скачать книгу бесплатно
– Нет, я трус. – Василий поднялся до окончательного приличия, одеваясь. – Я, совершив его, тут же испугавшись, пожалел о содеянном, но было уже поздно. Значит, я еще больший трус. Вдвойне…
– Меньше пафоса, Василий. – Только теперь Любовь повернулась к нему. В глазах синяя морская печаль и укор. – Придешь сегодня?
– Нет.
– Будешь искать ее?
– Ее мне уже не найти… Утратил безвозвратно. Буду искать его.
– Удачи. – Взглянув на него напоследок, она с грустью опустила глаза. – Я буду тебя ждать…
Василий вышел в ночь. В природы пробуждения запах. Оглядевшись по сторонам, так смотрит кот, выходя из подъезда, – нет ли там его врагов? Он знал – его оппонент где-то рядом. Бродит призраком неприкаянным. Их диалог не за горами. Осознание этого укрепляло Василия. Только духовно. Невозможно укрепить бумажное тело.
Шепот деревьев и зов церкви
Погрузившийся в темноту город устало спал после неоднократной стремительной смены погоды за день. Но вечернее солнце успело дать жизнь набухшим в дожде почкам деревьев. Запах, предшествующий распусканию зелени. Он и раньше всегда радовал Василия предстоящей фазой развития флоры, цветения… зарождением жизни, а теперь это еще и подсознательное понимание собственного отношения к древесине как к производной бумаги.
Ивовая аллея возле вялотекущего потока реки. Едва слышные всплески воды. Несколько пар, жмущихся друг к другу в поцелуях. Их шепот созвучен с шелестом воды. Вековая романтическая идиллия этого места притягивала влюбленных. Традиционное восхищение закатом…
Василий, часто теперь гуляя по паркам, прижимался к деревьям. Сливаясь телом с их стволами, составляя с ними одно целое… Он и раньше слышал, что деревья могут давать положительную энергию. И наоборот – забирать отрицательную. Никогда не придавал значения этому кажущемуся ему заблуждением мифическому факту. Теперь он отчетливо классифицировал деревья по поглотителям и дарителям энергии. Он, стоя возле шершавых, порой мокрых и грязных стволов, разговаривал с деревьями, с обоюдным пониманием общался с ними. Ему приходилось делать это где-то глубоко в парках или по ночам, избегая быть признанным сумасшедшим случайными очевидцами. Но это помогало ему. Или вера в это.
Вера… Он снова вспомнил о ней и погнал ее мысленный образ от себя.
Он не мог рассказать Любови ничего конкретного, так как сам до конца понимал, была ли Вера человеком, любовью всей его жизни. Кроткой, но пылкой, и страстной. Или это все-таки был бред – плод его воображения, как просто объяснил ему его наниматель личным биографом – Грюмо.
Грюмо. Что ей Василий мог рассказать о нем? Существо, манипулирующее сознанием людей, временем, всем окружающим естеством… Сверхсущество, демон, дьявол?.. Однозначное зло.
Можно не верить в это, но Василий в один лишь миг поменялся местами с Грюмо, телесной – бумажной – оболочкой. Не став при этом манипулятором всего вышеперечисленного. Так, слабое подобие Грюмо, способное встать на один уровень с бумажным материалом, принять форму печатного изделия, стать частью «целлюлозной» материи. Не больше… именно подобие. Жалкое, как и само теперь его существование.
И зная силу Грюмо, он понимал, что тот мог и оградить Василия от реально существующей Веры, и также действительно «навязать» ему ее иллюзорный образ в реализации собственных целей, одним из инструментов в достижении которых и являлся Василий.
Сам же Василий не раз возвращался к этим двойственно терзающим его разум мыслям. Как и сейчас, стоя в середине лиственного парка, прижавшийся к одинокой сосне, пахнущей хвоей, трогая ее подтеки засохшей прошлогодней смолы. Разговаривая с ней. Получая позитивный заряд с каждым совместным с деревом вздохом.
Колокол. Звук церковного колокола донесся издалека. Прошуршали в ветках над головой спугнутые звоном птицы.
Василий оторвался от сосны. Та словно с неохотой отпустила его. Открыв глаза, Василий едва не зажмурился от яркого лунного света.
– Колокол… – невольно произнес он вслух, – ночью, перезвон?..
Колокол звал к молебну. Но ведь ночь! Василий выбрал направление не на слух, а сердцем и, хрустя под ногами ветками, направился четко на звук.
Он не был в церкви с того, всю его жизнь поменявшего, момента.
– Конечно… Писание Святое – оно ведь на бумаге! – Василий, обходя угрожающий проткнуть его кустарник, бубнил себе под нос. – Я там ответы найду на все вопросы. Как я мог подобное забыть?..
Василий шел, не шел, а словно плыл. В лунном молоке выступившего из земли тумана. Демонический шепот на незнакомом языке отговаривал его идти. Василий понимал это лишь по отпугивающей в нем интонации. А может, и подсознательно…
Ноги вязли в мягком цепляющемся мху. Колокольный перезвон эхом доносился уже со всех окружающих Василия сторон. Пугали попаданием в глаза ветками деревья и кусты. Он потом лишь понял, что так они ему помогли, верно к храму направляя.
Василий вышел к нему, споткнувшись о ржавый обломок могильного креста. Упал. Проклятье едва не покинуло его уста. Перевернулся на спину, ожидая громоподобного осуждения сверху. Где-то вдалеке глухо крикнул филин, заглушая и отпугивая навязчивый шепот за спиной.
Таких церквей Василий не видел никогда. Хотя во многих лично был. И гордился этими посещениями. Молитвами в них, причастиями, благословениями…
Барельефы, горельефы – маски с полуобнаженными человеческими телами мифических животных зловеще выступали из стен меж веток высохшего плюща. Стен, частично выложенных из кирпича, поросшего от времени мхом. Казалось бы, и не храм веры, но где-то высоко звякнул колокол, словно качнувшись на ветру и опровергая Василия предположение. Лежа, вверх подняв голову и глядя перед собой, он не смог увидеть постройки и дальше середины ее высоты, не то что купол и уж тем более его символизирующий венец – туман все тем же молоком окутал здание святое. Хотя, еще выходя из окружающего храм леса, он видел его полный мрачный силуэт, пусть «размазанно», нечетко из-за внезапной близорукости, но целиком…
Василий поднялся на ноги, отряхнувшись, направился к входу храма. К не менее, чем сам он, зловещему проему, утопленному в разросшемся стелящемся растении.
Незваный гость
Любовь, не найдя себе места от одиночества теперь уже в «пустой» квартире, пристрастилась к алкоголю. К вину. Хотя это ее одиночество раньше так спасало от человеческой наглости, непонимания и пугающего социального восприятия. Она все-таки творец, пусть фотографический художник, но создатель. И очевидно было ей, что все создаваемое искусство – это в первую очередь диалог творца с самим собой в условиях тишины.
«Интересно, создавал ли Бог нас в тиши?.. Но явно ведь не под диктовку чью-то…»
И теперь это отсутствие Василия, пробывшего в стенах квартиры только часы, показавшиеся ей минутами в порывах страсти, создавало щемящую сердце тоску. И ненавистную пустоту… тишину. Даже любимая ею Nina Hagen со своим вокалом не спасала – голосила там, где-то на заднем плане ее размышлений. Вино. Красное, терпкое, как сама любовь.
Нет, она не пошла в салон. Какая работа? Она боялась, что пропустит возвращение Василия к ней, и тогда он уже больше никогда не придет. Она, выбежав на лестничную площадку, едва услышав диалог соседки с кем-то, разочаровалась, удрученно захлопывая дверь.
«Это что, любовь, а, Любовь? Фу, как пошло-то звучит!»
Она не знала любви после дочерней к матери и отцу. Мужской любви. Активные поиски приводили к каким-то нелепым случкам, напоминающим безвыходность половых отношений бездомных собак. Ни романтики, ни трогательных ухаживаний – рефлекторная необходимость, генетически заложенная тем же создателем…
И когда в ее присутствии говорили о чувствах – о любви, – она злилась, с трудом скрывая это, тем более слыша комплименты в ее адрес, об ассоциациях ее имени с желанным всеми чувством.
Она была обреченно одинока. Как торчащий на песчаной косе маяк. Казалось бы, и светится, и притягивает глаз, катастрофически необходим, но одинок и нелюдим.
«Фу, рифма, очередная пошлость!»
Любовь от хмеля провалилась в сон. Ей снился он…
Василий шел с трудом между могильных камней. Туман стелился по кладбищенской земле. Погост у старой церкви. На согнутом кресте «памятником» спящий филин. Засохшие цветы торчат из слоя тумана возле покосившихся надгробий. Любовь слышит замогильный шепот, не понимая его смысла. Видит, как, мешая идти, цепляют Василия за ноги торчащие из тумана руки – кости конечностей мертвецов в оборванных лохмотьях. Любовь в ужасе пытается предупредить идущего к зданию храма Василия, но из нее рвется наружу крик птицы. «Угуканье» филина, сидящего на кресте. Василий оглядывается на спящую (!) птицу и идет дальше, с трудом отрываясь от цепкости мертвецов… Звон колокола.
Любовь просыпается в поту от звука бутылки, выпавшей из ее руки и катящейся по полу. Сердце колотится как барабан при торжественном поднятии флага. Где-то «рингтонит» телефон. Ближе скрипит, царапая иголкой пластинку, почему-то не отключившийся автоматически проигрыватель. Сквозняк стучит дверью в ванную. Бьется мотылек о плафон ночной настенной лампы.
Пот и влажный хло?пок одежды гонят ее в ванную. Под теплые струи воды. В сливе разбавленная в пене кровь цикла.
«С чего вдруг? Не время вроде…»
Любовь снова осматривает смываемую пену и воду – никакого намека на кровь!
«Глюки?.. Или это ты где-то там кровоточишь в предсмертных конвульсиях, Василий?.. Телефон!»
Наспех запахнувшись в полотенце, дрожа от перепада температуры, она хватает трубку. Пропущенный один. Странный номер. Короткий. Страшный для всех верующих земли. 666. Из Любови вырвался короткий нервный смешок.
Нажала на перезвон, но тут же, испугавшись, отключилась.
«Где же ты, Василий?!»
Любовь сама не могла объяснить себе: почему он, Василий? Вялый, невзрачный, вечно бледно-желтый в зависимости от освещения. Инертный, что в жизни, что в постели…
«Да просто никакой. Ох, мама, почему же он?!»
В полночь, когда он ушел, она объяснила себе этот выбор доведением собственного одиночества до критической точки. Когда уже все равно, что и кто… и даже как. Но, анализируя ранний собственный интерес к нему как к персоне – поиски анкеты, информации в соцсетях, отстраненное любование им в галерее… Фото в различных ракурсах. Удивление от его непроявления на цифре. Что-то мистическое присутствующее в нем притягивало ее, да что там (!), тянуло к нему. И это мгновенное прикосновение человека, наблюдающего за Василием, или демонического существа, присутствующего в жизни Василия и на кадрах с ним…
«Так вот откуда ноги растут! Тебе нужен не Василий, тот, другой, ты ищешь встречи… А для чего? Схожесть с тем образом существа из детства, что оттолкнуло тебя в метро… унося родителей в могилу… Его необъяснимая запредельная сила?..»
Хлопок входной двери напрягает тело и бросает ее в дрожь.
– Василий?! – Она, трясясь от ужаса, выходит в коридор.
Никого. Еще хлопок – уже окно. Еще один. Взгляд в гостиную – балкон. Стук в дверь входной уже за ее спиной. Скрип несмазанных петлей, разворот – на пороге он.
* * *
Василий шаг за шагом утопал в тумане молока. Колени картоном подминались, ища рефлекторно холм или яму под ногами. Ветки и вылезшие из земли корни цепляли за голени, препятствуя его ходьбе. Василий шел, не прислушиваясь к эху перешептываний за спиной. Отдаленно крикнул спящий на кресте филин. Поворот головы. Филин и на самом деле спал, а его крик словно прилетел из ниоткуда.
Разросшийся кустарник не пускал к входу храма. Пустив все-таки, в итоге, пружиня, подтолкнул. Снова ёкнул колокол, словно живое существо икнуло. Сорняк, разросшийся на стенах, образовал путаницу из стеблей и сухих листьев на входе. Василий принялся распутывать клубок, мешающий его продвижению.
Донесся, кажется, звонок. Рингтон, такой на телефоне его новой знакомой. Он даже оглянулся в поисках Любови. Сигнал, испугавшись его оборота, затих. Шепот из леса роботизированно сказал, что абонент не в зоне доступа. Донесся слабый звон бокалов. На незнакомом диалекте тост.
Василий шагнул в проход. Плющ, как и кустарник ранее, толкнул вперед, впуская в недра храма.
Войдя, он сразу ощутил подлог. Нет, не в интерьере – всё, казалось бы, и было так, как обычно в церковном быту и атмосфере. Подставки под свечи, лики и алтарь, священное распятие… запах масла, воска, дымящего кадила и тремор от посещения святого места; он вместе всегда с Василием входил, являясь частью неотъемлемой его как существа.
Но что-то все-таки не так. Светло! Хотя не зажжено ни одной свечи и за стенами далеко не день. Тени на полу… Василий задирает голову наверх. Вот оно! Небо освещено луной и мириадами звезд. Таким залюбуешься, открыв свой рот, даже не являясь и намеком на эстета. Захочешь рифму подыскать поэтом.
Над неровно сломанными стенами – небо. Прозрачное, как стеклянное волокно. Переливается лучами звезд…
Василий, еще будучи начинающим журналистом, однажды вел репортаж из астрономического центра. Знакомя читателей с достижениями ученых в изучении звезд, планет и неба. Описывал их внезапный «неземной» прорыв – открытие планеты-двойника в нашей «маленькой» Солнечной системе.
Как сейчас он помнит ответ одного из астрономов на его – Василия – вопрос: что он видит там, в небе?
– А ты взгляни – и сам все поймешь!
Василий с дрожью припал к телескопу, к их гордости – к разработке последних технологий. Он прилип надолго к небу, казалось, он прочел в небе и что-то для себя. Послание незамысловатое, простое, но в тот же момент не имеющее к нему никакого отношения…
Посмотрев на астронома, он смог только невразумительно начать, тот оборвал его:
– Молчи, ты все равно не сможешь описать… – Ученый в руках протирал какой-то оптический прибор. – Но одно – главное – ты должен из увиденного уяснить. И на предыдущий свой вопрос ответить тем же – уясненным.
Василий поморщился вязкой неясности услышанного, но тем не менее заговорил:
– Небо… каждому свое… – Он подбирал куда-то девшиеся из небогатого и без того собственного лексикона слова. – В нем информация заложена индивидуально. Но то, что я прочел, мне кажется… это уж точно не моё?..
– Сегодня и сейчас – конечно. – Астроном взглянул на увеличительные линзы обрабатываемого им прибора. – Ты вспомнишь сам об этом позже… Когда-нибудь.
И вот теперь Василий, глядя на звездное небо, обрабатывал ту информацию, прочитанную меж звезд тогда, годами раньше. Ему показалось, что он вторично прочел ее на небе в стенах храма без куполов, и свода, и даже банальной крыши.
Внезапно звезды одна за другой сделались цифрами. Превращая небо в «цифровую матрицу». Как в одноименном фильме прошлого. Отдельные из них начали обратный отсчет и, дойдя до нуля, полетели вниз, к Василию. Первый ноль павшей звездой зажег свечу в метре от него. Другой – под большим распятием в темном углу, освещая святую фигуру казненного на кресте. За спиной вспыхнула очередная свеча. Еще и еще… Вскоре вся обстановка храма осветилась пылающими свечами.
Только теперь Василий вспомнил, насколько опасно это окружившее теперь его пламя. Свечи, пылая, склонялись под натиском огня. Пахло воском и, кажется, серой… Треск стоял как от летнего большого костра, разведенного ночью в массовое празднование на природе.
Он в дыму поискал выход, найдя его, только на секунду задрал голову вверх. Цифры, стремительно отсчитав до нуля, неслись звездами к земле. Казалось, именно к нему, к Василию. В зал наполовину существующего храма.
Он побежал, укрываясь руками от огня. Доли секунд хватило заметить на иконах с ликами святых начертанные строки и вписанные имена. Ни буквами, ни латынью, а именно цифрами, кажущимися не разрешенными уравнениями, цифровыми кодами, безличными номерами. Он бежал к спасительной двери, и жар с силой вытолкнул его наружу.
Прочь из храма! Так вылетает из пожарища сотлевшая бумага. Еще долго и плавно скользя в сторону от огня, подталкиваемая жаром и подгоняемая потоками уличного ветра.
Спугнув взлетевшего филина, он пал на его место – на покосившийся крест – и намокшей бумагой повис на его облупившемся металле. Раздался тот же шепот из леса. Снова где-то далеко крикнул филин. Звякнул скорбно колокол. Василий обернулся и увидел храм. Целый (!), с куполом и крестом на нём, проткнувшим звездное небо. Он, отвернувшись, поник, ощущая от самого себя исходящий запах гари.
– Священное Писание! Хотя… – Василий обреченно вздохнул, морщась от боли в груди, причиненной ребром креста. – Такое пламя… там, внутри, пойди теперь его найди…
* * *
– Я вам звонил, вы не ответили… Хотя увидеть, мне кажется, хотели.
Любовь зажмурилась от яркой коридорной лампы и от свечения пришедшего не к месту гостя. Все пылало в нем, светилось: «горящие» разные глаза, цифры на татуированных зубах, пуговицы и за?понки на кремовой рубашке, заколка галстука сверкнула бриллиантом, переливом сыграла ткань костюма, и даже отразили свет тупые носы туфлей. Ну и жгучий аромат перцового парфюма дополнил надменный образ гостя.
– Я не отвечаю на звонки с не знакомых мне номеров… – Она, слегка отстранившись, предложила ему войти.
– Не лукавьте… – Гость вошел, прикрывая мягко дверь за собой в коридор, при этом в квартире не стало темнее – вошедший освещал весь её интерьер. – Этот номер знают все…
– Но не всем, видимо… с него звонят. – Любовь едва справлялась с волнением, прерывисто дыша.
– Это точно… – Голос гостя был звенящий, молодой. – Не каждому. Только тем, кто этого достоин…
– А вы жгучая штучка, проходите. – Любовь кивнула в гостиную, останавливая жестом попытку входящего разуться. – Не снимайте! Прожжёте мне еще ковер… Как дома будьте, располагайтесь. Я приведу себя в порядок…
Она прижалась спиной к закрытой двери в ванной и, стиснув зубы, беззвучно заплакала, съезжая по рефренной поверхности двери вниз. Это усилило ее дрожь. Страх. Паника.
Любовь все-таки смогла, дотянувшись трясущейся рукой, включить воду. Паром откликнулся горячий душ.
«Он вернулся за мной… Это все откровения Василию. И Василия со мной же. Помоги мне, боже!»
Она отшатнулась от двери, подымаясь, – та обожгла ей спину. Замерев от страха и повернувшись к «пылающей» поверхности двери, она смотрела на нее, боясь прикоснуться. Внутренне понимая, чувствуя, что за дверью стоит Он, то существо, то чудовище, что когда-то безвозвратно забрало ее родителей.
Любовь отшатнулась от зеркала с замершим в груди сердцем, едва повернувшись к отражению. Там был он. Только секунду, только мгновенье, за ее спиной. Не в том виде, в котором пожаловал к ней. А как пугающий размытый образ в цифре на фото с Василием. Оглянувшись, она не обнаружила никого. В отражении тоже. Только ее испуганное бледное лицо с широко раскрытыми глазами.
«Не покажи ему своего страха… Соберись, только в этом твое спасение!» – Она поискала на груди распятие святое, но вспомнила, вздохнув обреченно, что никогда его не носила. И крещеной даже не была!
Дрожащими руками Любовь накидала легкий макияж. Выключив воду, еще посидела пять минут, собираясь с силами. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, открыла дверь, перед этим осторожно трогая ручку боясь обжечься.
Незваный гость уже покопался в ее фонотеке и баре. Звучал давно ушедший в суициде Kurt Cobain. Вино плескалось в прозрачности бокала, а гость в манере сомелье дегустировал его.
– Чем обязана? – Любовь попыталась улыбнуться и не шататься при ходьбе.
– Вашим не в меру неуместным любопытством… – Он, отпив маленький глоток, поморщившись, отставил в сторону бокал. – Смотрите-ка, как любопытство созвучно с вашим именем и чувством, что люди бездумно в ранг особый возвели… Как будто любовь и любопытство – одно и то же. Не разделяете моего субъективного?..
– Если вы за этим только, – Любовь, глядя пристально в его горящие разноцветным огнем глаза, все-таки шатаясь, подошла к столу и налила себе в бокал вино кровавого цвета, – то можно было и не утруждаться подъемом по лестнице, я могла бы выслушать подобное с балкона.
