скачать книгу бесплатно
– Приготовил, вона… старые записи все, как ты велел, счистил – хоть сейчас пиши!
– Так и пиши, чернильницу захватил – вижу. Ну? Чего ждешь?
Отрок хлопнул глазами:
– Так ведь – слов твоих, господине. Чего писать-то?
– Ряд, договор составляй – вон, с Микифором, Ждановым сыном… Все честь по чести, как принято.
Услыхав такое. Микифор со слезами бухнулся на колени:
– Не гони, господине! Чем я тебя прогневал? Не гони!
– Так я ж тебя не гоню, – хлебнув из большой кружки квасу, рассмеялся боярин. – Просто не холоп ты теперь – а рядович. О чем сейчас договор и составим.
– Прежде надобно от холопства освобожденье выписать, – подняв голову, заявил Демьян. – Ты же сам сказал, господин – честь по чести.
– Так выписывай, – Павел махнул рукой и жестом приказал Микифору подняться на ноги. – А в ряде отобрази – главное для Микифора Жданова дело – воинское, ратная служба. Ну и грамоте должен обучиться – на то ты гож. Учительствуй!
– Сполню, господине.
Высунув от старания язык, Демьянко Умник заскрипел пером, тщательно выводя буквицы:
– «В лето господне… седьмого дня…
Новоявленный рядович покинул боярскую горницу в совершенном расстройстве, поскольку не знал еще, что сейчас и делать – радоваться или, наоборот, плакать? С одной стороны, оно, конечно, от холопства обельного-то освободиться неплохо. Однако, с другой – за холопа-то господин думает и все решает – кормит, поит, обихаживает. Рядович – не так! Все по «ряду», а что сверх того – сам думай! Вот и болела теперь голова у Микифора… и Нежилы, у Якова… Яков закуп был – долг, «купу», боярин ему простил, а договор составил. Так и стал Яков – рядович, и тоже пока не знал – радоваться тому аль печалиться?
– Ну, вот, – покончив с последним договором, Ремезов встал с лавки и прошелся по горнице. – Дело и сладили.
Что характерно, половицы – горница располагалась на высокой подклети – даже не скрипнули, ну, еще бы, доски в те времена на пилорамах не пилили, просто деревья расклинивали, да потом обтесывали топором – оттого доска крепкая, увесистая выходила, такой запросто и медведя убить – ежели по звериной башке приложить да совсем старанием!
– Так язм пойду, господине? – подал голос тиун. – Завтра с утра бабам-челядинкам кудель прясть, так гляну, все приготовлю.
– Иди, – расслабленно отмахнулся Павел и, поглядев на «секретаря», добавил: – Ты тоже на сегодня свободен, Умник. Хотя… – молодой человек вдруг резко повернулся и сел, пристально взглянув прямо в глаза подростка. – Ты ведь у нас тоже холоп, кажется?
– Холоп, господине.
Ремезов решительно махнул рукой:
– Теперь тоже будешь по личному договору работать! Ну, что ресницами плещешь? Давай, грамоту на себя составляй. Что… не рад, что ли?
– Да нечему радоваться-то, батюшко, – с неожиданной решимостью возразил отрок. – Из холопей меня в рядовичи переводить – нету никакого смысла. Все одно ведь рано иль поздно в холопи вернусь.
Боярин недобро прищурился:
– Так-та-ак… поясни-ка, почему это? Ну, давай-давай, не стесняйся! В чем причина… есть ведь, а? Нехорошо от господина утаивать.
– Так язм, господине, и не утаиваю, а так… – Демьянко неожиданно покраснел аж до самой шеи. – Не ведаю, как молвить.
– Молви прямо! Ну!
Ремезов и сам уже заинтересовался – чего это с парнем происходит? Вроде не дурак, своим умом жить может… или просто так легче – рабом? Ну да – легче. Если хозяин не самодур и не извращенец.
– Девушка одна есть, отроковица, – засопев, наконец, признался Демьян. – В Заовражье, у одной вдовицы, холопка. Мы сей се летось в рощице познакомились – ягоды собирали, а язм еще и лозину на крылья присматривал.
– Ага, ага, – поерзав на лавке, Павел хитро прищурился. – Что замолк-то?
– Стесняюсь говорить, господине.
– О! Глядите-ка, какой стеснительный! Ладно, – усмехнувшись, Ремезов потер руки. – Не хочешь говорить, не надо. Я сам за тебя расскажу. Познакомились вы, значит, в лесу, потом стали встречаться – бегать друг к дружке – то ты к ней, то она к тебе… Девчонку-то как звать?
– Лера… Валерия…
– Ка-ак?
Боярин чуть квасом не поперхнулся – вот так имечко! Для смоленской – тринадцатого века – глубинки весьма не характерное. Это ж надо – Валерия! Словно в Риме древнем… Постой-ка…
– Постой-ка! – Павел прищурился. – Откуда такое имя?
– Хозяйка так назвала. Госпожа, ну, вдовица… женщина ученая, своевольная, правда.
– А вдовицу-то ту случайно не Клеопатрой зовут?
Демьянко тряхнул головой:
– Не, не Клеопатрой – Марьей Федоровной.
– Так-та-ак… – вспомнив знойную вдовушку с медно-змеиными волосами – кстати, любовницу «Битого Зада» – задумчиво протянул Ремезов. – Значит, вот как твое имечко, Клеопатрушка.
– Что, господине?
– Ничего. Говорю, девку за тебя высватаю, не сомневайся. Только… тебе лет-то сколько?
– Тринадцатое лето прошло, господине.
– Тогда рано еще тебе жениться! Или… что-то меж вами было уже?
– Не, господине, – привстав, отрок истово перекрестился на висевшую в углу икону. – Ничего не было, не целовались даже – как можно?
– Да можно, – Павел не выдержал, рассмеялся. – А ты ходок, как я погляжу, Демьянко! Красивая хоть девчонка-то?
– Очень! Глаза – синие, словно васильки в поле, ресницы – лесом, золотая коса…
– Ого! Да ты поэт, парень. Ну, не сейчас, так потом женишься. Так Валерия твоя холопка, так?
– Обельная… – подросток поник головою. – А по закону, холопство обельное твое – и кто поимет рабу без ряду да на том и стоит.
– Ладно, не бери в голову, – Павел потрепал «секретаря» по плечу. – Не завтра тебе и жениться, а со временем – придумаем что-нибудь. Пока же – «ряд»-то на себя пиши!
– Пишу, боярин.
Честно сказать, Ремезов сильно надеялся на этого очень даже неглупого парня, куда больше, чем на тиуна – уж тот-то себе на уме был, сие даже в глаза бросалось. Не то, что Демьянко – человек исполнительный, умный, надежный…
Ладно! Ежели что, так надобно будет сговориться со вдовушкой… кстати, повод навестить появится, надо же с соседями отношения налаживать! Ишь ты – Марья Федоровна… Ладно.
– Она и посейчас здесь, – подняв глаза, неожиданно промолвил отрок.
– Кто здесь? – не понял Павел. – Вдовица?
– Не, не вдовица, господине – Валерия. Дело, говорит, у нее к тебе… у хозяйки.
– Так-так-так! – боярин вскочил с лавки. – А что ж ты раньше молчал?
Подросток повел плечом:
– Так у нас тут, чай, дела поважнее были.
– Оно и правда, – подумав, согласился Ремезов. – Так вот кто тебя смутил… Ну, что ж, с важными делами мы на сегодня закончили, так что давай, зови посланницу, зови.
Девчонка и в самом деле оказалось вполне симпатичной, приятненькой, правда, слишком уж еще юной. Васильково-синие, как и говорил Демьянко, глаза, коса золотистая из-под платка теплого шерстяного, овчинка бедноватая, да зато с разноцветными ленточками, на ногах лапоточки новые.
Вошла в горницу – бухнулась на колени, и Демьянко с ней – рядком. Впрочем, парня боярин выгнал, девчонку же усадил на лавку, квасом напоил, а потом уж спросил – что за дела к нему у госпожи Марьи Федоровны?
– Важные дела, господине, – девчонка, встав, поклонилась. – Госпожа тебя в гости к себе на усадьбу зовети.
В гости? А что ж, неплохая идея, к тому же на улице еще и не начинало темнеть.
Усмехнувшись, Ремезов выглянул в дверь:
– Михайло! Вели коня готовить… и пару конных слуг.
Завражье не так уж и далеко от Заболотицы находилось – верхом пара-тройка часов, Павел не заметил, как и приехали. Хозяйка заовражной усадьбы ждала на крыльце, видать, давненько уже выглядывала гостя. Завидев, разулыбалась, впрочем, тут же придала лицу вполне кроткое выражение.
Взбежав на крыльцо, молодой человек вежливо поклонился – здравствуйте, мол, Марья Федоровна.
Женщина поклонилась в ответ:
– Добро пожаловать, гостюшка дорогой, не знала уж, когда и заглянешь – пришлось самой гонца отправлять.
– Ничего, госпожа Марья Федоровна, – лукаво прищурился Павел. – Как бы я без приглашенья явился-то?
– А и явился бы, так и ничего, – сделав гостеприимный жест, вдовица посторонилась, приглашая Ремезова войти в горницы, натопленные таким жаром, что молодого боярина сразу же бросило в пот.
– Жарковато у тебя, хозяюшка.
– А ничего, – войдя следом, засмеялась Марья Федоровна… пожалуй, и просто – Марья. – Жар костей не ломит, а посейчас слуги и хмельного кваску принесут. Хлебнешь, боярин, с дороги-то?
– А и хлебну.
Павел заметил, как чуть заметно дрогнули длинные, черные, как смоль, ресницы…
– Хлебни, хлебни, гостюшка дорогой. И угощеньица моего отведай.
– Отведаю… – невольно обернувшись, гость глянул на слюдяное оконце – уже начинало смеркаться. – Недолго и посижу, темень скоро.
– А куда тебе спешить? – засмеялась вдова. – Домой затемно все равно уже не успеешь… Да и куда тебе на ночь-то глядя – ночуй.
– Что ж… – Ремезов повел бровью, бросив на собеседницу столь многообещающий взгляд, от которого ту прямо-таки бросило в дрожь.
– Ах, боярин, – выпроводив слуг, Марья подвинулась к гостю ближе, прижалась – плечом к плечу. – Если б ты знал, как я тебе ждала! Старый-то черт Онфим с той поры… ты знаешь, с какой… и носу не кажет. Да и не нужен он! Ах… какие у тебя очи, чудные, право, чудные… особенно, когда ты вот так смотришь…
– Как этот – так? – обнимая женщину, прошептал Павел.
И, не говоря уже больше ни слова, поцеловал в губы.
Вдова отозвалась на поцелуй с таким пылом, что, казалось, в горнице стало еще жарче. Ох, ка-ак она целовалась! Да и молодой человек не терял времени даром – погладив хозяюшку по спине, рассупонил, снял красного аксамита платье, спустил с левого плеча рубаху, обнажив грудь – белую, точеную, упругую, с коричневым твердым соском, который тут же ухватил губами…
Марья застонала:
– Ах! Вон, видишь – дверь… Опочивальня.
Подхватив женщину на руки, боярин отнес ее на ложе, и, обнажив, принялся целовать страстное, готовое к любви и него, тело. И, поспешно сбрасывая одежду, сам невольно залюбовался. И было ведь – чем!
Чуть припухлые, волнительно приоткрытые, губы, зубки жемчугом… антрацитово-черные волнительные глаза, сахарно-белые плечи, упругая грудь, точеное, словно у греческой статуи, тело…
Горящий нетерпением взор. И томный, едва слышный, шепот:
– Что ж ты стоишь, боярич? Иди…
И в самом деле – чего было ломаться-то? Оба совершенно точно знали, чего именно друг от друга хотели. Того самого… зачем, Павел, собственно, и явился, зачем его Марья-вдова и звала.
Жар соприкоснувшихся тел, казалось, вспыхнул, едва не взорвался молнией… Марья обняла молодого человека за плечи, а тот ее – за талию, и вот уже… и вот уже мир вокруг перестал существовать, проваливаясь в томительно-сладкую негу… Лишь томные взоры, лишь тяжелое прерывистое дыхание, лишь стон… сперва – еле слышный, а потом…
Нет, не на всю избу, но…
А кого стесняться-то? Слуг, что ли?
Действительно – кого…
– Как ты хороша, Марьюшка! Как красива!
– И мне с тобой хорошо, боярич. Хоть и знаю – не суждено нам никогда мужем-женой стать. Так, в полюбовничках, и будем.
– Это плохо?
– Не знаю. Мне пока – хорошо. Правда – грех… Но от того, знаешь – слаще! И ты такой… я еще ни с кем так вот, хотя и постарше тебя…
Ага, кто бы говорил – постарше! Однако все же Ремезов ощущал в любовных дела и того… студента-француза, самоубийцу с Данфер Рошро. Неужели тот и вправду разбился? Жаль. С таким-то знанием женщин. Он, верно, не литературе, а медицине учился.
