скачать книгу бесплатно
Они совсем не обращают внимания на то, что внутри этого истекающего кровью куска мяса нахожусь я. И я все слышу и чувствую, хотя мне хочется сигануть вверх и показать им всем средний палец, но теперь, раз кто-то вознамерился меня убить, я назло выживу. Тем более что в моем доме проживает какой-то аферист, которого зачем-то впустили бестолковые и доверчивые близнецы. Мои Ребенок 1 и Ребенок 2 только на вид взрослые, а на самом деле у Матвея в сумке прячется игрушечный зайчонок – маленький, с мой кулак, он его в детстве просто обожал, а Денька таскает с собой резинового котенка – свою первую осознанную игрушку. Бестолковые дети, не видевшие в жизни ничего скверного, – я была их каменной стеной, защищала от невзгод, и теперь я сделаю все, чтобы это так и оставалось. Они пропадут без меня, теперь я это точно знаю. Прости, Клим, придется тебе немного подождать – наши дети пока еще совсем дети.
– Смотри на меня, Оля!
Это Семеныч – усталый, с потемневшим лицом.
– Ты меня слышишь?
– Ага.
– Кто это был?
– Медсестра…
– Которая?
– Не знаю. Я ее впервые видела.
– Ладно, полежи.
Он выходит, а я проваливаюсь в дремоту. Они чем-то стучат, переговариваются, а мне нет до них дела, я вся превратилась в кокон боли, и я не знаю, когда этому уже конец.
– Оля, не спи!
Такое ощущение, что они все решили доконать меня. Как – не спи, когда сил нет дышать?
– Отстань.
– Поверни голову и посмотри.
Я поворачиваю голову, свет нестерпимо режет глаза. У стены жмутся женщины в халатах медсестер.
– Которая?
– Нет… та была другая. Долго вену мне ковыряла, высокая, рыжая, молодая, резко духами пахла…
– У нас запрещено пользоваться парфюмерией на работе, – Семеныч вздохнул. – Ладно, лежи, отдыхай.
– А что…
– Матрона Ивановна тебя нашла – видимо, сразу после ухода той «медсестры», – в палате пахло духами, да. Уже сделали анализ, только что пришел результат масс-спектрометра. Тебе ввели дозу препарата, который в определенной дозировке вызывает сильную тахикардию и остановку сердца. Матрона Ивановна поняла, что ты без сознания, выдернула капельницу, подняла шум, и мы успели тебя вытащить. Кто-то очень хочет, чтобы ты перестала дышать. Не знает, видимо, что ты и сама не против.
– Теперь дудки!
– Ну, вот это по-нашему. Постарайся сейчас уснуть. Тут тебе охрану прислали, так что ты в безопасности, пока отдыхай, а там поглядим.
– А что за охрана, полиция?
– Нет, частная фирма какая-то. Серьезные ребята. Прислал их некий господин Марконов. Хорошие друзья у тебя, значит.
Я закрываю глаза. Марконов прислал мне адвоката и охрану. Откуда он узнал? Неважно. И я не хочу даже думать о том, как он ко всему этому относится – цивилизованный, упорядоченный Марконов, который в принципе не понимает, что бывает форс-мажор. Но главное, чтобы близнецы не узнали. Ни к чему им это. Хотела бы я знать, кому я мешаю до такой степени? Ума не приложу…
Сон пришел как-то очень быстро, и боль кончилась, и я снова взлетаю на качелях, а вокруг лето, луг, и мой голубой, в белый горошек, сарафан с пышной юбкой взлетает вместе с качелями, и летний воздух, такой горячий и пахнущий травами, и с бугра видна река, и качели взлетают так высоко, и впереди все лето и вся жизнь.
Никогда больше я не была так безусловно счастлива, как тогда, в свои четырнадцать лет, на тех качелях.
– Тихо, ребята. Жива мамаша, видите? Жива.
Голос я узнаю – это давешняя Матрона Ивановна, пытавшаяся меня воспитывать. Я открываю глаза – в узкий бокс, где я теперь лежу, заглядывают испуганные близнецы. Да, утаить произошедшее от них не удалось, как я понимаю. Похоже, им придется сейчас туго – второй раз чуть не лишились матери, это стресс для детей.
– Мам… – Денька осторожно приближается ко мне и берет меня за руку. – Мам, ты как?
– Ничего, сынка, будем жить.
– Мам, кто мог это сделать, скажи?
– Не знаю, сынка.
Но я узнаю. Вот только выйду отсюда, так сразу и примусь искать того, кто мне это организовал, и тогда… Я мысленно ухмыляюсь – финансовым аналитиком я ведь стала после смерти Клима. А до того я была его женой, а это не что попало.
– Вы кушали?
– Ага, – Матвей неловко переминается с ноги на ногу. – Ты не беспокойся, мы не голодаем. Нас Валерий Станиславович учит готовить…
– Я не думаю, что…
– Ладно, мам, нас сейчас Семеныч спалит здесь – и все, больше не пустят. Ты выздоравливай, а мы еще придем.
Близнецы отчего-то избегают разговоров о бородатом типе. И я понимаю, отчего: если я скажу выгнать его, ослушаться они не посмеют. Или же будут спорить, а спорить со мной сейчас мои дети не хотят. Ну, что ж, тем больше у меня причин как можно скорее выйти отсюда.
– В рубашке родилась ты, вот что я тебе скажу, – санитарка Матрона Ивановна поправляет мне одеяло. – Ведь вот как толкнуло меня что-то – пойди, Матрона, погляди на болезную рабу божью Ольгу, может, надо что, а оно вон чего! Ну, теперь твое дело одно – на поправку идти.
– Я представить себе не могу, кому, а главное, за что, понадобилось меня убивать.
– А ты вспомни, по кусочку, по частям – обязательно найдется тот, кому ты мешаешь, так или иначе. Может, по работе что-то серьезное или мужик какой у тебя случился, а у него баба ревнивая. Или родня с тобой наследство делит. Что-то всегда найдется, о чем ты, может, и не думала раньше. Кому-то ты очень мешаешь.
– Да никому. Работа у меня самая что ни на есть обычная, любовника нет и никогда не было, родни тоже никакой нет.
– Как так?
– Да так вышло. Родители меня родили, когда маме было сорок пять, а папе пятьдесят два – отчаялись уже, а тут такое. Вот как я школу закончила, поехала поступать в институт, встретила своего мужа – я в институт поступила, а через месяц мы расписались. А через год умер папа, от обширного инфаркта – у него сердце слабое всегда было, вот последний приступ и оказался действительно последним. Мальчишки только родились, всего два раза и увидел их – а уж как он ими гордился! Ну а еще через год и мамы не стало. Они с папой были очень привязаны друг к другу, и она просто не смогла жить дальше, не захотела. А потом и мужа убили, через два года, – и все, больше никого, только дети.
– Да, девка, не жаловала тебя судьба. Ну, да что толковать – значит, все твое счастье еще впереди тебя дожидается, ты, главное, не прозевай его, а то ведь совсем в сухаря себя превратила.
«Ну да, знала бы ты, из-за чего я с моста прыгать вздумала! То-то смеху было бы… Вот только мне не смешно».
Мысль о Марконове – такая… мимолетная, что ли. Я смирилась с тем, что он не любит меня и никогда не будет любить. Это Клим любил меня всякую – но Клим был со мной совсем недолго. А потом его не стало, и больше уже ничто меня не трогало: была жизнь, которую надо было жить, были дети, которых надо было растить, и оглядываться по сторонам стало просто некогда. Да и незачем, если вдуматься, – никто не смог бы стать отцом моим детям, никто не смог бы стать вторым Климом. И Марконов не смог бы, хоть моим детям отец уже и не нужен, а я люблю Марконова просто по факту – не ищу в нем Клима, он совсем другой, но это неважно. Важно то, что он жив, и рано или поздно объявится, и мы будем сидеть за столом, он станет пить чай и смотреть новости, а я буду смотреть на него и умирать от того, что он совершенно меня не видит.
– Ты спи, Оля. Умаяла ты нас всех сегодня и сама умаялась, мученица.
Она снова гладит мне лоб теплой сухой ладонью, и я проваливаюсь в сон, но и сквозь сон слышу, как голос санитарки проговаривает что-то несуразное: дочь моя, ты спишь, или перед Господом стоишь, на Матушку Богородицу глядишь. Иисус Христос, Матушка Пресвятая Богородица, охраните мою дочь во всех делах, при всех путях, при солнце, при месяце, при дороге ночной и дороге дневной, на чужих людях, чужих сторонах. Отнялись бы ноги и руки у ее врагов, нашел бы мрак на их мозги, чтобы не узнали они ни своего отца, ни своей матери. Неповадно бы чужую дочь обижать. Заклятье это никому не снять. Ключ, замок, ведьмин потолок. Аминь.
И снова качели поднимают меня высоко-высоко, и я лечу над летним лугом и удивляюсь, отчего я раньше этого не делала, ведь это так просто! И можно улететь и больше не возвращаться. Но я должна.
Если это утро, то очень мрачное. Сквозь узкое окошко я вижу, как моросит дождь. Медсестра принесла орудия пыток и что-то мне колет. Ешьте меня, мухи с комарами, но мне уже все равно. Мне так хреново, как не было еще никогда в жизни. Болит все, а самое главное – болит поясница, и конца этому не предвидится.
Голоса, приближающиеся к палате, вытолкнули меня из сонного состояния.
– Нет, ее уже никто не подозревает – после произошедшего здесь. Но допросить я ее должен.
Знакомый голос, да. Вчера слышала его, до того, как все случилось. Значит, полиция не склонна отстать от меня.
– Это реанимация, больная спит, беспокоить ее не надо.
– Кстати, как ее адвокат, я не понимаю, зачем теперь, после случившегося, вам так понадобилось допрашивать госпожу Одинцову. Если учесть, что она вчера едва не стала жертвой покушения, и токсикологический анализ крови и жидкости в капельнице это подтверждают, то уже очевидно, что и взрывчатка в машине тоже предназначалась ей и лишь по чистой случайности…
Как же они мне все надоели! Нужно поговорить с полицейским, и все, пусть он оставит меня в покое, иначе это затянется бог знает на сколько.
– Валентин Семеныч, я проснулась!
– Вот, видите – она проснулась! – это радуется голос, идентифицированный Семенычем как Саша.
– Это ничего не значит. Саша, здесь реанимация, и больная очень слаба, ее сердце и до этого не было здоровым, а после произошедшего и вообще может не вынести ни малейшего волнения, неужели ты этого не понимаешь?
– Я очень аккуратно. Ну, я же по-человечески все понимаю!
– Если моя клиентка не против, то я бы предпочел выяснить все прямо сейчас. – Адвокат заглядывает в бокс. – Здравствуйте, Ольга Владимировна. Как вы?
– Давайте покончим с этим, иначе полиция никогда не оставит меня в покое.
Они все трое входят в бокс, и в нем совсем не остается места.
– Меня зовут Александр Викторович Романец, я старший следователь прокуратуры.
Он молодой и очень серьезный. В синем кителе и фуражке выглядит немного комично, потому что у него совсем белые волосы и очень светлые кожа и глаза. Альбинос, надо же. Бог шельму метит.
– Спрашивайте.
– Саша, максимум – пятнадцать минут! – Семеныч обеспокоенно смотрит на приборы, к которым меня подключили. – Больно?
– Терпимо.
– Да после всего, что ты за полгода вытерпела, бедолага, тебе сейчас все терпимо. Ведь второй раз шили практически по живому. Нельзя наркоз было…
– Ничего, жива. Спрашивайте и убирайтесь, я спать хочу.
Стандартные вопросы для протокола – и стандартные ответы. Ничего я не знаю, парень, и представить не могу даже, кто меня так невзлюбил.
– Скажите, а мог бы кто-то из бывших… друзей вашего мужа хотеть причинить вам вред?
Вот этот вопрос вообще здесь лишний.
– Клима нет уже восемнадцать лет. Если бы кто-то из них хотел меня убить, незачем было ждать столько времени, тем более что я не прячусь.
– Да, конечно. А вы поддерживаете контакт с кем-нибудь из них?
– Нет.
Незачем было моим детям знать этих граждан, как и то, чем они сейчас, скорее всего, являются. И мне они были совершенно не нужны в той жизни, которую я строила для своих детей – такой, какую мы с Климом и хотели для них. И в ней изначально не было места старым друзьям Клима, он тогда и сам это отлично понимал и не обижался. Так оно осталось и после его смерти.
– И вы никого из них ни разу не видели после похорон мужа? Не поддерживали связи?
– Я не стремилась поддерживать знакомство ни с кем из них. Это не те знакомства, которые я хотела бы поддерживать, если вы понимаете, о чем я говорю, и очень опасные связи. Мне совершенно ни к чему, чтобы мои дети были знакомы с подобными людьми.
– Конечно. Я справлялся о вас, и все характеризуют вас в превосходной степени: прекрасный специалист, абсолютно порядочный человек, отличная мать. И, конечно, я понимаю, что… но я обязан был спросить, уж простите меня, Ольга Владимировна, что ворошу эту старую историю, но видимых мотивов для того, чтобы вас убить, я пока ни у кого не обнаружил.
– Но у кого-то он все-таки есть, как видите.
– Да, очевидно. Вы простите, что побеспокоил, но сами понимаете – есть вопросы, которые я должен был прояснить для себя, чтобы двигаться дальше. Уж не обессудьте, но старая история с вашим мужем так и осталась невыясненной, и я…
– Ничего.
Эта история так и не стала для меня старой, так же, как не осталась невыясненной – виновные были найдены и наказаны, но от этого никто не сделался более счастливым, и я в первую очередь. И все это до сих пор еще со мной, и я иногда думаю о том, что было бы, сложись все по-другому, что я могла сделать, чтобы уберечь Клима от убийцы – и по всему выходит, что ничего.
– Александр Викторович, я считаю, что упоминание о погибшем муже моей клиентки совершенно не имеет отношения к данному преступлению.
– Как знать… Что ж, Ольга Владимировна, желаю вам скорейшего выздоровления, а я со своей стороны постараюсь сделать все, чтобы виновник ваших бед был арестован и понес наказание.
Да ты понятия не имеешь, кто бы это мог быть – точно так же, как и я, и знать не знаешь, с какой стороны подступиться к этому делу. А я хоть и не знаю, но у меня есть, у кого спросить.
– С вашего позволения, Валентин Семеныч, мне нужно буквально пару минут наедине с клиенткой.
– Но не дольше. Идем, Саша, провожу тебя.
Они уходят, и мне становится как-то не по себе – отчего-то присутствие Семеныча меня успокаивало.
– Ольга Владимировна, экспертиза показала, что препарат, который вам пытались ввести, один из новейших.
– Я польщена. Кто-то следит за новинками на фармацевтическом рынке.
– Безусловно. Но я хотел бы знать другое: как вы считаете, кто бы мог вам все это устроить?
– Не знаю. Вот честное пионерское: не знаю! Моя жизнь – самая обычная, и кому я могла помешать, даже представить не могу.
– Но кому-то вы мешаете настолько, что человек два раза покушался на вас, и второй раз вы видели убийцу.
– Я тогда только от наркоза отошла и не вспомню ее лица даже под страхом смертной казни.
Лица-то я и точно не вспомню – но запах узнаю, и вообще – узнаю, если придется. И главное сейчас – поскорее выйти отсюда и начать искать того, кто пытался мне устроить лифт на тот свет. Одно дело, когда я сама собиралась это сделать, и это было мое решение, и совсем другое – какой-то подонок, который вдруг решил спровадить меня с глаз долой.
