Фёдор Басманов. Опричная жар-птица. Книга первая

скачать книгу бесплатно


– А он точно того… – даже видавшего виды Спиридона, передёрнуло.

– Что того? – переспросил Григорий Лукьянович.

– Точно помер?

– Да хватит уже, божевольные! К бабкам что ли местным постучитесь, олухи. Пусть они вам взваров каких дадут.

Возничий, раздраженно шагнул к покойнику, ухватил верёвки, собираясь всё вернуть, как было.

– Что-то ты старик, сегодня как пьяный. Ни тебя, ни Меркушку не узнаю. Такой придури николи от вас не случалось.

– Григорий Лукьяныч – так ведь… Всё –то у нас нынче особенное – Спиридон улыбнулся широко, показав гнилые зубы – Мерекаете, вы сами на себя шибко похожи? Церемониться с покойничком не велели. Сами! Запамятовали? А теперь охаете, ахаете, да пляшите вкруг него. В скудельницу положить и землицей сырой засыпать как положено – не схотели. Как тати ночные крадёмся, соромно, ей Богу.

Почесав затылок и продолжая растирать ноющую спину, мужик прикидывал – нет ли кова[6 - Ков- злой, тайный умысел]? А если есть, то опять же, монетку лишнюю с Григория Лукича взять можно за молчание. Григорий и раньше за их работёнку платил хорошо. А нынче, видать, случай особенный.

– Не твоё дело собачье.

Возничий наклонился над телом. Ухватив угол мешковины на мгновение замер. Глаза смотрели и обжигали пострашнее всех тех пыток, что приходилось наблюдать изо дня в день. По совести говоря, всё что происходило в Тайницкой башне московского кремника, давно уже наводило на Григория скуку.

Случайный яркий луч закатного света, не последний на земле, но последний для этого человека, скользнул по лицу. Осветил слипшиеся ресницы. Из глубины зрачков, как показалось Григорию Лукьяновичу, поднялся голубоватый отсвет. Напомнивший ему о временах не столь уж далёких и не таких уж плохих. Нынче времена похуже настали. Для всех. Для самого Григория тоже.

Вместо того чтобы завязывать, возничий размотал мешковину сильнее – убедиться. Глупо, так глупо, что выругался на себя мысленно. Самыми распоследними, да грязными словами. Такими словами на изменников и холопов не плевался. Точно не кат государев, а попёнок малахольный, дьячок помешавшийся. А всё ж проверить надо. Привиделось, значит. Григорий зажмурился, встряхнул головой. Рана на груди, что виднелась через исподнее, пропитанное кровянистой застывшей жижей, никуда не исчезала. Да, вот она. Как и было. А куда денется? Прошлого не воротишь.

Из раны рёбра торчали. Не выжил бы он. Глупо и думать. Одно суеверие и суета.

На всякий случай Григорий Лукьянович снял с пояса нож, поднёс лезвие к тому, что раньше называлось губами. Лезвие ожидаемо не запотело – сверкнуло прежде чем Григорий обратно в ножны сунул.

Но навязчивая оса жалила где-то внутри, под рёбрами. Выполнять последнее, что должно было теперь с телом сделать, возничий не захотел, ровно, как и оставаться рядом с покойником в последний момент.

Распрямившись и отряхнув колени от песка, велел:

– Завязывайте.

Меркуша уже хотел приступить к делу, надеясь побыстрее от этого дела избавиться, но Спиридон оглушил его восторженным восклицанием:

– Святые угодники! Экая вещица!

Забыв про боль в спине, тюремщик с огромным трудом, но охваченный лихорадочной радостью, наклонился над покойником и небрезгливо пошарив пальцами по окровавленной ключице, вытащил мощевик – энколпион. Гайтан, на котором висел крест от натяжения мгновенно лопнул.

– Богато – прошептал Меркуша.

Крест и вправду отличался прекрасным литьём, словно умелый розмысел сотворил и явно был не простым – из дорогого металла, да каменьяни разукрашенный.

– Вот дурень, Меркушка. Когда покойника обряжал, как не заметил? Как мог пропустить? Такая вещь сейчас бы костоголовам досталась бы!

– Положи, где взял – внезапно рявкнул возничий.

Спиридон растерялся и разозлился. Договор был старый, уж много лет действовал, покуда Григорий Лукьянович привозил в местную худую темницу тех, кого Боженька забыл. Все приглянувшиеся вещи, вне зависимости от ценности, позволял забирать. Работёнка-то чёрная. Себе ничего не оставлял. Ему и так хватало.

Вот откуда мощевик -то возник? Всё же отобрали. Чудеса.

– Это я… Принёс – после недолгого молчания ответил на очевидный, повисший в воздухе вопрос Григорий Лукьянович – Положь, говорят – повторил он.

– Уговор дороже денег – напомнил Спиридон.

– Тьфу, ты ж пакость – выругался Меркуша – То ж не перстень, не деньга. Спиридон, ты ж старый уже! Завтра помрёшь, а руки грязные. О душе подумай. Я-то своё еще отмолить успею, ежели Господь сжалится. А ты?

– Замолкни – рявкнул на юношу Спиридон.

– Это если денег вместо уговора не платят – протянул Григорий Лукьянович – А я тебе больше уговора дам, раз так вышло.

– Чудны дела твои Господи! Не вы, ли Григорий Лукьянович, водице и днищу адскому тело и душу отдаёте? Ни погребения человеку, ни отпевания – не по-божески. У нас пленников как псов закапывают, а всё ж… Батюшка приходит. А Вы…

– Верни – добавил Григорий и первый раз за долгую службу, Спиридон услышал в его голосе что-то похожее на просьбу. Это окончательно склонило старого тюремщика к мыслям о наличии какого-то тайного умысла.

Григорию просить не по чину. Его удел кнутом, али палкой взмахнуть, позвонки пересчитать. Коль захочет, сам Спиридонка на месте этого мёртвого боярина окажется. А тут – почести какие! И это при том, что в общую яму бросать мёртвого, возничий отказался. Знать следы заметал. Не надо было Лукьянычу, чтобы кто-то прознал о том, что приключилось. Чего боялся? Концы ему, видите ли, в воду, нужны…

«Концы в воду – повторил про себя Спиридон – нечистое дело» – мужик потёр спину – Концы в воду? Чего боится-то псина рыжая? Чего другим людям знать не положено? Сюда ли, к нам ли, того барчука определили? Не в Кирилловскую ли обитель, куда таких белоруких и свозят?»

Спиридон шмыгнул, высморкался в рукав, бросил быстрый взгляд на бледного забусевшего Меркушу. Тот был последним, кто покойника живым застал. Да и частенько возле него последние дни околачивался. Будто дружка себе нашёл, баланда. Во-от, этот дружок его с толку-то и сбил! И без того межеумком был, а как речей вольных наслушался, совсем одурел.

То водички подаст, то ещё что. Спиридон знал, но не мешал в этот раз. Ему и самому нового их пленника жалко бывало. Сильно он отличался ото всех остальных, дюже надоевших. Иной раз чувство накатывало, похожее на болотную удушливую воду. Будто не человека мучают, а птице крылья ломают. По пёрышку выдирают. А птиц, в отличии от людей, Спиридонке всегда жалко было.

И ведь, немногим старше самого Меркуши. Только-только в силушку молодецкую вошёл. У Спиридона свои сынки такие. Все в столицу укатили, негодники, счастья пытать… В опришнину, какую-то, сказывали. Ни весточки уж более двух лет, словно в воду канули.

Но Меркушка вопрошающего взгляда не видел. Молчал, отвернувшись к озеру. Ждал покорно, что повелят.

Пока все трое растерянно стояли вкруг мёртвого тела, точно это первый покойник в их жизни, день окончательно начал гаснуть. Тени разбрелись по камышам. Ветер стал сильнее и холоднее. Равнодушно теребил уголки мешковины, шевелил волны и волосы мертвеца.

Глаза, напугавшие трёх мужиков своей живостью, всё также смотрели на небо, не веря в смерть.

Меркуша заметил выпавшую из связки руку. Тонкие прозрачные пальцы, с отросшими в заточении ногтями, словно перебирали песок. Некоторые из них сломали почти сразу, как несчастного привезли. Когда пришло время снимать дорогие перстни.

Меркуша ощутил, как рубаха прилипла к спине, перекрестился испуганно.

Спиридон, ощущая какой-то суеверный, неведомый ему доселе страх, также, как и Меркушка, стараясь не смотреть покойнику в глаза, вернул энколпий назад. Небрежно положил его на ключицу – единственное не разодранное на теле место. После, махнул рукой, призывая всех докончить работу, но вместо внятной речи – застонал. Боль в пояснице стала сильнее.

– Пора тебя менять Спиридон – разворчался возничий. Сплюнул раздраженно, отложил суму и сам помог Меркуше накинуть мешковину и замотать как надобно. Или почти как надобно. Руки не слушались, работа в этот раз не спорилась, да и стоило ли стараться?

– Потащили – Григорий Лукьянович ухватил перемотанное тело в районе ног, Меркуша – верхнюю часть туловища.

Спиридон, прихрамывая, побрел за ними по берегу, пытаясь давать дельные советы.

– Без тебя обойдемся – обозлился Григорий.

У самой воды все разулись, поскидывали обувь на песок. Босыми побрели к лодке, нос которой услужливо показался из-за камышей.

Пару раз покойник вырывался из рук, падал в тёмную водицу. Григорий, отвыкший за короткий срок от грязной работёнки, на все лады костерил помощников. Помощники мысленно костерили Григория, а вслух лишь бормотали молитвы, глотая и путая знакомые слова.

Как погрузили тело в лодку, Григорий повторил:

– Я туда не полезу. Хватит с меня. За что я вам оглоедам плачу?

– Дык…За крестик обещали – вкрадчиво напомнил Спиридон – Возместить.

– За крестик – передразнил Григорий – За робь[7 - Робь – работа] я вам плачу, дурень, а не за крестик.

– Справлюсь – Меркуша забрался в лодку.

Спиридон вздохнул. Судя по выражению его лица, он мысленно уже попрощался с молодым помощником.

От огня Меркуша отказался. Хвастливо сообщил подельникам, что «видит в темноте, как зверь ночной», да и собирался управиться до темноты.

Подождав, пока молодчик усядется за вёсла, Григорий подтолкнул лодку. Качнувшись несколько раз, она легко заскользила.

Начинало потихоньку темнеть, но Меркуша стремился отплыть подальше. Знал, что пока темнота не густая, прозрачно-северная, смотрят на него с берега, следят за каждым движением. И только когда пришло понимание, что стал он для спутников всего лишь расплывчатым пятном, запыхавшийся гребец остановился.

Несколько минут сидел молча и неподвижно, оставив весла и обхватив собственное замёрзшее тело худыми руками. Затем выудил из – под одежды нож. Разрезав опять веревку, зажмурился, сунул руку под мешковину.

– Прости ты меня, Господи, не для себя…Не для себя…Ну?

Щупал наугад, но недолго. Вытащил тот самый энколпий, который лишь по случайности не соскользнул и не затерялся. Едва ухватил, зажмурился. Качаясь вместе с лодкой, несколько секунд не решался открыть глаза, затем потянул на себя. Вытащил испачканный кровью мощевик, сам весь измазался.

Молитва не давалась, даже звук собственного голоса пугал. Наконец Меркуша открыл глаза. Крест заблестел. Откуда появился странный свет, похожий на лунный? Тонкий молодой серп, разгуливающий по небу над самым высоким холмом Белозёрья, никогда бы не родил такой луч. Меркуша сжал мощевик в кулаке, затем вороватым жестом сунул за пазуху, да пробормотал холодными губами:

– Прости Господи… Я ж не для себя. Я ж не корысти ради, не ворую, не краду, лихого не думаю… Обетованье дал. Слышишь ли ты меня?!

К Господу ли обращался юноша, к мертвецу ли, сам Меркуша не знал, а может просто хоть чей-то, хоть свой пугающий услышать хотел. Уж больно стало страшно. Никто, конечно, не откликнулся. Лишь лодку качнуло сильнее на спокойной озёрной толще, будто сом какой днище боднул.

Какое-то время, переводя дыхание и жалуясь вслух на работёнку, что давно уже в тягость, Меркуша сидел на дне лодки рядом с телом, вдыхая солёный рыбный дух, поднимающийся от влажного дерева.

Только после этого потянулся к измученному покойнику, который в этот раз оказался смирным и податливым. Хоть и не сразу, несколько раз отчаянно удерживая равновесие, удалось юноше докончить робь. Сам несколько раз едва не последовал за покойничком, только святая молитва, да умелые руки остановили лодку, готовую перевернуться.

Вода долго принимать не хотела, несмотря на то что Меркуша всё сделал по уму. Не первый раз делать-то приходилось. Бывало и хуже поручения им заезжий столичный гость оставлял. Но нынче, как заметил Спиридон, всё происходило особенно.

Белозёрье не проснулось от внезапного тяжёлого всплеска. Много чего на своём веку повидал северный край.

Меркушка обессиленно лёг лодочное донце, чтобы перевести дыхание. Сил на обратный путь требуется много. Темноты он не боялся, но с берега потёк густой пенистый туман.

Рука сама потянулась к мощевику. Достал его, пальцами грязными растянул створки. От удивления приподнялся на локтях. Не того ожидал он… Искал силы святой для поддержки в это злую минуту, когда вода чёрная поглощающая чужое тело, словно поднималась в нём самом, готовая горлом пойти, кровь живую из вен вытолкать, тиной вонючей эту кровь заменить. Но вместо привычного, увидел в глубине свернутый колечком русо-огнистый локон.

– Чудно – Меркуша осторожно потрогал мизинцем.

Да и сам барин чудной был. Не нашёл Меркушка святые мощи, но в душе посветлело. Захотелось прямо сейчас налечь на вёсла и увести ботник как можно дальше от людей, что ждали на берегу. Сбежать. Впервые у Меркуши, который в глубине души даже хотел поменяться местами с этим человеком, цепляющимся за жизнь до последнего, цель появилась. Смешная для других, может, да не для самого Меркуши. Среди всего гнусного, поганенького, что ежечасно окружало и наваливалось дурнотой ледяных острожных ям, что-то светлое, согревающее надеждой выкарабкаться. Хоть кому-то пользу на этой земле принести.

От этого – сил прибавилось, хоть и не частицу святую обнаружил Меркушка в мощевике.

Разум искал молитву, но душа подсказывала, что помолиться стоит не за себя, а за того, кого он только что отправил на озёрное дно без отпевания. Горькое осознание заставило громко вскрикнуть, снова вспугнув белозерскую птичью тишину.

Всё, что нужно у боярина узнал. И что не нужно – тоже. А имя – то его и не выспросил. Когда завязалась меж ними внезапная дружба, длившаяся всего несколько дней, искалеченный, избитый, но гордый, помня сквозь обморочное сознание, что представлял из себя ещё совсем недавно, опальный имя своё называть отказался.

– Узнаешь по сроце[8 - В срок]. Все вы ещё узнаете, услышите обо мне – вспомните. Даже кто не захочет.

– Я бы помолился – робко попросил тогда Меркуша – Отсюда не выйдете. Никто уже не выходит.

– Неужто Господь без извода[9 - Извод – список] не разберется? – дерзко спросил боярин – Дьяк он что ли, Господь твой?

– Страшно, точно еретик говорите – смутился молодой тюремщик – От имени своего отрекаетесь? Или от Господа?

– Он сам… От меня отрёкся.

– Что ж за беда-то такая – вспоминая этот разговор, прошептал юноша – Не по-людски. Всё не по-людски.

Держась за борта лодки, Меркуша отчаянно посмотрел на небо. Ставшее почти серым, оно набирало холодную высоту. Вода давно сомкнулась над телом, исчезнувшим в глубине Белого озера.

Мокрый, продрогший, в прилипшей к телу одежде, юноша налёг на вёсла.

Отплыв несколько метров, остановился, чтобы перевести дыхание. Словно раскалённый прут воткнули между рёбер, когда на поверхности воды показалась размотанная невесть какими силами, мешковина. Завязали в три оборота, узлов не счесть!

Поднявшись из чёрной глубины, ткань распласталась на озерной поверхности, похожая в темноте на два крыла.

Меркуша осенил себя крёстным знамением. Первый раз за свою недолгую, но полную грязной работенки жизнь, он увидел, как человек и смерть в последнем честном ристалище не принимают друг друга.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДООПРИЧНАЯ

Глава первая

Платье из красного кармазина

Преображение Господне, Яблочный Спас

август 1563 год, г. Переславль – Залесский

Незадолго до рассвета, когда шелест ночного холодного ветра стих, Переславль-Залесский наполнился звуком падающих яблок. Созревшие в этом году задолго до Спаса, отяжелевшие от сока, они срывались с веток и тут же становились добычей всякой живности. Первые в году, самые сладкие и желанные, не успевшие надоесть ни живности этой, ни людям.

Солнечные лучи не подсушили росу на растопыренных листьях копытня, а яблочный дух потёк над городом. Поднимался из корошней и пихтерей, подготовленных к освящению, поднимался из травы, куда яблоки закатывались и прели дождливыми, но жаркими ночами, никем не обнаруженные.

Просочившись сквозь неплотную утреннюю дымку, августовское солнце скользнуло по деревянным стенам Даниловской обители, что расположилась на окраинном холме Переславля и с возвышения своего, первой встречала новый день.

Служба утренняя уже началась, но в праздник всё не так. Горожане опаздывали, до сих пор шли редким ручейком, щеголяя в праздничных пёстрых одеждах. Тащились с торбами, с корзинами да узлами, груженые. Яблоки – куда ни глянь. Ещё немного и с неба падать начнут. Год удался: девки грибы в подолах таскают – лукошка не хватает. Из ягод уж настойки заготовлены. В гости зайдешь хоть в терем богатый, хоть в избу крестьянскую – отовсюду брусникой и малиной тянет. А то и пирогами с каманихой.

– А небо, небо, ты глянь! Небо нынче – точно наше озеро перевернулось и взлетело! Эх, жаль не нырнёшь, не искупаешься. И рыбы в нём нет. Что толку? Смотреть если только. Озеро лучше. Эй, Вараш! Сомлел что ли? Ты бы согласился жить на конюшне, где не кормят? Или кормят одними яблоками? Не надоест тебе такая жизнь?