Искренне я. Письма поддержки для родителей маленьких детей

скачать книгу бесплатно


Всегда знала, что когда-нибудь полечу в Израиль. Я из еврейской семьи в нескольких поколениях. Папа – сионист, то есть он проповедовал идею, что у евреев должно быть собственное государство на земле Израиля. Он занимался благотворительностью на Дальнем Востоке, искал инвесторов для разных проектов – строительства центров для детей, пенсионеров, жертв Холокоста, которые хотят помнить свои корни и углубиться в историю народа.

Мама работала в агентстве «Сохнут», которое занимается репатриацией людей с еврейскими корнями. По условиям программ ты можешь получить израильское гражданство, если есть еврейские корни в одном из трех ближайших поколений. В 17 я решила, что хочу уехать. Я прошла собеседования с консулом, психологом, другие официальные процедуры для репатриации. Можно было лететь по программе СЭЛА, которая готовит молодых людей к поступлению в израильские вузы. Я подходила по всем параметрам: мне уже было 17 и еще не исполнилось 21 года, я получила школьный аттестат, была готова учить иврит. И тут у меня возникло сопротивление – этого ли я хочу?

В Хабаровске я посвятила десять лет своей жизни театральной студии, играла в десятках спектаклей. Я видела себя в роли актрисы, хотела быть на сцене. Это было мое осознанное желание, которое из года в год не менялось. Я помню, как подошла к папе и сказала, что хочу поступать во МХАТ. Он мне тогда задал вопрос, который повлиял на ход событий: «Ты хочешь когда-нибудь крепкую семью?» Он считал, что у хороших артистов редко бывают дружные семьи, потому что они живут своей работой, влюбляются на сцене, ждут ролей, строят карьеру. У меня на подкорке было заложено: семья – это самое важное. Не было никакого желания сопротивляться и доказывать, что я смогу и семью создать, и актерскую карьеру построить. Папа не хотел лишать меня выбора, дал время на размышление. И я предпочла другой сценарий.

Я отказалась от актерского будущего, окончила школу, и мы начали размышлять, куда поступать. Мы – потому что там не было меня. У меня не было осознанного желания куда-либо поступать. Была бы моя воля – я бы вообще никуда не поступала. В то время учеба за книгами и конспектами мало меня интересовала, я с трудом воспринимала теоретическую информацию. Я человек-практик, и мне была понятна профессия швеи, например, где надо все делать руками. Профессия артиста тоже для меня была прикладной. Мне было ясно, что и как делать – проживать, пропускать через себя характер, роль – и отдавать энергию зрителю.

Но мы начинаем размышлять дальше: в чем хороша Полина? Что Полине нравится делать больше всего? Мне нравилась история. Я умела, как в театре, проживать давние события, войны, революции – меня это доводило до мурашек. В последние годы учебы в школе я делала проекты и презентации об истории, находила свой взгляд на события. Следующий вопрос: какой город выбрать? Сразу в голове – Москва. Какой институт? МГУ, МГИМО, РГГУ. Как я могу туда попасть? Я не золотая медалистка, у меня не было углубленных знаний по каким-либо предметам.

Мы подаем документы в МГУ, институт стран Азии и Африки, отделение востоковедения. Было три конкурсных испытания, в том числе собеседование на английском языке. Мне казалось, что я знала английский очень посредственно – только последние полгода я сама дополнительно им занималась. Честно скажу, не знаю, как это произошло, но я прошла все этапы конкурса и попала в 79 счастливчиков, которые поступили. Я не могла в это поверить, думала, может, кто-то отказался от своего места. Это было похоже на настоящее чудо. Или на ошибку, недоразумение. Но тем не менее я была в МГУ на кафедре иудаики, где меня окружали история Израиля и древней Месопотамии, археология, иностранные языки, география и много всего. Меня переполняла гордость: из всего класса в 30 человек, где были и золотые медалисты, я была единственным человеком, который поступил в МГУ.

И вот в течение первого же месяца я понимаю, что мне там плохо. Просто не могу там находиться. В качестве третьего иностранного языка, после английского и иврита, я выбрала французский, который всегда мечтала выучить. Я попала в группу из семи человек, где все уже хорошо знали французский. Представь только на секунду мое замешательство – все разговаривают, читают, а я не понимаю, как правильно произнести звуки. Более того, в моего преподавателя по французскому вселился настоящий антисемит. Она читает мою фамилию – Кацман, – и начинаются шутки о том, что у нас все не как у людей, мы даже пишем справа налево. На ее уроках я постоянно натыкалась на подобное отношение.

Я была совсем не конфликтной девочкой. Я боялась конфликтов, потому что в них показываешь свои темные стороны, а я не хотела бередить это. Я могу проявлять агрессию только с очень близкими людьми, которые могут выдерживать и вбирать мои эмоции, помогать их пережить. Они и я знаем, чего ожидать друг от друга. С чужими людьми я никогда не шла на конфликт, потому что у меня был страх того, что либо человек выйдет из себя настолько, что случится какая-то опасная ситуация, либо я не смогу контролировать свои эмоции. Отсутствие контроля у меня выливается в плач. Преподаватель французского часто выводила меня на сильные эмоции. Я просто не могла этого выдерживать, выходила из аудитории и шла рыдать в туалет.

Я долго никому об этом не говорила. Чтобы доказать себе, что справлюсь, я записалась на отдельные уроки французского языка к другому преподавателю. Здесь мне повезло – я встретила потрясающего учителя. Мне удалось с ее помощью буквально за полгода начать хорошо говорить, читать, писать. Но как только приходила на французский в свой вуз, то не могла ничего отчетливо произнести. Меня все время вызывали к доске и заставляли брать с собой зеркальце для отработки произношения – как сводить губы, в каком положении должен быть язык, чтобы звучать правильно. Француженка смеялась, когда я говорила, ей хотелось как будто выдавить из меня эти звуки. Сейчас я объективно понимаю, что произношение у меня было вполне нормальным. На одном из экзаменов она не хотела ставить мне даже тройку. Вызвали целую комиссию, но к этому времени я уже почти погасла.

Мама прилетела в Москву:

– Скажи мне честно, тебе плохо? Ты вообще этого хочешь?

– Нет. Я не хочу. И не хочу больше за это бороться. Это не мое, не для меня.

– Почему тогда ты здесь?

– Не знаю. Но чувствую, если я окончу этот вуз, я не буду гордиться и использовать это. Наверное, я пойду вообще другой дорогой.