скачать книгу бесплатно
– Не верится, – вздохнула она.
– Как же получилось, Дори, что, живя в Берлине, вы ни разу не были на Ванзее? – сменил тему Хартман.
– Не приходило в голову приехать сюда. У нас в Кройцберге, знаете, свои курорты.
Девушка села на стульчик, кутаясь в тот же шерстяной жакет, который был на ней во время их первой встречи. Хартман показал ей бумажный пакет, прихваченный им из машины.
– Я взял вино, – сказал он. – Но забыл бокалы.
Дори улыбнулась:
– Что ж, будем пить из горлышка.
Он сел рядом на доски, привалившись спиной к перилам, извлек из пиджака штопор, ловко вынул пробку и протянул ей бутылку.
– Это правда, что где-то здесь живет Геринг? – спросила Дори, отпив вина.
– Правда. Вон там, на острове.
– Должно быть, это государственная тайна?
– Конечно. Если бы он так часто не хвастался своим особняком.
Она вернула ему бутылку:
– Чудесное вино.
– Мозельское. Из старых запасов.
– Я уже забыла его вкус.
– В немецком много сахара и мало солнца. Я угощу вас испанским, из Каталонии.
– А мы до войны любили французское. Его разбавляют водой.
– О, не обязательно.
– Отдавайте бутылку, – засмеялась Дори. – А то мне не останется.
Она поднесла горлышко к губам, и сквозь зеленое стекло ударило солнце. Хартман зажмурился, но не смог отнять глаз от светящейся головки девушки.
– По-моему, это лучшее из того, что может предложить алкоголь, – воскликнула Дори.
– Не забывайте, – самодовольно усмехнулся Хартман, – я ведь наполовину испанец и разбираюсь в вине не понаслышке.
По старой тропе, вздыбленной разросшимися корнями могучих дубов, они вышли к небольшой танцплощадке на опушке парка, где трое дряхлых инвалидов, вооруженных аккордеоном, трубой-пикколо и парой эстрадных барабанов, пытались сладить нехитрую мелодию. Труба заметно фальшивила, барабан сбивался с ритма, но в целом звучание получалось сносным.
– Эта паршивая пикколо никуда не годится, – возмутился худой трубач с искривленными, артритными пальцами, обращаясь почему-то к Хартману, которого видел впервые. – Звук высокий – ей только с концертиной дудеть. Вот была у меня труба, лучше не бывает – так жена продала, зараза. Проели. А эту и не купит никто. Насмешка на инструмент, и только. А труба была чистая, тысяча девятисотого года, мой господин. Я ею на танцах играл.
– А что, старики, «Голубой вальс» можете? – спросил Хартман.
– Это который Штрауса? – уточнил полный аккордеонист в берете, придавленный собственным инструментом.
– Нет, это другой. – Хартман тихонько напел мелодию.
– А-а, это? Знаю, – кивнул трубач. – Это мы играли. Ну, помните?
И немного посовещавшись, пожилые музыканты нестройно, но энергично затянули старый медленный вальс, под который когда-то танцевали их дети, что послужило Хартману основанием пригласить Дори на танец.
От нее пахло дешевой галантереей и чистыми волосами. Худенькие руки невесомо легли ему на плечи, на лице появилось сосредоточенное выражение. И хотя в рисунке тела, в манерах девушки проступала некоторая угловатость, движения ее были исполнены природного изящества и естества.
– Я вам очень благодарна за брата, – тихо сказала Дори, глядя ему в грудь.
– Пустяки. Тем более он и правда угодил под горячую руку.
– Отто хочет поблагодарить вас лично.
– В этом нет необходимости… Впрочем, если этого хотите вы, то можете заглянуть вместе с ним как-нибудь утром в отель. За завтраком я почти всегда свободен.
Она подняла на него свои прозрачные, как небо, глаза и улыбнулась:
– Какой прекрасный сегодня день.
– Идемте, Дори, я вас познакомлю со старым другом. – Хартман положил на барабан купюру в пять рейхсмарок и повел ее назад к озеру.
– Ого! – преодолевая одышку, обрадовался толстяк-аккордеонист. – А ведь мы сегодня неплохо заработали, мальчики!
Во дворе маленького, пряничного домика на краю поселка копошился сгорбленный хозяин с сугробом седых волос на голове. Хартман по-хулигански свистнул ему издалека.
– Это мой старый друг Артур. Он рыбак. И рыбачит здесь с самого детства. Я все правильно говорю, Артур? – Хартман обнял старика, который просиял так, словно увидел родного сына. – Ему тесно возле этой лужи. Артуру подавай океан. Вот там бы он развернулся в полную силу.
Из нескольких ничего не значащих для постороннего уха фраз можно было понять, что немало времени они провели, сидя с удочками в лодке посреди водной глади.
– Вот я и говорю, Франс, переезжай ко мне, пока тебя не заграбастали в солдаты. – Артур подслеповато уставился на Дори: – А это что за небесное создание с тобой?
– Это Дори, – сказал Хартман. – И она прекрасна.
– Я вижу, что она прекрасна. Немецким девушкам красоты не занимать. Им нужно с утра до вечера плясать и целоваться с парнями, а не служить этому Гитлеру под бомбами в грязных окопах, чтоб ему пусто было.
– Господи, что ты несешь, Артур? – покачал головой Хартман.
– А что? Чего мне бояться? Он же не Бог. Я тоже слышу эти бомбежки. И они всё ближе. А ему хорошо бы подумать, что он натворил.
– Послушай, так ты по-прежнему ходишь на лодке? – сменил тему Хартман. – Где она?
– Да всё там же. Хочешь покатать девушку?
– Боюсь, уже поздно.
– Тогда у меня для тебя есть сувенир. Ты сам решишь, хожу я на лодке или нет.
Артур с важным видом прошествовал в сарай и появился оттуда с рыбиной, завернутой в «Фелькишер беобахтер».
– Сазан, – торжественно сообщил он. – Пять фунтов. Сегодня утром плавал в озере.
– Ну, уж пять, – шутливо усомнился Хартман. – Где-то, должно быть, три с половиной, не больше.
– Говорю тебе, пять. Хочешь, взвесим? Весы у соседа. Идем?
– Сдаюсь. Почем отдашь?
Старик сделал вид, что задумался, потом протянул ему рыбу:
– Так и быть. Бери даром. Это мой подарок.
Хартман нагнулся, наморщив нос, понюхал морду рыбы и расплылся в улыбке:
– А вот не откажусь, старый волк.
Уходя, они обнялись, и Хартман незаметно сунул купюру в карман куртки Артура. Дори подошла к старику и поцеловала в морщинистую щеку.
– Вы такой славный, Артур, – прошептала она. – Я в вас почти влюблена.
Дойдя до машины, Хартман остановил на девушке изучающий взгляд.
– Знаете, что, Дори, поедемте ко мне домой. Я сделаю такую рыбу, какую вы никогда не едали.
– Честно говоря, я уже забыла вкус рыбы, тем более свежей. – Ее губы задела чуть заметная улыбка. – На что это похоже?
– На что?.. – Хартман схватился за подбородок и закинул голову, устремив взгляд в небо. – Это похоже на тихое утро возле теплого моря. На легкий, переменчивый бриз, когда прикосновение ветра сливается с прикосновением губ. На слабое движение тонкой шелковой занавески в лучах раннего солнца. На белый песок…
– Вы меня соблазняете, Франсиско? – спросила Дори.
– Вероятнее всего – да. – Он посмотрел ей в глаза. – Так как, мы едем?
– Конечно.
«Опель Адмирал» Хартмана сорвался с места.
Стокгольм, ипподром Солвалла,
30 мая
– Этому ипподрому уже шестнадцать лет, и, знаете, мне довелось присутствовать на самом первом забеге. Тогда это была одна небольшая трасса для конных гонок. Сбежался весь Стокгольм. Я даже помню победителя – принц Бальдер. Если не ошибаюсь, он взял тысяча шестьсот крон выигрыша. – Юнас Виклунд неторопливо раскурил моравскую трубку из шведской березы, подаренную ему женой высокопоставленного чиновника из правительства Бенеша, с которой в тридцать четвертом у него случился бурный и обременительный роман. Трубку он использовал в тех случаях, когда в ходе беседы возникала необходимость поразмыслить. – А через три года здесь уже было двести трасс и скачки продолжались целый месяц. В пересчете на американские доллары призовые тогда составили полмиллиона, а сейчас я даже не представляю, сколько. Возможно, что и за миллион.
Стояла характерная для весеннего Стокгольма погода: солнечно, но прохладно. На легком ветру трепетали разноцветные флажки, в воздухе разносился глухой топот скачки, трибуны то и дело вздымались, оглашаясь единодушным воплем, по лестницам, облаченные в белое спортивное трико, разносили фруктовую воду белокурые девушки. Прозвучал гонг – участники забега пролетели линию финиша, над головами взметнулись проигрышные билеты, шум резко стих. Виклунд спросил:
– Вы никогда не играли на скачках по-крупному?
– Ни по-крупному, ни по-мелкому – я не азартный человек, – махнул рукой подполковник Лэм, седовласый англичанин с красным, сухим лицом, одетый в чересчур теплый шерстяной костюм, сотрудник СИС, знакомый Виклунду как доктор Деннисон. Он сидел рядом, положив обе руки на янтарный набалдашник декоративной трости, и наблюдал за происходящим тусклым, незаинтересованным взглядом.
– А я, грешным делом, люблю иногда пощекотать нервы. – Виклунд обнажил крепкие, желтые зубы под пшеничными усами в жизнерадостной улыбке. – Азарт – обратная сторона рутины.
– Так вот, дорогой Юнас, – вернулся к прерванному разговору не расположенный к лирическим отступлениям Лэм, – мы, безусловно, приветствуем любые контакты с внутренним Сопротивлением в Германии, но вот уже пять лет мы слышим одно и то же. Говорить о власти можно было в сороковом, в сорок первом, но сегодня с каждым днем эта тема все менее актуальна. Сегодня нам нужны гарантии и поступки. А их не видно. Люди из абвера слишком нерешительны.
– Им тоже требуются гарантии, – возразил Виклунд.
– Сепаратный мир с немцами через голову Советской России – что может стать поводом для столь радикального разворота? Они знают ответ на этот вопрос?
– Мне кажется, убийство Гитлера могло бы стать весомым основанием.
– Уже нет, – покачал головой Лэм. – Мы и так способны получить всё – с Гитлером или без.
– Вопрос только в количестве жертв.
– Вот именно… А они предлагают нам расплеваться со Сталиным, который дерется за троих. Гарантии, Виклунд, гарантии. Пока их способен выдать один только дядюшка Джо. И как-то не заметно, чтобы он истекал кровью.
– Но вы же понимаете, что пирогом придется делиться. Еще неизвестно, чей кусок окажется жирнее.
– Вот об этом мы можем говорить. Что, кроме дружбы, способны предложить люди Хартмана?
– Например, нейтрализовать оборону в Греции и на Сардинии.
– Да-да, Лёр, Кессельринг, – иронично бросил Лэм, но тут же спохватился и, кашлянув, прибавил: – Это интересно.
Передайте Хартману, что это интересно. Пусть дадут побольше конкретики, особенно по группе армий «Е» Лёра.
Лэму было известно, что высадка войск союзников произойдет в другом месте, вероятнее всего на Сицилии. Он сам приложил немало усилий, чтобы уверить абвер в намерении союзников переориентировать высадку на Грецию, участвуя в разработке операции с циничным названием «Мясной фарш», когда в портфеле выброшенного на испанский берег трупа в форме английского офицера были обнаружены соответствующие «документы». И теперь он не рискнул поколебать легенду.
Они возвращались по великолепной липовой аллее, ведущей от ипподрома к центру города. Галька тихо похрустывала под каблуком. Лэм машинально поигрывал тростью и щурился от яркого солнца. Виклунд хмурился, слушал и думал – что из сказанного Дэннисоном может представлять интерес для шведской службы безопасности?
– Видите ли, Юнас, Черчилль ненавидит Гитлера больше, чем Сталина. Пока. Это чувствительный момент. Любая попытка войти в переговоры с немцами сразу напоминает о том, как Гитлер обвел вокруг пальца Чемберлена. В Англии такие трюки помнят долго. А после – Дюнкерк. С тех пор любые формы политики умиротворения вызывают у нашего премьера несварение желудка. Но линия Галифакса, который сейчас является послом в США, на примирение с немцами против Советов, благодаря его связям с американскими верхами, постепенно обретает силу. У янки нет никаких комплексов в отношении рейха и его лидеров. Они поладят с самим чертом, если тот предложит им выгодный процент от сделки.
Три дня назад на стол Черчиллю легло донесение о встрече с Хартманом, который числился завербованным агентом СИС. Черчилль был, как всегда, афористичен. «Я готов договариваться с червями в банке, но до тех пор, пока мне не понадобится самый жирный, чтобы насадить его на крючок», – проворчал он, жуя сигару. «Позвольте заметить, сэр, – взял слово шеф «Интеллидженс сервис» генерал-майор Мензис, – что эти люди приходят к нам не с пустыми руками. Канал Хартмана – надежный канал. Да и адмирал Канарис все эти годы был нам полезен». Черчилль отмахнулся: «Канарис больше ничего не может. Он слаб. Мы будем вести торг только с теми, кто предложит нам исключительный товар. Оплеуха Сталину стоит очень дорого». И Мензис, и Лэм считали, что Черчилль не заглядывает далеко вперед, наслаждаясь властью над обстоятельствами. Но победы русских становились все более опасными для будущего противостояния с большевиками – а в нем никто не сомневался, и Черчилль в первую очередь.
– Это хорошо, что Хартман не выступает от имени Канариса.
– Почему? – удивился Виклунд.
– Адмиралу больше не верят. Нужны новые люди. И даже не люди, а…
Виклунд молчал, дожидаясь, пока Лэм подберет правильные слова.
– Попросите Хартмана аккуратно, ненавязчиво поставить в зависимость нашу готовность принять условия оппозиции от весомых данных по урановым разработкам рейха. Ну, вот хотя бы этот доклад Гиммлера, о котором он упомянул. Что в нем?.. Давайте начнем разговор с этого.
– Вы имеете в виду чудо-оружие?
– Бомбу. – Лэм остановился, тронул Виклунда за пуговицу на пиджаке и посмотрел в сторону. – Я имею в виду бомбу с урановой начинкой. Пусть постараются, раз у них есть такие возможности. Вот тогда мы скорее всего примем их условие.
