скачать книгу бесплатно
– Отлично, – кивнула я с ободряющей улыбкой. – Может, войдем в дом и там поговорим?
– Войдем, то исть входите.
– А машину можно к палисаднику подогнать?
– Хоть в огород, хоть в палисадник.
– Мышильда, принеси воды, – сказала я, направляясь к «Фольксвагену». Сестрица без особой охоты подчинилась и пошла с ведрами к колонке, которая находилась метрах в тридцати от дома. Дядька все еще стоял навытяжку, застенчиво шевеля пальцами ног.
Когда я подогнала машину, а Мышильда вернулась с полными ведрами, он наконец опомнился и вприпрыжку бросился к родному дому, распахнул дверь и, отвесив поясной поклон, сказал с чрезвычайной любезностью:
– Заходите, вот сюда, прошу то исть…
Мышильда с ведрами в руках с трудом протиснулась мимо него, определила ведра на лавку возле стены и первой вошла в дом. Дом был большой и несколько захламленный. Было ясно с первого взгляда – хозяйка отсутствовала. Однако назвать дом совсем уж заброшенным, а тем более бедным, значило бы грешить против истины. Мебели было в избытке, старой, но добротной, а в буфете, стоявшем рядом с газовой плитой, красовался сервиз «Мадонна», недавний предел мечтаний всякой хозяйки. На столе наблюдались остатки трапезы и следы возлияний «на двоих».
– Вот оно, значит, – сказал дядька, разводя руками. – Здесь то исть и живу.
– Отлично, – заявила я. – Где нам следует разместиться и сколько за постой должны будем?
– Размещайтесь, где удобнее, я сам-то сплю в кухне, вот здесь, на диванчике. А за постой – сколько не жалко.
Предложение мне понравилось, я решила свести знакомство с хорошим человеком, протянула руку и представилась:
– Елизавета.
– А по отчеству как? – поинтересовался дядька, заметно скривившись от моего рукопожатия.
– Петровна. Но отчество необязательно. А вас как звать-величать?
– Евгений Борисыч, но тоже без отчества можно. Люди мы простые, ни чинов, ни званий… не удостоили то исть… Вот, значит… – Он немного потряс кистью правой руки и затих, а я сказала:
– Может, Евгений Борисович, тогда в магазин сносишься? Я аванс выдам в счет проживания, да своих малость прибавлю. Вечер на дворе, пора ужинать. Посидим, познакомимся.
– Это мы мигом, – обрадовался хозяин, я выделила сотню, и он потрусил в магазин, забыв обуться.
– А как меня зовут, даже не спросил, – насупилась Мышильда.
– Ничего, прибежит – познакомишься. Давай-ка прибери на столе, а я вещи из машины перетащу.
Пока Евгений Борисович отсутствовал, мы присмотрели для жизни террасу, решили обосноваться там, распаковали чемоданы. Мышильда разогрела картошку, заправила салат майонезом, который обнаружился в холодильнике рачительного хозяина, а я перемыла гору посуды, накопившуюся не иначе как за долгие годы, и даже подтерла пол в кухне. Наконец вернулся хозяин, принес три поллитровки и сумку снеди, преимущественно финского производства. Мышь скривилась, а я стала накрывать на стол.
Евгений Борисович на носочках прошел к столу и сел, слегка посверкивая глазками, демонстрируя таким образом большую радость. Помявшись, сказал удовлетворенно:
– С порога видать, что хозяйка появилась. Чистота.
– Это мы всегда с охотой, – заверила я. – Познакомьтесь, сестрица моя, Мария Семеновна. В смысле уборки и заботы о пропитании ей нет равных.
Мышь скривилась и кивнула с неохотой, а Евгений Борисович приподнялся и сказал:
– Здрасьте.
– Он что, меня раньше не видел? – зашипела Мышь, а я ответила:
– Может, у него зрение плохое?
Нарезав колбаску, окорочок, сырок и грудинку, мы сели за стол. Хозяин вдруг вскочил и кинулся вон из дома, на ходу крикнув:
– Огурчиков внесу, прошлогодние, но ядреные, аккурат под водочку…
– Чего мы здесь сидим? – разволновалась Мышильда.
– Водку пить будем.
– Какой прок с водки, если дома нет? Исчез, испарился, и место крапивой заросло. Дура я, что ли, в свой кровный отпуск воду с колонки таскать да водку жрать в компании с каким-то недоделанным.
– Дура или нет, не скажу, по-разному считаю: иногда вроде дура, а бывает – вроде нет.
Мышильда нахмурилась, а я спросила:
– Зачем тебе дом? Сокровища не в доме, а в земле зарыты. Наше дело найти место, где была кухня, и копать. Выходит, хлопот меньше. А если б в доме люди жили, как бы ты объяснила, что тебе в их подполе надо?
Мышильда задумалась, тут в кухню влетел Евгений Борисович, прижимая к груди две трехлитровые банки: одну с огурцами, другую с помидорами.
– Вот, мамашин засол, – сказал, ставя банки. – Царство ей небесное, – добавил он, торопливо перекрестясь на угол с иконой Спаса за занавесочкой. Вскрыв банки, мы наконец сели, и Евгений Борисович разлил по маленькой. Маленькая у него была, как у нас большая, но спорить мы не стали.
– За знакомство, – предложил он, покачал головой, с отчаянием посмотрел в стакан, точно собирался в нем утопиться, и выпил. Мы тоже выпили и с аппетитом закусили.
– А что, Евгений Борисович, – начала я, – хозяйка-то ваша где?
– Супруга то исть? Лишился, через пристрастие вот к этому делу, – он щелкнул пальцем по бутылке. – Годов семь как расстались. Сын в настоящий момент служит в армии, долг исполняет. А я вот… – он вздохнул и окинул кухню затуманившимся взглядом, – мамашу схоронил. Двадцать пятого числа будет сорок дней. Царство ей небесное…
– Значит, один хозяйничаете?
– Один… как есть. Маетно, мысли всякие одолевают, как мамаша-то померла. Хотел взять на постой кого, так ведь кто пойдет? Услуги в огороде, вода в колонке. Газ, правда, природный… А взять пьянь какую – боязно. Как бы не обчистили.
– Да, с этим надо осторожней, – согласилась я и предложила: – Наливай-ка, Евгений Борисович, еще по одной.
– Со всем нашим удовольствием…
Мы выпили, закусили, и наш хозяин поинтересовался:
– А вы по какой нужде-надобности в наши края? Номер-то на машине не нашенский.
– У нас что-то вроде экспедиции… Дом, что по соседству с вами стоял, принадлежал нашему с Марией Семеновной прадеду. А в семье утверждают, что в доме был клад зарыт. Вот мы и решили попытать счастья. Конечно, кому попало об этом болтать бы не стали, а вам, хозяину то есть, как на духу. И на помощь вашу рассчитываем.
Мышильда вытаращила глаза и даже под столом ногой меня пнула. В ответ я тоже пнула ее, она глухо застонала и закатила глазки.
– Клад? – протянул Евгений Борисович и усмехнулся. – А что, может, и есть. Домом этим тьма народу интересуется. Вот только давеча были. Осматривали. А чего увидишь? Крапива да терновник…
Мы с Мышильдой переглянулись.
– А что за люди были?
– Поди разбери. Может, родственники ваши? – хитро прищурившись, спросил он.
– Никак не может быть, – заверила я. – Все наши отсюда отчалили, конечно, те, кого бог не прибрал. Мы ведь из купцов, а мода на них после революции прошла, вот и перебрались все на новое место, где заделались пролетариями.
– Ясно. Может, каким макаром вызнали про клад и шарят… – Он перегнулся через стол ближе к моему лицу и зашептал: – Народишко-то темный. Из этих… – Евгений Борисович мотнул головой, указывая весьма неопределенное место. – С такими лучше под мостом не встречаться.
– Бандиты, что ли? – заговорщицки шепнула Мышильда, разливая по третьей.
– Думаю, они. По всему выходит… – закивал он. – Такой народ, что о-го-го. И все выспрашивают: не был ли кто, не интересовался? А Клавдия из второго дома говорит: милиция шибко интересовалась, и вами, говорит, тоже. А они ей: ты, говорят, бабка, смотри. Как бы, говорят, тебе в реке не утопиться. Прямо так и сказали. Клавдия врать не будет, ну если только самую малость.
– Если им нужен клад, так отчего не роют?
Евгений Борисович задумался, разлил по четвертой, а потом ответил:
– А вот этого я вам сказать не могу. Может, нельзя им, может, хранить положено?
– Как-то это не выглядит, – с сомнением покачала я головой. Он еще немного подумал и согласился со мной. Выпив четвертую, он вдруг хлопнул себя рукой по лбу и довольно хихикнул.
– Чего вспомнил? – насторожилась я.
– Жилец у соседки. У Аньки Сытиной, из соседнего дома, то исть из пятого.
– Жилец? – не поняла я.
– Ну. Заселился три дня назад, точно, в четверг вечером. Наш, местный. Говорит, будто с женой не ужился, вот и встал на постой к Анне. На работу не ходит, вроде как ищет работу-то, а хозяйка приметила, что он по пустырю шарит. Чего-то вроде бы приглядывает. Я ей сегодня сказал, мол, гуляет человек, где больше нравится. А теперь, как вы про клад сказали, думаю, может, и он того… клад приглядывал?
– Надо на соседа взглянуть, – задумалась я. – Может, действительно кто из наших?
– Наши все на виду и в запое, – покачала головой Мышь и добавила: – Только конкурентов нам и не хватало.
Я немного поразмышляла и обратилась к Евгению Борисовичу:
– А пустырь этот чей? Кому принадлежит?
– Так ведь пустырь и есть пустырь, ничейный то исть. Бросовая земля. Может, кто выхлопочет под строительство. Место у нас красивое, река рядом, да и до центра рукой подать. Пятнадцать минут ходу, и вот тебе троллейбус… Хотя богатеи к нам не поедут: услуг нет, канализацию и водопровод проводить надо, а богатеи-то копеечку считают. Так что мне, видать, придется до смерти с пустырем этим жить в соседстве.
– А давно ли дом сгорел?
– Прошлым летом. В мамашин сороковой день аккурат год будет. Я эту ночь помню, точно вчера была. В стене с улицы до сих пор след от пули видно. Можете посмотреть.
– От пули? – слегка обалдели мы.
– От пули, – невероятно обрадовался хозяин. Я разлила по пятой.
– Рассказывай, Евгений Борисович. Кто в доме жил, и отчего стреляли.
Мы выпили, закусили огурчиком и уставились на него. Он довольно ухмыльнулся, покрутил головой и сказал:
– История такая… Чистый детектив. Дом-то горел дважды, до того как вовсе не сгинул то исть. Напасть какая-то, точно наговорено. Мамаша, покойница, все ворчала: мол, спасу нет от ихнего соседства, не ровен час и мы сгорим. Первый раз при Пелагее горели, при старой хозяйке. Заполыхал флигель, всей улицей тушили, пожарные-то опоздали малость. Тогда-то флигель сломали и терраску пристроили. А как Пелагея померла, дом на троих разделили – большой, крепкий, его б в хорошие руки, еще б сто лет простоял. Разделили на троих, между детьми. Дочери передняя половина да терраска, а сыновьям по две комнаты сзади. Сыновья-то сгинули, непутевые были: один в тюрьме помер, а другой то ли тоже богу душу отдал, то ли просто пропал, никто не знает. Часть дома Татьяна, Пелагеина дочь то исть, продала. Заселились туда какие-то и сгорели в первую же зиму. Тогда еще печку топили, ну и вышло дело: заполыхало. Еле-еле Татьянину половину отстояли, а от комнат новых-то жильцов да братниных остались только головешки. Отстраивать ей было не по силам, в общем, кое-как заделала стену с крышей да жила. А вскорости Татьяна утонула: пошла к подруге через реку, а лед уж слабый был, ну и… – Евгений Борисович оглянулся на икону, подумал и перекрестился. – Таким вот макаром осталась одна Ленка – Татьянина дочь. А от нее всей улице беда. Пьющая да гулящая, в дядьев пошла, натворила чего-то и угодила в тюрьму. А вернулась, и начались тут гулянья. Нигде сроду не работала, а каждый день застолье. Разный народ у нее тут перебывал. Мамаша куда только жаловаться не бегала, а все без толку. Дальше так: сошлась Ленка с каким-то, и вроде тише стало, он по-настоящему здесь не жил, то появится на недельку, то исчезнет. Только ухажер-то чище прежних оказался. Форменный бандюга и Ленку в свои дела втравил. Вот тем летом и пришли за ними, из милиции то исть. А может, еще откуда, в черных масках такие, страх… – Евгений Борисович нервно хихикнул и за ухом почесал. – Стали в дом ломиться, а Ленка-то не пускает. Чего уж там вышло, не знаю, только из автомата раз пальнули, да угодили в наш дом. Мамаша до самой своей смерти все правду искала, думаю даже, через эту самую правду и померла, а уж скольким она след в стене показывала… – Евгений Борисович опять хихикнул и рукой махнул. – И ничего. Мамаша-то надеялась, коли мы пострадавшие, может, воду задарма проведут.
– Так как же дом сгорел? – решила я вернуть Евгения Борисовича от воспоминаний о мамаше к интересующему меня дому.
– А вот когда стрельбу-то открыли, и случилось. Сосед говорит, в баллон угодили, он, мол, и взорвался. Про баллон не скажу, но полыхало будь здоров. Ленка-то выскочила, а хахаля ее в доме и не оказалось. Сгорел дом до головешек, пожарные приехали, а тушить нечего. Так вот перетаскали добрые люди, что взять можно было, да бульдозером мусор сгребли, чтоб детишки не лазили. И поросло все крапивой.
– А хозяйка, Ленка то есть, где она?
– В тюрьме, – удивился Евгений Борисович, – говорят, много ей что-то дали: то ли пять лет, то ли семь. Да уж теперь сколько ни дай, сюда она не вернется. Сгорел родной очаг, – закончил он с довольным видом и выпил еще.
– Да, занятная история, – кивнула я, разглядывая стену перед собой. Теперь интерес ребят бандитского вида к данному пустырю становился более-менее понятен, а вот этот соседский жилец будоражил воображение.
Мышь уже трижды отказывалась выпить. Евгений Борисович замахнулся на третью бутылку, но не осилил. Голова его стала клониться к столу, он дважды об него тюкнулся с глухим стуком, а потом, устроив голову на сложенных руках, задремал. Я легко подняла хозяина и определила на диван, заботливо сунув под голову подушку и укрыв одеялом – все это лежало по соседству с диваном на табуретке.
Я стала мыть посуду, а Мышильда ворчать:
– Зачем ты ему про клад сказала?
– А что делать прикажешь? Врать неинтеллигентно. К тому же наше копошение на пустыре вызовет у граждан подозрения. Начнутся вопросы. А здесь все ясно: ищут люди клад.
– Так все ж наперегонки кинутся.
– Кинутся, если мы найдем что. А до той поры будут у калиток стоять и посмеиваться.
– Великий знаток душ человеческих, – фыркнула Мышь, а я кивнула в ответ.
Прибрав в кухне, мы умылись и отправились спать на терраску. Здесь стояли две кровати, круглый стол и допотопный шифоньер. На полу пестрые половики, на окнах расшитые занавески, в целом все очень мило. Моя кровать была древней, а главное, большой. Я легла, блаженно прикрыв глаза, и тут в терновнике запел соловей. Мышильду и ту проняло.
– Что, стервец, выделывает, – через полчаса сказала она.
Отдых на родине предков начинал мне нравиться.
Утром я проснулась оттого, что кто-то осторожно скребся в дверь. Вспомнив, что в частных домах рачительные хозяева держат кошек, я поднялась и приоткрыла дверь с намерением познакомиться с животным. Вместо кошки за дверью я обнаружила Евгения Борисовича в тех же трико и майке, что и накануне, и по-прежнему босиком. Он посмотрел на меня, блаженно улыбнулся и сказал:
– С добреньким утречком, Елизавета Петровна. Чайку не желаете? Только-только заварил. Индийский, и с шиповником, мамашин рецепт.
– С удовольствием, Евгений Борисович, – лучезарно улыбаясь, ответила я и пошла будить Мышь.
Она уже проснулась и выглядывала из-под одеяла. Точнее, выглядывал ее нос и принюхивался.
– С добреньким утречком, Мария Семеновна, – пропела я.
– Времени-то сколько? – проворчала Мышильда. Я взглянула на часы.
– Восемь.
– С ума сойти. – Сестрица поднялась и с тоской посмотрела за окно, где сиял новый день. – Спать хочу. В отпуске я или нет?
