотчина, мои холопы – что хочу, то и ворочу! Видать, и феодально зависимых девок к сексуальным отношениям принуждал, и кнутиком душу любил потешить… садист чертов! Может, и нужно было такого гада прибить? И, если б не «комсомолец», так и не дожил бы до утра юный феодальчик… а с ним бы и Павел прижмурился – по всем раскладам именно так бы и вышло! Черт… долго еще в этой поганой шкуре сидеть? Посчитать, произвести расчеты… Или сначала напиться? Ну да – стресс-то как-то надобно снять. Тем более, пиво, верно, уже остыло… свеженькое.
Ремезов беспробудно пропил три дня, а, может, и четыре. Тупо, ни о чем не думая, квасил, запершись в хоромах… Потом надоело одному – позвал слуг, стражей, тиуна… С ним, с Михайлой-рядовичем, и закончил – когда уж вообще ничего в глотку не лезло – ни пиво, ни брага, ни медовуха.
Проспался, рядовича прогнал, и целый день отпивался сбитнем, после чего опрокинулся ночью на бюро комсомольского актива, где с честью и почти без запинок оттарабанил «Детскую болезнь левизны…», за что получил полную благосклонность куратора из обкома – гладенького и гаденького мужичка, плотоядно посматривающего на рослых и сексуально привлекательных комсомолок.
Это было еще не все… ближе к утру еще предстоял коллоквиум по творчеству Франсуа Мориака, естественно, на французском языке.
Как бы там ни было, Мориак ли помог или Ленин, может быть – просто здоровый сон, но проснулся Павел раненько – свеженький как огурчик. Поднялся с ложа, оделся, вышел на крыльцо, кивнув стражам – ведь не зря их держал! Вот ведь, даже в собственной вотчине было небезопасно.
Едва рассвело, и солнышко еще даже не показалось – только лучи его золотили брюха реденьким, медленно проплывающим облакам, однако феодально зависимые людишки уже поднялись, шерудились по двору. Девки да бабы кормили птицу, таскали воду в больших деревянных кадках да кололи дрова – это и в начале двадцатого века на селе считалось типично женской работой – мужики же, прихватив серпы да косы, отправились на поля.
– Солнышко, ишь, – поклонился неведомо откуда возникший тиун. – Так постоит седмицу, можно всех на поля отправлять – и баб, мужикам в помощь. Понятное дело – жатва.
Ремезов охотно кивнул, да справился, нет ли поблизости какого-нибудь водоема. Причем спросил хитро: где бы, мол, лучше сейчас выкупаться, на реке или…
– На реке, оно, конечно, водица хороша, студена… – поскреб бороденку рядович. – Зато на озерце спокойнее. Ой! – Михайло вдруг хватанул себя по лбу. – Я ж на озерцо только что мелкую шелупонь отправил – рыбу ловить. Не наловят к вечеру по десять карасей да язей – каждому плетей дам.
– Плетей?
Тиун поклонился:
– Все, господине, по твоему указу.
Вот ведь гад феодальный… Детям – плетей.
– Ладно, пойду к озерку прогуляюсь.
