скачать книгу бесплатно
Как нельзя лучше? Отечество ушедшего века в уколовращениях жизни
Юрий Петрович Попов
Данная новелла в диалогах и грезах написана в жанре сумбурного повествования, и читателя удивит, что в ней реальность и грезы подчеркнуто неразличимы и могут даже составлять, если можно так выразиться, один и тот же кадр. А вы примите во внимание, что в нашей нынешней жизненной круговерти именно иллюзии и утопии и есть реальность. Предназначено произведение в первую очередь на продажу и потому адресовано не читателю, а покупателю. Впрочем, жажда читать книги, а не просто заполнять ими полки, что ни говори, все же не угасает, поэтому и читабельной новелла тоже на всякий случай сделана.
Итак, в данном произведении события послевоенного времени воспроизводятся писателем перестроечных лет и потому сплетаются два временных плана. Вдобавок к концу произведения выясняется, что называться оно должно иначе и даже совершенно иначе! Предельно широкий потребительский интерес: читать, хранить, а можно даже прочитать и сохранить, помимо того, можно также рассказывать и обсуждать, рекомендовать и рекламировать. Короче, коль возьметесь всерьез, скучать совершенно точно не придется, ибо могут вас как похвалить, так и поколотить.
Ю. П. Попов
Как нельзя лучше?
Отечество ушедшего века в уколовращениях жизни
© Попов Ю.П., 2023
Лучик Света, тебе посвящаю!
Юпитер скукой был томим
– Что ты делаешь, состоятельный наш? Так увлекся перебирать свою добычу на глазах у читателей, что не заметил, как распустил свои лохмотья, смотреть непотребно. Поправь хоть галстук! – проговорил один или этот, увещевая того или другого. Ведь и читательницы тоже… – Последовала непродолжительная пауза. – Не понимаешь, что кто-то именно сейчас, в эту минуту, – веско продолжил он, – читает эту самую книгу, в которой мы изображены, и все видит.
– Верно, – покорно отозвался тот, не отрываясь от сосредоточенного внимания к своему занятию, – есть одна с раскрытой книгой, но она только что обзавелась новой юбкой и сейчас в мыслях только о ней.
– А читатели у тебя не в счет?
– В счет. Да только они о тех же юбках еще больше думают. – Этот знал, что это только пересмешки, хотя и произносятся в тоне философствования. – Но ведь, понимаешь, им все это только приснилось. Читатель – тот же наркоман. Знает, что погружается в мир собственных фантазий, и все равно ничего другого ему и не надо.
– А все же как получилось взять столько?
– У хорошего навигатора ветер всегда попутный, – хмыкнул тот. – Получилось все очень даже просто: мне приснилось, будто такая куча бабок перепала, – не говорил, а возглашал тот, опять же с таким видом, что нельзя было понять, всерьез он или смеется. – Сумма, понимаешь, такая преогромная. Никогда не держал столько. Думаю, дай-ка Юпитер скукой был томим я поскорее проснусь, пока она у меня в руках. Глупо было бы оставлять ее в одних только воспоминаниях.
– Ты все еще не отстегнул мне куртуажные, как это называли когда-то.
Грудь того картинно выпрямилась и даже вроде как высоко выгнулась:
– Ныне я состоятельный, – с важно-напыщенной гордостью изрекается все им же. – Приличное вознаграждение за участие тебе – само собой. Кругленькая цифра с многими нулями. Нули, – прочеканил тот слово за словом, – получи хоть все сейчас, остальное при случае. – И демонстративное шмыгание носом оказывается точкой тирады.
– Ну давай хотя бы нули. И побольше. Все как-то душу греет.
– Побольше не дам. Самому нужны. Шесть нулей получи, и будет с тебя. Миллион как-никак.
– Однако порядочная же ты сволочь, мой старый дружище, – пронесся в голове первого или одного из них фамильярный укор.
«Насчет сволочей, – подумал в свою очередь в ответ другой, – тебе так и так придется смириться». – Подробное предварительное обсуждение каждого плана проделки выработало у обоих взаимопонимание без слов и даже без междометий. Да и родство душ вместе с профессиональным жаргоном способствовало сближению и работе мыслей в унисон.
– И все же жаль, что нельзя послать тебя прямо сейчас в рыжую, сиречь задницу.
– И насчет задницы, – согласно хмыкнул про себя другой, – даже и не работая под больших умников и святош, придется согласиться: посылать нас с тобой можно, увы, только оттуда. Так называемая мораль хоть и не дает срок, но приговор-то выносит: мы и так из нее никогда не вылазим. Вроде как родились в отвратительной клоаке, и она для нас самое уютное место обитания.
* * *
«Дуракам и идиотам в раб. вр. вх. воспр. за избытком таковых» (первая половина написана простым карандашом, вторая – красным и другой рукой).
«Делай по науке – сначала испытай на крысах и только потом устраивай свое общежитие».
«Если крокодил, случайное заплывший из Атлантического океана в Байкал, вдруг прокуковал кукушкой, то какой век на дворе и какой диагноз вы поставите тому, кто подобные вопросы сочиняет? Ручаюсь, что ответ вы дали верный и сразу. Теперь вопрос уже непосредственно и только лично вам: какой диагноз ставить тому, кто такие вопросы читает и всерьез на них отвечает? Ответ: все то же самое, только еще вернее». Вместо подписи нарисована рожа, показывающая вам язык.
«Вскрытие показало, что больной умер в результате вскрытия».
Курилка в научно-исследовательском институте философствования и гуманитарствования расписана без грамматических ошибок. Нецензурные выражения тоже почему-то отсутствуют. Официальное название учреждения НИИ «Богу свечка», НИИ «Черту кочерга» появилось, когда ученые в результате восхитительно тонкого и необъятно всестороннего анализа обнаружили, что изучавшиеся ими врозь две противонаправленные сферы бытия, две исследовательские плантации в области гуманитарного знания имеют много родственного и подлежат комплексному углубленному изучению в нерасторжимом органическом единстве. Объединение экономит расход творческих усилий. И потому оно выглядело как большое открытие и как большой рост, особенно в собственных глазах.
– Светоч, светило?
– Угу. – Насчет светила можешь не сомневаться – пробы негде ставить. Гений. Правда, об этом пока никто, кроме него, не знает. Он и сам только недавно узнал. Думаю, это его единственное открытие, которое он, к счастью, унесет с собой в могилу. Отправляли ведь когда-то этих дотошных на костер. Было же такое благодатное время! Хотя что такое костер, если верить в перерождение? Зуб посверлили, и иди благоденствуй. Чем больше пострадаешь, тем больше вознесен будешь.
– Это один из той ученой братии, для которых все ерунда перед лицом вечности? Все они не от мира сего. Пусть развалится весь мир, лишь бы по арифметике.
– Во-во, только еще хуже. У этих хоть арифметика остается. А то вообще ничего, потому что все, понимаешь ли, возникло из ничего. Профессор докопался до вселенской истины и теперь всем объясняет, что все мы вместе с нашим мирозданием – персонажи романа и мелькаем в голове какого-то романиста. И не какого-то космического, а самого обыкновенного, заурядного, что по утрам кофе дует и похмеляется, по вечерам снова набирается. Что он придумает, то и происходит. Тот все еще, дескать, сочиняет и то и дело перечеркивает, никак закончить не может. А пресловутое сотворение мира и человека богом, истово уверяет всех генералиссимус от науки, даже если бы и было верно, то все равно слабовато, даже примитивно. И его, дескать, пора оставить на потребу карикатуристам. «В начале было слово», – безусловно, верно, но только в том смысле, что и бог, и сотворение им мира сначала выдумали. Теперь, говорит он, предстоит только установить, насколько толковый литератор взялся в нашем случае за дело. Выйдет из его затеи что-то путное или опять тот же конец света, зависит от его фантазии, работы его мысли и работы, гм-гм, вытрезвителя.
Короче, повелителю мироздания Юпитеру позволено и доступно все, и именно поэтому он изнывает от безделья, по временам отбрасывает космическую скуку, прикидывает так и эдак, то сотворит, то сотрет. И когда исчезает слово, сиречь его выдумки, исчезает вообще все, не исключая и самого вседержителя.
* * *
Мурлыкать себе под нос, поджав лапки под себя на коврике, – первейший кайф. В пространстве вокруг одни только знакомые звуки, шорохи и запахи. Ближе всего, почти над головой слышен знакомый басистый рокот, изредка перемежаемый таким же знакомым мелодичным бульканьем. В полудреме не хочется выискивать никаких опасностей. Уют и довольство. Но вот вдруг ушки навострились и лапки напружинились – жужжание, звучное, то приближающееся, то удаляющееся. Уюта не стало. Вернее, он не пропал и даже не уменьшился, он лишь отодвинулся из внимания, уступив место другим настроениям. Насторожившийся взгляд кота сосредоточился на передвигающейся в пространстве черной, отливающей серебристым блеском точке. Вот она медленно проплыла на светлом фоне, вот оказалась на темном. Голова сторожко вертится вслед за движущейся зигзагами мухой. Басистый рокот тряхнул головой и следом махнул рукой. Нарушитель уюта и спокойствия испуганно шарахнулся, поменял направление, и звонко гудящая черная точка стала надвигаться на ловца. Ближе, еще ближе. Пружины подбросили точно, клац – и жужжание исчезло в пасти. Теперь снова на свое место и лапки под себя. Оба рокота, басистый и звонкий, моментально перешли на интонации, греющие кошачью натуру. Дрема стала еще уютнее.
– Во дает! Ты за ней и глазом не уследишь, а этот нацелился, прыг, и с одного захода бац – и нету. Лихой ты парень, Булька!
– Котик ты наш котик. Что бы мы без тебя делали? Иди я тебя поглажу, полосатик ты мой расчудесный.
Глаза сами собой зажмурились плотнее от мелодичного приветливого мурлыкания, погрузившего кота в блаженную дрему.
Он подошел к раковине, помыть только что опорожненную тарелку, шум воды на время заглушил телевизор на кухонной полке и передачу о выводе войск из Германии. Оба не обратили внимания на вдрызг пьяного президента; тот, чувствуя себя беззаботно перед шеренгой почетного караула, то выделывал какие-то кренделя заплетающимися ногами, то начинал энергично размахивать руками, дирижируя оркестром. Экран телевизора, переключаемый на другие каналы, успел проговорить голосом одного из героев фильма о биллиардистах: «Поеду в Лондон, заключу контракт на 300 000 долларов, вот и все». Потом мелькнула несуразная комедия о том, как одна лавочница продавала своего любовника подруге за 150 000 долларов. И под реплику: «К чертям собачьим!» – произнесенную уже в экран, «электронный ящик» умолк.
– Тебе чайник включить? – откладывая джойстик, спросила она и тут же нажала кнопку чайника.
– Давай.
Ложка кофе, ложка молока. На напоминание про сахар последовало протяжное «Не-е. Так».
– Ну что, Булька, отдыхаешь? Правильно, надо. Это у ней никаких забот, кроме всяких там погладить, постирать да прочие неказистые потребности. Неведомо ей наше с тобой, Буля, дум высокое стремление, тяжкие вселенские заботы. – Кофе отпивается мелкими глотками, размеренно и без спешки. – Где ей уразуметь и оценить? Оно понятно, – вкладывая максимум пафоса в интонации, разглагольствует он, – ее гордость распирает, что у нее два таких кота живут. Люди тебя только, пухломордого, увидят и уже говорят: посмотрите, какие в доме коты! На всю округу гордость. Да даже и на весь город, если не впадать в ложную скромность. Да и наше занюханное Отечество недалеко ушло, скажу я тебе, почтенный Бюль-Бюль оглы. И вообще, как повезло этой паршивой цивилизации, куда нас с тобой занести угораздило. Всего два, – с деланно тяжким вздохом проговаривает он, – сколько-нибудь приличных кота на все мироздание! Кто нас с тобой оценит?
– Один из них, – продолжил он ей рассказ, неожиданно оборвавшийся перед тем благодаря происшествию с мухой, – из той породы проходимцев, которым даже и во сне одни только денежные кучи снятся, кинул коллектив, да и загреб какие-то миллионы. Другому пообещал отвалить кучу с шестью нулями. А этот другой ходит надутый на него и на весь белый свет. С этими, дескать, «шестью нулями» ныне колеса от подержанной тачки или лавочнику центнер колбасы, деловому человеку – одна, дескать, чесотка; проще говоря, какую цифру перед теми нулями ни ставь, так нулями и останутся. Ну все, Булькин, друг неразлучный, пошли к себе. Ладно, время пообщаться со стариком Державиным, пойду завалюсь, – приложившись к ручке и сдвигая чашку под кран, проговаривает он.
– Пойдите завалитесь. Чашку оставь.
«Единомышленник» Булька мирно почивает на рабочем столе писателя прямо под портретом Державина, погруженный в какие-то свои кошачьи грезы, уж, конечно, куда более серьезные и понятные, чем у этих несуразных двуногих, наделенных лишь зачатками смекалки. Впрочем, полезность их для кота все же неоспорима, а ворчать на судьбу, тем более на этих несмышленых «друзей четвероногих» не годится.
Приметы начала начал
Их роман длился уже два месяца, начавшись в поезде, когда она во время командировки оказалась с ним в одном купе на целых двое суток. Завязавшееся нечаянно знакомство не окончилось после совместного пребывания в одном вагоне, а, наоборот, стало, как это часто бывает, укрепляться, и они стали для всех их близких не разлей вода. Сегодня они валялись в ее квартире на диване одни, без посторонних, потому что родители с ее младшим братом укатили на три недели в Батуми на море. Он вольготно растянулся, как он делал это всегда, когда они вот так же где-нибудь уединялись, притянул ее, хрупкую и ладно скроенную, без стеснения жадно и фривольно растопыренной ладошкой и совсем не замечал тревоги в душе подруги. Той предстояло начать трудный разговор, к какому часто вынуждены многие и многие незамужние женщины, роман которых с мужчиной долго не заканчивается браком.
– Вот видишь, мадмуазелька, – бодро разглагольствовал он, – что значит остаться с тобой вдвоем? Как говорится, покой и благодать.
– Только скоро покой и благодать получать втроем будем, – решилась она, наконец, выдохнуть то, что ее терзало.
– Никаких третьих нам не надо. Мне, во всяком случае, тебя одной хватит. Так что если вы, мадмуазель, проявляете заботу о том, чтобы у вашего мужчины гарем завелся, то это излишне.
– Да я, можешь себе представить, не о гареме для своего мужчины, я о другом, третий может сам собой появиться, без спросу. В роддоме.
Известие вроде бы относилось к числу ожидаемых, тем не менее он был ошеломлен, и его обычная беспечность моментально слетела с него, будто сорванная ветром шляпа.
– Ты о чем это!?
– Да о ребенке.
Молчание его было продолжительным. Если б ей было видно его лицо, она заметила бы его растерянность и то, как он порывается что-нибудь сказать и не может ни на что решиться.
– Так ведь… Так ведь надо к врачу сходить.
– Уже сходила. Подумала, что я, наверно, надорвалась. А оказалось совсем-совсем другое.
– А врач что?
– Я же уже сказала.
– У-у, – мычит он, приходя постепенно в себя и озадаченно вникая в свое потрясающе новое положение. – Прямо всерьез, что ли? Вот это да! – Пальцы свободной руки поскребли макушку, демонстрируя серьезную умственную работу. – А чо такое беременная, а? – окончательно возвратился он на игривый тон и привлек подругу чуть плотнее. – Болезнь такая, что ли, простуда?
– Ну да, вроде как хворь такая.
– Надеюсь, не заразная?
– Еще как заразная. Оттого и получилось.
Его настрой не спешил переходить к ней, и все же состояние тревоги начало подтаивать, хотя скорее незаметно для нее.
– Это с кем же вы, мадмуазелька, так неосторожно пообщались? Позвольте спросить.
В ответ ее миниатюрная ладошка на его груди отчетливо, хотя одними только пальцами, изобразила похлопывание.
– Я-а!? – деланно вскидывается ее приятель, не отделяя, однако, ни одной ее прильнувшей к нему клеточки. – Я такими хворями сроду не страдал. – Его вздернутый указательный палец заколебался у него и у нее перед глазами, изображая самый решительный и непреклонный протест. – Не демонстрировали бы вы лишний раз свое хваленое женское лукавство. Давайте-ка выкладывайте все начистоту.
– Начистоту и есть.
– Ведете вы себя неосторожно в свежую погоду, скажу я вам, мадмуазелька. Бывает же – ветром надует. Вот недавно как раз вон какой бурный циклон пронесся, ураганом звали.
– Мой циклон зовется иначе.
– Ну как бы ни звался, а только учила тебя мама быть осторожной в ненастье, и все без толку. В непогоду подол у тебя неосторожно приподнимается, вот и результат.
– Он не сам приподнимается. – И ее ладошка на его груди снова показала, к кому адресованы ее слова.
– Ну уж так уж и я. Помилосердствуйте, мадмуазелька. Ну, если и было, то ведь всего-то раз, два, три… – растопыренные пальцы снова замаячили перед их глазами. – Пальцев на руке не хватит.
– На это хватило.
– У-у. Ну, стало быть, это только потому, что ты у нас такая шустренькая. Придется поговорить с тобой по-серьезному.
Он с напускной важностью прикрякнул, кашлянул в кулак и начал:
– Позвольте спросить вас, барышня, вы как привыкли детей на свет производить: в замужестве или так?
– Да вы знаете, молодой человек, такой привычки у меня как-то не сложилось.
– Как так? Уж не хотите ли вы сказать, что у вас совсем нет практики?
Ему было даже и невдомек, что упоминание о замужестве ввергло подругу в волнение, от которого у той замедлилось дыхание и наметилось ощущение победительницы.
– Именно это и хочу сказать.
– Вот тебе и на! И я только сейчас об этом узнаю, – витийствует он и делает вовсю широкие глаза. – Она, может, и рожать-то вовсе не умеет, а берется. Это ж надо, какая безответственность. Чему вас в школе учат? – Артисту в его приподнятом настроении великолепно удается неподражаемо ворчливый и вместе с тем назидательный тон. – Ты сначала приобрети опыт, досконально изучи это дело на практике, а потом уж берись детей делать. Умные-то так ведь поступают.
– Болтушка.
– Ничего себе болтушка. А я-то стараюсь, а я-то ухлестываю, уламываю и уговариваю, добиваюсь, можно сказать, больших успехов.
– Да-а, что есть, то есть. Уж этого у тебя не отнимешь.
– И что в итоге?
– И что в итоге?
– Придется мне, барышня, взять тебя под свою опеку. В общем, слушай внимательно: ребенка производить на свет будешь в замужестве.
– Я буду в замужестве? – незамедлительно реагирует та, успев уже оживиться глазами. – А можно поинтересоваться: за кем я буду замужем?
– Учитывая твое безответственное отношение к таким вопросам…
– Учитывая мое безответственное отношение…
– Выбор за тебя я, разлюбезная барышня, сделаю сам.
– Я очень внимательно слушаю. Так какой же будет выбор?
– Женихом твоим будет, смею заверить, персонаж в высшей степени положительный. Если что-то и не устроит тебя, то только потому, что ты не умеешь ценить. При твоей безответственности немудрено, – важно завершает он свои разглагольствования, с удовольствием вслушиваясь в них и сам.
– Да я уж постараюсь.
– Почти не пьет, почти не курит, почти на женщин не смотрит.
– А «почти» что означает?
