скачать книгу бесплатно
Надо сказать, с этим ребенком у меня никогда не было проблем. Артемьев развелся с женой, когда Кристине было шестнадцать, а Максу четырнадцать лет. После развода они около года жили с матерью, потом приехали к отцу на каникулы, да так с ним и остались. Злые языки утверждали, что первая госпожа Артемьева была никудышной матерью. Но я считала это откровенной клеветой. Татьяна представлялась мне человеком ответственным, матерью она была строгой, и со взбалмошной Кристиной, у которой к тому же начался переходный возраст, у нее возникали постоянные конфликты. Макс, по натуре совершенно бесконфликтный, очень страдал от этого. К тому же у Татьяны в то время был тяжелый период, катастрофически не хватало денег, и это доводило Кристину до бешенства. Она причисляла себя к золотой молодежи и жить стремилась соответственно. У Артемьева денег тоже не было, зато был родной брат, вдовец и бездетный, нефтяной король из далекой Сибири. Племянников он видел редко, но боготворил, раз своих детей нет, а миллионы кому-то оставлять надо. Брата он терпеть не мог, считал бездарем и лодырем. Даже после того, как Артемьев стал невероятно знаменит, брат относился к нему с некоторой настороженностью, точно подозревая подвох. Потом, правда, подобрел, но в завещании, несмотря на это, не упомянул. Все его немалые деньги отошли племянникам, причем две трети суммы получал Макс, а одну треть – Кристина. С моей точки зрения, решение более чем справедливое, но Кристина думала иначе и отчаянно интриговала против брата. Для меня явилось абсолютной неожиданностью, что в завещании упомянули и меня. Я получала пятьсот тысяч долларов со странной формулировкой «с восхищением ее дарованиями».
После смерти Артемьева, когда выяснилось, что детям он ничего не оставил и авторские права перешли ко мне, Кристина впала в бешенство. Обозвала меня воровкой, трижды плюнула мне под ноги, один раз целилась в глаза, но, видно от избытка слюны, попала себе на платье, окончательно разозлилась и ушла навсегда. Правда, неизменно появлялась раз в неделю, чтобы попросить денег. Деньги я, конечно, давала, потому что никогда не жадничала, а Кристину мне было жаль. Господь подшутил над ней, ничем не наделив, кроме непомерной алчности и несусветной глупости. Кристина страдала и с нетерпением ждала смерти дядюшки, потому что знала о завещании.
– Вот когда дядя умрет… – начинала она мечтать вслух. Слава богу, что он этого не слышал, не то бы бедняжка не получила ни копейки.
Смерть Бориса удивила старшего брата, но, по большому счету, даже не взволновала. По крайней мере, изменение цен на нефть он переживал эмоциональнее. На похоронах он сказал мне:
– Надеюсь, ты найдешь себе кого-нибудь получше.
А через три месяца после похорон неожиданно слег в больницу. Оказалось, у него больное сердце. С каждым днем ему становилось хуже. Кристина изнывала от нетерпения, сидя в палате дяди дни напролет (ночами она веселилась в клубе и днем дремала в кресле, пользуясь тем, что дядя тоже спал, зато, открыв глаза, он неизменно видел любимую племянницу).
В какой-то момент ему стало лучше, и его даже выписали из больницы. Кристина скрежетала зубами и поспешила вернуться сюда. Но улучшение сменилось резким обострением болезни, и шесть месяцев назад дядя умер. Кристина со слезами молилась перед иконой Чудотворца, невпопад приговаривая «Слава тебе, Господи». На днях брат и сестра войдут в права наследства, и Кристина станет богатой невестой. В предвкушении этого события она произвела вылазку во все крупные салоны и магазины, прикидывая, что купит в первую очередь.
Макс, в отличие от сестры, наследством не бредил. Он окончил университет. Я одолжила ему денег, и он открыл на них собственную фирму, которая весьма успешно работала. Макс был доволен и регулярно рассказывал мне о своих планах по расширению и развитию. На мой вопрос, что он намерен делать с дядиным наследством, пожимал плечами:
– Хочешь, подарю его тебе.
– Не хочу, – отвечала я, потому что побаивалась дармовых денег. Лично мне счастья они никогда не приносили.
– Пусть лежат, – вздыхал Макс. – Может, когда пригодятся.
Как я уже сказала, он очень милый мальчик.
Сейчас милый мальчик ласково мне улыбался.
– Как дела? – спросил он весело.
– Отлично, раз я вижу тебя.
– Гостей много будет?
– Надеюсь, не очень.
– Но литтусовка в полном составе?
– А куда без них? – вздохнула я.
Макс тоже вздохнул.
– Попробую это пережить. Мать сегодня звонила мне. Она приедет ближе к вечеру. Хочу познакомить тебя с моей подружкой.
– Да, а где она?
Макс взглянул на часы:
– Скоро поеду ее встречать. Что там с тетушкой Сусанной, неужто правда шею свернула?
– Макс, – сказала я укоризненно. – Надеюсь, с ней все будет хорошо.
– Лара, ты потрясающая женщина. Любая другая давно отравила бы Сусанну мышьяком.
– У нее есть положительные качества, – заметила я.
– Серьезно? Скажи, какие? – Я хлопнула его по руке и покачала головой. – Покатаюсь на лодке, – сказал он, – чтобы ненароком не попасть на глаза гениальным дамам.
Он вернулся в сад, а я побрела на веранду. Я бы с удовольствием отправилась с Максом, но гостеприимство обязывало. Валентина все еще пила кофе, по крайней мере, поднос с кофейником и чашкой не убрали. Она смотрела вдаль и время от времени томно вздыхала. Услышав мои шаги, повернулась и выдала мне свою улыбку. Зубы у Валентины крупные, с желтоватым оттенком, я бы на ее месте поостереглась их особо демонстрировать.
– Мне неловко отрывать тебя от дел, – жеманно пожала она плечами. – Не обращай на меня внимания, я посижу здесь. Такой прекрасный вид…
Понять это можно было в том смысле, что она сидит здесь одна и никому до этого нет дела. Я устроилась в плетеном кресле по соседству, улыбаясь так, точно мне вручили подарок.
– Очень рада, что ты приехала, – сказала я ласково, но Валентина все равно заподозрила издевку. Достала сигареты и закурила. Пепельница была уже доверху завалена окурками, курила она практически постоянно. Она манерно выставила руку с ядовито-красным лаком на ногтях, пальцы пожелтели от никотина, от этого Валентина казалась неряшливой, или, как любит выражаться Софья, какой-то непромытой.
– Что-то я не видела Сусанну, – вдруг сказала она и поежилась, реакция совершенно естественная: все при упоминании тетушки невольно вздрагивают.
– Она в больнице. Упала и, кажется, повредила шею.
– Да что ты? – ахнула Серова. Глаза ее расширились, она даже покраснела от возбуждения. – Когда это случилось?
– Вчера. Врачи говорят, ничего страшного, – добавила я.
– Надо же, в таком возрасте… – Валентина кашлянула, сообразив, что такое поведение не к лицу великому человеку, и перевела взгляд на какую-то точку на горизонте.
Появилась Наталья и с постным видом сообщила:
– Гости приехали.
Валентина повернулась ко мне с немым вопросом в глазах. Я пожала плечами, торопливо поднимаясь.
Подходя к лестнице, я услышала громкие голоса и поняла, что пожаловали еще две великие дамы от литературы. В разговоре мелькнуло имя Сусанны, о недавнем происшествии они, должно быть, узнали от Натальи.
– Ларочка, – завидев меня, раскинула руки Аглая. Вторая дама тоненько пискнула:
– Рада тебя видеть. – И обе шагнули ко мне.
Надо сказать, что в паре они выглядели чрезвычайно комично. Марина Федоровна Скворцова недавно отметила свой пятидесятипятилетний юбилей. Она была невысокого роста, худая до жути. Со спины походила на дистрофичного подростка. Мелкие черты, личико сморщенное, как печеное яблоко, сутулость и любовь к ярким тряпкам. Она без конца щурилась, хотя отличалась отменным зрением, и кривила губы, точно не знала, что сделать – зареветь или засмеяться. Марина Федоровна, так же, как Серова, Аглая и первая жена Артемьева, училась с моим мужем в Литературном институте, и дружбу они пронесли через года. Марина в молодости писала романы, металась от эпических произведений об освоении целинных просторов до модернистских опусов под названием «Пять синих кошачьих лап». Когда времена сменились и дураков бесплатно печатать все это не стало, она некоторое время торговала книгами с лотка. Дела ее пошли успешно, вскоре у нее появились два продавца, потом книжный магазин, а сама Скворцова вдруг занялась издательским делом. Поначалу издавала брошюры «Как сбросить вес за три дня» и прочее в том же духе, но годы упорной работы принесли плоды. Издательство ширилось и крепло. Артемьев, до встречи со мной, приносил ей свои творения, и она по доброте душевной их печатала, неся убытки, потому что читать их никто не хотел (с моей точки зрения, совершенно справедливо), муженек тоже обожал оригинальные названия «Исповедь прозревшего крота», к примеру. И когда вдруг написал нечто вполне удобоваримое (не иначе на него так подействовала любовь), Скворцова, вздохнув, издала книгу, после чего Артемьев в одночасье сделался знаменитым, а Скворцова богатой. Восемь лет она с него пылинки сдувала, больше всего на свете боясь, что его переманят конкуренты. Артемьев действительно хотел было к ним переметнуться, но я была начеку. С моей точки зрения, Скворцова заслужила, чтобы заработать на старом приятеле, который так долго испытывал ее доброту.
Кроме тщедушного тела, Марина Федоровна обладала писклявым голосом, которому пыталась придать некую детскость, и потому постоянно сюсюкала. Она склоняла головку набок, застенчиво улыбалась и изо всех сил строила из себя ласковую дурочку: мол, ничего она в этой жизни не смыслит, а каждый норовит обмануть сироту.
На самом деле она была довольно стервозной бабой, которая не прочь сделать ближнему пакость, и ложку мимо рта уж точно никогда не проносила. Марина Федоровна терпеть не могла Серову, с которой вместе училась, за то, что та умудрилась стать знаменитой, тихо ненавидела первую жену Артемьева, теперь тоже довольно известную писательницу, а Аглаю Петрову считала дурой и бездарем, хотя при встрече целовалась с ней взасос, сопровождая это действо комплиментом, после которого Аглая долго хлопала глазами, пытаясь сообразить, то ли ее похвалили, то ли плюнули в физиономию.
В отличие от худосочной Марины Федоровны, Аглая Викторовна Петрова была могучего телосложения. И ростом, и статью она походила на бегемота, шумная и, как большинство людей, обремененных лишним весом, добродушная. Хотя в ее случае это скорее было не природным качеством, а сознательно выбранной линией поведения.
После окончания Литературного института она тоже писала скверные книжки, но, в отличие от Скворцовой, не успокоилась по сию пору. Каждый свой новый шедевр она дарила моему мужу с трогательной надписью: «На ваших книгах я училась писать», что выглядело как-то двусмысленно: то ли учитель никудышный, то ли ученица ни на что не годится. К Артемьеву обращалась исключительно на «вы», начитавшись любовной переписки начала двадцатого века, до которой была охоча и которую цитировала по делу и без оного, постоянно все путая. Подозреваю, она была влюблена в Артемьева. Во время кремации хлопнулась в обморок, что создало дополнительные трудности: даму весом в сто двадцать килограммов поднять с пола не так просто.
Став знаменитым, муж проявил благородство и устроил ее редактором журнала, не то чтобы хорошего, но и не совсем захудалого. Петрова печатала там свои романы с продолжением под псевдонимом Любовь Шевченко, но слава по-прежнему обходила ее стороной.
– Как всегда, хороша, – гаркнула она и заключила меня в объятия, в которых я совершенно потерялась. – Что это Наталья говорит про Сусанну? Неужто правда из окна свалилась? – проявила она интерес.
– Правда. Увезли в больницу. Но мы надеемся, все будет хорошо.
– Валентина здесь? – сведя бровки у переносицы, пискнула Скворцова.
– Пьет кофе на веранде. Не желаете присоединиться?
– Я, пожалуй, чаю, – пробасила Аглая. – Но для начала разберу свои вещи.
Она удалилась в отведенную ей комнату, с подозрением поглядывая на Скворцову, которая, подхватив меня под руку, увлекла в гостиную.
– Ждать больше нельзя, – быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что в гостиной мы одни, зашептала Марина Федоровна. – Сейчас самое подходящее время издать его роман. Ты обратила внимание, какой шум подняла пресса в связи с годовщиной?
– Обратила, – буркнула я.
– Так вот, пока у публики явный интерес… ты же понимаешь… Ты толком так и не сказала, сколько готовых романов он оставил? – забеспокоилась она.
– Один готов совершенно, – поведала я. – Но Борис в последнее время был исключительно требователен к себе. Роман его не удовлетворил, и он взялся писать второй, который благополучно довел до конца. Кое-что он намеревался подправить…
– Отлично, – перевела дух Скворцова. – А как его записи? Можно там набрать материала на книжку?
– Я нашла еще два практически готовых романа. Оба написаны несколько лет назад, но забракованы им. Если немного подредактировать…
– Я готова подписать договор хоть сейчас, – заверила меня Скворцова, а я вздохнула:
– Давай вернемся позднее к этому разговору.
Она пожала мне руку, с пониманием кивнула и удалилась в свою комнату.
Тут же дверь скрипнула, и в гостиной появилась Аглая. Наверняка подслушивала, этой пагубной привычки она даже не стеснялась, через что и страдала. Иногда ей такое приходилось слышать в свой адрес, хоть святых выноси. Аглая страдала, заедала страдания пельменями и еще больше набирала вес.
– Чего хочет от тебя эта вобла сушеная? – спросила она, приближаясь.
– Рукописи, естественно.
– А ты что? Неужели отдашь?
– Вообще-то не просто отдам, а получу за них очень приличные деньги.
– Я знаю минимум двух издателей, которые заплатят больше.
– Вряд ли бы это понравилось Борису, – с постной миной возразила я.
– Борису все равно, – отмахнулась Аглая. – А ты должна подумать о себе. Пока ты снова не вышла замуж… – Тут она слегка прикусила язык и закончила несколько виновато: – Не все коту масленица, это я Скворцову имею в виду. Хочешь познакомлю тебя с одним человеком?
– На предмет замужества? – проявила я интерес.
– На предмет издания, – смутилась Аглая.
– На этот предмет меня завалили предложениями.
– Только ради бога не отдавай рукописи этой кикиморе. У меня просто головокружение начинается, как подумаю…
– Должно быть, давление, – перебила я.
– Ага. С моим весом только и жди какой-нибудь пакости. Пробую худеть, становится даже хуже. Видно, мне на роду написано таскать на хребтине сто двадцать килограммов. Я решила написать его биографию, – без перехода заявила она. – Кто, если не я? Сама подумай. Он самый значительный человек в моей жизни. Ты архив разбирала?
– Только рукописи.
– Для тебя все прочее хлам, а для меня… – Тут она неожиданно зарыдала, что выглядело невероятно комично, плечи ее дрогнули, и вместе с ними задрожали все жировые отложения, Аглая стала похожа на растревоженный студень.
Только я шагнула к ней со словами утешения и сестринскими объятиями, как она так же внезапно успокоилась, шмыгнула носом, вытерла слезы толстой ладошкой и улыбнулась. Косметикой она никогда не пользовалась, и никакого урона ее красоте слезы не нанесли.
Надо сказать, что, на мой взгляд, выглядела Аглая совсем неплохо. Разумеется, я имею в виду лицо, а не безбрежные телеса. Она была значительно моложе Скворцовой, на пухлом лице ни единой морщины, глаза большие, нос крупный, впечатление портили лишь губы: слишком маленькие для ее лица, они придавали ей капризное выражение. Она всегда ходила в брючных костюмах с неизменной желтой брошью на груди, огромный скарабей был под стать бюсту.
Аглая дважды выходила замуж, но каждый раз неудачно. Оба ее мужа, кроткие, забитые существа, никакой памяти в умах и сердцах окружающих не оставили. У Аглаи был сын, который жил в Америке и в Россию возвращаться не собирался. Комплекцией он удался в отца, матери едва дотягивал до плеча и страшно ее боялся.
– Не возражаешь, если я займусь его архивом? – закончила она весьма деловито.
– Боюсь, ты опоздала. Я уже дала обещание, – ответила я.
– Кому?
– Серовой.
– С какой стати? – не поверила Аглая. – Зачем ей архив Бориса? Да она всю жизнь презрительно воротила нос, стоило кому-то при ней заговорить о нем.
– Вот уж не знаю. Она задумала написать его романизированную биографию.
– Светлая память Бори в беллетристике? Да ты с ума сошла. – Аглая схватила меня за руку, я ее тут же выдернула, но все равно некоторое время потрясала рукой, дабы вернуть ей подвижность. Хватка у Аглаи была железная.
– Не могу же я ей запретить? – пожаловалась я.
– Еще как можешь. По крайней мере, к архиву ее подпускать никак нельзя.
– Пусть копается. – Ни за что! – рявкнула Аглая, чем здорово меня напугала. – Единственный человек, способный рассказать миру, какое он был сокровище, – это я.
– Хорошо, копайтесь обе. Мне что, жалко?
– Ты просто невыносима, – скривилась Аглая, готовясь опять зареветь. – Рукописи отдает Скворцовой, архив Серовой. Подумай о муже, – взвыла она, но на этот раз впечатления на меня не произвела.
– Ты сама сказала, Борису все равно. – Подозреваю, ей очень хотелось огреть меня чем-то тяжелым, к примеру своим кулаком, но тут появилась Наталья, и мысли о членовредительстве Аглае поневоле пришлось оставить.
– Лариса Сергеевна, опять гости, вы встретите или мне?
– Кто приехал? – спросила я.
– Полынина с мужчиной, должно быть, ухажер.
– У этой одно на уме, – пробормотала Аглая. Первую супругу Артемьева она ненавидела даже больше остальных своих сокурсниц. Думаю, не могла простить ей, что Артемьев, будучи молодым и неблагоразумным, выбрал ее, а не Аглаю. – Лучше уйду, – заявила она, а я пошла встречать гостей.
